Текст книги "Прими день грядущий"
Автор книги: Сьюзен Виггз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА 9
Впереди Рурка бежал Джим Рей, яростно разрезая охотничьим ножом свои краги. Позади них брат Джима, Билл, оглашал отчаянными криками туманный лес, умоляя Бога о милосердии.
Сквозь зловещие возгласы индейцев Рурк неожиданно услышал собственное хриплое неровное дыхание, жесткость которого испугала его. Это был звук страха, такой же искренний, чистый и первобытный, как и леса в Кентукки.
Преследователи гнались за ними на протяжении лье.[6]6
Лье – старинная французская мера длины, равная приблизительно 4,5 км.
[Закрыть] Они обнаружили вирджинцев в болотистой низменности за стенами форта в Харродсбурге, Кентукки, когда те собирали сок для кленового сахара.
– Эй, Рурк Эдер! Новичок! – закричал тогда Джимми Рей. – Заряди пистолет!
Рурк едва удержался от смеха, решив, что Джим, как всегда, шутит, но, подняв голову, увидел прямо перед собой, по крайней мере, дюжину лиц, немилосердно раскрашенных красной и черной краской. Рурк и его товарищи тут же начали стрелять в сторону форта, надеясь, что их услышат.
Форт… Рурк наконец увидел впереди, за редколесьем, знакомый частокол и прибавил ходу. Он бежал, не обращая внимания на то, что мускулы буквально скрипели от напряжения и усталости. Но форт мог с таким же успехом оказаться и за тысячу лье отсюда. Шансов прорваться туда было ничтожно мало, поскольку он со всех сторон обстреливался бандитами Блэкфиша.
Потеряв из виду Джима Рея, Рурк рискнул оглянуться назад и увидел, что его догоняет высокий индеец с перьями на голове. Дикарь, рядом с которым бежал худенький юноша, неожиданно издал воинственный клич и высоко поднял томагавк. Рурк сделал отчаянный рывок вперед, пытаясь преодолеть небольшой холм, но ему преградило дорогу упавшее дерево, высотой в человеческий рост. Он успел спрятаться за него, укрывшись в подлеске, и преследователи пробежали мимо. Дрожащими руками Рурк зарядил пистолет, готовый теперь во всеоружии встретить бандитов. Несмотря на холод и мелкий моросящий дождь, его лоб покрылся капельками пота.
Наконец, не дальше чем в трех футах от себя, Рурк заметил ногу в мокасине. Смерть оказалась так близко, что ее можно было попробовать на вкус. Уже в который раз Рурк спросил себя, что он делает в этой глуши? Рурк убивал, когда приказывали, и сам, словно животное, становился объектом охоты, покидая стены форта. В минуты, подобные этой, забывались высокие идеалы свободы и независимости и с тоской вспоминался уют собственного дома, веселый смех Хэнса, милое лицо Дженни…
В этот момент воин из племени Шони, обнаружив Рурка, издал радостный клич, который превратился в предсмертный хрип после выстрела пистолета. Из груди индейца брызнула кровь.
Рурк во весь рост поднялся из своей засады, почувствовав растущую в нем силу и темное запретное удовольствие от того, что уничтожил врага. Однако его ликование длилось недолго: он услышал отчаянный вопль.
– Нота! – кричал индейский мальчик. – Нота, нота! Рурк знал, что это означает: «Мой отец!». Он вздрогнул, представив, каково мальчику видеть смерть отца.
Неожиданно юноша замолчал и пристально посмотрел на Рурка, который как раз снова перезарядил пистолет. На вид ему было лет двенадцать, но глаза индейца горели такой отчаянной ненавистью, что Рурк просто оцепенел. Это казалось почти невозможным: разве мог ребенок испытывать с такой силой подобные чувства?
– Рурк Эдер! – снова закричал мальчик, повторяя ранее услышанное им в поросшей кленами низине имя.
Затем он резко повернулся и помчался в лес, снова и снова повторяя имя, как странный гимн, словно стараясь выжечь его, подобно клейму, в своей памяти. Никогда еще Рурк не слышал клятвы мести, выраженной так ясно. Он знал, что должен немедленно убить юношу из своего пистолета, но не мог отнять эту молодую жизнь так же, как только что у его отца.
В Кентукки наступило зимнее затишье. Мужчины форта Харродсбург проклинали холод, потому что им приходилось вырубать в лесу колья для частокола, которым была огорожена каждая из многочисленных хижин. Они занимались также тем, что вытаскивали из ограды форта индейские мушкетные пули, пополняя тем самым запасы свинца.
Рурк работал со своим другом, Нилом Кумзом, который, выковыривая кончиком ножа пулю, недовольно ворчал:
– Вот тебе еще еда, Вельзевул.[7]7
Вельзевул – черт, дьявол.
[Закрыть]
– Возможно, это как раз та самая пуля, которую ты всадишь в вонючую шкуру Блэкфиша.
Рурк добродушно усмехнулся: по странной охотничьей привычке Кумз часто беседовал со своим ружьем.
– Эта работа хоть как-то скрашивает жизнь в форте, которая скучнее смерти, – проговорил Рурк.
Кумз скептически поднял бровь:
– Ерунда, Рурк.
– Ну, безусловно, она скучна до тех пор, пока кто-нибудь не попытается ворваться в форт и снять с тебя скальп.
Кумз согласно кивнул в ответ. Действительно, условия жизни в Харродсбурге казались отвратительными: от грязи, навоза, человеческих испражнений стояла невыносимая вонь. Солдаты жили по законам насилия; грубые, усталые, раздраженные, они постоянно срывались на ссоры и драки.
Рурк считал позором то, что дикие просторы Кентукки превратились в столь зловещее место. В древних девственных лесах ощущалось что-то могучее. Богатые запахи земли, журчание ручьев, струящихся буквально из каждой расщелины в скале – все это делало насилие здесь противной Богу войной с природой.
Рурк часто вспоминал о доме, о Хэнсе, о Дженни. Впрочем, глупо даже мечтать об этом, ведь она ни разу не намекнула ему на взаимность.
– У тебя такой вид, словно ты скучаешь по дому, – предположил Кумз.
Рурк кивнул:
– Так оно и есть, хотя об этом даже трудно вспомнить. Скоро мой собственный сын не сможет меня узнать.
– Зато жена, наверное, хранит о тебе память.
– Моя жена умерла, когда родился сын.
Кумз сочувствующе хмыкнул:
– Значит, тебе остается скучать только по мальчишке. А вот меня ждет самая хорошенькая девушка в Пенсильвании.
Рурк сразу вспомнил Женевьеву, вкус ее губ, когда он запечатлел на них прощальный поцелуй.
– Я тоже прекрасно знаю, что такое – скучать по хорошенькой женщине, – мрачно возразил Эдер.
Они продолжили работу в дружеском молчании. Сгустившийся туман мешал им в поисках. Выискивая в заборе пули, Рурк наклонился к самой земле и нашел промокший под забором листок бумаги.
– Что это? – поинтересовался Кумз.
– Визитная карточка парня из племени Шони, – хмуро ответил Рурк. – Англичане заставляют индейцев бросать листовки, сочиненные в Детройте. Кажется, они уверены, что, наобещав кучу всего, убедят нас сдаться.
Кумз презрительно фыркнул, а Рурк смял листовку и отбросил ее в сторону. Правда, с одним он спорить не мог: ситуация в Кентукки складывалась отчаянная. Харродсбург и Бунсборо – последние оставшиеся американские крепости, и, если говорить честно, они были не столь уж сильными.
Харродсбург беспорядочно раскинулся на берегу реки. Его хижины были битком набиты женщинами, детьми, ранеными и больными. На территории лагеря горело несколько костров, которые постоянно пытался погасить непрекращающийся дождь. Он уже насквозь пропитал полотно палаток, где жили мужчины, и заставлял лошадей трясти головами, чтобы отогнать тоскливый холод.
Продолжая ковырять ножом в заборе, Рурк старался не думать о прошедшей неделе.
Холод стоял нечеловеческий, достаточный для того, чтобы любой из военных потерял силу, но только не воин Шони. При мысли об этом Рурк так сильно сжал кулак, что ногти почти вонзились в ладонь. Вот уже несколько недель он сражался с индейцами и все еще никак не мог привыкнуть к их дикой безжалостности.
Снабженные британским оружием, индейцы воевали, не обращая внимания на ужасную погоду. Сейчас, правда, они исчезли, но в форте все знали, что краснокожие скоро вернутся.
Рурк считал бой не самым страшным в этой жизни. Тяжелее всего были его последствия: боль ран, ужас потерь. Радость от того, что ты уцелел, ощущалась недолго. А вот холод, пустота в душе от убийства и кровопролития оставались с человеком навсегда, не отступая даже во сне.
Рурк вздрогнул: индейцы не просто убивали – они действовали как мясники, проламывая черепа и снимая скальпы, разрубая на части конечности и распотрошенные тела. С каждой стычкой Рурк узнавал все новые и новые ужасы этой бойни.
Американцы же воевали с индейцами, как со стадом бизонов. Порох забивали в дуло, не меряя; пули засыпали пригоршнями, ружья заряжали так тяжело, что выстрел не получался прицельным. Правда, пули обычно попадали в индейцев, так как Шони сражались тесным кольцом.
Некоторые из солдат в Кентукки хорошо усвоили уроки войны с индейцами. Они полагали, что защищать границу белого поселения – значит убивать индейцев до тех пор, пока всех не перебьют, и поэтому не знали жалости к врагам, их женам и детям.
Рурк взглянул на Барди Тинсли, который неподалеку выстругивал зубочистки. Этот человек явно обладал неутолимой жаждой крови и женщин. Он с гордостью носил скальпы, снятые с врагов, бесстыдно украшая себя волосами своих жертв. Одно ухо Барди откусил краснокожий, но шрамы в душе были, судя по всему, еще глубже, чем на теле.
Рурк брезгливо поморщился и отвернулся от Тинсли, стараясь отогнать невеселые мысли. В такие дни ему было тяжело думать о том, что же он сам делает здесь, зачем спит под дождем, ест сырую дичь, убивает индейцев…
– Посмотри, – неожиданно сказал Кумз, показывая на просеку. – Это же Лотон Пауэл.
Рурк тоже заметил разведчика, которого послали с командного поста, чтобы раскрыть планы Блэкфиша.
– А кто же другой всадник? – недоумевал Кумз. – Боже, да это негр! У нас их здесь немного.
Спутник Пауэла оказался худым парнем, одетым в штаны из оленьей кожи. Когда он сдвинул свою широкополую шляпу, какие носили в Кентукки, так, что стало видно лицо, Рурк бросился к просеке.
– Калвин Гринлиф! – радостно кричал он, хлопая молодого человека по плечу, пока тот спешивался.
Калвин все еще сохранял напряженный, настороженный вид, но тоже явно обрадовался, увидев Рурка.
– Здравствуйте, мистер Эдер!
– Это сержант Эдер, мальчик, – быстро поправил его Лотон Пауэл. – Прояви почтение.
Рурк осуждающе посмотрел на Пауэла, который не любил негров почти так же, как ненавидел индейцев, и примирительно произнес:
– Здесь мы не носим мундиров и не соблюдаем субординацию.
Вместе с Калвином он направился к частоколу, чтобы показать юноше целый мешок пуль, извлеченных им из забора. Кумз все еще работал там, напевая что-то под нос и беседуя со своим ружьем.
– Как они? – внезапно спросил Калвин; в его голосе слышалось нетерпеливое желание узнать что-то о своей семье.
– Когда я уезжал, у твоих все было в порядке. Они здоровы, скучают по тебе, гордятся своим делом.
Калвин кивнул, затем с нарочитой небрежностью, немало удивившей Рурка, поинтересовался:
– А миссис Калпепер?
Рурк вздрогнул при упоминании этого имени. Боже, как же он скучал по Женевьеве!
– Как всегда: горда, решительна и независима, как черт. Ну, а как ты?
– Мне нравится здесь, – просто ответил юноша, но при этом иронично усмехнулся, смахнув с кончика носа каплю холодного дождя. – Я побывал у самой Миссисипи.
Рурк тихо присвистнул:
– Значит, это, действительно, правда: майор Кларк подбирается к горлу генерала Гамильтона.
Это было ужасно – вся западная часть страны постепенно превращалась в гигантский театр войны. Но Рурк не успел обсудить это с Калвином. Внезапно осознав, что Кумз перестал петь, он засунул в карман мешочек с пулями и прислушался: где-то в лесу закулдыкал дикий инлюк.
Рурк на мгновение оцепенел, чувствуя, как по спине побежали мурашки. Он находился здесь достаточно долго, чтобы научиться отличать голос инлюка от подражания ему… Тот клич, который сейчас прозвучал, бесспорно, принадлежал человеку.
Пока Рурк заряжал свое ружье, кровь нетерпеливо стучала у него в висках, все чувства обострились, мускулы налились силой. Однако это ощущение не казалось приятным – срабатывал простой инстинкт выживания.
Наконец из леса раздался боевой клич индейцев.
– Это твой шанс, Вельзевул, – задорно сказал Кумз, прицеливаясь из ружья.
Улюлюканье зазвучало еще громче. Калвин вопросительно посмотрел на Рурка.
– Блэкфиш, – мрачно пояснил тот, с проклятьем опускаясь на одно колено. – Он вернулся.
Ружье извергло яркий огонь и дым. В ту же секунду на вражеской стороне один из бандитов издал предсмертный вопль и задергался в нечеловеческом танце, судорожно вцепившись руками в страшную рану на животе. Рурк стиснул зубы и снова выругался. Он ненавидел убийство еще сильнее, чем самих индейцев.
– Надо идти, – сказал Рурк Калвину и Нилу.
Они приготовились к следующей яростной атаке Блэкфиша.
Первой жертвой на американской стороне стал человек по имени Хэнк, который недавно перевез сюда из форта Логана свою семью. Два бандита вытащили несчастного на просеку перед укреплением и теперь с дикими воплями кусками срезали мясо с живого тела. Затем они сняли с него скальп и в яростном упоении размахивали окровавленной массой.
– Кровожадные дьяволы, – с ненавистью пробормотал Рурк, вновь заряжая ружье.
Где-то позади, обезумев от горя, пронзительно кричала вдова Хэнка, оплакивая своего мужа.
Рурк пригнулся за земляным укреплением, ожидая, пока другие выманят индейцев из-под защиты леса. Вдалеке маячила внушительная фигура вождя племени, который беспрестанно скакал на своем темном коне взад-вперед, ни на секунду не спуская глаз с форта. Да, его будет трудно убрать – он слишком умен и хитер, чтобы подвергать себя опасности, а отряд настолько верен ему, что не допустит этого.
Неожиданно сквозь шум битвы Рурк услышал свое имя, которое выкрикивал ужасный высокий голос, столь памятный еще со вчерашнего дня. Посмотрев вниз, он увидел недалеко от заграждения сына убитого им индейца. Украшенный желтыми перьями, мальчик показывал в его сторону и возбужденно приплясывал.
Рурк перевел взгляд на бледное лицо Нила Кумза.
– Слишком кровожаден для мальчишки, – заметил тот.
– Что он кричит? – спросил Рурк.
– Называет себя Муга – Черный Медведь, и призывает на тебя самую страшную смерть, о которой я только когда-нибудь слышал. Судя по всему, он скоро возьмется за дело. Сейчас, когда англичане вооружают индейцев до зубов, это очень опасно.
– Видно, ему просто деньги девать некуда, раз он покупает мне такие вещи, – ворчала Мимси Гринлиф.
Тем не менее, когда она вставляла веретено в новую прялку, которую принес Джошуа, глаза женщины сияли от счастья. Эта прялка вместе с ткацким станком – подарки на Рождество 1777 года – были первыми признаками растущего благосостояния Джошуа. И хоть Мимси осуждала расточительность мужа, подарки ей очень понравились.
Женевьева с восхищением наблюдала за тем, как Мимси нажимала ногой на педаль, и прямо на глазах масса расчесанной шерсти дюйм за дюймом превращалась в длинную ровную нить.
– Первое, что я свяжу, – заявила Мимси, – это приличную шаль для тебя, Женевьева.
– Пожалуйста, Мимси, не делай этого!
– Нет, свяжу, – упрямо сказала негритянка. – Та старая тряпка, которую ты носишь, уже никуда не годится. Мы больше не нищие, Женевьева. И у нас нет необходимости на всем экономить.
– Я очень признательна тебе, Мимси. Я бы и сама купила себе шаль в Йорктауне, когда ездила туда в последний раз, но… – девушка замолчала, не желая тревожить Мимси.
Однако сказанного оказалось достаточно, чтобы Мимси рассердилась.
– Опять Пиггот, не так ли? Тот, который купил ферму Паркера? Он все еще требует с тебя долги Калпепера?
Женевьева мрачно кивнула.
– Когда же он перестанет преследовать тебя? Неужели с этим ничего нельзя поделать?
– Я пыталась, Мимси. Даже Дигби Ферт вмешался в это дело. Но покойный Корнелиус Калпепер остался должен Пигготу кучу денег. Даже смена правительства не уничтожит этот долг.
– Это просто ужасно! Вот уже четыре года ты работаешь, как ломовая лошадь, но стоит тебе заработать немного денег, Пиггот немедленно забирает их!
– Зато каждый раз, когда я расплачиваюсь с ним, я приближаю свою независимость.
Мимси сокрушенно покачала головой и еще яростней заработала иглой, искусной рукой ловко вытягивая нитку из кучи шерсти.
– Ты и так слишком уж независима, Женевьева. Независима и упряма.
– Разве это так плохо?
– Не знаю. Я бы, конечно, не взялась судить, но…
– Но что, Мимси?
Негритянка отложила свою пряжу и мягко приподняла подбородок Женевьевы.
– Посмотри на себя, девочка. Тебе уже двадцать один год – время, когда не мешало бы и повеселиться. Но с тех пор, как больше года назад из Дэнсез Медоу уехал Рурк Эдер, я не видела, чтобы ты даже улыбнулась мужчине.
Женевьева покраснела.
– Мне нравится моя жизнь, Мимси, – тем не менее, упрямо возразила она, – нравится работать на ферме, жить вместе с тобой и твоей семьей.
– А как насчет своей собственной семьи? – не унималась негритянка.
– У меня достаточно дел, Мимси, особенно сейчас. Прошлой зимой генерал Вашингтон обнародовал просьбу прислать как можно больше табака, и я собираюсь отдать все, что смогу. Он послал во Францию доктора Франклина, чтобы попросить займы. А вирджинский табак должен служить обеспечением. Поэтому у меня полно дел, и мне совершенно не нужен мужчина. Надеюсь, я доказала тебе это?
Но Мимси лишь снова покачала головой, оставшись при своем мнении. Честно говоря, она чувствовала себя немного виноватой: ее семейная жизнь была счастливой и полной. А вот Женевьева каждый вечер, оставаясь одна, закрывала дверь своего маленького домика, садилась у огня под часами и, нацепив на нос очки, оставалась наедине со взятыми у кого-то книгами, тайными мечтами и невысказанными желаниями.
ГЛАВА 10
Грузовая пристань Дэнсез Медоу, как всегда, была полна народу. В эти дни приезд Лютера Квейда считался примечательным событием: все с огромным нетерпением жаждали услышать новости о войне, которая длилась вот уже четвертый год. Однако на этот раз всеобщее внимание вызвали не новости, а пассажирка Квейда. Женевьева протолкалась поближе к причалу, встав рядом с другими женщинами.
– Бесстыдница, – прошептала миссис Карстерс, прикрывая своей широкой юбкой маленькую Дженни.
– Интересно, кто же она такая? – спросила Салли Хинтон.
Женевьева привстала на цыпочки и сумела разглядеть спадающие из-под шикарной шляпы соломенно-желтые волосы незнакомки. Но вот поля шляпы приподнялись, и девушка, к своему огромному удивлению, оказалась лицом к лицу с широко улыбающейся Нел Вингфилд.
– Ослепи меня Бог, – выдохнула Женевьева.
Она никак не ожидала снова встретить эту женщину. Но перед ней действительно стояла Нел и выглядела так, словно владела всем миром. Подойдя поближе, Женевьева отметила про себя, что Нел не настолько великолепна, как кажется с первого взгляда. Правда, ее одежда была столь же броской, как и манеры, но оказалась явно не новой, сшитой из дешевой ткани и местами изрядно потрепанной.
Прошедшие годы, судя по всему, никак не отразились на Нел. Разве только губы сжаты немного тверже обычного, да тело сбито уж не так крепко. Тем не менее, это была та самая Нел Вингфилд, которая так нахально вела себя на корабле «Благословение» по дороге в Вирджинию.
Взгляд женщины скользнул по любопытствующей толпе и остановился на Женевьеве.
– О, малышка Женевьева Калпепер! – насмешливо протянула Нел, подчеркнуто оглядывая ее поношенное платье из грубой полушерстяной материи. – У тебя явно сельский вид.
Речь Нел заметно изменилась. Она нарочито смягчала резкие окончания, свойственные обитателям портовых районов Лондона. Но глаза, как заметила Женевьева, остались теми же. Они по-прежнему мерцали опасным светом, который ясно показывал, что враждебность Нел не исчезла.
Как только миссис Карстерс осознала, что Женевьева знакома с этой женщиной, она тут же приступила к ней с расспросами. Перед девушкой встала весьма пикантная задача: представить жене священника Нел Вингфилд.
– Мы вместе плыли на «Благословении», – объяснила она.
– Я здесь в качестве гостьи мистера Пиггота, – важно заявила Нел.
При этих словах улыбка исчезла с лица Женевьевы, и на причале воцарилась мертвая тишина.
Имя Пиггота было хорошо известно всем жителям Лэнсез Медоу. Он слыл в Вирджинии поборником тори и постоянно вынюхивал, на каких фермах можно поживиться, где находятся запасы пороха и продовольствия, передавая все сведения командованию Британской армии. Казалось, Пиггот обладал сверхъестественной способностью к уверткам и предательству, которая к тому же хорошо вознаграждалась.
Нел самодовольно улыбнулась:
– Я вижу, что репутация моего покровителя опережает его появление.
– Мы здесь все патриоты своей страны, Нел, – предупредила Женевьева.
– Я приехала сюда не для того, чтобы сражаться, – фыркнула Нел. – Мистер Пиггот послал меня, чтобы я вступила во владение фермой старого Паркера, которую он недавно купил.
Снова повисло тяжелое молчание. Вместе со всеми жителями деревни Женевьева с возмущением и отвращением восприняла это известие. Да, несчастье Паркеров, судя по всему, послужило на руку Нел.
Ничего не заметив, Нел Вингфилд важно показала на гору чемоданов и баулов, выразительно похлопав при этом по толстому кошельку у себя на поясе.
– Мои слуги не в состоянии справиться со всеми вещами. Возможно, кто-нибудь поможет мне за добрую твердую валюту? Ее не сравнить с этими ничего не стоящими континентальными долларами, которые вы сейчас только и видите, – она поджала губы. – Ну, сможет ли кто-нибудь показать мне мой новый дом?
Однако никто даже не пошевелился. Напряжение, в конце концов, стало настолько невыносимым, что Женевьева, рискуя вызвать неудовольствие соседей, шагнула вперед, не желая совсем разобидеть Нел в первый же день ее приезда в Дэнсез Медоу.
– Я покажу тебе, Нел, – спокойно произнесла девушка и взглянула через плечо на Джошуа Гринлифа. – Может быть, когда вы с сыновьями закончите дела на пристани, то поможете перенести вещи?
– Не слишком ли ты вежлива со своими рабами? – заметила Нел, когда они отошли от причала.
Женевьева возмутилась:
– Они вовсе не рабы, Нел! Джошуа – мой друг и деловой партнер. Он – свободный человек.
Нел лишь неодобрительно поджала губы и небрежно кивнула в сторону своих рабов, которые тут же направились следом за ними. Это были мальчик-мулат лет двенадцати и три девушки, которые выглядели настолько одинаковыми, что, скорее всего, приходились друг другу сестрами.
Все вместе они направились к западному концу улицы, а затем свернули на заросшую тропинку, которая вела на заброшенную ферму. Дом Паркеров вот уже четыре года стоял необитаемый. Ветра и непогода еще больше растерзали его, труба обвалилась, вьющиеся растения заплели обожженные стены.
От цветника Эми, которым она когда-то так гордилась, веяло запущенностью и тоской. Он успел зарасти сорняками, и только головки ноготков, которые уже пошли в семена и от этого казались грязными, напоминали о былой заботе миссис Паркер. Здесь же медленно гнил стульчик для прополки, сделанный когда-то Сетом.
– Черт возьми, да это же пустырь, – проворчала Нел.
– Когда-то здесь был дом, – тихо ответила Женевьева, вспомнив, как Эми любила сидеть в палисаднике, напевая своей маленькой дочке и одновременно занимаясь цветами.
Девушка вкратце рассказала Нел о том, что произошло с семьей Паркеров.
– Я всегда знала, что Эми плохо кончит, – заявила Нел. – В ней никогда не было прочного стержня, – она подбоченилась. – Будь уверена, я справлюсь со всем лучше, чем наша малышка Эми. Генри пока остался по делам в Вильямсбурге, но он пришлет мне людей, чтобы помочь с весенними посадками. Пиггот собирается выращивать здесь пшеницу для виски, – глаза Нел гордо сверкнули. – У меня есть еще четыре негра впридачу к этим рабам.
– Поздравляю, – сухо выдавила из себя Женевьева.
– Между прочим, тебе тоже нужно подумать о том, чтобы заиметь собственных рабов, – не заметив сарказма в ее голосе, предложила Нел.
Женевьева недовольно нахмурила брови:
– Власть над другим человеком нужна мне не больше, чем луна или звезды.
Нел покачала головой.
– Ты никогда не обращала внимания на условности, – с этими словами она принялась внимательно осматривать свои новые владения: заглянула во все углы двора, зашла в дом, потом с разочарованным видом повернулась к Женевьеве: – Да, потребуется время, прежде чем этот дом станет пригодным для того, чтобы сюда ступила моя нога. Поэтому пока ты можешь рассказать о себе. Помнится, когда мы виделись в последний раз в Йорке, Генри старался найти тебе мужа, вот только желающих что-то не оказалось, – ядовито добавила Нел.
– Меня это не слишком огорчило, – быстро ответила Женевьева. – Я вполне самостоятельно выращиваю табак.
Нел пожала плечами, показывая, что на нее это не производит впечатления.
– Кстати, а как поживает твоя дорогая Пруденс? Женевьева тяжело вздохнула. По сей день при воспоминании о своей многострадальной подруге слезы наворачивались у нее на глаза.
– Пруденс умерла при родах больше четырех лет назад.
Нел понадобилась почти минута, чтобы переварить эту новость, затем она пробормотала:
– Какая жалость, – но голос женщины был так ровен, что Женевьева усомнилась в искренности ее скорби. – Рурк Эдер, наверняка, уже снова женился? Я помню его таким великолепным, потрясающим мужчиной.
– Нет, Рурк живет один, со своим сыном. У него работает женщина по имени Мими Лайтфут, которая и заботится о ребенке…
– Со своим сыном? – переспросила Нел. – Но Рурк вовсе не такой уж простофиля!
Женевьева с леденящей душу ясностью вспомнила, как Нел разгадала на корабле тайну Пруденс. Она выпрямилась и, твердо глядя в глаза женщины, бросилась на защиту памяти подруги.
– Я очень надеюсь, что ты не настолько дурно воспитана, чтобы измышлять сплетни о том, что Хэнс – не собственный сын Рурка Эдера, – горячо проговорила Женевьева, сжимая кулачки. – Никогда не смей этого делать, Нел!
Нел внимательно посмотрела на маленькие, плотно сжатые кулачки Женевьевы, которые, наверняка, напомнили ей ту давнюю потасовку на «Благословении», и быстро сменила тему разговора, не желая снова ввязываться в подобную историю.
– Кстати, до приезда Пиггота я свободна, а Рурк Эдер, несомненно, нуждается в компании. Я должна нанести ему визит.
– Его сейчас нет здесь, Нел. Он в Кентукки: воюет на стороне патриотов.
– Значит, Рурк скоро вернется домой, – уверенно заявила Нел. – Бунтовщики уже выбиты из всех фортов на побережье. Генерал Корнвалис крепко держит в своих руках весь юг.
Женевьева, услышав это, гордо вскинула голову:
– Ненадолго, Нел. На нашей стороне – французы.
Нел неприязненно улыбнулась в ответ, задетая уверенностью девушки:
– Ай-яй-яй! Неужели ты превратилась в патриотку этой страны? Неужели то, что ты родилась в Англии, совершенно не имеет для тебя никакого значения!
– Я появилась на свет в самых грязных лондонских трущобах. Наша родина не дала мне ничего, кроме пустого желудка и всех мыслимых болезней, которые только может породить бедность. Как ты можешь требовать от меня верности Англии?
Рурк постарался заставить себя думать о чем-нибудь другом, но только не о нечеловеческом холоде, от которого не было спасения, и понял, что не может этого сделать. Вот уже девятнадцать дней подряд их отряд пробивался через ледяные болота и речки. Иногда они оказывались настолько глубоки, что ружья и порох приходилось часами нести над головой в трясущихся от напряжения руках.
Даже замечательные бескровные победы у Каскаскии и Кахокии уже не могли поддержать боевой дух людей полковника Кларка в этом тяжелом походе, на двести забытых Богом миль, к реке Вабаш. Отряд направлялся в форт Сасквиль, в Винсенне. Полковник Кларк был исполнен решимости отбить этот форт у генерала Гамильтона, легендарного британского «Покупателя скальпов».
Для переправы через Вабаш патриоты построили плоты. Рурк вместе с Калвином Гринлифом и Барди Тинсли оказался на первом плоту. Им предстояло найти на противоположном берегу бурлящей желтой реки место, удобное для высадки отряда. Они долго сражались с потоком до дрожи в руках и ногах, пока наконец не пристали к покрытому кустарником и зарослями болотной травы берегу.
– Вот и избавление – воскликнул Тинсли, открывая флягу с грогом.
Однако ему так и не удалось выпить: река принесла их прямо в руки воинов племени Шони. Калвин Гринлиф оказался самым проворным и успел вскочить обратно на плот: ухватившись за ветку, он швырнул на него свое тело, отчаянно призывая Рурка и Барди сделать то же самое. Но путь к отступлению уже был отрезан. Повсюду мелькали разрисованные красным и черным лица индейцев.
– Плыви один, Калвин, давай! – крикнул Рурк.
Он почувствовал внезапное облегчение, наблюдая за тем, как стремительный поток уносит юношу в безопасное место. Вдруг Рурк отчетливо услышал:
– Рурк Эдер!
Только один индеец знал это имя и произносил его, как самое страшное ругательство – Черный Медведь. Рурк почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он тоже узнал своего заклятого врага. За два года, прошедшие со времени стычки в Харродсбурге, юноша заметно вырос и стал еще злее. Его глаза по-прежнему полыхали ненавистью, словно отца убили только вчера. Остальные индейцы, а их было с полдюжины, также явно жаждали крови. Они яростно били себя кулаками в грудь, гремели ожерельями из медвежьих клыков и неистово вопили в диком возбуждении.
Осознав безвыходность ситуации, Барди Тинсли, рослый седеющий солдат, с отчаянным рыданием упал на землю.
Индейцы почему-то медлили; Рурк ощутил на себе их оценивающие взгляды. Решив бороться до последнего, он неожиданно бросился на самого высокого из врагов, стараясь сбить его с ног так, чтобы тот упал в заросли. Однако дни голодных маршей ослабили Рурка, замедлив и движения, и реакцию. Он промахнулся. Краснокожие тут же кучей навалились на него. Замелькали грязные руки, занесенные томагавки. Рурк попытался оказать сопротивление, но, оказалось, что нужно огромное усилие просто для того, чтобы набрать в легкие воздуха. В считанные минуты индейцы отобрали у него вещмешок, связали за спиной руки, а затем, вместе с Барди Тинсли, потащили вглубь леса, то волоча по земле, то заставляя идти самих по заросшей тропе. На протяжении всего пути пылавшие ненавистью краснокожие поощряли пленников копьями, кулаками и грубыми издевательствами.
Рурка разбудил звук приглушенных рыданий. Какое-то время, ничего не понимая, он недоуменно осматривался вокруг себя. Его мозг, затянутый пеленой боли, голода и холода, работал слишком вяло. Но жало шипящего дождя привело Рурка в чувства, и он сразу все вспомнил: четырехдневный переход к лагерю Шони, зловещую радость победителей… Да, судя по всему, их ждет нелегкая смерть.
– Прекрати эти адские всхлипывания, Барди, – резко приказал Рурк. – Неужели ты думаешь, что это поможет?
– Боже милостивый, но мне страшно, Рурк, – заныл Тинсли. – Ведь они собираются забить нас, как пару кроликов. В этих краснокожих нет ничего человеческого.
