Текст книги "Прими день грядущий"
Автор книги: Сьюзен Виггз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА 7
– Так, теперь осторожно, не напрягайся, – мягко предупредил Рурк, наблюдая, как Женевьева старательно прицеливается из принесенного им пенсильванского кремневого ружья, – но будь готова к отдаче после выстрела.
Руки Женевьевы болели от тяжести длинного ружья, а его резной кленовый приклад был влажен от ее ладоней. Стараясь успокоиться, девушка закрыла глаза и слегка отвернулась в ожидании громового выстрела.
– Нет-нет, – засмеялся Рурк, забирая у нее ружье. – Если ты хочешь куда-нибудь попасть, не нужно так крепко зажмуриваться.
Женевьева сокрушенно покачала головой:
– Рурк, я безнадежна. Кроме того, мне непонятно, почему ты настаиваешь на том, чтобы я научилась стрелять из ружья?
– Я уже объяснял тебе: просто хочу, чтобы ты научилась защищаться. Ну, попробуй еще раз.
Женевьева снова взяла в руки оружие. Стараясь более точно выполнять все наставления Рурка, она прицелилась в стоявшее в отдалении дерево и нажала на курок. В ту же секунду кремень высек искру, которая воспламенила порох. Раздался оглушительный взрыв. Женевьева, не удержавшись на ногах, оказалась на земле. В ушах у нее звенело, глаза щипало от едкого дыма.
– Дженни… – тревожно посмотрел на девушку Рурк.
Она закашлялась и села, стирая с лица копоть.
– Со мной все в порядке. Но теперь ты, надеюсь, убедился, что я никогда не научусь стрелять.
– Ничего подобного, девочка. Просто это требует практики. Филипп Гринлиф ростом не больше, чем ты, а ведь он – один из лучших охотников в округе. Поднимайся, я покажу тебе, как заряжать ружье.
Женевьева внимательно наблюдала, как Рурк засунул в конец ствола небольшой кусочек пакли и забил его тремя быстрыми движениями шомпола. После этого он положил точно отмеренное количество пороха, а затем – саму пулю, завернутую в промасленную материю. Внезапно Женевьева осознала, что ее внимание давно переключилось с ружья на мужчину, заряжавшего его. При каждом движении шомпола на руках Рурка играли мускулы, а в волосах зажигались искры солнца – все это пробуждало в девушке страстное желание прикоснуться к нему. Она с трудом сдерживала себя, крепко прижав руки к бокам.
Женевьева наблюдала за Рурком с восхищением и, в то же время, с раздражением. Безусловно, он был великолепен: так уверен в себе, так искусен во всем, чем занимался. Рурк обрабатывал землю так, словно всю жизнь только это и делал, и с ружьем обращался как самый заправский солдат.
– Интересно, есть ли что-нибудь на свете, что тебе не по плечу, Рурк Эдер? – задумчиво спросила она, больше обращаясь к себе, чем к нему.
Он удивленно поднял брови:
– Что за вопрос?
Женевьева слегка покраснела:
– Просто я сейчас подумала, как хорошо у тебя все получается. Я сама видела, как ты подковываешь лошадь, умеешь наладить плуг и даже орудуешь в кузнице. Кроме того, ты – замечательный отец, а в деревне все просто завидуют твоему урожаю кукурузы.
– Ты слишком высокого обо мне мнения, Дженни, а ведь это тобой все восхищаются.
Женевьева досадливо поморщилась:
– Надо мной все смеются за моей спиной.
Рурк покачал головой:
– Я никогда не рассказывал тебе об этом, но прошлой весной несколько человек в таверне заключили пари, что ты не протянешь и сезона.
Девушка негодующе вздернула подбородок:
– Да?! И на чьей же стороне был ты, Рурк Эдер? В ответ он раскатисто рассмеялся:
– Я выиграл по шиллингу у каждого из этих умников.
Джошуа никогда не спрашивал Женевьеву о том, что же произошло тем вечером, накануне ухода Калвина в армию.
– Я всегда считал, что мальчик должен сам выбрать свой путь, – вот все, что сказал он по этому поводу.
Мимси тяжело перенесла отъезд старшего сына, но и она сумела понять его. Куртис же и остальные дети просто гордились тем, что их брат воюет с индейцами.
Скоро Женевьева заметила, что Джошуа уже не грустит о Калвине. Напротив, он все чаше широко улыбался. Его лицо буквально светилось на позднем сентябрьском солнышке, которое робко пробивалось сквозь листву орешника. Девушка с любопытством посматривала на своего компаньона. Она впервые видела Джошуа в таком настроении. Казалось, он весь исполнен предвкушения чего-то хорошего.
– В чем дело, Джошуа? – не вытерпев, спросила однажды Женевьева.
– Пойдем со мной, – загадочно проговорил он, и повел ее в поля, которые они первыми засеяли весной.
По дороге Женевьева беззаботно размышляла над тем, какую же новую порцию табачной премудрости собираются на этот раз ей преподнести.
Джошуа остановился на вершине холма и склонился над табачным кустиком.
– Посмотри, – сказал он, прикоснувшись пальцами к одному из широких листьев растения, который был весь в пятнах и покрыт каким-то серым налетом.
Сначала Женевьева решила, что табак поражен болезнью, но веселый блеск в глазах ее компаньона говорил совсем о другом.
– Созрел, – просто объяснил Джошуа. – Слава Богу, он созрел, я то я уже начал бояться, что холода подведут нас. Теперь они не страшны нам: табак можно убирать.
Женевьева и сама догадывалась, что скоро нужно будет убирать урожай, и все-таки не смогла сдержать радости. Испустив восторженный вопль, она подпрыгнула и обняла Джошуа, который со смехом закружил ее на холме.
– Мы победили, компаньонка! – провозгласил он, опуская Женевьеву на землю.
Никогда еще она не чувствовала такого удовлетворения. Джошуа отправился домой, чтобы привести мальчиков и принести косы, а Женевьева в сладком упоении подняла лицо и руки к осеннему солнцу. Его тепло опустилось на нее, словно золотой занавес, полный надежд и обещаний.
Амбары уже наполовину заполнились сохнущим табаком. Повсюду висели связанные за стебли пучки, задевая во время работы Женевьеву за плечи. Джошуа с мальчиками продолжали убирать в поле урожай. Куртис неутомимо выводил песню за песней, и от этого у всех было праздничное настроение.
Неожиданно в амбар с мрачным видом вошел Джошуа. Куртис держался позади отца, но уже не пел.
– Ночью ожидается сильный мороз, – спокойно сказал Джошуа.
Женевьева отложила в сторону связку табака и вытерла руки о фартук.
– Урожай выдержит? – озабоченно спросила она. Джошуа покачал головой:
– Холода стояли слишком долго. Мы потеряем все, что не успеем убрать к утру.
– Но ведь мы убрали только половину, – тихо произнесла девушка, чувствуя, как у нее все холодеет внутри от страха.
Джошуа мрачно кивнул:
– Мы не могли раньше начать убирать урожай, потому что он еще не созрел. А того количества, что мы сейчас имеем, не хватит даже на то, чтобы возместить затраты.
Женевьева сильно зажмурила глаза, и все равно слезы потекли по ее щекам. Она старалась не чувствовать себя побежденной, но на нее обрушилось столько испытаний, да еще в первый же сезон!
– Мне все понятно, – медленно сказала Женевьева, открывая глаза. – Я обманывала себя, думая, что мы успеем убрать урожай. Прости, Джошуа, я вовсе не хотела хитростью заставлять тебя работать на моей земле.
– Ну что ты, компаньонка, не принимай это так близко к сердцу, – невозмутимо ответил Джошуа. – Давай уберем столько, сколько успеем. Пойдем, Куртис.
Но мальчишка словно провалился сквозь землю, куда-то улизнув, не замеченный ни отцом, ни Женевьевой. Бормоча что-то насчет хворостины для негодника, Джошуа отправился на поле.
Весь остаток дня они работали с бешеной скоростью, швыряя табак на сани из деревянных брусьев, а затем просто так сваливая листья в сарай, не имея времени связать их. Даже Мимси с девочками вышли на поле, орудуя кухонными ножами. Однако людей было слишком мало, а растений – слишком много, чтобы успеть убрать все до наступления ночи.
Между тем, с вершин гор уже задул ветер, который пригнал мрачную толпу быстро скользящих облаков, а вслед за ними прилетели ветры, принесшие леденящий холод.
Женевьева из последних сил работала косой, стараясь побороть чувство безнадежного отчаяния. Но когда совсем стемнело, и небо стало лиловым, снова пришли слезы. Да, она сделала ставку на успех и проиграла. Теперь Пиггот, безусловно, продаст ферму. Никогда еще поражение не казалось ей таким ужасным.
Женевьева так сосредоточилась на борьбе с растениями и на собственных переживаниях, что не слышала криков Куртиса Гринлифа. Только когда ее внимание привлекло мерцание факелов, она заметила мальчика. Куртис, танцуя, шел по дороге; он что-то пел и кричал. И что самое невероятное – за ним двигалась целая вереница людей: и пешком, и в повозках, и даже верхом. Женевьева сразу узнала Рурка, ехавшего на своем чалом жеребце.
– Боже милостивый, – выдохнула она.
На дороге мерцало около дюжины факелов, освещая путь этой небольшой армии. Мужчины несли косы и грабли, женщины – накрытые полотном корзинки с едой и бочонки с сидром и лимонадом. Подобрав юбки, Женевьева бросилась вниз по склону холма.
– Рурк?! – она неожиданно застеснялась при виде почти половины населения Дэнсез Медоу. – Что…
– Они пришли, чтобы убрать наш табак! – закричал Куртис. – Они говорят, что готовы – если потребуется – работать всю ночь.
Женевьева бросила на Рурка вопросительный взгляд. Эдер широко улыбнулся, блеснув в темноте белыми зубами.
– Нужно было сказать, что тебе приходится трудно, Дженни. Без помощи соседей вам не справиться.
– Но я не смогу заплатить, Рурк. Я просто…
Он схватил девушку за плечо:
– Дженни, когда ты, наконец, вобьешь себе в голову, что существует такая вещь, как соседские отношения? Поверь, эти люди всего лишь хотят воочию убедиться, что проиграли пари, которое они заключили против тебя.
– Да, здесь есть о чем поговорить, – усмехнулся преподобный Карстерс.
Женевьева украдкой вздохнула, ожидая, что он снова станет приглашать ее в церковь: поблагодарить Бога за удачу.
Но Карстерс, угадав мысли девушки, громко рассмеялся:
– Нет-нет, Женевьева Калпепер, я не об этом. Но я не сомневаюсь, что со временем вы станете примерной прихожанкой. А сейчас мне хочется пригласить вас на праздник урожая, разумеется, после окончания уборки, – он снова рассмеялся, заметив, что девушка вздохнула, но на этот раз с облегчением.
То, что жители Дэнсез Медоу готовы принять ее в свой круг, оказалось для Женевьевы приятной неожиданностью. От волнения у нее даже на миг перехватило дыхание.
– Обещаю, преподобный отец, я приду на праздник и буду танцевать, – с готовностью согласилась Женевьева. – Мне это будет в радость.
Между тем, мужчины уже рассыпались по полю и, повернувшись спинами к ветру, яростно заработали косами. Женщины, весело переговариваясь, нарезали пироги и делили на порции птицу.
Женевьева снова с головой окунулась в работу, не замечая, как болят стертые руки. На глаза ее навернулись непрошеные слезы: с такой помощью работа будет закончена через несколько часов.
Когда последний лист табака убрали в амбар, Женевьева подошла к преподобному Карстерсу и срывающимся голосом произнесла:
– Спасибо, – затем посмотрела на усталые улыбающиеся лица соседей. – Всем спасибо.
Преподобный Карстерс покачал головой и достал Библию.
– Лучше поблагодарим того, кто помог нам сделать это, – он встал ближе к свету факела и начал читать: – «Воспойте хвалу Господу, кто покрывает небо облаками, кто посылает дождь на землю, кто заставляет расти траву в горах».
Женевьева почувствовала на своем плече руку Рурка и впервые не отодвинулась от него.
Несмотря на безмерную усталость, Женевьева уже на следующий день твердой рукой написала Дигби Ферту, что урожай убран и сушится, а всего через несколько месяцев вниз по реке, в Йорктаун, будет отправлена тысяча бочек лучшего вирджинского табака.
– Не могу же я в таком виде идти на праздник, – с огорчением произнесла Женевьева, осмотрев свое изрядно поношенное платье.
Мимси открыла было рот, чтобы возразить, но сказать, увы, оказалось нечего. Действительно, как все штопанные-перештопанные платья, доставшиеся Женевьеве от Пруденс, оно висело мешком на худенькой фигурке девушки.
Мимси решительно сжала губы и, бросив на ходу:
– Подожди здесь, – легко выбежала из кухни.
А Женевьева погрузилась в свои невеселые размышления. Несмотря на то, что преподобный Карстерс настаивал на ее присутствии на празднике, она не ожидала ничего хорошего от этой попытки влиться в тесно спаянное общество Дэнсез Медоу. Девушка знала, что многие в деревне относились к ней, как к не вполне нормальной и осуждали совместную работу, да к тому же на равных, с негром.
Однако Мимси тоже настаивала, чтобы Женевьева отправилась на праздник, и девушка уступила. Кухня гудела, словно улей. Куртис несколько раз приносил ведра с водой и выливал их в круглую лохань, а Мимси добавила туда горшок горячей воды, нагретой на очаге, и щепоть розмарина из жестяной банки. После этого она приказала Женевьеве залезть в лохань, намылила голову девушки грубым самодельным мылом и принялась немилосердно скрести и тереть ее волосы. Затем, когда Женевьева, дрожа, в одной рубашке стояла перед огнем, негритянка, наконец, достала платье, которое принесла с собой.
Расправляя его перед Женевьевой, Мимси мечтательно улыбнулась:
– Я надевала его в день обручения с Джошуа в Гринлифе.
Платье выглядело прелестно. На голубом хлопке красиво смотрелся узор из лилий. Рукава, пышные у плеч, сужались книзу и заканчивались манжетами; воротник украшали кружева.
– О, Мимси, – воскликнула Женевьева. – Как же я могу…
– Глупости, – оборвала ее негритянка. – Это платье целый век не видело танцев. Сочту за честь, если ты наденешь его, – с этими словами она достала шкатулку для рукоделия, вдела нитку в иголку и начала ловко сметывать ткань. – Длина хороша, – прошамкала Мимси, держа во рту булавки. – Но я полнее, чем ты. Дай-ка я уберу в этом шве и в этом.
Руки женщины, словно молнии, летали над тканью, зауживая платье с обеих сторон. Женевьева попыталась протестовать, но Мимси и слышать ни о чем не хотела. Закончив перешивать платье, она помогла Женевьеве надеть его, застегнула на спине длинный ряд пуговиц и аккуратно завязала на талии широкий сиреневый пояс. После этого Мимси принялась расчесывать упрямые локоны девушки и делала это до тех пор, пока они не заблестели на солнце. Украсив волосы вьюнком, негритянка отступила в сторону, любуясь своей работой.
– Ты выглядишь, как принцесса, – заключила она, весело поблескивая карими глазами.
– Нет, Мимси, – засмеялась Женевьева. – Это все платье.
В это время в кухню ворвалась Роза и застыла на месте, с изумлением глядя на девушку.
– Миссис Калпепер, – прошептала она. – Вы прекрасны!
Женевьева снова рассмеялась, понимая, что девочка никогда не видела ее иначе, чем в поношенном платье, грязных ботинках и со спутанными волосами.
– Миссис Калпепер отправляется в деревню на праздник, – объяснила Мимси и решительно вытолкнула Женевьеву за дверь, накинув ей на плечи шаль и дав одеяло, чтобы завернуться в него в повозке.
Оказавшись на улице, девушка вздрогнула, но не от холода, хотя яркое дневное солнце уже не могло как следует прогреть осенний воздух, а от нервного возбуждения. Что ее ожидает в Дэнсез Медоу? Как отнесутся к ней жители деревни? Ведь она не ходила в церковь и ни разу не участвовала в веселых церемониях чистки кукурузы?
Неожиданно Женевьева подумала о том, что сегодня впервые увидит Рурка в обществе, на празднике, свободным от работы и, глубоко вздохнув, решительно тронула с места повозку.
Топот и крики танцующих практически заглушали игру скрипача. Их улыбающиеся лица блестели от пота в косых лучах уже катившегося к западу солнца. Рурк радовался вместе со всеми и весело кружил в танце свою партнершу. В этом году жители Дэнсез Медоу собрали хороший урожай. Плодородная земля, напоенная потоками с Голубых гор, множеством рек и ручейков, оказалась на редкость щедрой.
Когда затихли последние звуки веселой мелодии, танцующие направились к столам, сделанным из длинных досок, лежащих на козлах, которые чуть не прогибались под тяжестью больших бочонков с сидром и элем, а также приготовленных женщинами разнообразных кушаний.
Рурк подошел к одному из столов, чтобы выпить кружку пива. Неожиданно сквозь шум голосов он услышал скрип повозки и с бьющимся от волнения сердцем посмотрел на дорогу: Женевьева все-таки решилась приехать на праздник. Поставив кружку, Рурк поспешил ей навстречу. Господи, никогда, даже в частых ночных мечтаниях, он не мог представить ее такой красивой.
Женевьева сбросила старенькую шаль, развязала ленты на шляпе и только после этого подняла в знак приветствия руку. Святой Боже, до чего же она хороша! Свободно спадающие на плечи волосы придавали маленькому личику мягкое обаятельное выражение, а красивое голубое платье замечательно обрисовывало соблазнительные линии ее фигуры.
Не успела Женевьева соскочить с повозки, как Рурк уже оказался рядом, крепко обнял ее за талию и поставил на землю. Теперь он, улыбаясь, внимательно смотрел на девушку потеплевшим взглядом.
– Здравствуй, Рурк.
Даже ее голос был сегодня прелестен, в нем не осталось ничего от резкой манеры разговора, так характерной для лондонских трущоб.
– Боже мой, ты сегодня замечательно выглядишь, девочка, – заметил Рурк.
Его улыбка стала еще шире, когда он увидел, что на щеках Женевьевы появился легкий румянец. В это время снова заиграл скрипач.
– Пойдем потанцуем, Дженни, – мягко позвал Рурк, беря ее за руку.
– Рурк, – девушка покраснела еще больше. – Я совсем не умею танцевать.
В ответ он раскатисто засмеялся и показал на толпу, которая образовала две шеренги: дамы напротив кавалеров.
– Неужели ты думаешь, что эта деревенщина танцует лучше?
Женевьева решительно тряхнула головой и продолжила женскую линию; вытянув руки вперед, Рурк встал напротив, и они закружились в танце. Музыка, смех, хлопки в ладоши задавали ритм, устоять перед которым было просто невозможно, и девушка без усилий подчинилась ему. Никогда еще она так не веселилась. От счастья у Женевьевы кругом шла голова. Поддавшись общему настроению, она радовалась, как ребенок, возможности побыть в хорошей компании.
Рурк позаботился о том, чтобы Женевьева познакомилась со всеми, кто пришел на праздник. Незаметно пролетели часы веселья. Вот уже разожгли большой костер. Девушка со знанием дела поговорила с Сайрусом Ниптоном о рассаде, выяснила, что Кимберли Истс родом из Лондона, выразила сочувствие Фанни Харпер, чье усталое лицо украшал синяк – результат недавней ссоры с пьяницей-мужем, Элком.
Как всегда разговор коснулся отношений с Англией. Люди озабоченно обсуждали новости из северных колоний, где уже вовсю пылал огонь гражданской войны. Повстанцы, называющие себя патриотами, воевали против красных мундиров в местечке Ванкер Хил, а человек из Коннектикута по имени Бенедикт Арнольд захватил форт Тикондерога в верхнем Нью-Йорке. Но все это было таким далеким и, казалось, не могло затронуть спокойную жизнь фермеров, которые сейчас лихо отплясывали в пыли на главной улице деревни Дэнсез Медоу.
Однако некоторые мужчины думали иначе. Несмотря на то, что Новая Англия находилась так же далеко, как родная Англия, Натан Скэмел решительно заявил, что считает колонистов на севере своими братьями и намерен собрать отряд, чтобы присоединиться к воюющим. Это вызвало тревогу среди женщин. Правда, Натан был молод и свободен, этакий тип человека, занятого поисками приключений. Большинство же мужчин не хотели покидать свои семьи и фермы.
Пока шло обсуждение, Женевьева пристально наблюдала за Рурком, который, насупившись, задумчиво прислушивался к разговору.
– Ты же не собираешься присоединиться к восставшим? – осторожно спросила у него девушка.
Рурк рассмеялся, запрокинув назад голов:.
– Дженни, девочка, да я даже не знаю дороги в Новую Англию. Война уже закончится, пока я туда доберусь.
Одобрительный смех собравшихся убедил Женевьеву, что большинство мужчин придерживаются того же мнения.
Веселье продолжилось с новой силой. Затем все уселись за столы, чтобы отведать приготовленные женщинами яства. После ужина дети устроились на одеялах возле костра, а взрослые и не думали умерять пыла в танцах.
Только когда выглянула большая круглая луна, общество начало понемногу редеть. Люди расходились по домам, посадив детей в повозки или унося их на руках.
Преподобный Карстерс тоже поднялся, слегка пошатываясь, и получив тычок от своей полнотелой супруги, пробормотал:
– Пора идти, – он достал из кармана часы, прищурившись, посмотрел время: – Господи, уже воскресенье!
С этими словами Карстерс сгреб в охапку свою маленькую дочку Джейн и поплелся домой, подгоняемый нравоучениями миссис Карстерс.
Рурка немало позабавила эта сцена. Он добродушно рассмеялся и протянул к костру длинные ноги.
– Хороший человек Карстерс. Представляешь, заставляет меня каждую неделю ходить в церковь.
– Я вижу, ты уже стал совершенно своим в Дэнсез Медоу, – заметила Женевьева.
Рурк вопросительно взглянул на девушку:
– А ты?
– Мне здесь нравится больше, чем в Лондоне, я чувствую себя частью этой земли, – призналась Женевьева. – Но я все еще чужая в Дэнсез Медоу, Рурк. Я слишком непохожа на других женщин. Я никогда не смогу спокойно сидеть с ними, шить одеяла или слушать проповедь.
– Нужно попробовать, девочка. Возможно, ты найдешь себе занятие по душе.
– Я уже нашла, Рурк. Мне нравится выращивать табак, и у меня это хорошо получается.
– Но ты ведешь слишком одинокую жизнь на своей маленькой плантации.
– У меня есть Гринлифы, – возразила Женевьева. – Больше мне никто не нужен, – под пристальным взглядом Рурка она опустила глаза и теперь слишком внимательно рассматривала свои руки.
– Это в самом деле так, Дженни? – мягко спросил он.
– Конечно.
– Но ты слишком молода для вдовы, девочка. Ты не думала о том, чтобы снова выйти замуж?
Женевьева почувствовала, как на миг перехватило горло. Что-то подсказывало ей, что не стоит вести с Рурком Эдером этот разговор. Рурк обладал поистине сверхъестественной способностью обнажать все эмоции, заставлял чувствовать себя слабой и беззащитной.
– Я хочу, чтобы все осталось так, как оно есть, – осторожно сказала девушка. – Мне не нужно, чтобы мужчина распоряжался моей жизнью.
Рурк приподнял пальцем ее подбородок и приблизил к ней свое лицо.
– Почему ты не смотришь на меня, произнося эти слова, Дженни? – спросил он.
– Потому что ты начнешь спорить со мной, а я не хочу этого, – упрямо прищурив глаза, ответила Женевьева.
– Ты боишься проиграть спор?
– Может быть, может быть и так, Рурк.
Лютер Квейд с преувеличенной любезностью помог Женевьеве выйти из лодки, галантно поддерживая ее под руку, словно знатную леди, путешествующую на борту своей яхты. Девушка весело рассмеялась.
– Завтра я буду готова в обратный путь, – пообещала она, легко ступая на пристань. – Мистер Ферт никогда не затягивает деловых встреч.
Женевьева решительно направилась мимо таможни к конторе табачного комиссионера, с интересом осматривая город, который располагался в устье реки Йорк и одно время считался самым крупным на Чиспике портом, торгующим табаком. На его холмах сохранялись великолепные дома, построенные купцами и судовладельцами и соперничавшие с богатейшими европейскими дворцами.
Взгляд девушки задержался на красивом двухэтажном особняке Томаса Нельсона. Он гордо возвышался над городом и был построен так, что перед ним веером раскинулось все побережье.
Однако красота этого шумного города не привлекала Женевьеву: слишком горький осадок оставили в ее душе годы жизни в Лондоне. Куда милей ей казалась отдаленность округа Олбимарл, в сонной тишине которого можно было услышать, как в амбарах шуршат соломой кошки, устраиваясь спать.
Тем не менее, Женевьева не возражала против редких визитов в город, особенно по такому случаю. Сегодня ей предстояло получить деньги за свой первый проданный урожай табака.
Со щеками, горящими от январского холода, она буквально ворвалась в контору мистера Ферта и, даже не останавливаясь, чтобы поздороваться, с ходу спросила:
– Вы видели наш табак, мистер Ферт? Каждый фунт прошел проверку на водопадах по дороге сюда. Интересно, что вы думаете об этом?
Ферт изо всех сил старался не позволить улыбке нарушить обычную серьезность своего лица, но Женевьева видела, что в уголках рта под большими усами прячется веселье.
– Я думаю, миссис Калпепер, – многозначительно произнес он, – что 1776 год будет очень удачным для вас.
Притворяясь совершенно безразличным, Ферт открыл стоявший возле стола железный сундук, достал оттуда тяжелый матерчатый мешок и положил его перед Женевьевой.
– Твердая валюта? – выдохнула она, не смея даже дотронуться до мешка.
– Да, и причем весьма приличная сумма. В Индис мне удалось совершить выгодную сделку с одним французом. На следующей неделе я снова собираюсь отплыть туда. Кстати, для вас, в виде исключения, – никаких банкнот. В наши дни они даже не стоят бумаги, на которой печатаются.
– В наши дни, мистер Ферт? – недоуменно спросила Женевьева.
– Идет война, милая. Возможно, в Дэнсез Медоу этого и не замечают, но в первый день нового года Британские войска сожгли Норфолк.
Девушка в отчаянии закрыла лицо руками:
– Норфолк! Это значит, что бои идут все ближе к Вирджинии?
– Я вовсе не собираюсь пугать вас, миссис Калпепер, – быстро проговорил Дигби Ферт. – Но лучше заранее приучить себя к мысли, что все тринадцать штатов скоро будут охвачены войной.
В течение всей зимы Женевьева встречала в газетах сообщения о том, что в вирджинском Национальном собрании нашлось несколько смутьянов, призывающих к независимости. Однако тогда она не придала этому никакого значения, приняв за политическую игру. Но упоминание о том, что на земле Вирджинии уже идут бои, заставило ее по-иному взглянуть на события.
– Что же будет? – тревожно спросила Женевьева.
Массивный шотландец неопределенно пожал плечами:
– Трудно сказать. Сначала обе стороны предполагали, что все закончится в считанные месяцы, но, судя по всему, теперь этому не видно конца. Патриоты – упрямый народ. Они не уступят ни дюйма, но и парламент будет стоять на своем.
– Каким же образом эта война коснется меня?
– Ваше дело находится в относительной безопасности в том смысле, что у вас ходовой товар. Спрос на табак не исчезнет: французы постоянно требуют его. Однако возникнут другие проблемы. Например, движение по реке может оказаться прерванным блокадой, и тому подобное.
– Я не позволю этим вещам вмешиваться в мой бизнес, мистер Ферт, – твердо заявила Женевьева, забирая мешочек с золотом и серебром. – Я слишком много и тяжело работала, чтобы позволить какой-то войне сломать меня.
Услышав это, Лигби Ферт рассмеялся:
– Мне кажется, миссис Калпепер, я вам верю.
Из дома Женевьевы раздавались взрывы веселого смеха и далеко разносились по весеннему воздуху. Обитатели фермы шумно обсуждали только что доставленные Лютером Квейдом покупки, которые хозяйка два месяца назад заказала в Йорктауне. Вырученные от продажи табака деньги Женевьева снова вложила в дело, а на оставшуюся сумму купила подарки.
Засунув руку в корзину, Женевьева торжественно достала отрез темно-красного ситца и протянула его Мимси.
– Это тебе, – пояснила она, обнимая негритянку. – Ты так ловко орудуешь иглой, что обязательно сошьешь себе прекрасное платье.
Роза получила куклу с красивым фарфоровым лицом в голубом бархатном наряде. Девочка крепко прижала ее к груди, нежно погладила черные локоны и прошептала:
– Я назову куклу Дженни.
Женевьева улыбнулась, стараясь отогнать внезапно возникший перед ней образ Рурка Эдера. Она-то наивно считала, что это имя – их тайна, но, оказывается, и другие знали его.
Затем на свет появился набор оловянных солдатиков для Юстиса и маленькая губная гармошка для Куртиса, которую мальчик немедленно пустил в дело, выплясывая при этом буйную жигу.
Каролине достались замечательные бусы, а Филипп принялся шумно восхищаться блестящим охотничьим ножом. Наконец Женевьева извлекла из корзины последний сверток и передала его Джошуа. Тот бросил на девушку вопросительный взгляд:
– Женевьева, не стоило…
– Открой. Это для нас обоих, компаньон. Разорвав бумагу, Джошуа достал тяжелое железное клеймо.
– Это маркировка для табака, – объяснила Женевьева. – С нашими инициалами.
Все с интересом принялись рассматривать клеймо, на котором красиво окруженные венком из табачных листьев, переплетались буквы «К» и «Г». Мимси тут же принесла кувшин с сидром, и празднование стало столь шумным, что никто не услышал стука в дверь. Когда же она, наконец, распахнулась, губная гармошка выпала из рук Куртиса, и в комнате воцарилась напряженная тишина: к ним пожаловал Генри Пиггот, собственной персоной.
В душе Женевьевы шевельнулось дурное предчувствие.
– Здравствуйте, мистер Пиггот, – осторожно сказала она гостю.
Однако в его взгляде не было дружелюбия. Сняв с лысеющей головы треуголку, Пиггот прошел в комнату и мрачно заметил:
– Это потребовало времени, миссис Калпепер. Но, насколько я понимаю, теперь вы в состоянии оплатить долги вашего покойного мужа.
