Текст книги "Прими день грядущий"
Автор книги: Сьюзен Виггз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА 18
Рурк медленно и даже неохотно подходил к дому. Душа его болела сильнее, чем уставшие от долгого сидения на лошади ноги. Он не представлял, как поведать Женевьеве о Хэнсе. Невозможно было ни смягчить рассказ, ни скрыть горькую правду о сыне.
Боже, Рурк сам с трудом смог узнать своего мальчика. Этот франтоватый горожанин казался совсем другим человеком: уклончивый разговор, развязные манеры, образ жизни, совершенно непонятный Рурку.
Распахнув дверь дома, Рурк поразился царившей в нем непривычной тишине. Тиканье часов над камином в этом безмолвии казалось громом. Обычно дети сразу кидались к отцу, расспрашивая, что он им привез в этот раз; при этом каждый старался первым рассказать свою сбивчивую историю о только что родившемся теленке, выпавшем зубе или особенно храбро полученной царапине.
Рурк прошел в гостиную. Наступили сумерки; обычно в этот час вся семья собиралась вместе, слушая, как Ребекка и Израэль по очереди читают вслух большую семейную Библию.
Однако сегодня Ребекки нигде не было видно. Израэль дрожащим голосом читал:
– «Избави меня, Господь, от злого человека, сохрани меня, Господь, от жестокого человека, который вынашивает зло в своем сердце».
– Вот где моя семья, – добродушно прогудел Рурк. – Ну, кто же обнимет папу?
Отложив книгу, Израэль первым бросился к отцу. Но он молчал и выглядел серьезнее обычного, точнее, был печален.
Поверх взъерошенной головы мальчика Рурк вопросительно взглянул на жену: внезапно на него накатила волна холодного ужаса.
–Дженни, где Ребекка? Что…?
Взяв Израэля за плечи, Женевьева подтолкнула его к двери.
– Ступай на кухню, помоги Мими, – проговорила она.
Израэль подчинился с несвойственной ему молчаливостью. Затем Женевьева повернулась к Люку, который рассеянно вертел в руках танцующего медвежонка Ребекки. Голова мальчика была перевязана; и выглядел он несколько ошеломленным.
– Иди с братом, Люк, – попросила мать.
Прижав к груди медвежонка, Люк упрямо вздернул подбородок:
– Я останусь. Папа должен услышать об этом от меня, поскольку я за все отвечаю.
– Господи, парень, не заставляй меня ждать! – в нетерпении воскликнул Рурк.
Лицо мальчика представляло собой ужасную маску застывшего спокойствия. Наконец он заговорил, стараясь сдержать дрожь в голосе.
– Две недели назад мы с Бекки чинили забор около реки. К нам подошла мисс Вингфилд – ей что-то от нас было нужно… – Люк вздохнул и начал снова теребить игрушку. – Вдруг из кустов выскочили двое краснокожих. Честное слово, Па, я пытался остановить их! Но они избили меня и даже хотели снять скальп… Бекки так закричала, что индейцы, похоже, испугались, – Люк дотронулся до синяка, который виднелся из-под повязки. – Они меня оглушили, Па… – голос мальчика сорвался, и огромная слеза скатилась по усеянной веснушками щеке. – Потом краснокожие забрали Бекки и мисс Вингфилд и утащили, пока я лежал там без сознания.
Охваченный паникой, Рурк беспомощно переводил взгляд с Женевьевы на Люка. Казалось, в ушах у него стучал молот. Это просто не укладывалось в голове: его Ребекка, его скромная, набожная девочка, которая даже мухи-то не обидит, похищена индейцами. Невероятно! Но безнадежный плач Женевьевы и отрывистые рыдания Люка говорили о том, что это правда.
Рурк с трудом подавил желание немедленно броситься в погоню. Безусловно, он сделает это, но позднее, когда как следует подготовится.
– Что вы предприняли? – отрывисто спросил Рурк.
– Я хотел сам пойти за ними, но мама не пустила меня, – начал оправдываться Люк.
– Ходил Лютер Квейд, – объяснила Женевьева.
– И..?
– Он вернулся два дня назад и рассказал, что индейцы убили жену Элканы Харпера, Фанни, которая собирала на холмах шалфей… Элк и его сыновья теперь тоже заняты поисками индейцев. Лютер следовал за краснокожими до самых Голубых юр, но они обнаружили его и чуть не убили, ранив и плечо. Одному Богу известно, как Лютер нашел дорогу обратно.
Словно оглушенный, Рурк попросил:
– Опиши мне этих индейцев.
Люк вздрогнул и перевел взгляд на камин, на решетке которого тлела маленькая кучка углей.
– Это шони, – наконец проговорил он, вытирая рукавом нос. – Так сказал мистер Квейд. Лица раскрашены красным и черным. Один из них был одноглазым и весь покрыт шрамами.
Рурку на миг стало нечем дышать – Черный Медведь! Несомненно, это был он. Спустя столько лет его заклятый враг все-таки напомнил о себе! Но как Черный Медведь оказался здесь? Очевидно, он искал Рурка все эти годы, со свойственным шони тупым упрямством обыскивая каждую деревушку в Вирджинии. Коварство и хитрость помогли ему: Черный Медведь ранил Рурка в самое сердце.
Уже ночью, в спальне, Рурк хотел рассказать Женевьеве о Хэнсе, но сдержался, не желая еще больше расстраивать жену.
Дрожа всем телом, она прошептала:
– У меня нет больше дочки. Не с кем больше собирать цветы…
– Дженни…
Женевьева посмотрела на мужа полными слез глазами, погладила его по щеке и покачала головой с разрывающей душу печалью:
– Это даже хуже, чем было с Матильдой. Тогда мы хотя бы знали правду, как бы ужасна она ни была.
– Бекки жива, – твердо произнес Рурк, слегка сжав плечи жены. – Она жива, и я обязательно найду ее. Я знаю Кентукки, я знаю Черного Медведя и не успокоюсь до тех пор, пока его кровь не оросит мои ладони, пока я не смогу снова обнять Ребекку, почувствовать запах ее волос, услышать милый голос.
Кентукки заметно изменился. Если верить цифрам, за годы существования новой нации его население достигло почти семидесяти тысяч жителей. На плодородные равнины и бескрайние луга, которыми так славился край, со всех концов Америки стекались семьи переселенцев. В 1792 году Кентукки стал штатом.
Когда Рурк въехал в Лексингтон, припасы его почти иссякли, лошадь с трудом передвигала ноги, бессильно повесив голову. Но даже усталость и тревога не помешали Рурку разглядеть, как заметно вырос город. Сейчас Лексингтон мог похвастаться широкими чистыми улицами, солидными зданиями, приличными, красиво одетыми горожанами.
Рурк нашел себе временное пристанище на Бродвее, в таверне «Пшеничный сноп», устроившись там выпить виски и обдумать дальнейшие планы действий. Вокруг него беззаботно смеялись и шутили посетители пивной.
– Ну-ка, посмотри сюда, Вельзевул, – неожиданно протянул голос, показавшийся Рурку знакомым. – Да это же наш старый друг, Рурк Эдер.
Рурк поднялся и пожал грубую руку Уила Кумза.
– Я подчеркиваю: старый, – продолжал Кумз, пристально рассматривая друга. – Господи, Рурк, ты выглядишь так, словно годы давят тебе на плечи.
– Сядь, Уил, – вместо ответа пригласил Рурк. – А какого черта ты делаешь здесь? Я-то думал, что ты устроился где-нибудь со своей девушкой из Пенсильвании…
Кумз покачал головой:
– Всю войну я считал, что моя душа тоскует по Ливви. Но оказалось, что это совсем не так: моя душа тоскует по этому проклятому дикому краю. Он держит меня так, как не под силу никакой женщине. Ну, а ты?
Рурк сжал в кулаке глиняную кружку:
– Я вернулся сюда из-за Черного Медведя. Он украл мою дочь.
Кумз выдохнул с яростным шипением:
– Дай мне на сборы один час, и мы вместе отправимся на север, в страну индейцев.
Кентукки все еще оставался краем величественных лесов и быстрых голубых рек, затененных высокими, изрытыми пещерами и суровыми скалами.
Наконец показались первые признаки поселения. Миновав зажатую лесом, холмами и оврагами лощину, они оказались в сердце территории шони.
Индейская деревня представляла собой скопление деревянных хижин. В пыли, под акациями, возились дети и собаки, женщины ткали и готовили, мужчины сидели группами, переговариваясь между собой.
– Что ты собираешься делать? – прошептал Кумз; они спешились и теперь вели коней за собой на поводу.
– Я шесть месяцев искал свою дочь, – мрачно ответил Рурк. – Я должен пойти туда и забрать мою девочку.
– Так просто?
Рурк пожал плечами:
– Я привез достаточно виски, чтобы свалить буйвола, и кучу безделушек.
В деревню они вошли не таясь, в середине залитого солнцем, жаркого июньского дня. Судя по всему, индейцы ждали их, скорее всего, обнаружив на своей территории еще несколько дней назад. Краснокожие знали как свои пять пальцев каждый ручеек, каждый клочок земли, ничто не ускользало от их острого взгляда.
Остановившись в центре деревни, Рурк поднял руку и заговорил на языке шони, который помнил еще с войны.
– Черный Медведь, – произнес он. – Здесь этот воин?
Вперед выступил пожилой вождь в головном уборе из перьев.
– Кто ты?
– Я – Рурк Эдер. Я ищу воина по имени Черный Медведь.
– Рурк Эдер, – повторил вождь так громко, чтобы все могли слышать, и неожиданно перешел на английский: – Ты убил его отца и брата. Ты опозорил Черного Медведя.
– У него счеты со мной, а не с моей дочерью и женщиной, которых он похитил.
Вождь на минуту задумался:
– Ты смелый, раз рискнул прийти сюда.
– Я хочу сам разобраться с Черным Медведем. Где он?
Вождь показал на запад:
– Теперь, когда белый человек везде ставит свои вехи, словно стараясь завладеть куском неба, изобилия земли не хватает на всех, и наши люди разлетаются по свету, как семена по ветру.
Рурк посмотрел туда, куда показал старик.
– Моя дочь зовет меня.
Хэнс провел рукой по зеленому сукну игорного стола, подгребая к себе кучу меди и серебра.
– На этом я заканчиваю, – с развязной улыбкой заявил он, опуская деньги в карман. – Это лучшая игра, которую я когда-либо сделал, джентльмены, – Хэнс взглянул на партнеров и поправил галстук. – А теперь мне пора.
– Так скоро? – надула губки Мэйбл, официантка; опершись обеими руками на стол, она искусно демонстрировала Хэнсу свои прелести.
Хэнс небрежно сунул ей монетку и поднялся.
– Извини, милашка, но Законодательное собрание завтра утром начинает работу. Мистер Рэтфорд обязательно потребует меня к себе.
– В собрание или еще куда-нибудь? – фыркнул Артис Джадд.
Он был вне себя от ярости, поскольку Хэнс только что выиграл у него последние деньги. За этим изворотливым молодым человеком давно укрепилась слава шулера: с тех самых пор, как четыре года назад он появился в Ричмонде. Однако Хэнс был слишком ловок, чтобы попасться с поличным.
– Что, черт возьми, это значит? – поднял он голову.
– Абсолютно ничего, мой друг, – с фальшивой улыбкой заверил Джадд. – А впрочем… – он помедлил, внимательно рассматривая свои ногти. – Поговаривают, что старый черт очень близок со своим хорошеньким мальчиком.
Среди слушателей, собравшихся вокруг игорного стола, прошел нервный смешок. Впервые кто-то осмелился сказать вслух то, о чем до этого все только шептались.
Хэнс беззаботно рассмеялся, но в ту же секунду его кулак, как молния, с громким хрустом врезался в лицо Джадда.
– Подонок! – прохрипел Джадд, хватаясь за челюсть.
Взяв себя в руки, Хэнс, как ни в чем не бывало, надел перчатки, потом, взглянув на Джадда, снова стянул одну из них и швырнул ее под ноги обидчику:
– Завтра на рассвете, в Шабз-Грин, на берегу Джеймс, со стороны Честерфилда.
Даже на заре над прекрасной травой Шабз-Грин дрожала августовская жара. Хорас Рэтфорд сидел в черном закрытом рессорном экипаже и рассеянно тер рукой лоб.
– Не делай этого, Хэнс.
– Я должен, Хорас. Я сам вызвал его.
Хорас сухо рассмеялся:
– Это происходит почти каждые день – мы все такие обидчивые! Поверь, если ты откажешься стреляться, никто косо не посмотрит на тебя. Хочешь, я сделаю так, что Артиса Джадда вымажут дегтем, обваляют в перьях и выгонят из города?
Хэнс раздраженно схватился за ручку кареты:
– Хватит, Хорас. Я устал от того, что ты постоянно улаживаешь мои дела, заглаживаешь мои промахи. Пора мне и самому что-то сделать.
С этими словами Хэнс вышел на поляну, вдыхая полной грудью летний воздух. Где-то в зарослях пел пересмешник; легкий ветерок шелестел кронами деревьев. Странно, но мысль о том, что именно сегодня Артис Джадд может всадить в него свою пулю, не казалась Хэнсу противоестественной: когда дело заходит о смерти, один день ничем не отличается от другого.
Артис Джадд приехал верхом, в компании троих друзей. Они весело рассмеялись, увидев Хэнса.
– Ну, что скажешь, щенок? – подначил Джадд. – Еще не поздно попросить пощады.
Хэнс бросил на него яростный взгляд, но промолчал.
Секунданты, как положено, отошли к краям поляны. Затем начали расходиться противники.
Сначала Хэнс решил унизить достоинство Джадда и выстрелить в воздух. Но Джадд, как всегда, схитрил, и успел прицелиться раньше, чем это сделал Хэнс. Пуля обожгла его левую руку, чуть ниже плеча.
Гнев оказался сильнее боли, заставив Хэнса забыть о своем намерении разрядить пистолет в воздух. Заскрипев зубами, он выстрелил прямо в лицо Артиса Джадда. В самой середине лба Джадда появилась красная точка. Он упал навзничь, умерев еще до того, как его тело коснулось земли.
ГЛАВА 19
Стоя спиной к жене, напряженный и ссутулившийся, Рурк мастерил новую кормушку для скота. Его руки двигались так ловко и уверенно, словно он родился с молотком.
Женевьева с грустью наблюдала за ним. Это был уже совсем другой Рурк. Ничего не осталось от спокойной радости, с которой он прежде обрабатывал землю; Рурк больше не смеялся и не шутил во время отдыха с детьми. С тех пор как муж, разочарованный и опустошенный безрезультатными поисками, вернулся из своей двухгодовой одиссеи по территории индейцев шони, его сердце не лежало к работе на ферме.
Бесполезное путешествие стоило Рурку дороже, чем просто плохое расположение духа: Уил Кумз попал в плен к индейцам из Майами. Когда Рурку удалось напасть на их след, единственным напоминанием о друге был окровавленный скальп. Вспомнив об этом, Женевьева покачала головой. Несмотря на то, что Рурк ничего не рассказывал ей, она была уверена, что дикари сполна заплатили за свои злодеяния.
Неожиданно стук молотка прекратился. Вытерев рукавом пот со лба, Рурк пристально смотрел на запал, на Голубые горы, мучительно размышляя, что сейчас творится в том диком краю.
Женевьева осторожно приблизилась к мужу и, обняв за талию, прижалась к мокрой от пота спине. Большая веснушчатая рука Рурка крепче сжала молоток.
– Привет, Дженни, – не оборачиваясь, ласково сказал он.
– О чем ты думаешь?
– Господи, Дженни, ну о чем я могу все время думать? – в сердцах произнес Рурк.
Женевьева с трудом проглотила подступивший к горлу комок:
– Нам всем не хватает ее, Рурк.
Он покачал головой и повернулся лицом к жене.
– Тяжело не только это. Тяжело все время думать о ней и ничего не знать. Это невозможно вынести. Возможно, Ребекка уже умерла много месяцев или даже лет назад, а может быть, она все еще с Черным Медведем, и с ней обращаются, как… – Рурк стиснул зубы и отвернулся.
– Не надо, Рурк, – торопливо сказала Женевьева, еще крепче обнимая мужа. – Вот уже четыре года мы изводим себя этими мыслями. Ты сделал все возможное, чтобы найти дочь, а возможно, и больше.
Боль исказила лицо Рурка.
– Все ли, Дженни? Я не устаю задавать себе этот вопрос. Может быть, я должен был пройти еще десять, двадцать миль…
Она приложила палец к его губам, заставив замолчать:
– Черный Медведь знает слишком много мест, где можно скрыться. Я уверена, даже если бы ты десять лет потратил на поиски, ты все равно не нашел бы его.
Но выражение мучительной боли не покинуло лицо Рурка.
– То же самое сказал и Уил Кумз. Это были его последние слова.
В глазах Женевьевы сверкнули слезы. Было слишком несправедливо, что на долю Рурка выпало столько горя. Даже широкие сильные плечи мужа с трудом могли выдержать потерю Уила и похищение Ребекки.
– Мы должны продолжать жить, – твердо сказала она.
Рурк молча положил подбородок на голову жены и неожиданно улыбнулся: к ним с вытянутыми вперед ручонками топала Сара.
– Папа, – пролепетала она, прижавшись к его ноге. Прикосновение маленькой дочки вывело Рурка из отчаяния. Этот ребенок, родившийся в его отсутствие, стал яркой искрой в жизни Рурка.
У девочки были волосы цвета солнца, и пышущие здоровьем щеки; она всегда пребывала в прекрасном расположении духа. В свои неполные три года Сара уже прекрасно понимала, что отец – это бесконечный источник доброты, и без зазрения совести беспощадно эксплуатировала его.
Схватив девчушку в охапку, Рурк начал катать ее на ноге, щекоча подбородок, пока Сара не расхохоталась.
– Спасибо Господу за это создание, – хмыкнул Рурк. – На данный момент она – прекраснейший представитель семьи Эдеров, не считая, разумеется, ее матери.
– Что это тут у нас? – неожиданно раздался у них за спиной знакомый голос. – Еще одна кудрявая голова?
Рурк и Женевьева с сияющими лицами повернулись навстречу сыну.
– Хэнс! – закричала Женевьева, обнимая его. – Хэнс! Боже, как же мы скучали без тебя!
Заметив, что он поморщился, она отодвинулась и с ужасом посмотрела на повязку на его руке.
Хэнс торопливо произнес, чтобы успокоить ее:
– Царапина, мама. Я в порядке.
– Добро пожаловать домой, сын, – спокойно сказал Рурк, протягивая руку.
Хэнс ответил ему крепким рукопожатием. Они несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза, затем Рурк, отбросив ненужные формальности, притянул сына к себе, почти по-медвежьи стиснув его в своих объятиях.
Сара захихикала, застряв между ними.
– Поприветствуй сестру, Хэнс, – проговорил Рурк. – Это Сара Эдер.
Девочка смущенно прижалась к отцу, но ее большие голубые глаза смело рассматривали красивого, немного изможденного, молодого человека, который улыбался ей с искренней симпатией.
– Пойдем в дом, – позвала Женевьева, беря сына под руку, но почувствовав, как он напрягся от ее прикосновения, тревожно спросила: – Хэнс?
– Прости, мама. Просто рука еще немного болит, – успокоил он Женевьеву.
– Так что же произошло?
Хэнс быстро взглянул на отца:
– Меня подстрелили на дуэли.
– Дуэль? Ты дрался на дуэли? Боже, Хэнс, что же заставило тебя…
Хэнс перестал улыбаться, в его глазах появилось отвращение к самому себе.
– Не знаю, мама, – с болезненной прямотой ответил он. – Я никогда не знаю причину своих поступков. Мне так легко увидеть неправду в том, что я уже сделал, но только потом, после случившегося, – молодой человек снова посмотрел на Рурка. – Я совершил много такого, чем не могу гордиться, папа.
Ужин проходил спокойно. За столом собрались почти все Эдеры. Израэль расспрашивал Хэнса о его жизни в столице, но тот отвечал рассеянно и неохотно. Он закрыл эту главу своей судьбы так же, как закрылась рана на руке. Все, что осталось – это длинный синевато-багровый шрам да постоянная ноющая боль в поврежденной кости, которая вряд ли когда-нибудь заживет.
Хэнс едва притронулся к жареному мясу и овощам и вышел на крыльцо, все еще не придя в себя от того, что произошло с Ребеккой. Он попробовал представить себе так надоедавшую ему своими псалмами сестренку в руках индейцев и содрогнулся от ужаса.
По окончании ужина малышку уложили спать, а Люк с Израэлем отправились распрягать на ночь лошадей. Наблюдая за Люком, Хэнс осознал, что видит перед собой совершенно незнакомого человека. Его удивило, что брат так ловко обращается с лошадьми и еще успевает шутить с Израэлем во время работы. Тяжело вздохнув, Хэнс подумал о том, что никогда по-настоящему не знал Люка, да и не стремился узнать.
Только сейчас Хэнс пожалел о том, что упущено: он слишком отдалился от братьев. Люк, а не он, стал примером для Израэля, и тот смотрел на Люка так, как сам Люк никогда на Хэнса не смотрел. Да и Люк не нуждался в старшем брате. Он вырос уже выше Хэнса, а уверенности у него было больше, чем у взрослого.
Когда родители вышли на крыльцо, Хэнс признался:
– Я скоро уеду.
Мать с недоверием взглянула на него:
– Но почему, Хэнс? Ты же только что вернулся домой.
– Я не могу оставаться здесь.
– Можешь, сынок. Это твой дом.
Хэнс в отчаянии с такой силой ударил по перилам крыльца, что дерево жалобно заскрипело:
– Выслушайте же меня, черт возьми! Я должен уехать!
– Хэнс!
– Вы не спрашивали меня о дуэли, но, думаю, скоро и так все узнаете.
Его голос срывался от волнения, выдавая царившую внутри Хэнса сумятицу.
– Я убил человека, который ранил меня.
В наступившей тишине было слышно, как за их спиной в гостиной тикали над камином часы.
Женевьева невольно вспомнила день, когда Рурк уезжал на поиски дочери в дикую страну. Сегодня она с тяжелым сердцем готовила к такому же путешествию Хэнса. Смена белья, иголка с нитками, расческа, бритва, кусок мыла, кое-какая утварь для приготовления пиши, несколько инструментов – все это Женевьева положила в седельную сумку сына.
Мими Лайтфут собрала кое-что из продуктов: сухари, вяленое мясо, кофе, сушеные бобы, сахар. Внешне она выглядела довольно бесстрастной, хотя в душе была глубоко обеспокоена судьбой своего питомца.
Люк и Рурк позаботились о самом главном. Они принесли длинное, отполированное до блеска ружье, мешок с пулями, кремни, шомпол, завернутый в промасленную материю запас пороха, а также снабдили Хэнса остро заточенным охотничьим ножом и томагавком, с которым Рурк не расставался во время войны.
Когда сборы были закончены, вся семья в напряженном ожидании собралась во дворе. Хэнс облачился в охотничью рубашку с бахромой и сшитые Мими штаны из оленьей кожи. Он окинул родных внимательным взглядом; при этом уголки его рта сложились в печальную улыбку.
Рурк улыбнулся в ответ:
– И куда наш денди собирается направиться?
Хэнс искоса взглянул на отца.
– Если то, что я слышал о Кентукки – правда, думаю, отправиться куда-то за Синие горы, – он подхватил на руки маленькую Сару, которая все эти две недели преданно топала за ним по пятам, и, дотронувшись подбородком до ее волос, вздохнул: – Как бы мне хотелось, милая, иметь время узнать тебя так, как я знал Мэтти. Однажды я пообещал взять ее с собой на другой конец света, но теперь вот еду один.
Сара крепко поцеловала Хэнса и тут же убежала гонять амбарного кота, который как раз появился во дворе.
Смущаясь, подошел Израэль. Старший брат всегда вызывал у него чувство, похожее на священный трепет. О странных манерах и диких выходках Хэнса шепотом сплетничали в церкви еще со времени его внезапного разрыва с Джейн Карстерс. Израэль робко протянул Хэнсу Библию.
– Что это? – фыркнул тот. – Ты считаешь, что я должен молиться об искуплении всех грехов и совершенствоваться там, за горами?
Израэль вздохнул, уловив в голосе брата сарказм, и мрачно заметил:
– Но ведь ты когда-то читал ее.
– Именно так, парень. Что может быть забавнее анекдота о том, как Гедеон разрушил жертвенник Ваалов? – заметив осуждающий взгляд Израэля, Хэнс перестал шутить и, засунув томик в карман рубашки, сказал: – Я буду читать ее, обещаю.
Люк через плечо пристально посмотрел на брата – возможно, Хэнс и прочитает Библию, хотя вряд ли воспримет ее уроки, – и, нахмурившись, опять занялся седлом. Он сам решил смастерить его для Хэнса Результат оказался превосходным. Сделанное из белого дуба седло с множеством железных колец для крепления постромок и подпруги получилось крепким и добротным. Люк с самым серьезным видом положил его на спину лошади и тщательно закрепил.
– Отлично сделано, малыш, – оценил подарок Хэнс.
Люку не понравилось подобное обращение, хотя и сказанное в шутку: он был уже выше брата.
– Рад услужить, – хмуро ответил Люк, продевая через седло постромки.
– Ты всегда отлично мастерил, – заметил Хэнс. – А вот у меня хорошо получаются только неприятности.
Люк старательно смотрел себе под ноги, чтобы не выказывать зревшее у него в душе недовольство. Ему хотелось бы лучше относиться к брату, но он ничего не мог с собой поделать. В течение многих лет в обязанности Люка входило заглаживание неприятностей, беззаботно творимых Хэнсом.
Однако сейчас именно вокруг Хэнса крутилась смущенная, но всепрощающая семья. Именно Хэнса отправляли из дома, дав ему денег больше, чем Люку приходилось видеть за всю свою жизнь.
Заметив состояние сына, мать постаралась объясниться.
– Мы нужны ему, Люк, – мягко произнесла она – Хэнс больше нуждается в нас, чем ты. Ты же славный парень, и у тебя все будет в порядке.
Люк признался себе без тени самодовольства, что это действительно так: у него был определенный талант самому решать проблемы.
– Удачи тебе, – просто сказал Люк, протягивая брату руку.
– Она мне потребуется, Люк.
– Держись подальше от краснокожих.
Хэнс покачал головой:
– А я-то как раз собирался постоянно находиться в их обществе.
Люк озабоченно нахмурился:
– Хэнс…
– До тех пор, пока не найду Бекки.
Люк вскинул голову:
– Какого черта…
Хэнс усмехнулся:
– Уж если я направляюсь в горы, то постараюсь сделать все, что смогу, для Бекки.
И тут Люк внезапно понял, почему родители так нежно любили Хэнса: за распутностью и беззаботностью скрывались упорство и устремленность, которым невозможно было противостоять.
Порывшись в кармане, Люк достал маленький складной нож с роговой ручкой, до блеска отполированной частыми прикосновениями.
– Возьми, – он протянул его брату. – Я заметил, что твой совсем заржавел.
Хэнс благодарно кивнул. Теперь, когда они расставались, возможно, навсегда, не было смысла вспоминать взаимные обиды.
Шутливо отсалютовав Люку, Хэнс повернулся к родителям. Рурк без слов обнял сына: все, что нужно, они уже сказали раньше, поздно ночью, за бокалами фруктового бренди.
– Будь осторожен, – предупредил Рурк.
– Обязательно, Па.
– По возможности, оставляй весточку в «Пшеничном снопе» в Лексингтоне. Мы не хотим терять тебя из виду.
Женевьева обняла Хэнса и заплакала.
– Я люблю тебя, – произнесла она, сокрушенно вздохнув.
Хэнс с трудом проглотил комок в горле.
– До свидания, мама.
Когда Хэнс остановился на холме над рекой и повернулся, чтобы помахать на прощание родным, из-за тучи вышло солнце, обрушив на него свой золотой поток. Залитый солнечными лучами, он выглядел просто великолепно: молодой, сильный, полный надежд. Женевьева отказывалась думать о нем, как о преступнике, скрывающемся за Голубыми горами от правосудия.
Мими взяла Сару на руки и, бормоча что-то со слезами в голосе, понесла ее в дом, Люк и Израэль отправились следом.
Женевьева и Рурк остались в гостиной. Рурк рассеянно завел часы, подошел к окну и с силой уперся в подоконник костяшками пальцев. Маленькая луна на циферблате привычно выглядывала в окошечко, оповещая о начале нового дня.
Женевьева внимательно наблюдала за мужем: губы плотно сжаты, глаза неотрывно устремлены на запад. Господи, сколько же раз за последнее время она замечала этот взгляд, эту тоску и устремленность?
Женевьева догадывалась, что гложет Рурка. Она помнила его восторженные рассказы о Кентукки после возвращения с войны: «Это прекрасная страна, Дженни, рай на земле. Можно пройти сотню миль и не увидеть ничего, кроме чудесного изобилия. Да, если бы не эта ферма…»
Позже, когда Рурк вернулся с поисков Бекки, он признался:
– После первых шести месяцев я уже знал, что это безнадежно, но я остался, Дженни. Я остался, потому что люблю ощущение в руках земли Кентукки, потому что эта земля словно делает меня ближе к Бекки.
Женевьева понимала, что беспокойная тоска уже не покинет Рурка. По ночам он иногда прижимал ее к себе и принимался вслух рассуждать о том, выполнена ли ими здесь, в Дэнсез-Медоу, жизненная задача. Последнее время дела на ферме шли слишком гладко. Рурк, некогда такой занятой и полный грандиозных планов, вдруг превратился в простого наблюдателя. Ему оставалось только смотреть, как процветает их земля, и считать доходы. Задумчиво улыбаясь, Женевьева призналась себе, что подобное существование никак не подходит Рурку Эдеру. Чтобы оживить его дух, нужен вызов, нужно что-то новое…
Ее улыбка неожиданно стала шире и радостнее. Женевьева вдруг осознала, что все, что она только что думала о Рурке, в равной мере относится и к ней самой, и к ее детям. Очевидно, семья Эдеров так уж устроена, что не может сидеть в праздности и наблюдать, как мимо проходит жизнь.
Да, именно так: Эдеры созданы для напряженного существования. Когда-то их жизнь была трудной, непредсказуемой, наполненной неожиданностями, печалями и внезапными радостями. Семья Эдеров всегда черпала силу в испытаниях, находила радость в созидании чего-то нового.
Но на этой земле уже сделана вся работа. Им просто негде здесь приложить свои руки.
Женевьева осторожно вздохнула:
– Рурк…
Он хмуро посмотрел на жену, уловив в ее голосе странную ноту.
– Рурк, давай поедем в Кентукки. Все вместе.
В комнате повисло грозовое молчание, нарушаемое лишь тиканьем часов. Глаза Женевьевы сверкали от возбуждения. Рурк уже давно не видел ее такой. Обычно мягкая, спокойная красота жены осветилась юношеским задором, напомнив ему прежнюю Женевьеву.
– Дженни, о чем ты говоришь?
– Только о том, что нам пора двигаться вперед, Рурк. Единственное, чем мы сейчас занимаемся – это изводим себя из-за Бекки и без конца говорим, говорим… Пора признаться, что мы больше не принадлежим этой земле, да и для Хэнса здесь уже нет дома. Что же нас удерживает? Мы могли бы отдать нашу ферму Гринлифам. Видит Бог, им нужно много места для всех своих внуков.
Рурк стоял, пораженный столь внезапным вдохновением жены, и от удивления казался почти мальчиком.
–Дженни…
Она прильнула к его широкой груди:
– Я еще не готова стареть, Рурк, да и ты – тоже. Давай поедем в Кентукки и построим там что-нибудь новое. Ты ведь имеешь право на землю, которая положена тебе за службу во время войны.
– Дженни, милая, неужели ты сможешь все это оставить? – по-прежнему не веря своим ушам, произнес Рурк и широким жестом обвел ферму.
– С удовольствием, – тихо ответила Женевьева.
Рурк радостно раскрыл руки, и Женевьева приняла его объятия. Затем они вместе подошли к окну и долго смотрели под тиканье часов за спиной на тяжелую, нависшую стену Голубых гор, представляя себе, что их ждет там, за горами.
