Текст книги "Прими день грядущий"
Автор книги: Сьюзен Виггз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА 25
Тени и лунный свет рисовали на обнаженном теле Марии таинственные узоры. Она смущенно и робко улыбнулась Люку, наполнив его такой неистовой нежностью, что он вздрогнул. Мария протянула ему навстречу руки, и Люк снова слился с ней воедино, теряясь в ее разрушающем душу тепле, окружая себя ее сущностью, жаром любви…
Прошла уже неделя с тех пор, когда внезапное исчезновение Марии заставило Люка признать свою любовь к ней. Ни предрассудки Люка, ни недоверие Марии не смогли разрушить это чувство, которое выросло и расцвело между ними.
Они вновь и вновь с отчаянной нежностью сливались воедино, пока для них не перестало существовать все, кроме любви. Даже жестокость дикого леса уже не казалась реальностью. Пока Мария и Люк держали друг друга в объятиях, мир представлялся им цветущим ковром.
Мария провела рукой по волосам Люка, с наслаждением впитывая его вкус и запах. Она и не представляла раньше, что можно испытывать подобные чувства. Ей хотелось отдавать себя до тех пор, пока все ее существо не будет безраздельно принадлежать Люку, только ему одному.
Мария слышала о том, что происходит между мужчиной и женщиной, сначала от Кукумты, а потом от девушек мисс Нелли. Но никто не говорил ей об этом блаженстве, даже не намекал на него.
У мисс Нелли о любви говорили с грубым, усталым отвращением. Но у Марии и Люка все было по-другому. Они с благоговением относились к каждому поцелую, к каждому прикосновению, воспринимая свою близость, как торжество их взаимного чувства. Мария знала, что обладает чудом, драгоценностью, дарованной ей жизнью.
Сначала Мария сомневалась в себе. Как могла она, не имея опыта, подарить радость мужчине, перед которым преклонялась?
Однако с Люком все оказалось легко и просто, потому что любовь, переполнявшая ее, безошибочно диктовала, что должны делать руки и губы. Инстинкт, древний как мир, наконец вырвался наружу, и Мария обрела уверенность. Она вздрогнула под Люком, мечтая, чтобы это блаженство длилось вечно.
Потом они долго лежали рядом, усталые и обессиленные. Люк продолжал нежно гладить Марию, шепча нежные слова и обещая, что все это еще повторится и будет длиться всю жизнь…
– Я люблю тебя, Люк, – шептала она. – Я тебя люблю.
Он заставил ее замолчать, закрыв рот долгим и нежным поцелуем.
– Я знаю, милая. Я тоже люблю тебя. Я и не думал, что можно так любить женщину, – Люк провел рукой по плечу Марии, заглянув ей в лицо. – Как ты красива, как прекрасна.
– Люк, – прошептала она, обвивая руками его шею. – Так будет всегда, да?
– Всегда, любовь моя, – пообещал он. – Если бы мы не находились в такой глуши, я бы тут же доказал тебе это, немедленно женившись.
– Правда, Люк? – едва слышно вздохнула Мария. Люк с трудом сохранял серьезность.
– Так оно и будет, как только предоставится такая возможность.
Мария быстро села, натянув на себя рубашку.
– А что если это произойдет прямо сейчас?
– С удовольствием. Но как? – недоумевал Люк, с любопытством наблюдая за тем, как она роется в седельных сумках.
Наконец Мария вернулась к нему, держа в руках обжаренный колос пшеницы и заячью лапку, которую Люк возил с собой в качестве охотничьего талисмана.
– Правда, это должна быть баранья нога, – кивнула она на кусочек меха, – но, думаю, мы и так обойдемся.
Прочитав растерянность на лице Люка, девушка рассмеялась:
– Надеюсь, ты искренне говорил насчет женитьбы, Люк Эдер. Поэтому сейчас мы совершим обряд по обычаю шони.
Еще совсем недавно Люк решительно отвергал все, что хоть как-то связано с индейцами, но Мария доказала ему, что у ее народа можно многому научиться.
– Говори, что я должен делать, милая, – вставая и одеваясь сказал Люк.
– Мы должны передать друг другу колосок и заячью лапку – это символы нашего взаимного долга.
– И это все?
Мария на секунду задумалась, затем протянула Люку руку:
– Возьми меня за руку. Пожатие означает мое согласие.
Люк поднес ее пальцы к своим губам и поцеловал их. Девушка со смехом отдернула руку:
– Шони никогда не целуются.
Люк удержал губами один ее палец:
– Неужели? А я знаю одну девушку из племени шони, которая просто обожает целоваться. Ну что, покажешь мне, как я должен на тебе жениться?
Мария застенчиво улыбнулась и кивнула, после чего под музыку ночного леса они торжественно обменялись друг с другом колосом и лапкой. Простота обряда и уединенность придавали событию особую значимость. Мария взволнованно прижала к груди заячью лапку; ее руки слегка дрожали.
– Ниви шиана, – тихо проговорила она. – Теперь ты мой муж.
Люк издал дикий вопль ничем не сдерживаемой радости и, подхватив девушку на руки, стал восторженно раскачивать ее.
– Мария!
Неожиданно Люк замолчал и насторожился: в лесу тихо хрустнула ветка. Опустив Марию на землю, он оглянулся по сторонам и схватил ружье.
В ответ раздалось три металлических щелчка. Из кустов, с расстояния не больше десяти футов, одновременно выглянули три ружейных ствола.
Люк сразу оценил невыгодность ситуации, поэтому знаком приказал Марии отойти в сторону и медленно положил ружье на землю.
Послышалось удовлетворенное бормотание. Вслед за этим из зарослей вышел высокий худой воин, слева и справа от него появились еще два человека. Мария с облегчением увидела, что на их лицах нет боевой раскраски. Это были охотники.
Девушка смело приветствовала индейцев на языке, на котором не говорила уже три года, с удовольствием отметив, что подозрительность в их взглядах сменилась удивлением.
– Они шони, – быстро объяснила она Люку. – Из племени Киспокота.
Мария снова заговорила с индейцами, стараясь польстить им и убедить в добрых намерениях Люка. Однако охотники отнеслись к этому весьма скептически: многие белые хвалили их, что-то обещали, а потом стреляли в спину.
Действуя как настоящий дипломат, Мария развеяла подозрения индейцев и выяснила, что Черный Медведь живет в деревне охотников, а белая женщина по имени Оутокква служит ему.
Мария пристально посмотрела на Люка:
– Они знают твою сестру. Она находится в деревне, в нескольких часах езды отсюда.
– Они отведут нас туда? – напряженным голосом спросил он.
– У нас просто нет выбора, Люк.
Черный Медведь принял их лично. Взглянув на это дикое лицо, Люк почувствовал холодный удар узнавания: один глаз – поврежден, а взгляд другого леденил, словно черный оникс.[12]12
Оникс – полудрагоценный камень.
[Закрыть] Украшенный костями, раковинами и перьями, Черный Медведь царственно восседал перед главным домом деревни. У него было лицо человека опасного и мстительного, способного на безжалостное убийство.
Он холодно окинул Люка презрительным взглядом.
– Щенок вырос, – фыркнул индеец, сразу отметив характерную копну рыжих волос и крупную мужественную фигуру. – Это очень смело с твоей стороны прийти сюда, прямо в объятия врага.
– Мы пришли с миром, – торопливо произнесла Мария. – Мы принесли подарки.
– Белый человек не дарит просто так подарков, – усмехнулся Черный Медведь. – У него всегда появляются условия.
Черный Медведь оказался достаточно умен. Отрицать правду – значит оскорбить его проницательность. Поэтому Мария призналась:
– Тогда назови это торговлей, делом чести, которое возникает между людьми. Мы обменяем наши подарки на сестру Люка Эдера, которую ты зовешь Оутокква.
Черный Медведь хрипло рассмеялся:
– Уже много лет и зим Оутокква – моя женщина. Неужели этот Люк Эдер думает, что я так легко расстанусь с ней?
Мария передала слова индейца Люку и, заметив, как тот напрягся от гнева, ощутила холодный ужас.
– Я хочу увидеть сестру, – твердо сказал Люк. Пришлось снова вести длинные утомительные переговоры, пока в дело не вмешался Пукиншво, старый вождь. Черный Медведь неохотно что-то прорычал двум стоящим поблизости женщинам. Они ушли и вернулись через несколько минут, ведя с собой третью. Люк отказывался верить, что эта женщина когда-то называлась его сестрой. Он не узнавал ее. Цвет волос невозможно было различить под слоем медвежьего жира и грязными кожаными украшениями. Облаченная в одежду из кожи, натертую пеплом, женщина выглядела настолько легкой и невесомой, что, казалось, ее может сдуть даже легкое дыхание. Изможденное лицо, такое же грязное, как и она сама, носило следы оспы, которая, по убеждению семьи Эдеров, должна была убить Ребекку.
Но самым неузнаваемым оказались глаза, пустые, как два бездонных колодца.
Когда Ребекка медленно и равнодушно посмотрела на Люка, он с трудом сглотнул, пытаясь обрести голос.
– Бекки?! – прохрипел Люк, протягивая к сестре руки. – Бекки, это я, Люк. Я пришел, чтобы забрать тебя домой.
Однако его слова не нарушили ужасную пустоту ее глаз. Она тупо посмотрела в сторону и отступила на шаг.
Черный Медведь рассмеялся, сказав что-то оскорбительное, затем наклонился к одному из стоявших поблизости воинов:
– Может быть, когда-то Оутокква и была его сестрой. Но сейчас она то, что я из нее сделал.
– Люк хочет забрать женщину домой, к своим людям, – сердито ответила Мария.
Она всегда ненавидела Черного Медведя, который вел себя так, словно он – бог, а все остальные – недостойные смертные.
– Я убью его, – тихо прошептал Люк, с трудом сдерживая рвущийся наружу гнев.
– Нельзя, Люк, нельзя. Даже если ты и сделаешь это, тебе не позволят больше жить.
– Скажи ему, что я буду с ним драться. Скажи ему.
Мария с трудом облизнула пересохшие губы, ощущая свою полную беспомощность. Тем не менее, она в точности передала его слова Черному Медведю, потому что иначе Люк просто бы напал на индейца.
Черный Медведь рассмеялся, когда Мария предложила бой, и принял его без колебаний, радуясь возможности уничтожить еще одного из детей Рурка Эдера.
Теперь ситуация вышла из-под контроля Марии. В глубине души девушка понимала, что дело и не могло закончиться иначе. Схватка была неизбежной из-за твердой решимости Люка и черной ненависти Черного Медведя, которая поддерживалась и раздувалась им в течение тридцати лет.
Мария молча отошла в сторону и прислонилась к стене дома, наблюдая за Люком. Она не мешала, понимая, что ему необходимо побыть одному, чтобы освободиться от своей цивилизованности и страха за жизнь.
Люк снял охотничью рубашку и вытащил нож; пот блестел на его груди, четко обрисовывая мускулы. Лицо было бесстрастно, но настолько красиво, что у Марии перехватило дыхание.
Мария неожиданно поняла, что Люк достаточно преуспел в своих душевных приготовлениях: его глаза пылали чистой, резкой и холодной ненавистью, которая была подобна отточенному клинку.
Черный Медведь поначалу воспринял вызов как шутку, хотя по достоинству оценил своего противника. Вооруженный ножом и томагавком, он некоторое время держался на расстоянии, описывая перед Люком замысловатые круги.
Люк был на несколько дюймов выше Черного Медведя и на несколько фунтов тяжелее, к тому же, значительно моложе. Но в глазах Марии это преимущество выглядело незначительным: Черный Медведь родился воином, в то время как Люк по натуре – земледелец, совершенно не обученный искусству убивать врагов.
Это стало совершенно очевидно, когда Люк неумело, почти неуклюже нанес первый удар. Ухмылка Черного Медведя стала еще шире, когда он понял, насколько неопытен его противник.
Для Марии было истиной пыткой наблюдать за боем и слушать одобрительные крики толпы зевак. Черный Медведь играл со своей жертвой, как рысь с кроликом: словно танцуя, он продвигался вперед, чтобы нанести быстрый удар ножом, потом так же легко отскакивал назад, ловко уворачиваясь от неуклюжих выпадов Люка. Его восторг при виде крови на руках и плечах юноши казался Марии просто отвратительным.
Разумеется, Черный Медведь мог бы прикончить Люка одним точным ударом ножа, но он не был милосердным убийцей: ему хотелось заставить сына Эдера страдать.
Люк мужественно отражал все атаки, словно не чувствуя боли от ран, покрывших его плечи и руки.
Наконец Мария поняла, что же происходило на самом деле: Люк выжидал, пока Черный Медведь выбьется из сил. Воин был уже далеко не молод, и все эти танцы и воинственные пируэты явно утомляли его. Он дышал с трудом, а когда резко поворачивал голову, со лба капал пот.
Но Мария не позволяла себе надеяться, что это даст Люку какое-то преимущество. Черный Медведь слыл опытным и искусным убийцей. Даже когда Люку удалось мощным ударом опрокинуть противника, триумф длился лишь несколько секунд.
Однако незначительный успех врага привел Черного Медведя в ярость; жестокая игривость индейца превратилась в холодный гнев. Выбрав удобный момент, он так глубоко всадил нож в плечо юноши, что кровь из огромной раны залила всю грудь Люка.
Глаза Люка сразу потускнели, и Мария почувствовала, что силы покидают его. Неожиданно, перекрывая шум толпы, раздался громкий высокий крик. Мария оглянулась и увидела Ребекку, стоявшую между женщинами, которые привели ее сюда.
Казалось, глубоко запрятанный дух вырвался наружу, и в глазах женщины сверкали холодные искры ужаса. Не отрывая взгляда от страшной раны на плече брата, Ребекка протягивала к нему молитвенно сложенные руки и кричала:
– Люк! Люк!
Увидев искру сознания в глазах сестры, услышав в ее устах свое имя, Люк с новой силой набросился на Черного Медведя, охваченный ужасным гневом. Движения его стали такими стремительными, что враг не успевал отвечать на них. После того, как томагавки упали на землю, мужчины сошлись в смертельной рукопашной схватке, подняв ножи и потрясая ими над головами.
Глаза противников излучали ненависть, лица были нахмурены. Неожиданно, словно сговорившись, враги расцепили объятия и, отбросив ножи, снова слились в неразрывный комок из тел и ругательств.
Черный Медведь дрался с кошачьей хитростью, но, благодаря своей силе, Люку удавалось отражать его удары и укусы. Наконец Люк уложил индейца на спину и сел на него верхом, так придавив коленями кисти рук, что тот не мог пошевелиться.
Широко раскрытые глаза воина говорили, что он осознает свое поражение. Несколько индейцев бросились ему на помощь, но резкий окрик вождя остановил их:
– Назад! Это бой Черного Медведя!
Злобно бормоча что-то под нос, воины вернулись на место.
Охваченный гневом, Люк принялся яростно наносить удары по лицу врага. Даже когда Черный Медведь явно ослабел, юноша не мог остановиться. Мария видела, как слезы текли по щекам Люка, перемешиваясь с потом.
Наконец удары ослабли, как утих и гнев юноши. Он с трудом поднялся на ноги и, спотыкаясь, грязный, окровавленный, направился к Ребекке, чей крик перешел в рыдания.
Но тут, как просыпающийся дикий зверь, за его спиной снова возник Черный Медведь. Лицо индейца было разбито до неузнаваемости, но черная ненависть придала ему силы. Подняв из пыли нож, он заковылял к Люку.
Мария услышала чей-то отчаянный крик и только потом поняла, что кричала она сама.
Черный Медведь уже занес нож, но Люк успел оглянуться и схватил его за руку. Пальцы индейца мертвой хваткой вцепились в оружие. Сначала лезвие блестело у самого горла Люка, потом переместилось к сильной смуглой шее индейца. Смешав дыхание, глаза в глаза, грудь в грудь стояли враги друг против друга, охваченные жаждой мести.
Дрожащей рукой Черный Медведь старался достать Люка ножом.
– Ты – убийца, Люк Эдер, – прохрипел он на ломаном английском.
– Нет! – выкрикнул Люк. – Ты недостоин, чтобы тебя убили.
– Ты – убийца, как и все белые!
Рот Черного Медведя искривился в отвратительной усмешке, и он неожиданно ослабил руку. Против воли Люка нож по инерции вошел в горло индейца; из раны хлынула темная кровь. По-прежнему улыбаясь, словно смакуя свою ненависть, Черный Медведь упал на землю. Его жизнь ушла в песок вместе с кровью.
Люк без сил рухнул рядом и молча лежал, глядя на поверженного врага. Мария тут же бросилась к юноше. Теперь она была, как никогда, нужна ему, чтобы помочь преодолеть страшное раскаяние, стоявшее в его глазах.
– Все кончено, Люк, – мягко сказала девушка.
– Я убил его, – произнес юноша, словно не услышав ее. – Я убил его.
– В конце концов, это именно то, чего хотел Черный Медведь: умереть в схватке, как истинный боец, и сделать из тебя убийцу. Ты не мог позволить ему победить себя. Он заслужил эту смерть. Посмотри на свою сестру, посмотри, что сделал с ней Черный Медведь.
Но не слова Марии, а рыдания Ребекки, помогли Люку пересилить презрение к самому себе. Рыжеволосая женщина ползала в пыли около Черного Медведя и выла, обливая его слезами, словно собака, оплакивающая своего хозяина, который не уставал пинать ее.
Забыв обо всем на свете, кроме того, что теперь он заберет сестру домой, Люк подошел к Ребекке и склонился над ней, шепча ласковые слова.
Только Мария поняла, что вокруг происходит что-то страшное. Яростные голоса индейцев становились все громче, потом от толпы отделился молодой воин с томагавком в руке и решительно направился к Люку. Мария преградила ему дорогу.
– Это была честная битва, – твердо сказала она. – Черный Медведь сам согласился на такие условия.
– Неноту убил одного из наших воинов. Он должен умереть.
Вперед выступил Пукиншво, старый вождь:
– Неноту дрался честно. Он не умрет. Но за отнятую жизнь надо платить.
– Мы привезли подарки, – в отчаянии сказала Мария. – Прекрасного иноходца, серебро.
– Ты знаешь, чего мы хотим, – сурово взглянув на девушку, оборвал ее Пукиншво. – Мы хотим тебя, Шепчущий Дождь.
Мария в ужасе отшатнулась, не веря своим ушам:
– Но я теперь живу среди белых. Я принадлежу им. Пукиншво рассмеялся:
– Не сомневаюсь, что тебе нравятся красивые дома и мягкие постели.
– Я работаю в городе белых. Там тяжелая жизнь, но у меня есть свое место.
– Ты будешь гораздо счастливее среди нас, среди людей твоего отца.
Толпа одобрительно загудела. Мария попыталась переубедить индейцев, но их оказалось невозможно смягчить. Она знала, что если добровольно не согласится остаться у шони, Люк умрет, но не бросит ее. Поэтому нужно было сделать так, чтобы он поверил, что все произошло по ее воле. От этого сейчас зависела жизнь Люка.
Мария помогла ему промыть и перевязать раны, ни разу не позволив себе подумать о том, что, возможно, видит любимого последние минуты, но дав клятву вернуться к Люку.
Когда он собрался, Мария взяла обеими руками любимое лицо, вглядываясь в каждую его черточку, линию, изгиб.
– Я остаюсь здесь, Люк, – наконец произнесла она со спокойной твердостью.
Люк отшатнулся, словно Мария ударила его, и с побелевшим лицом прошептал:
– Мария…
– Это мои люди, – торопливо ответила девушка. – Мне не хватает их, как не хватает свободы, песен, обрядов, чувства принадлежности…
– Но ты принадлежишь мне! – почти закричал Люк.
«Да, да!» – вторило ее сердце, но она лишь моргнула, чтобы смахнуть непрошеные слезы, впервые в жизни навернувшиеся на глаза.
– Пожалуйста, Люк! Я так решила!
– А что же будет с нами? – встряхнул ее за плечи Люк. – Я ведь не притворялся, когда прошлой ночью женился на тебе по обряду твоих предков. Ты моя жена, черт возьми!
Мария опустила глаза:
– Нам было легко мечтать там, в зарослях, Люк. Если бы я вернулась в Лексингтон, все сложилось бы по-другому. Твоя семья, люди в городе – они не примут меня.
– Но…
– Это мой выбор. Пожалуйста, смирись с ним, почти дрожа от горя и отчаяния, Мария поцеловала его в щеку. – Уходи, Люк, увози домой сестру.
Запустив в волосы пятерню так хорошо знакомым Марии растерянным жестом, он посмотрел ей в глаза долгим пристальным взглядом. Неожиданно его лицо стало жестким:
– Наверно, я ошибся в тебе. Я оказался круглым дураком и поверил всему, что ты мне говорила.
С этими словами Люк резко повернулся, помог Ребекке взобраться на лошадь, затем сел сам.
Мария стояла неподвижно до тех пор, пока всадники не скрылись за поворотом дороги, ведущей в Кентукки. Но как только они исчезли из виду, девушка упала на колени и дала волю слезам. Она словно хотела выплакать все, что накопила за свою жизнь. Слезы свободно бежали по ее щекам, смачивая пыль, по которой Мария беспомощно била кулаками.
Они находились уже в двух днях езды от Лексингтона, а Ребекка по-прежнему оставалась для Люка такой же чужой, как и в индейской деревне. Поначалу это не имело значения: Люка мучали раны. Плечо плохо заживало, и он то и дело впадал в забытье, бессильно роняя голову на грудь.
Кроме того, Люка постоянно преследовал образ Марии. Ночами, лежа без сна, он истязал себя мыслями о ней, вспоминая их любовь, нежность Марии и ее стеснительность, уступившую затем место такой сладкой страсти, что было больно даже думать об этом.
В отчаянии сжимая кулаки, Люк не уставал спрашивать себя, как могло случиться, что девушка отвернулась от него? Впервые в жизни Люк отважился доверить кому-то свое сердце, которое так безжалостно разбили. Он чувствовал себя опустошенным и прогнившим, как старое погибшее дерево.
«Что ж, так лучше», – уговаривал себя Люк: пустая раковина не истекает кровью. Ночью, устраиваясь на отдых, он постарался выбросить из головы образ Марии. Ребекка ничем не могла ему в этом помочь. Она равнодушно сидела у костра, жевала сухарь и наблюдала, как брат возится с костром и чистит лошадей.
Лес стоял безмолвный. Это было время между дневным пением птиц и ночными криками сов и волков.
Люк пил кофе, сваренный им на костре, и наблюдал за своей сестрой, которая читала потрепанную Библию, накручивая на палец грязную кожаную ленту для волос. С тех пор, как они покинули земли индейцев, она едва сказала ему пару слов. Люк вспомнил давний разговор с Нел Вингфилд:
– Уже на исходе первого месяца стало заметно, что Ребекка не в себе, словно сошла с ума. Мне кажется, это было для нее единственным способом выжить. Она создала свой собственный мир, потому что тот, в котором жила Ребекка, оказался невыносимо грубым и безобразным. Она постоянно разговаривала сама с собой, с деревьями и травой…
Вспомнив, что заставило его сестру уйти от этого мира, Люк крепко зажмурил глаза и заскрипел зубами.
На следующий день юноша понял, что должен что-то сделать с Ребеккой, прежде чем она предстанет перед родителям. Сначала Люк решил хотя бы вымыть ее. У поворота на Лексингтон, на берегу Кентукки, он остановил коней и снял Ребекку с седла, впервые оценив ту безоговорочную покорность, которую вбил в нее Черный Медведь.
– Ты должна искупаться, – объяснил Люк, подозревая, что она не делала этого с тех самых пор, как покинула Дэнсез-Медоу.
Он достал из седельной сумки кусок щелочного мыла и повел Ребекку к реке. Поняв намерения брата, девушка начала сопротивляться, так отчаянно царапаясь и кусаясь, что едва не разбередила раны Люка. Стиснув зубы, юноша втащил сестру в реку и принялся с остервенением тереть ее кожу и испачканное пеплом и жиром платье. Ребекка жалобно выла, но Люк безжалостно отчищал грязное лицо, расплетал засаленные волосы, старательно смывая вонь, исходившую от ее тела.
Скоро он убедился, что игра стоила свеч. Лицо Ребекки порозовело и засияло, а волосы, высохнув на полуденном солнце, стали точно такими, как у него: ярко-рыжими и блестящими. Наконец-то Люк увидел свою сестру. Правда, это было всего лишь тело, но он надеялся, что любовь близких сможет вылечить и ее душу.
В темной комнате нежно тикали часы. Свеча слабо освещала маленькую фигурку, задумчиво облокотившуюся на дверной косяк.
– Ложись спать, Дженни, милая, – позвал Рурк. Жена посмотрела на него с улыбкой, но тут же отвернулась, вглядываясь в зимнюю ночь.
– Я слишком взволнованна сегодня, чтобы спать. Не каждый день сын объявляет, что женится, тем более, на такой девушке. Об Айви Атвотер можно было только мечтать.
– Да. Она гораздо лучше, чем я мог предположить. У Айви на плечах хорошая голова, а не кружевца, как у большинства девушек.
Женевьева рассеянно провела рукой по своим волосам, в которых уже появились седые пряди. Ее руки тоже покрылись морщинами и носили следы работы и неустанной заботы о близких, но по-прежнему были сильны.
– Надеюсь, семья Айви примет нас, Рурк. Я всегда считала Атвотеров такими важными: дом на горе, шикарные друзья из университета.
Рурк подошел и встал рядом с женой. Она прижалась к нему, согреваясь его теплом, ощущением любящих рук, обнимающих ее плечи.
– Милая Дженни, – прошептал Рурк хрипловатым от избытка чувств голосом. – Поверь мне, Атвотеры будут у твоих ног.
Женевьева улыбнулась. Рурк всегда умел сделать так, чтобы она чувствовала себя прекрасной и любимой. Ей были хорошо знакомы и привычны его прикосновения, однако не настолько, чтобы не волноваться, когда губы мужа ласкали ее шею. Вздохнув, она обратила взор к звездам, благодаря небеса за это чудо любви.
Неожиданно Женевьева отпрянула от Рурка и взволнованно показала через окно на темную фигуру всадника, приближающегося к ферме с северной стороны.
– Это Люк, – уверенно сказала она, узнав издалека шляпу и посадку в седле сына. – Он вернулся.
Женевьева и Рурк поспешили на крыльцо, радуясь приезду сына. Люк отсутствовал уже четыре месяца, даже не объяснив, куда направляется на этот раз. Присмотревшись, родители заметили рядом с ним еще одного всадника, судя по всему, женщину.
– Рурк, – озабоченно воскликнула Женевьева, запахивая полы халатика. – Кто это может быть? Я совсем не готова принимать гостей.
Люк подъехал к дому и спешился, затем помог спуститься на землю женщине и подвел ее к крыльцу. Рурк поднял зажженный фонарь, чтобы осветить лицо гостьи.
– Святая Божья матерь, – прошептал он. – Да это же Бекки!
Поставив фонарь, отец соскочил с крыльца и бросился навстречу дочери. За ним, безудержно рыдая, бежала Женевьева.
Люк стоял в стороне, наблюдая за этой сценой, и с трудом сдерживал слезы. Прижав Ребекку к себе, отец взволнованно гладил дочь по волосам, без конца повторяя ее имя. Женевьева, плача и благодаря звезды за возвращение их ребенка, обнимала их обоих.
Ребекка стояла неподвижно, не отвечая на радостные ласки родителей, но и не отвергая их. Прошло какое-то время, прежде чем Женевьева и Рурк заподозрили что-то неладное.
– Она уже не такая, какой была раньше, – поспешно сказал Люк. – Давайте войдем в дом.
Женевьева увела Ребекку, а Рурк, прежде чем пойти вслед за ними, остановился и положил руку на плечо сына:
– Как тебе удалось это сделать, Люк? Как ты нашел Бекки?
Люк отвел глаза. Он никогда бы не смог признаться отцу, какой дорогой ценой заплатил за возвращение Ребекки: поиски сблизили его с Марией, а успех разлучил с ней.
– Это не важно, Па. Бекки дома, и только это имеет значение.
– А Черный Медведь?
– Он мертв.
Рурк пристально посмотрел на сына, уловив в его глазах печаль, а в голосе – изможденные ноты. Он узнал этот взгляд человека, который убил себе подобного и теперь казнился этим. Но сейчас было не время исследовать тени, лежавшие на душе сына, поэтому Рурк не стал больше ни о чем спрашивать, а пошел впереди Люка в дом.
– Сара, перестань вертеться перед зеркалом, – попросила Женевьева, уводя за руку дочь. – Можно подумать, что это твоя помолвка, а не Хэнса.
– Похоже, так оно и есть, – поддразнил сестру Израэль, дергая ее за локон и с удивлением наблюдая, как он возвращается на место. – Она очень неравнодушна к Натаниэлю Кэддику.
– Это совсем не так, – обиделась Сара. – Просто я хочу хорошо выглядеть на празднике Хэнса.
– Ну, ты и так хороша, – успокоил ее Израэль, похлопав по руке. – Ты прекрасна, как весенний цветок. Кэддик будет дураком, если не заметит этого.
Улыбаясь про себя, Женевьева поднялась наверх. Судя по всему, двое младших детей были счастливы; их не мучили ни дикие порывы Хэнса, ни тихая напряженность Люка. Израэль недавно высказал желание стать пресвитерианским священником, а хорошенькая впечатлительная Сара не делала секрета из своих светских амбиций. Правда, Женевьева не одобряла их, но раз это было так важно для дочери, она относилась к ним снисходительно.
Сейчас Женевьеву больше всего беспокоила средняя дочь, которая вела себя, словно ребенок: хваталась за ее фартук, прося рассказать какую-нибудь историю или, пока мать работала, собирала на краю города дикие цветы.
Сейчас Ребекка находилась в комнате, которую делила с Сарой. Она жила там уже месяц, прячась от всего света.
Тяжело вздохнув, Женевьева осторожно постучала и вошла к дочери. Ребекка сидела в нише мансардного окна. Клонящееся к западу солнце окрашивало в желтый цвет страницы ее Библии. На ней было кисейное платье цвета лютиков, которое раньше носила Сара, а для Ребекки его слегка заузили и удлинили.
– Бекки? – окликнула Женевьева дочь. – Ты очень хорошо выглядишь.
Ребекка равнодушно пожала плечами:
– Правда?
Женевьева взяла с туалетного столика небольшое зеркало и протянула его Ребекке:
– Посмотри на себя, Бекки. Ты прелестна. Когда-то отец говорил, что твои волосы по цвету напоминают цветок дикого имбиря.
Девушка бесстрастно рассматривала свое отражение: чистые серые глаза, правильные черты лица, красиво очерченный рот с прямой линией губ, кожа, правда, помечена оспинами, но это не слишком заметно.
– Я прелестна? – спросила она, плохо понимая, о чем идет речь.
Ребекка продолжала смотреть в зеркало так, словно видела там не себя, а кого-то постороннего.
– Помнишь, как ты любила стоять на мосту над Дэнсез-Крик и смотреть на свое отражение в воде? В то время тебе было лет пять-шесть. Ты бросала в речку камешки и смеялась, когда отражение разбивалось.
Ребекка подняла на мать равнодушные глаза:
– Я ничего не помню об этом времени.
Женевьева отвела взгляд, чувствуя, как болезненно сжимается сердце. Уже много недель они безуспешно пытались разбудить память дочери: показывали подарки, которые Ребекка мастерила к дню рождения отца и матери, оживляли образы ее детства.
– Ничего, Бекки? Ничего не помнишь, какой мы тогда были семьей?
– Я… Когда Люк дрался с Мугой, я увидела, что у него из раны течет кровь, что-то шевельнулось во мне, и я назвала его по имени. Но я ничего не вспомнила. Это было просто…
– А, вот где моя девочка! – весело загремел Рурк, влетая в комнату.
В черных брюках и смокинге, со старательно причесанными седеющими волосами он выглядел очень представительно. Поцеловав Ребекку в голову, Рурк присел рядом с ней и, улыбаясь, полез в карман.
– Я нашел кое-что для тебя, Бекки. Когда-то я сделал это к твоему десятому дню рождения.
С этими словами он протянул дочери маленького танцующего медвежонка.
Когда Ребекка взяла игрушку, ее руки неожиданно задрожали, а в глазах появился огонек интереса. Затаив дыхание, Рурк и Женевьева наблюдали за дочерью. Вот она осторожно дернула за пеньковую веревочку, и медвежонок, издав характерный деревянный звук, подпрыгнул и повернулся на своей палке.
Прижав к груди игрушку, Ребекка вдруг посмотрела на Рурка, словно впервые увидела его. Слезы застилали ее глаза, но в них светилась искра сознания.
