Текст книги "Прими день грядущий"
Автор книги: Сьюзен Виггз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)
Сьюзен Виггз
Прими день грядущий
И радостно из моря
Идет к тебе удача:
Все жемчуга и злато получай,
Вирджиния,
Единственный на свете рай.
Майкл Дрэйдон, 1606 год
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
Лондон, 1774 год
Тик-так… Эти часы двадцать два года, с самого рождения, отмеряли минуты жизни Рурка Эдера. Их неутомимое ровное тиканье сопровождало и немногие радости, и частые беды, выпавшие на долю юноши. Любящие руки матери тысячи раз протирали когда-то темно-красный, но теперь уже пожелтевший от времени корпус. Его собственные пухлые детские пальцы неоднократно тщательно исследовали маленькую, с полпенни величиной, причудливую луну на циферблате. И только отцовские руки не нанесли часам особого вреда, чего нельзя сказать о Рурке и матери.
Тик-так… Ростовщик поднял седую патлатую голову, вслушиваясь в тиканье и тыча грязным пальцем в отполированный временем корпус, затем посмотрел на Рурка Эдера.
– Два фунта десять шиллингов, – наконец произнес он.
Рурк тяжело вздохнул, выражение его лица стало напряженным. В другое время столь мизерная сумма рассмешила бы Рурка, но сейчас он очень нуждался в деньгах. Во всяком случае, это было почти на два фунта больше, чем он имел, и на четырнадцать шиллингов больше, чем ему предложили в предыдущем ломбарде.
Тик-так… Все-таки Рурк колебался: нелегко расстаться с единственной вещью, которая осталась от матери, с последним напоминанием о ее короткой жизни. Но он знал, что Матильда Эдер поняла бы мечту своего единственного сына, даже если за нее приходилось платить так дорого. Сердце Рурка сжалось при мысли о матери: она постоянно болела последние десять лет и вот уже десять дней как навсегда ушла из жизни.
Тик-так… На улице Рурк догнал Генри Пиггота, колониального агента. Тот сразу заметил отсутствие часов и вопросительно взглянул на юношу. Рурк назвал сумму, полученную за них.
– Но этого недостаточно, друг мой! – воскликнул Генри. – Этих денег едва хватит на дорогу, а ведь еще надо заплатить налог за наследство, – он выразительно похлопал себя по карману, в котором лежали документы на владение землей.
Неподалеку от них, протянув страшную руку, молила о подаянии какая-то нищенка. Почти не замедляя шаг, Рурк положил ей на ладонь монетку.
– Черт возьми, парень! – выругался Пиггот. – Какого дьявола ты это делаешь?
Рурк пожал плечами:
– Возможно, чтобы напомнить себе самому, что как бы мало я не имел, все-таки это немного больше того, чем владеют некоторые.
– Если будешь так разбрасываться, скоро не станет и этого, – презрительно фыркнул Пиггот и заговорил о другом: – А все-таки, как насчет денег на дорогу? «Благословение» отправляется меньше, чем через неделю. Кстати, ты как-то упоминал о своей кузине…
– Нет, – быстро возразил Рурк. – Только не Анжела. Мы едва знакомы. Я не смогу попросить у нее денег.
– Что это? – вскипел Пиггот. – Демонстрация гордости? Вряд ли сейчас подходящее время для этого, друг мой!
Рурк ничего не ответил на это, однако взял у спутника пакет с документами на землю и направился в сторону Вест-Энда.
Когда Рурк вышел из особняка на Бедфорд-Роу, по мрачному выражению его лица Генри Пиггот сразу понял, что визит к кузине оказался напрасным. Рурк аккуратно закрыл за собой дверь, но с такой силой стукнул кулаком по каменному выступу на крыльце, что Пиггот поморщился. Это была реакция человека, которого жизнь била уже много раз.
Пиггот достал маленькую костяную зубочистку и начал ковырять в зубах, глядя на молодого человека с сочувствием и интересом.
Рурк Эдер смотрелся абсолютно неуместно в этом богатом и элегантном районе: словно могучий раскидистый дуб среди подстриженных под гребенку кустиков. Его лучший выходной костюм состоял из туго обтягивающего широкие плечи сюртука, хлопчатобумажной рубашки, которая, судя по всему, знала и лучшие времена, и неопределенного цвета штанов; на башмаках, даже после яростной чистки, были заметны следы угольной пыли. Густые огненно-рыжие волосы юноши почти доставали до плеч и были связаны на затылке. Сильная грубая рука Рурка крепко сжимала пакет с документами. Пиггот подумал, что она выглядела бы более естественно на рукоятке плуга, и неожиданно осознал, что видит перед собой фермера – человека, сделанного, чтобы работать на земле, а не владеть ею.
Пиггот убрал зубочистку и вздохнул. Ужасно, что единственная родственница Рурка, Анжела Бримсби, только что явно отказалась помочь юноше. Если бы удалось найти деньги на дорогу и на уплату налогов, Рурк мог бы получить в Вирджинии наследство дядюшки – хорошую крепкую ферму Дэнсез Медоу.
Тем временем Рурк пересек улицу и зашагал в ногу с Пигготом. Губы его были крепко сжаты, пронзительные голубые глаза смотрели прямо перед собой.
– Они хотя бы выслушали тебя? – спросил после долгого молчания Пиггот.
Рурк пожал плечами.
– Анжела, похоже, боялась, что я испачкаю кушетку, а ее муж, Эдмунд, так и не убрал от носа табакерку, – юноша мрачно усмехнулся. – Они были не готовы к моему визиту. Несмотря на то, что моя мать и мать Анжелы – сестры, в их семье постарались забыть об этом. Мы всегда считались бедными родственниками из Сент-Джайлза. Тем не менее, кузина с удовольствием взяла квитанцию на часы. Это была единственная вещь в нашей семье, которая вызывала у нее зависть.
– Ты рассказал им про ферму? – нахмурился Пиггот. Он двадцать лет жил в Вирджинии, считал себя большим патриотом колонии и вот уже несколько недель пытался помочь Рурку Эдеру уехать туда. – Бог мой, Дэнсез Медоу уже десять лет дает отличный доход: больше сотни бушелей[1]1
1 бушель = 35,24 л (в США).
[Закрыть] пшеницы с акра! Половину урожая можно продать, отправив на корабле вниз по реке. При этом налоги не будут превышать и пяти шиллингов.
Рурк рассердился:
– Да, но это всего лишь на пять шиллингов больше, чем есть у меня!
– Знаю, знаю, – примирительно сказал Пиггот. – Я бы и сам одолжил тебе денег, но я сейчас на мели. Уже несколько месяцев я улаживаю в Англии чужие дела, у меня остались только деньги на невесту.
– На невесту?
Пиггот усмехнулся и похлопал себя по жилету, в котором у него был спрятан кошелек.
– У нас не хватает женщин, поэтому мужчин часто посылают в Англию за невестами.
Некоторое время они шли молча мимо унылых кирпичных фасадов с аккуратно подстриженными живыми изгородями. Вокруг прогуливались нарядно одетые люди, наслаждаясь свежим весенним вечером. То и дело мимо проезжали золоченые экипажи.
Наконец Пиггот спросил:
– Что ты теперь собираешься делать, Рурк?
– Сейчас я не хочу думать об этом.
Пиггот понимающе кивнул:
– Тогда идем. Я знаю место, где на пенс можно напиться, на два пенса напиться до полусмерти, а потом совсем бесплатно заснуть.
Пруденс Мун нервно теребила платок маленькими изящными руками. Глаза ее были полны слез.
– Прости, Господи, я знала, что это грех, но все же отдалась ему.
Услышав эти слова, Женевьева Элиот оторвала взгляд от бурлящего жизнью порта и с недоверием посмотрела на Пруденс.
– Пру, – она взяла подругу под руку. – Ради всего святого, о чем ты говоришь?
Пруденс тяжело вздохнула; по ее щекам потекли слезы.
– Я была любовницей мистера Бримсби, – убито сказала она.
– Черт возьми! – не сдержавшись, воскликнула Женевьева.
Она попыталась представить Пруденс Мун в объятиях человека, у которого девушка работала гувернанткой, и не смогла. Эдмунд Бримсби был одним из тех самовлюбленных и бесцветных людей, чья жизнь не оставляет никакого следа. Пруденс же казалась настолько сдержанной и застенчивой, что даже Женевьева, которую часто называли фантазеркой, не могла вообразить их вместе.
– Бримсби? – переспросила девушка, решив, что ослышалась.
Пруденс печально кивнула.
– Все началось на Рождество. Эдмунд – мистер Бримсби – зашел в классную и сказал мне… – она прижала кулачки к заплаканным голубым глазам. – Неважно, что он мне сказал. Но той ночью мы стали любовниками и были ими четыре месяца. Все это время я жила только его ночными визитами. А каждый раз, когда Эдмунд не приходил, частица меня словно умирала: я думала, что он меня бросил.
– О, Пру! – Женевьева сжала своей сильной рукой хрупкую руку подруги, потом ласково погладила ее.
С Темзы дул сильный ветер, поднимая в воздух черные облака угольной пыли. Было темно, как в аду.
– У меня будет ребенок, Дженни.
Шум порта резко усилился в ушах Женевьевы, но даже крики и ругань грузчиков не смогли изменить ужасного смысла слов подруги. Женевьева посмотрела на чаек в небе с напрасной надеждой найти решение возникшей проблемы где-то наверху. Но увидела только вечный тоскливый лондонский туман, да услышала крики птиц, вливающиеся в какофонию порта.
– Бримсби знает? – наконец спросила девушка. Пруденс покачала головой:
– И не узнает. Мне придется уехать. Говорят, для таких, как я, есть специальные места, – она горько заплакала, закрыв руками лицо.
Звуки ее рыданий разрывали на части сердце Женевьевы: ей было нечем помочь подруге.
– Куда же ты поедешь, Пру? Ведь у тебя нет ни лома, ни друзей, кроме меня, ни денег?
– Я справлюсь.
Женевьева с сомнением посмотрела на Пруденс. Девушка выглядела маленькой и хрупкой, как фарфоровая куколка. Пруденс Мун разбиралась в таких науках, как география и французский язык, но абсолютно не обладала находчивостью и самостоятельностью. Жизнью Пруденс всегда кто-то руководил: сначала священник, который воспитывал ее, потом семья, в которой она служила. Ей никогда не приходилось принимать серьезных решений. Женевьева была уверена, что одна Пруденс не сможет прожить и недели.
Девушки отправились на Бедфорд-Роу. По дороге Женевьева попыталась еще раз переубедить подругу.
– Бримсби богат, Пру. Он вполне может купить тебе где-нибудь домик, дать содержание.
Пруденс покачала головой:
– У Эдмунда много достоинств, но в их число не входит щедрость. Он просто скажет, что ребенок не его.
– Боже мой, Пруденс! И ты полюбила этого негодяя?!
– Я и сейчас все еще люблю Эдмунда и ничего не могу с собой поделать…
Женевьева почувствовала, как в ее душе нарастает чувство протеста.
– Ради Бога, Пру! – воскликнула она, но тут же замолчала, не желая еще больше расстроить подругу.
Сжав губы, Женевьева подняла корзину с выстиранным бельем, которую нужно было отнести хозяевам. В ней на самом верху, среди изящных кружев, лежала книга в кожаном переплете: «Путешествие Гулливера».
Пруденс была для Женевьевы больше, чем подруга. Именно она научила девушку читать и пробудила в ней неукротимое стремление к знаниям. Украдкой Женевьева частенько убегала из мрачного отцовского кабака, чтобы встретиться с Пруденс, узнать что-то новое, о чем раньше не имела ни малейшего понятия. Она постепенно добывала знания, которые девушке ее сословия получить было невозможно.
Сегодня, однако, не будет ни чтения, ни оживленного обсуждения книг, ни напоминаний о том, чтобы Женевьева следила за своей речью…
Они в молчании прошли остаток пути и из шумной сумятицы портового района попали на широкую, обсаженную деревьями улицу. Вест-Энд представлял собой оазис величественного спокойствия. Дыма здесь было намного меньше, поэтому хорошо дышалось сладким весенним воздухом, наполненным запахами вишни и цветочных бутонов.
В дом N 36 по Бедфорд-Роу девушки вошли с черного хода. Пруденс выглядела такой больной и бледной, что Женевьева решила сразу отвести ее в комнату. Через буфетную подруги направились к «черной» лестнице, возле которой Женевьева чуть не столкнулась с маленьким мальчиком. Это оказался Эндрю, сын Бримсби, но он лишь рассеянно взглянул на девушку и пробежал мимо.
– Пойдемте в классную, мисс Мун, – Эндрю схватил за руку Пруденс и настойчиво тянул за собой. – Эмили разлила чернила прямо на карту, которую я рисовал.
– Мисс Мун! Это вы? – шурша шелками, в коридоре появилась Анжела Бримсби. Подняв ко лбу холеную руку, она недовольно посмотрела на Женевьеву и проворчала: – Господи, не хватит ли на сегодня замызганных визитеров?! – Анжела, не глядя на сына, подтолкнула его в классную. – Надо было оставить белье в кухне, а не тащиться с ним через весь дом. Хорошо, поставьте корзину и скажите Миксу, чтобы вам заплатили. Надеюсь, на сей раз белье не прожгли, – миссис Бримсби помолчала, внимательно рассматривая Женевьеву, затем вытащила из-за корсажа кусочек бумаги и протянула его девушке. – Кстати, раз уж вы здесь, вам можно дать поручение. Отнесите это в ломбард Пемброка и передайте, чтобы утром же он доставил мне часы. Когда вещь окажется у меня, я ему заплачу.
Женевьева растерянно взглянула на Пруденс и отправилась со своей корзиной на кухню, но тут же остановилась, услышав за спиной резкий голос Анжелы.
– Где вы были, мисс Мун? – гневно воскликнула хозяйка. – Дети оказались совершенно без присмотра. Вы же знаете, что няня уволилась…
– Сегодня после обеда у меня выходной, – мягко возразила Пруденс.
Анжела, шурша шелковыми юбками, в возбуждении вышагивала по коридору.
– Но сейчас уже почти вечер. Если визит прачки закончен, то извольте идти в классную и проверить у детей уроки.
В это время появилась маленькая Эмили, которая, увидев Пруденс, схватила ее за рукав и стала жаловаться, что Эндрю дергает ее за волосы.
– Хорошо, мадам, – устало согласилась Пруденс. Лицо ее было очень бледным. Неожиданно девушка покачнулась и схватилась руками за стену.
– Так-то лучше, – заметила Анжела, не обращая внимания на нытье дочки.
В ту же минуту, бросив на пол корзину с бельем, Женевьева бросилась на защиту подруги. Девушка встала перед Анжелой и задиристо вскинула голову:
– Пруденс плохо себя чувствует. Ей необходимо прилечь!
Лицо Анжелы напряглось.
– Что вы сказали? Я не потерплю такого нахальства от…
Пруденс мягко взяла подругу за руку.
– Пожалуйста, Женевьева, успокойся. Со мной будет все в порядке.
– Нет, Пру. Ты не должна работать до изнеможения.
Лицо Анжелы покраснело, что было заметно даже под слоем пудры.
– Послушайте, девушка. Вы забываетесь! Я подозреваю, что именно вы плохо влияете на мисс Мун.
В этот момент, смахивая с губ остатки табака и хмурясь при звуках ссоры, в коридор вышел Эдмунд Бримсби. Женевьева бросила на него полный презрения взгляд. Она ненавидела этого человека от безупречного парика до кончиков изящных туфель, ей внушал отвращение весь его благообразный, хотя и несколько женственный облик.
– В чем дело?– недовольно спросил мистер Бримсби. – Только что Эндрю едва не сломал Эмили руку, – он говорил отрывисто и в нос, с интонациями, которым учат только в лучших английских школах. – Почему дети не занимаются?
– Как хорошо, что ты пришел, Эдмунд, – подошла к мужу Анжела. – Пруденс небрежно относится к своим обязанностям, и я боюсь, что ее вдохновляет вот эта уличная девчонка.
Женевьева почувствовала, как у нее от ярости сжимаются кулаки, но Пруденс взглядом умоляла подругу сдержаться. Девушке это удалось, правда, с большим трудом.
Эдмунд Бримсби откашлялся, явно раздраженный досадным сбоем в хорошо отлаженном механизме жизни его дома:
– Мисс Мун, дети нуждаются в присмотре. Пожалуйста, попрощайтесь с подругой и отправляйтесь к ним, – Анжела презрительно фыркнула, разочарованная такой мягкостью. Почувствовав это, Эдмунд постарался выглядеть более решительным: – Мисс Мун, я плачу вам хорошую зарплату и взамен хотел бы сотрудничать с вами.
Женевьева не могла больше сдерживать гнев, будучи не в силах стоять рядом и наблюдать, как оскорбляют подругу. Пруденс была совершенно беззащитна перед человеком, которого, если верить ее словам, любила, и его капризной тиранкой-женой.
– Вы хорошо говорите о сотрудничестве! – закричала девушка на мистера Бримсби. – Но Пруденс и так уже сделала гораздо больше, чем требует ее должность.
Эдмунд смерил Женевьеву холодным взглядом:
– А вы бы лучше уходили отсюда. Ваши грубые манеры совершенно неуместны в этом доме.
– Я груба? – еще больше разъярилась Женевьева. – Интересно, как же ведут себя благородные люди? А знаете ли вы, почему Пруденс так плохо себя чувствует?
– Женевьева, не надо! – взмолилась Пруденс. Однако та слишком рассердилась, чтобы остановиться.
– Потому что она ждет от вас ребенка. Если это, по-вашему, и есть благородное поведение, то уж лучше бы вы сами поучились у «грубых»!
После этой тирады в воздухе повисла напряженная тишина. Наконец, бледная, с трясущимися губами, заговорила Анжела:
– Это грязные сплетни.
Женевьева подняла голову:
– Миссис Бримсби, я уверена, что ваш муж будет все отрицать, но это не изменит правды. Пруденс опозорена, и негодяй должен ответить за это.
Пруденс заплакала, закрыв руками лицо.
– Убирайтесь отсюда, – раздраженно приказала Анжела. – Убирайтесь, или я прикажу вышвырнуть вас, – и она уже собралась позвать лакея.
Не обращая на нее внимания, Женевьева обняла дрожащую подругу.
– С тобой все в порядке? – Пруденс слабо кивнула. – Пру, я знаю, мне нельзя было вступаться за тебя, но я не могла просто стоять и смотреть, как они с тобой обращаются. Иди к себе и отдохни. Я скоро вернусь, – с этими словами Женевьева бросила на чету Бримсби взгляд, который сулил им крупные неприятности, если они вздумают обидеть ее подругу.
Покинув тихие красивые улицы, Женевьева направилась в грязный Ист-Энд, в лабиринт вонючих переулков и улочек, темных от плотно стоящих высоких зданий. Несколькими кварталами восточнее возвышалась Хокмурская церковь. Она была пуста: бедные – плохие христиане.
Мимо Женевьевы то и дело проезжали скрипучие повозки; громко кричали уличные разносчики, предлагая оставшуюся с утра не очень свежую рыбу и нераскупленные овощи. Женевьева с болью смотрела на выходивших на эти крики женщин. Многие из них были едва ли старше ее самой, но на худых бледных лицах уже лежал отпечаток горя и нужды. За юбку матери обязательно держались трое-четверо босоногих голодных ребятишек. На женщинах были старые платья и грязные фартуки.
Женевьева отправилась дальше, пытаясь подавить уже знакомое чувство тревоги. Она не хотела жить как эти создания, безнадежно загнанные в ловушку трущоб: кое-как перебиваться всю жизнь и умереть раньше времени от нужды, болезней и тоски…
Стараясь не замечать бедности вокруг, Женевьева свернула на Фартинг-Лэйн, в особенности грязный переулок, в конце которого стояло несколько обшарпанных домов. Почти посередине улицы находилась лавка ростовщика, орудовавшего на грани закона. Напротив – едва замаскированный под пансион публичный дом. Но самым отвратительным было то, что мясник вываливал отбросы прямо в сточную канаву. Говорили, что в Лондоне есть специальные санитарные повозки, однако, Женевьеве еще не приходилось видеть ни одной из них.
Тяжело дыша, девушка наконец приблизилась к отцовской таверне, над которой висела облупившаяся от времени вывеска с грубо нарисованным снопом ячменя, а завсегдатаями были работяги и бездельники, моряки и торговцы из порта. Неказистый кабачок каждый вечер собирал народ, потому что пиво было дешевым, кроме того, никто не возражал против азартных игр в задней комнате.
Женевьева поднялась наверх, в тесные каморки, где она жила с родителями и двумя братьями. Наконец-то можно освободиться от корзины и приготовиться нести куда более тяжелый груз ночной работы в кабачке. Пройдут еще долгие часы, прежде чем ей можно будет подняться к себе и лечь спать.
– Однако ты не спешила, дочка, – укорила Женевьеву мать.
– Я далеко ходила.
– Ну-ну. Ты пропустила ужин, а внизу уже вовсю стучат кружками.
Женевьева вздохнула. Судя по всему, придется довольствоваться пирожком с мясом, который они с Пруденс поделили в порту.
– Я уже иду.
С этими словами Женевьева подвязала фартук и подобрала гребенкой облако своих темно-каштановых волос. Девушка знала, что для пьяниц внизу ее внешность не имеет никакого значения, но влияние Пруденс воспитало у нее чувство приличия, которое приказывало всегда выглядеть как можно лучше. Женевьева содержала в порядке свою спальню и каждую неделю проделывала долгий путь в Сент-Мартин, чтобы принести свежей соломы для постели. Две смены ее одежды были всегда аккуратными.
Несмотря на небольшой рост, Женевьеве пришлось наклониться, чтобы не удариться о стропила лестницы, ведущей вниз, в распивочную. Оттуда доносились хриплый смех и грубые шутки посетителей, которые сливались со стуком глиняной посуды и оловянных кружек. Девушка вошла в комнату и сразу ощутила знакомый запах табака и солода, услышала крики.
– Пинту[2]2
1 пинта = 0,473 л.
[Закрыть] сюда, девочка, да побыстрее!
– Принеси поднос с булочками, мы ужасно хотим есть!
– А мне – джину, пиво здесь и свиньям не годится!
За годы работы Женевьева научилась аккуратно носить поднос, уставленный кружками, ловко пробираясь по забитой людьми и столами комнате. Сегодня ей пришлось почти два часа непрерывно обслуживать посетителей, пока те не напились. Затем девушка направилась к стойке мыть кружки, по локоть опустив руки в чуть теплую воду.
Уотни Элиот, отец Женевьевы, подошел к ней, чтобы забрать из кармана дочери пригоршню вырученных монет. Это был человек средних лет, плотный и маленький, который благодаря своему грубому высокомерию, казался значительно выше ростом. У него были темно-кудрявые волосы, без малейшего намека на седину; маленькие глазки смотрели остро, ничего не пропуская и все замечая.
Уотни Элиот быстро схватил выручку, положил ее в свой карман и недовольно проворчал:
– Могло быть и побольше. Ты ведь можешь работать лучше.
Женевьева продолжала молча мыть кружки. Она всю жизнь терпела отцовские упреки, но сейчас ей вдруг показалось, что ею прожито больше своих семнадцати лет.
– Посмотри на себя, девочка, – не унимался отец. – Ты чопорная, как судья. А ведь тебе прекрасно известно, что эти люди заплатят лишнее за улыбку или ласковый взгляд.
Девушка резко повернулась к отцу, ее зеленые глаза гневно сверкали.
– Я не сомневаюсь, ты заставишь меня продать свое тело, если это наполнит твои карманы.
– Знаю, ты можешь сказать и покруче. Ты всегда оставалась грубиянкой, хотя должна благодарить меня за пищу и крышу над головой.
– Я тебе ничего не должна. Все, что ты мне дал, я давно отработала. А если твои чертовы посетители хотят от меня чего-то, кроме пива, то они ошибаются. Раз тебе нужна здесь портовая девка, то пойди и поищи ее.
– Послушать тебя, так ты говоришь точно так же, как твоя воображала, подруга-гувернантка. Но у тебя поубавится спеси, если…
Женевьева отвернулась от отца, не желая больше продолжать разговор.
– Извини, – холодно сказала она. – Я должна идти работать.
Все оставшееся время ее буквально преследовали мысли о событиях этого дня. Сотни раз Женевьева спрашивала себя, правильно ли она поступила, разоблачив Эдмунда Бримсби. Положение Пруденс, несомненно, станет еще тяжелее, но теперь Бримсби, по крайней мере, будет вынужден нести ответственность за судьбу девушки. Например, он может обеспечить ее небольшой пенсией и домиком на тихой улице. Этого было бы вполне достаточно. Женевьева ни за что не согласится на меньшее для своей подруги.
Рурк Эдер ненавидел свой родной город. Лондон всегда представлялся ему огромным человеческим муравейником, причем не очень чистым. Он смутно помнил, как мать печально говорила о том, что копоть порта никогда не смоется, даже если мыть и тереть дни напролет. От шума, запаха и дыма некуда было деться ни днем, ни ночью.
Однако ужаснее улицы, на которую его привел Пиггот, Рурк еще не видел. Он с содроганием отвернулся от нищего, скрючившегося на пороге таверны, и стиснул зубы. Теперь, когда Анжела отказалась помочь ему вырваться из нищеты, Рурк вполне мог когда-нибудь оказаться на месте этого попрошайки.
Пригнувшись, чтобы не задеть облупившуюся вывеску, Рурк вслед за Пигготом вошел в таверну и осмотрелся. Пивная оказалась едва освещена: только на камине горел фонарь, да несколько свечей тускло мерцали в ржавых подсвечниках. Толпа посетителей представляла собой пеструю компанию бездельников и наемных рабочих, которые грубо ругались и хохотали во все горло.
Рурк и Пиггот уселись за стол около двери. Пиггот поднял руку, требуя, чтобы их обслужили.
– Посмотри-ка, – сказал он, указывая на подошедшую девушку. – Девочка совсем не того сорта, что ожидаешь здесь встретить.
Рурк поднял глаза и увидел перед собой действительно на редкость хорошенькую девушку с темно-каштановыми, спускавшимися до плеч, волосами. Она была совсем юной, лет шестнадцати, не старше. Ее лицо имело форму сердечка, черты – изящные, почти утонченные. Да и вся она казалась удивительно чистой и непорочной для девушки, работающей в подобном месте. Юбка была ей чуть-чуть коротка, но аккуратные заплатки на подоле выглядели странно трогательными.
Когда девушка вплотную подошла к их столу, Рурк изменил свое первоначальное мнение: она оказалась не просто хорошенькой, а красавицей.
– Две пинты, – заказал Пиггот, кладя ей в руку монетку.
Девушка окинула мужчин равнодушным взглядом и пошла за пивом.
– Гордячка, – проворчал Пиггот. – Не разговаривает даже с завсегдатаями.
Рурк промолчал. Он не винил девушку: мужчин в таверне вряд ли можно считать подходящей компанией. Но когда она снова подошла к столу и поставила перед ним кружку, молодой человек приветливо улыбнулся и посмотрел ей прямо в глаза. Девушка явно растерялась от этого искреннего проявления симпатии.
– Я – Рурк Эдер. А как тебя зовут?
– Женевьева Элиот, – последовал равнодушный ответ.
– Женевьева, – даже в голосе Рурка слышалась улыбка. – Можно я буду называть тебя Дженни? Тебе это больше подходит.
– Мне все равно, – так же равнодушно ответила девушка.
Однако Рурк не обратил внимания на ее тон и продолжил разговор:
– Что ты здесь делаешь, милая Дженни? Ведь эта работа явно не для тебя.
– А что бы вы делали на моем месте? – вызывающе спросила девушка. – Побирались бы на улицах?
– Нет, ты слишком умна для этого и хорошо говоришь. Ты где-нибудь училась?
– Конечно, нет. Но, – она гордо вскинула голову, – я умею читать и считать.
– Славно, Дженни. Однако какая тебе польза от этих знаний?
– Извините, сэр. Мне некогда болтать.
– Есть, есть у нее время, джентльмены, – добродушно вмешался в разговор Уотни Элиот и схватил дочь за руку, не позволяя ей уйти к стойке. Безусловно, он заметил у Пиггота туго набитый кошелек, поэтому зло посмотрел на Женевьеву и, толкнув ее на табуретку, приказал: – Ты будешь разговаривать.
Рурк заметил, какой ненавистью полыхнули глаза девушки, и у него пропало всякое желание продолжать беседу. Кроме того, он уже порядком выпил в других кабачках и был явно не в состоянии занимать кого-либо разговорами. Но все-таки что-то заставило его спросить:
– Это твой отец?
Женевьева кивнула.
– Он плохо с тобой обращается.
– Я ничего не могу с этим поделать.
Рурк сжал кулаки. Его обида за собственное сегодняшнее унижение переросла в обиду за девушку.
– Почему же ты не уйдешь, Дженни?
– А куда мне идти? – ответила она вопросом на вопрос.
Рурк внимательно посмотрел через стол на Пиггота.
– Например, можно уехать в колонии. Мой друг из Вирджинии утверждает, что это земной рай.
Лицо девушки озарила искра любопытства; глаза в густых ресницах неожиданно засияли от внутреннего света. Однако, к величайшему разочарованию Рурка, этот взгляд предназначался Пигготу.
– Скажите, пожалуйста, сколько же правды во всех этих разговорах про Вирджинию?
Рурка охватило грустно-мечтательное настроение. Он откинулся на спинку стула и, пригубив из кружки пива, приготовился слушать. Вирджиния была любимой темой Пиггота, и он с азартом принялся расписывать совершенство своей новой родины: обширные изобильные фермы, реки и леса, полные рыбы и дичи, процветающие города…
Однако, по мере того, как оживлялась девушка, Рурк мрачнел все больше и больше. Он отчаянно хотел попасть в Вирджинию. Но осуществится ли его мечта?
Наконец Пиггот закончил рассказ и, высоко подняв кружку, провозгласил:
– За Вирджинию!
Женевьева заметила удивление на лицах нескольких сидящих рядом с ними посетителей. Все еще прекрасно помнили о прошлогоднем «Бостонском чаепитии»,[3]3
«Бостонское чаепитие» – восстание американских колонистов против Британского правительства в 1773 году, во время которого жители Бостона выбросили в воду весь привезенный из метрополии чай, в цену которого входил налог в пользу британской казны (Прим пер.).
[Закрыть] поэтому тост прозвучал, по меньшей мере, странно.
Но Женевьева Элиот улыбалась. Правда, улыбка предназначалась не Рурку, но она была такой сияющей, что даже растрогала его.
Между тем, Пиггот предложил поиграть в карты в комнате за пивной. Молодой человек неохотно поднялся и последовал за ним.
Уотни Элиот резко приказал дочери отправляться следом за клиентами. Скрыв неприязнь к отцу, Женевьева послушно, как это делала обычно, выполнила его требование и вошла в неприглядную пыльную комнату. Мужчины уже уселись кружком за картами и не обращали на девушку никакого внимания. В этот момент со стола упала кружка, пиво растеклось по полу, и Женевьева привычно принялась за уборку.
Время от времени она бросала на Генри Пиггота внимательный взгляд: ей никогда еще не приходилось встречать человека из колонии. Безусловно, это был странный тип, которому вряд ли можно полностью доверять, но, тем не менее, он обладал определенной элегантностью и необычной манерой речи, отличавшей его от англичан. Судя по всему, одежда Пиггота явно знала и лучшие дни, да и сам он был далеко не первой молодости. Из рваных перчаток торчали короткие толстые пальцы; в одной руке Пиггот держал зубочистку из слоновой кости, которую время от времени использовал по назначению.
Все это время Рурк Эдер стоял в дверях комнаты. Его пристальный взгляд смущал девушку. Молодой человек, безусловно, был очень красив, но Женевьева не могла бы сказать, что он ей нравится. Она почему-то нервничала, отвечая на его прямые вопросы, и чувствовала себя неловко под внимательным взглядом, в котором читалось понимание беспокойства, терзавшего девушку.
Женевьева отметила про себя, что у Рурка хватило здравого смысла не садиться за карты: Уотни Элиот был профессиональным шулером.
Под давящим взглядом молодого человека Женевьева неожиданно уронила глиняные миски, которые держала в руках. Они упали на пол и разбились со страшным грохотом.
Один из мужчин поднял голову:
– А твоя дочка все хорошеет, Уот.
– Она не в твоем вкусе, Сим. У нее в голове всякие затеи, – пьяно рассмеялся Элиот.
Женевьева недовольно поморщилась и принялась собирать черепки. К счастью, праздный разговор уже свернул в другое русло: игроки начали расспрашивать Пиггота о Вирджинии. Сквозь шум спора и звон монет Женевьева услышала, что он, оказывается, был агентом Корнелиуса Калпепера, табачного плантатора.
– Через несколько дней я должен отплыть из Бристоля на «Благословении». Остается совсем мало времени, чтобы закончить последнее порученное мне дело, – заявил Пиггот.
Честер Моллз, один из завсегдатаев кабачка, вопросительно поднял бровь:
– Я считал, что в Лондоне ты торгуешь хозяйственными товарами. Судя по всему, ты не очень усердствуешь в этом.
