Текст книги "Принц Волков (ЛП)"

Автор книги: Сьюзен Кринард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Коллье ушел прежде, чем Джой успела ответить. Кровать заскрипела, когда Люк сел на край, жар исходил от его тела почти ощутимыми волнами. Она подвинулась вбок, освобождая место для него так, чтобы узкая кровать смогла вместить их обоих, он колебался только один момент и пока вытягивался рядом, она прижалась к нему, положив голову на плечо. Его рука обхватила её, стараясь быть осторожной с ребрами, и в наступившем блаженстве Джой забыла обо всех беспокойствах, которые зародила в ней беседа с Коллье.

Она поняла, что задремала, убаюканная пальцами Люка, поглаживающими её волосы, и размеренным биением его сердца под своей щекой, когда его рука остановилась, обхватывая сзади за шею. Странное интимное прикосновение заставило её вздрогнуть и внезапно проснуться.

– Что он сказал тебе, Джой? – голос Люка был очень мягок, но она не могла ошибиться в напряженности его вопроса. Джой открыла глаза и положила руку ему на грудь, чувствуя бесспорное ускорение сердцебиения.

– Он мне задал именно этот вопрос, – прошептала Джой.

Люк напрягся под ней и почти сразу же расслабился. Его пальцы скользили по её волосам вдоль затылка. Он держал её в этом положении, легонько поглаживая, когда она высвободилась, чтобы посмотреть ему в лицо.

– Он многое объяснил мне – о том, кто ты есть. О Валь–Каше, – она заколебалась, кусая губу. – И о твоей матери. То, что она была, как ты, – она почувствовала заминку его сердца и снова переход к быстрому, даже ритмичному ходу. – И о детях… – проведя рукой по груди, Джой нащупала его руку, вспоминая всё, что говорил ей Коллье. – Мне очень жаль, Люк, – она накрыла пальцами его руку, как будто так или иначе могла защитить его от боли, которую он перенес мальчиком.

Его рука вывернулась, чтобы поймать её.

– Тогда ты понимаешь, Джой, – это было заявление доверия. – Понимаешь, как это важно для нас, – впервые он убрал свою руку с её шеи так, чтобы она могла повернуться и посмотреть ему в лицо. – Для меня, – его глаза были блестящими и не совсем обычными, когда встретились с её. «Не то, чтобы нечеловеческими, – оцепенело подумала Джой, – чем–то большим, чем просто человеческие».

Её ребра заболели, когда она села и прислонилась к нему, но она проигнорировала этот незначительный дискомфорт, когда заметила напряженность в его выражении, страх чего–то – как показалось ей сначала – что находилось вне его контроля.

– Я думаю, что действительно поняла, насколько любой «чужак» в состоянии это понять, – ответила она, обхватывая ладонью его лицо в углублении под его скулой.

Он задрожал и окунулся в её нежность, его глаза мерцали, закрываясь и открываясь снова.

– Многие вещи, которые раньше не имели для меня смысла, стали понятными. Но остается еще много чего, что я не знаю, Люк. Вещи, которые я хочу узнать. О том, что вы из себя представляете и почему существуете, – она криво усмехнулась. – Я никогда не была в состоянии даже допустить мысли о существовании подобных вещей. Полагаю, что к настоящему моменту ты знаешь ответ.

– Знаю, – это слово несло в себе много смысла, но слабая улыбка смягчила мрачную линию его рта. Он обхватил её своей рукой и мягко притянул к себе, она прислонила лицо к твердой линии его шеи, устраиваясь в арке мускулов плеча. Некоторое время была тишина, биение сердца Люка снова замедлилось, но она чувствовала – знала, насколько знала тело Люка – что он был совсем не расслаблен. Было кое–что, что оставалось недосказанным между ними.

Она была готова, когда он заговорил снова.

– Сказал ли тебе Алан – объяснил ли он… – с нетипичным колебанием Люк глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Снова он держал её так, что она не могла видеть его лицо. – Сказал ли он тебе, как мы…

Он не продвинулся в своем вопросе дальше заминки, так как на пороге без предупреждения появилась Бертранда с деревянным подносом с едой в руках. Она бесцеремонно поставила его на соседний табурет, положила руки на бедра и стала разглядывать их обоих с ликующим удовлетворением.

– He bien, Luc, je vois qu'зa s'est arrange ent'vous deux! [23]23
  Доктор – фр.


[Закрыть]– в голосе пожилой женщины был тот же самый тон торжествующего удовлетворения, она искоса невозмутимо взглянула на Джой. – Насчет времени. Никакое оправдание не сделает за тебя твою обязанность, мальчик – как только она поправится, конечно! – Бертранда хихикнула и закатила глаза. – У меня есть чувство, что это не займет много времени для вас двоих. – Она говорила с Люком по–французски, слишком быстро для того, чтобы Джой поняла.

Люк ворчал что–то непонятное, он застыл под ней, и она была в состоянии высвободиться от его удерживающей руки, чтобы наблюдать за беседой. Слова Бертранды были загадкой, и в них содержался какой–то скрытый смысл, что–то, что вызывало эту странную напряженность в теле Люка.

– Хорошо, теперь я, действительно, оставлю вас, – глаза Бертранды не потеряли своего задора, несмотря на очевидный дискомфорт Люка. На мгновение она пристально посмотрела на Люка и сказала ему что–то тихо по–французски, из чего Джой поняла только половину. Не волнуйся, сказала ему бабушка. И что–то еще об отъезде.

Бертранда внезапно повернулась к Джой, и в ее голосе появилась неожиданная серьезность.

– Заботься о нем, Джоэль. Позволь ему заботиться о тебе. Ты не можешь отвергать то, кто ты есть, – затем, с заключительной сияющей усмешкой, она покинула комнату с жизнерадостным. – Bonjour.

Люк поднялся и добрался до подноса прежде, чем Джой успела потребовать объяснений. Он возился с подносом намного дольше, чем то было необходимо, и, наконец, Джой села на сложенных подушках и откашлялась.

– Я голодна, Люк, как ты полагаешь, ты не мог бы принести это сюда?

Его спина напрягалась, и он сразу повернулся с подносом в руке, черты его лица были натянутыми и сердитыми, разглаживающимися на её глазах в знакомую, отстраненную беспристрастность, которая означала, что он с трудом спрятал эмоции внутри. Джой знала этот процесс слишком хорошо. Она ела свежий хлеб с сыром, потягивая бульон и холодную воду, пока не утолила голод. Голод, который остался, не мог быть удовлетворен так легко.

Люк едва коснулся пищи, он проглотил воду одним длинным глотком и проигнорировал остальное.

– Думаю, ты предпочитаешь мясо? – осторожно предположила Джой после того, как съела свой последний кусок сыра.

Она подразумевала это, как шутку, но Люк повернулся к ней и ответил серьезно.

– Иногда да. Но в нас так же много человеческого, как и волчьего, – в его словах была непривычная резкость, как будто он пытался напомнить ей – или самому себе – о его двойной природе. Что он, в том числе, очень даже человек.

Джой осторожно поставила поднос.

– О чем она говорила тебе, Люк – что она сказала тебе, отчего ты стал таким сердитым? И что она подразумевала, когда говорила, чтобы я не отвергала то, кто я есть?

Она наблюдала за его лицом, поскольку оно отражало целый ряд эмоций, слишком быстро меняющихся, чтобы их понять.

Его глаза были тверды, как крошка янтарно–зеленого камня, когда встретили её пристальный взгляд.

– Ты хочешь знать, Джой? – слова вылетали, как осколки того же самого холодного камня. – Ты действительно хочешь понять то, кто я есть – кто мы оба такие? – прежде чем она успела ответить, он подошел и схватил её за предплечья, достаточно осторожно, чтобы не причинить вреда. Поднос загремел по полу. – Я скажу тебе. Моя бабушка поздравляла меня. Поздравляла нас, – Джой открыла рот, и его хватка незначительно усилилась. – Не по простой или очевидной причине. Не по человеческому обстоятельству.

Джой опустилась на колени, его дикий взгляд пригвождал к месту сильнее, чем его руки.

– Она сказала то, – с нарочитой медлительностью продолжал Люк, – что знает вся деревня. Что даже Коллье понимает. Ты и я – мы соединены, Джой. С того момента в пещере. Кровью моих людей мы стали супругами.

Она почувствовала, что её рот открылся, но из него не вырвалось ни звука.

– Коллье не говорил тебе, Джой, что… что у представителей моего вида может быть только один истинный супруг. Однажды мы находим его, и эта связь на всю жизнь. Это – жизнь для нас, – его слова прорвали плотину, взрываясь как патроны. – В чем–то мы схожи с истинными волками, но есть и различия, потому что мы также и люди. Но не полностью, – его глаза пылали незнакомым жаром. – Это значит, что мы не можем разводиться и жениться снова, как делают «чужаки». Нет, как только находим истинное обязательство. Как я нашел тебя.

Дрожа от внезапных, не поддающихся контролю толчков, Джой силилась понять. Она услышала слова, но именно его глаза, сверлящие её с нечеловеческой свирепостью, сделали дрожь от примитивного страха неуправляемой.

– Люк, я не…

Он прервал её задохнувшуюся попытку речи своим ртом, останавливая её губы своими, их горящий жар повел её дальше в поцелуе, в котором не было нежности. Её тело ответило, в то время как ум всё еще беспомощно хватался за то, что она не могла понять. Он отстранился прежде, чем что–нибудь, кроме примитивной страсти, могло проникнуть через её смятение. На его лице была почти улыбка со свирепым триумфом, который охладил её сильнее, чем что–либо еще, и погасил жар тела холодной ясностью.

– Видишь, Джой. Ты тоже чувствуешь это. Ты – моя, и твое тело знает об этом. Твое сердце и твоя душа знают это, даже когда твой ум сопротивляется, – его голос стал таким грубым, что от человека в нем оставалось совсем немного. – Она сказала, что мы не можем бороться с тем, что мы есть. Я пытался бороться с этим, когда встретил тебя, но как только я понял – было уже слишком поздно. Для нас обоих, – сдерживаемая сила его рук, держащих её руки, могла бы переломать их, как тростинки. – Мы не можем бороться с этим. Ты не можешь бороться с тем, кто ты есть, Джой.

Она почувствовала, что кровь отлила от её лица. Последние слова, как кислота, проникли в помутившиеся мысли и эмоции. Внезапно пришло полное понимание, и она резко освободилась от него, настолько внезапно, что его руки повисли в воздухе в том месте, где только что были её руки. Она взволновала его и ощутила такое бурление внутри себя, что почти не удивилась, когда он опустил глаза, чувствуя необузданность её реакции. В ней росла такая сила, о существовании которой она даже не подозревала. Её мощь настолько подавляла логику, рациональность и все те человеческие рамки, сдерживанием себя в которых она так гордилась, что не было никакой надежды совладать с нею. Она позволила одержать этой силе верх. Именно эта ужасная сила толкнула её вперед, чтобы приблизить лицом к его лицу, без нежности, которая способствовала бы тому, чтобы уступить ему или внутренней слабости.

– Я не животное, – её рот говорил чужим шипящим голосом. – Я – человек. Я управляю своей собственной судьбой. И я не принадлежу тебе, – дикость, которая охватила её, заглушила заблуждение собственных слов, но она едва ли заметила противоречия. Она знала только одну потребность – отказаться от подчинения, отказаться от капитуляции, отказаться от потери последних остатков контроля, за который она с таким трудом боролась в течение всей своей взрослой жизни, невзирая на эмоции и ранимость, которые могли привести только к невыносимой боли. Отказаться от его требований и безумных утверждений, отказаться от идентичности, которую он пытался навязать ей. Идентичности, которая заставила бы её потерять ту небольшую уверенность, которая еще оставалась в её жизни.

Люк дрожал настолько сильно, что его тело вибрировало в унисон с её, нежеланное соединение между ними присутствовало даже в крайности их конфликта. Его глаза снова смотрели в её глаза, его лицо было настолько твердым, что, казалось, вырезанным, как одно из его деревянных животных. Они не касались друг друга, борьба происходила лишь посредством пристального взгляда, воли и необузданной силы, которую Джой использовала, не отдавая себе в том отчета.

Маленький, слабый внутренний голос, шедший от той, кем она представляла себя прежде, слегка царапнул замороженный гнев Джой. Этот голос вопрошал, почему она не может просто развернуться и уйти. Почему не может говорить разумно и опровергнуть то, что, конечно же, никак не могло быть правдой. Почему не может успокоить Люка словами, которые смягчили бы его внешний вид и утешили до поры, пока время не расставило бы все по своим местам и не вернуло к жизни, которую она знала прежде.

Но «прежде» больше не было. В то время, когда та отдаленная, рациональная часть Джой пыталась трезво мыслить, новая сила вернулась обратно. Крошечный голос превратился в бриз, развеянный снежной бурей. «Почему? Почему ты столь напугана? Почему это настолько не похоже на Ричарда и так не похоже на всё, что ты когда–либо знала? Почему этот человек, который не является человеком, лишает возможности использовать все безопасные, разумные объяснения, которые защищают тебя от боли? Почему так много боли – боли, которая приходит только с тем, что называют любовью?»

– Нет, – задохнулась она. Осознание этого одним ужасным ударом разрушило и дикий гнев, и отдаленный внутренний голос. Джой дернулась назад и в сторону, словно марионетка, внезапно полностью освободившаяся от знакомой поддержки и даже от окончательной уверенности тщательно опекаемого сердца. Она отступила, колеблющаяся, тонущая в своей потере, и руки Люка поймали её и не дали упасть. Сил на борьбу не оставалось. Она тяжело дышала, когда он притянул её к себе, настолько истощенную своими ощущениями, что даже её предательское тело не реагировало на его близость.

Когда она перестала задыхаться, то почувствовала, что он перенес её, и она зафиксирована без помощи его тела с подбородком, поднятым вверх так, что у глаз не оставалось никакого выбора, кроме как смотреть вперед. Даже через абсолютную пустоту ума она видела боль, стоящую в его глазах, столь очевидную, как больное, кровоточащеё место в её сердце, где живые стенки были вырваны.

– Нет, – хрипло сказала она. – Это слишком много. Я не могу. Не могу… – она попыталась вырваться, но он не дал ей освободиться. – Отпусти меня, Люк, отпусти меня.

– О, Джоэль, – слова были сказаны так, как будто каждое несло свое собственное бремя отчаяния, – я не могу отпустить тебя. Мне жаль, что я не смог заставить тебя понять. Я хотел, чтобы ты осталась со мной по своим собственным соображениям. Я надеялся…

Он резко замолчал, и пелена холодности застелила его глаза, когда он снова открыл их. Внезапно в них больше не было печали. Только мучительная боль, которая эхом отозвалась в ней.

– Я не понимаю то, что происходит, – прошептала Джой, обращаясь к себе, убегая от его обжигающей энергии. – Мне нужно время подумать, мне нужно…

– Ты не можешь оставить меня, Джой, – настаивал он несчастным, измученным шепотом. Затем взял её лицо в свои руки и обрушил на нее такой пристальный взгляд, который она впервые увидела в баре много лет тому назад, в прошлой жизни. Она узнала этот взгляд, как осознала пробуждение той новой и ужасной силы внутри себя. Она узнала его, как только почувствовала первые признаки его воздействия, и что–то внутри неё напряглось, чтобы сопротивляться. Но больше не было сил. Больше не было желания бороться с принуждением этих глаз и того, что они обещали и требовали.

Джой почувствовала, что её взгляд перестал фокусироваться и потянулся уверенно и неизбежно к тому месту, которое сулило мир, безопасность и защиту от суматохи, в которую превратилась её жизнь.

Когда он выпустил её, она лежала рядом с ним, такая же слабая и беспомощная, как новорожденный котенок. Не было никакого желания ничего делать, кроме как лежать в его объятиях. Весь страх ушел, но Джой больше не могла вспомнить, чем было то, чего она боялась, всё это казалось бессмысленным и неважным. Она была там, где хотела быть. Она чувствовала теплое дыхание Люка, шевелящее её волосы, его руки, ласкающие её спину, до тех пор, пока глаза не начали медленно закрываться. Она так устала, и она была в безопасности. Люк был рядом, чтобы заботиться о ней.

– Я сожалею, Джоэль, – Люк был очень далеко, – сожалею, – и она чувствовала, что он спрятал свое лицо в её волосах, пока бессмысленные слова уносили её в место покоя.

* * *

Люк сидел на полу у стены, желая, чтобы биение его сердца замедлилось, а инстинктивные реакции тела вернулись под контроль разума. Стыд, который он испытывал за то, что совершил, душил снова и снова, но не было сомнений вернуть все назад. Не было смысла в том, чтобы спрашивать себя, как он мог сделать это по–другому, лучше… так, чтобы она осталась по собственному желанию.

Он пытался убедить себя, что она не будет страдать от этого. Её ясный интеллект и диапазон эмоций останутся незатронутыми. Она не могла потерять никакой истинной части себя или забыть что–то, что имело значение. Ненадолго.

Он помог ей жить – как живут волки, как жило большинство его людей – настоящим, без оглядки на прошлое, которое нельзя изменить, без страха перед непредвиденным будущим, который так часто отравлял жизни «чужаков».

Он отравил и свою жизнь. Он боялся этого неизвестного будущего настолько глубоко, что украл часть воли своей спутницы и запер её там, где она не смогла бы её найти. Спрятал так, чтобы она не смогла сделать выбор – оставить его. Выбор, который он не смог бы принять и которым не смел рисковать. Выбор, который сделал его отец и который убил его мать.

Он ударил кулаком по пыльным половицам настолько сильно, что кости соприкоснулись друг с другом со стреляющей болью. Всецело потеряв себя, он испортил в своей жизни то, что должно было принести радость и целостность им обоим. Поскольку знал, что Джой тоже чувствовала это – но не той трезвой рассудительностью, с которой все всегда держала под своим контролем. А той, более глубокой потребностью, в которой не смела признаться самой себе. Той самой потребностью, которая была и у него. В ее сердце и душе была пустота, которую мог наполнить только он.

Так же, как только она могла заполнить его пустоту.

Он услышал тихий звук шагов Коллье и учуял его, прежде чем доктор открыл дверь.

Люк не почувствовал холода, заполнившего комнату, так как был охвачен внутренним холодом, который был сильнее внешнего. Он бесстрастно поднял глаза, когда Коллье закрывал за собой дверь, прислоняясь к ней, чтобы посмотреть на своего молодого друга с кажущегося обманчиво безопасным расстояния в несколько метров.

– Не волнуйся, Алан, – сказал он с натянутой улыбкой. – Я тебя не укушу.

Его тон противоречил словам, однако, казалось, что это достаточно успокоило Коллье; доктор подошел поближе и сел на табурет, ближайший к очагу. Люк сидел в напряженной позе и мучился предчувствием. Коллье, твердил он себе, не был опасен.

– Я договорился о своем транспорте, Люк, – сказал Коллье с осторожным нейтралитетом. – Он подберет меня в обед, – воцарилась выжидающая тишина, Люк только смотрел, и, наконец, Коллье откашлялся и продолжил. – Я не должен был оставаться здесь так надолго, но холодный дождь и туман помешали приземлиться Уолтеру; Джой теперь ничто не угрожает, а мне нужно срочно возвращаться в Лоувелл.

Он снова остановился и переменил позу на табурете, в едва уловимых движениях и подергиваниях его обычно спокойной натуры обнаруживалась некая неловкость.

– Тогда иди, Алан. Я позабочусь о Джой, – голос Люка был резок, но он не мог смягчить его, острота вины, нужды и возмущения затачивали его так, что это причиняло боль горлу. С неторопливым усилием он вспомнил свои долги. – Я говорил прежде, что благодарен тебе и не забуду об этом. Ты спас её, – честность и память о прежней близости заставили его признать то, что безусловно понимал Коллье. – Ты спас нас обоих.

– Она знает? – Коллье спросил настолько быстро, что Люк понял, что этот вопрос был его единственной целью и почему он обращался со своим почти сыном как с непредсказуемым, полуприрученным животным. Которым, мрачно подумал Люк, он и являлся. Не намеренно, Люк обнажил свои зубы в абсолютно невеселом выражении, которое было далеко от человеческого.

– Знает, – полуложь удалась с удивительной непринужденностью. Это был вопрос выживания, и именно дух волка задвинул бесполезную вину. Даже человеческая часть его натуры знала, что в его слове была доля правды. Джой знала – на какое–то мгновение она, действительно, знала.

Коллье почти расслабился, но его глаза были всё еще осторожными и ищущими.

– Она действительно понимает, Люк? Что это будет означать для неё, как это изменит её жизнь? – подавляя желание зарычать, Люк отвернулся, но голос Коллье был неумолим. – У неё должен быть выбор. Ты должен позволить ей выбирать собственную судьбу, Люк. Она не росла, всю жизнь готовясь и надеясь на возможность того, что случилось.

Люк закрыл глаза, как будто это могло отгородить его от слов.

– Ты думаешь, я не могу понять твоих чувств, Люк? – голос пожилого человека стал неожиданно теплым и сочувствующим. – Я действительно знаю. И желал бы не знать. Я хотел так много… – он прервался, когда его голос сорвался, глубоко вдохнул и продолжил. – Даже твоя мать должна была сделать свой собственный выбор.

– И это убило её, – прорычал Люк. Внезапно бомбардировка самоненавистью стала настолько сильной, что только защита должна была направить её на единственную доступную цель. – Ты думаешь, что понимаешь? – он обратил всю силу своего взгляда на Коллье, обнажая зубы в презрении. – Ты ничего не знаешь об этом. Ты хотел женщину, которую не мог иметь – потому что ты не несешь кровь. У неё же вообще не было никакого выбора. Как нет его у меня.

Доктор вздрогнул, отдернувшись в инстинктивной потребности к отступлению. Люк наблюдал, как он медленно откинулся назад, его светло–голубые глаза сузились от медленно просыпающегося гнева.

– Ты боишься, Люк, и поэтому прикрываешься этим самым принуждением, как будто ты недостаточно человек, чтобы управлять им. Но я знаю лучше, – последние четыре слова были словно ударами. – Ты не животное, Люк. Ты не просто существо инстинкта. И она стоит намного большего, чем твои инстинкты сделают из нее – самку, которая продолжит твою родословную и родит твоих детёнышей.

Он преднамеренно использовал этот термин, и тот возымел желаемый эффект.

Люк вскочил на ноги еще прежде, чем успел захотеть сдержаться, и остановился за незначительный миг до того, как собирался в гневе швырнуть своего старого друга через всю комнату. Его пальцы изогнулись в когти, но он удержал руки по швам до тех пор, пока не смог доверять себе, чтобы ответить.

– Проклятье, Коллье. Это не то, что она для меня значит, – он проглотил желчь, которая забила горло и пресекла поток проклятий, которые пробились, чтобы занять свое место. – Она…

Слова не шли. Он резко отвел глаза от выражения на лице старого друга, не в состоянии выносить жалости, которую, как ему показалось, увидел там.

– Ты не можешь вызвать любовь, Люк. Она приходит в свое собственное время и своим собственным способом. Если ты попытаешься вызвать её – если будешь прятаться за меньшее и надеяться, что этого достаточно – то она умрет, прежде чем у неё появится шанс вырасти.

Люк почувствовал руку Коллье на своей руке, но не захотел её сбросить.

– Ты не обязан рассказывать мне, что она значит для тебя. Но не делай ужасной ошибки, разрушая то, что ты, возможно, нашел. Не позволяй своему страху и своей потребности заменить единственную вещь, которая имеет значение.

С преднамеренной невозмутимостью Люк отстранился. Рука Коллье соскользнула. Люк стоял там, абсолютно неподвижно до тех пор, пока волосинки вдоль его шеи не стали лежать ровно, а желание напасть и разорвать было уменьшено до простого подергивания в пальцах. Когда он посмотрел в глаза Коллье, то был почти спокоен.

– Она хочет остаться, Алан, – он услышал ровность тона своего голоса с горьким удовлетворением. – Она хочет остаться со мной по своему собственному желанию.

На сей раз это была полная ложь, и она запечатала ужасную вину за неприступными стенами. Нужда духа–волка, сказал он себе, требовала этого. Но то была полностью человеческая часть его натуры, которая могла так исказить действительность, чтобы подстроить ее под собственные желания. Так же, как он склонил её волю к себе.

Тяжело вздохнув, Коллье опустил глаза. Люк приготовился к обвинениям, но ни одного не последовало.

– Я не имею никакого права, – тихо сказал он, – вмешиваться в твою жизнь. Но я поговорю с ней, прежде чем уйду, Люк, чтобы удостовериться, что всё в порядке, – когда он снова поднял глаза, они были ярки. – Я тоже забочусь о ней. Так же, как забочусь и о тебе.

Он встал и отвернулся прежде, чем его слова смогли проникнуть через ледяное спокойствие Люка. Люк мог видеть только длинные руки врача, осторожно сжимающиеся и разжимающиеся за спиной. Он отошел к входной двери, освобождая путь к комнате Джой.

– Иди. Поговори с ней, – предложил он беспристрастным голосом. – Спроси у неё самой. А затем оставь нас с миром.

Коллье медленно повернулся, чтобы посмотреть на него, а затем отвел взгляд, направляясь к комнате Джой. У него возникло лишь одно малейшее колебание – его рука сжалась на ручке двери, как будто он хотел повернуться и что–то сказать – а потом, наконец, сделал шаг.

Оставаясь стоять, где стоял, Люк прислушивался. Он мог услышать каждое слово, если бы захотел, но ему было достаточно слышать, каким тоном их произносили. Легкий альт Джой, баритон Коллье, лишенный обычной непринужденности. Это была короткая беседа; когда Коллье вновь появился, его лицо было вытянувшимся и странным, он долго и проницательно смотрел на Люка.

– Кажется, ты был прав, Люк, – сказал он недрогнувшим взглядом. – Примерно так она и говорит.

Люк почувствовал, что его кожа покрывается мурашками там, где отсутствующие волосы пытались встать дыбом.

– Тогда ты исполнил свой долг, Алан, – сказал он очень мягко. – Ты можешь оставить её в моих руках.

– Могу? – прошептал Коллье. Он стоял в дверном проеме, как будто для того, чтобы охранять женщину внутри. – Насколько хорошо ты позаботился о ней, Люк? Ты действительно дал ей хоть какой–нибудь выбор?

Слова ударили Люка настолько жестоко, что он чуть не трансформировался прямо на месте, застыв с напряжением, пытающимся переместить мускулы в форму, предназначенную для инстинктивной реакции. Вместо этого он сконцентрировал свою силу в один единственный безошибочный прицел, направленный на Коллье, и выпустил её, как делал это раньше.

– Слушай внимательно, Алан. Джой хочет остаться со мной. Она счастлива и не имеет никакого желания уезжать, – он тщательно накладывал принуждение, отказываясь думать и отгоняя человеческий стыд, который мог бы остановить его. – Когда ты вернешься в Лоувелл, то будешь знать, что она в порядке и безопасности. Всё идет, как надо, если будешь нужен, ты приедешь. Ты поймешь, что всё так, как должно быть.

Синие глаза, пойманные в ловушку глазами Люка, остекленели; Люк пытался не видеть в них Джой и того, что он с ней сделал.

– Ты никому не скажешь, что она со мной, Алан. Если кто–нибудь спросит, ты скажешь, что её положили в больницу в Ист Фоке, а оттуда она улетела домой. Понял?

Медленно кивнув, Коллье тяжело прислонился к стене, поскольку начал дрожать.

Люк узнал признаки того, что Коллье боролся с принуждением, неспособный сломать его, но в глубине души понимая, что происходит. Это не имело никакого значения. Люк оттопырил свою губу в презрении к себе. Как легко было управлять ими, когда он того хотел, и как нелепо, что эти два человека, которых он любил больше всего на свете, были первыми, на ком он это опробовал.

Он отвернулся прежде, чем мог потерпеть неудачу в слепом гневе, и когда контакт разорвался, увидел, что Коллье пошатнулся и сел на ближайший стул.

Прошло некоторое время прежде, чем он сумел справиться с выражением на лице и притвориться, будто ничего не случилось. Он вынудил себя сесть на табурет, который ранее освободил Коллье, и посмотрел на доктора через комнату.

– Разве ты не говорил, что тебя сегодня должен подобрать транспорт? – он сказал это с такой легкостью, что во рту появился желчный привкус. – Тебе нужно идти, мне кажется, я слышу самолет.

Доктор моргнул, всё еще ошеломленный. Он наклонил голову и медленно кивнул.

– Да. Странно, я не пойму, что на меня сейчас нашло, – его глаза прояснились, нерешительная улыбка заменила выражение слабости на красивом, обветренном лице.

– Ты слишком много работал, помогая Джой, Алан, – искренне сказал Люк, несмотря на горькое презрение к себе. – Надеюсь, ты найдешь время, чтобы хоть немного отдохнуть. Ты это заслужил. Здесь больше не о чем волноваться – я возьму на себя заботу о Джой.

– Да, – Коллье моргнул, и на мгновение его брови соединились в хмуром взгляде.

Люк выжидающе напрягся, но его друг почти сразу снова расслабился.

– Хорошо, я определенно слышу свой самолет, а мне еще идти до него километр, – он встал, пошатнулся и, удержав равновесие, хихикнул. – Я, должно быть, старею.

– Только не ты, Алан, – Люк поднялся и двинулся, чтобы поддержать Коллье. Доктор дружелюбно взял его за руку, и это было всё, что Люк мог сделать, чтобы не проклясть себя вслух. – Я пойду с тобой, по крайней мере, до границы поляны.

С усмешкой Коллье позволил направить себя к двери.

– Если бы это была самая обычная французско–канадская деревня, то я бы поклялся, что в мой сидр добавили очень крепкий самогон, – он тяжело прислонялся к Люку. – Но я знаю, что ни один из вас не пьет ничего, крепче воды.

Когда он перевел тему на заботу о Джой и её выздоровлении, Люк на миг закрыл глаза в тихой благодарности. В настоящий момент он был в безопасности. Коллье был крепко и надежно убежден, что всё было так, как должно было быть. К тому времени, когда он преодолеет влияние – а он неминуемо должен это сделать, будучи тем, кто он есть – будет слишком поздно что–либо менять.