Текст книги "«З» - значит злоба (ЛП)"

Автор книги: Сью Графтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7

Когда мы вернулись домой в четверть одиннадцатого, у Генри на кухне горел свет. Диц сказал, что у него разболелось колено, так что он пошел в дом, с намерением принять пару обезболивающих таблеток, задрать ноги и приложить пакет со льдом. Я сказала, что скоро вернусь. Наш разговор у Рози ни к чему не привел. Я не могла продолжать и не могла вести себя так, как будто ничего не случилось. Я не знала, чего хочу от него, и не знала, как это сказать, так что вышло, будто я в нем нуждаюсь. Мой основной принцип таков: если у тебя в башке ералаш, держи рот закрытым.

Я постучала к Генри и помахала, когда он взглянул на меня в окно. Он сидел в своем кресле-качалке с вечерней газетой и стаканом «Джека Дэниелса». Он улыбнулся и помахал в ответ, отложил газету и впустил меня. У него было включено отопление, и воздух был не только теплым, но аппетитно пах вчерашними рулетами с корицей.

– Как хорошо. На улице очень холодно.

Стол был покрыт старыми черно-белыми фотографиями, разложенными на стопки. Я мельком взглянула на них, взяла кухонный стул и сосредоточила внимание на Генри.

С моей точки зрения, Генри Питтс идеален: умный, с хорошим характером, ответственный, и с самыми красивыми ногами, которые я когда-либо видела. Он был моим домовладельцем пять лет, с того дня, как я увидела объявление о сдаче квартиры. Генри искал жильца на длительный срок, аккуратного и тихого, без детей, шумных вечеринок или маленьких тявкающих собачонок. Я всю жизнь прожила в трейлерах и привыкла к компактным помещениям, но была готова ограничить контакты с близкими, неуправляемыми соседями.

Жизнь в трейлер-парке, при всех ее достоинствах, подразумевает близкое знакомство с личной жизнью других людей. Поскольку я зарабатываю на жизнь, суя нос в чужие дела, то стараюсь собственные дела держать при себе. Переделанный под жилье гараж на одну машину, который предлагал Генри, превосходил мои фантазии и подходил по цене.

С тех пор квартира была взорвана и восстановлена, интерьер был отделан деревом и оформлен как помещение корабля.

С самого начала мы с Генри установили отношения, которые подходили нам обоим. С годами он сумел цивилизовать меня, так что я сейчас более уступчива, чем была раньше.

Постепенно он выковывал узы между нами, так что теперь я считаю его идеальной смесью друга и родственника.

– Хочешь чаю? – спросил он.

– Нет, спасибо. Я просто зашла, перед тем, как лечь спать. Это семейные фотографии?

– Это задание. Их прислала Нелл. Она нашла две коробки семейных фотографий, но ничего не подписано. Ни имен, ни дат. Она не имеет понятия, кто эти люди, и мои братья тоже. Нужно подписывать все фотографии. Ты можешь знать, кто есть кто, но остальные – нет.

– Ты знаешь кого-нибудь?

– Нескольких. – Он взял фотографию, на которую я смотрела, и поднес поближе к свету. Я смотрела через его плечо. Женщине на фотографии, наверное, было двадцать с чем-то. У нее было широкое мягкое лицо и волосы собраны в узел. На ней была белая хлопчатобумажная блузка, юбка до середины икры, темные чулки и темные туфли без каблуков, с бантикми. Рядом стояла восьмилетняя девочка с мрачным лицом, в матроске и высоких шнурованных ботинках.

– По-моему, это фото младшей сестры моей матери, Августы, сделанное в Топеке, штат Канзас, в 1915 году. Девочку звали Ребекка Росс, если память не подводит. Она и ее мать умерли во время эпидемии гриппа в 1918 году.

Он взял другую фотографию.

– Это моя мама с моим дедушкой Тилманном. Удивительно, что Нелл их не узнала, правда, у нее ухудшается зрение. Теперь, когда я подумал, я не уверен, что это имеет значение. Ни у кого из нас нет детей, так что, когда нас не станет, не будет никакой разницы, кто эти люди.

– Это печально. Почему бы тебе не положить их в альбом и не отдать мне? Я притворюсь, что они мои. Как его звали?

– Клаус. А мою маму – Гудрун.

Человеку, уставившемуся прямо в камеру, было, наверное, под восемьдесят, а его дочери, на вид, пятьдесят. Я спросила:

– Что за фамилия – Тилманн? Немецкая? Я почему-то думала, что вы все шведы или финны.

– О, нет, мы не скандинавы. По-моему, они слишком мрачные. Тилманны хорошей немецкой породы. Упрямые, властные, энергичные и требовательные. Кто-то сказал бы невозможные, но это зависит от интерпретации. Долгожительство передается по наследству, и никогда не слушай того, кто против. Я читал эти статьи о людях, которые дожили до ста. Они все заявляют, что это потому, что они курили, или не курили, ели йогурт, принимали витамины или ложку уксуса в день. Это чушь. За исключением войн и несчастных случаев, ты живешь долго, потому что произошел от людей, которые жили долго. Моя мать прожила сто три года, и я думаю, что мы пятеро проживем столько же.

– Ты точно находишься в хорошей форме. Сколько Нелл, девяносто шесть? А тебе исполнится восемьдесят шесть в день святого Валентина.

Генри кивнул, сделав движение, как будто собирался постучать по дереву.

– Мы здоровы, в основном, хотя мы все уменьшаемся, в какой-то степени. Мы говорили об этом и решили, что уменьшение – это естественный путь, чтобы гарантировать, что ты не займешь много места в гробу. Ты также делаешься легче. Как будто набираешь воздух в свои кости. Чтобы твой гроб было легче выносить. И, конечно, твои органы чувств отключаются.

Ты делаешься слеп, как летучая мышь и слух слабеет. Чарли говорит, что последнее время чувствует, как будто его голова накрыта подушкой. Состарившись, ты можешь перестать волноваться о своем достоинстве. Любой, кто говорит о достоинстве для стариков, никогда не имел с ними дела. Ты можешь сохранить мужество, но должен отказаться от тщеславия.

Мы все носим памперсы. Ну, я не ношу, но я самый младший в семье. Все остальные протекают всякий раз, когда кашляют, или хохочут слишком сильно.

Нелл говорит, что одна из причин, по которой ей не хватает Вильяма, с тех пор, как он переехал сюда, это то, что они не могут играть в бридж как раньше. Вынуждены играть втроем, что не доставляет такого удовольствия. Льюис подумывал пригласить пожить с ними двоюродную сестру, но Нелл не будет терпеть присутствия другой женщины в доме. Она говорит, что ее братья принадлежат ей уже шестьдесят лет, и она не намерена этого менять.

Нелл говорит, что когда она «уйдет», они могут делать, что захотят, в зависимости от того, кто останется.

– Не могу поверить, что они до сих пор хотят проводить зимы в Мичигане. Почему бы им всем не переехать сюда? Вы сможете играть в любой бридж, какой захотите.

– Разговор об этом был. Посмотрим. У Нелл есть дамский кулинарный кружок, и она не хочет их бросать.

Генри положил фотографию и уселся.

– А как твои дела? Я тут мило поболтал с твоим другом Дицем. Он сказал, что ты взялась за новую работу.

– Вообще-то я ее уже закончила. Одна из тех быстрых, которые вспоминаешь с удовольствием, когда появляется что-то трудное.

Я рассказала о поисках Гая Малека. Генри покачал головой.

– Что же будет? Ты думаешь, он получит свою долю наследства?

– Кто знает? Я не всегда бываю в курсе, чем все кончается, но Таша думает, что они смогут что-то сделать.

– Сколько Диц пробудет здесь? Я думал пригласить вас на ужин.

– Наверное недолго. Он едет в Санта-Круз повидаться с сыновьями.

– Ладно, скажешь мне, если он еще будет здесь в субботу, и я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Мы пригласим Вильяма с Рози и Мозу Ловенштейн, если она свободна.

Когда я вернулась домой, Диц спал, сидя в трусах в кресле, и слегка похрапывал. Телевизор был включен с приглушенным звуком и показывал подводные нападения акул. Больную ногу он положил на край дивана, одеяло накинул на плечи. Полурастаявший пакет со льдом сполз на пол. Я положила его в морозилку, достала другой и осторожно поместила на колено Дицу, не разбудив его. Колено распухло, голая кожа выглядела бледной и уязвимой. Я оставила его как есть, зная, что он проснется задолго до утра. Диц спит урывками, как дикое животное, и я знаю из прошлого опыта, что он редко проводит ночь, не вставая минимум дважды.

Я сняла туфли и поднялась по винтовой лесенке. Посмотрела на Дица сверху. Его лицо во сне казалось незнакомым, как будто вылепленным из глины. Я редко видела его расслабленным. Он был беспокойным по натуре, вечно в движении, его черты оживлены одной только силой нервной энергии. Даже пока я смотрела, он заворочался, просыпаясь, дернулся вправо. Я видела, как он поморщился, потянувшись к пакету со льдом, который балансировал на его больном колене.

Я отошла от перил и отправилась в ванную, где вымыла лицо и почистила зубы. Несомненно, из-за близости всего этого тестостерона, я почувствовала сексуальное мурлыканье где-то в позвоночнике. Взяла футболку большого размера, висевшую на крючке в ванной. Обычно я сплю голышом, но это казалось плохой идеей.

Готовая ко сну, я выключила свет и скользнула под одеяло. Протянула руку и включила будильник, глядя, как часы перескочили с 23.04 на 23.05. Я слышала, как внизу Диц встал и отправился на кухню. Дверца холодильника открылась и закрылась. Он взял стакан и налил себе что-то – вино, апельсиновый сок или молоко, во всяком случае, что-то жидкое. Я слышала, как он подвинул табуретку и зашуршал газетой. Интересно, о чем он думает, интересно, что бы случилось, если б я услышала, как он поднимается по лестнице. Может быть, мне нужно накинуть халат и спуститься к нему, отбросив осторожность, и черт с ними, с последствиями, но это не в моей натуре. Столь долгое пребывание в одиночестве сделало меня осторожной с мужчинами. Я уставилась в плексигласовое окошко над моей кроватью, раздумывая о том, чем я рискую, спустившись к нему. Страсть никогда не длится долго, а что длится? Если вы можете иметь все, но на короткое время, будет ли любовная лихорадка стоить будущей боли? Я чувствовала, как проваливаюсь в сон, как будто меня тянет камнями. Не проснулась до 5.59.

Я натянула спортивный костюм, готовясь к обычной пробежке. Когда я выходила, Диц был в душе, но я заметила, с внезапной болью, что он был в процессе упаковки вещей. Его чемодан стоял раскрытым возле дивана, который Диц сложил. Одеяло было сложено в углу дивана, а простыни он положил около стиральной машины. Может быть, он считал, что его исход уменьшит шансы моего привыкания к нему. Я отметила, что не испытывая никаких чувств при его появлении, теперь страдала от жгучего чувства потери при его отъезде. Он был со мной всего два дня, и я уже мучаюсь, так что я, наверное, поступила правильно, не заходя слишком далеко. Я соблюдала целибат так долго, что мне еще один год без секса? Я издала непроизвольный звук, который мог быть всхлипом, если бы я позволяла себе такие вещи.

Я тихо закрыла за собой дверь и сделала глубокий вдох, как будто влажный утренний воздух мог погасить огонь в моей груди. Проходя через калитку, остановилась для растяжки, сохраняя голову пустой. За последние несколько лет, работая частным детективом, я развила хорошую способность по погашению собственных чувств. Как для всех других, работающих в «помогающих» профессиях – врачей и медсестер, полицейских, социальных работников, отключение эмоций иногда единственный путь функционировать перед лицом смерти, во всех ее гнусных вариациях. Обычно мое отключение требует несколько минут сосредоточенности, но сейчас я и глазом моргнуть не успела. Энтузиасты психического здоровья уверяют нас, что лучше всего находиться в контакте со своими чувствами, но, конечно, они не имеют в виду чувства противные и неприятные.

Сама пробежка была неудовлетворительной. Рассвет был закрыт облаками, небо сплошь серое, без единого проблеска зари. В конце концов, дневной свет пробился сквозь тьму, но все это выглядело как старая выцветшая черно-белая фотография. Я все время сбивалась с шага и так и не достигла нужного темпа. Воздух был таким холодным, что я даже не вспотела как надо. Я старательно отсчитывала километры, гордясь, что делаю это, несмотря ни на что. Иногда только дисциплина помогает справляться с жизненными неурядицами.

Я прошла полквартала до дома, осторожно отгоняя любые неаккуратные сентименты.

Когда я вошла, Диц сидел за столом. Он поставил кофейник и приготовил мою миску для хлопьев. Его миска была уже вымыта и сушилась на подставке. Его чемодан, полностью застегнутый, ждал у двери, вместе с чехлом для костюмов. Через открытую дверь в ванную я видела, что он забрал оттуда все свои вещи. Запах мыла смешался с запахом одеколона, влажный мужской запах, пронизывающий все.

– Я подумал, что будет легче, если я уеду.

– Конечно, нет проблем. Надеюсь, ты не делаешь это из-за меня.

– Нет, нет. Ты меня знаешь. Я не могу оставаться на месте. В любом случае, у тебя, наверное, полно работы.

– О, куча. Ты едешь в Санта-Круз?

– В конце концов, да. Поеду вдоль побережья, может быть, проведу денек в Камбрии. С этим коленом мне нужно делать перерывы в любом случае. Выходить размяться каждый час. Держать его в тепле и покое.

– Во сколько ты уезжаешь?

– Когда ты будешь уходить на работу.

– Прекрасно. Я сейчас приму душ и можешь ехать.

– Не спеши. Я никуда не тороплюсь.

– Вижу, – ответила я и поднялась наверх. В этот раз он не спрашивал, не сержусь ли я. Это было хорошо, потому что, по правде, я была в бешенстве. Под бешенством была старая знакомая боль. Почему все меня бросают? Что я им сделала?

Я прошла через утренние процедуры с возможной эффективностью, оделась и съела свои хлопья, не прерываясь на чтение газеты. Чтобы продемонстрировать свое безразличие к его внезапному отъезду, я достала чистые простыни и попросила Дица помочь снова застелить диван. Я надеялась, что впечатление будет такое, что другой мужчина займет это место как только он уедет. Мы почти не говорили, только то, что относилось к делу.

– Где другая наволочка?

Вроде этого.

Когда диван был застелен, Диц отнес свой чемодан в машину и вернулся за чехлом. Я проводила его до машины, и мы обменялись одним из этих неискренних поцелуев, со звуковым эффектом. Чмок! Он завел свой «Порш», и я старательно помахала, когда он с ревом умчался по улице. Засранец, подумала я.

Я отправилась в офис, игнорируя слабую тенденцию разреветься без причины. День разверзался передо мной, как карстовая воронка на дороге. Я чувствовала то же самое, когда он уезжал раньше. Как такое могло случиться со мной, с моим редкостным мужеством и независимостью? Я разложила несколько кругов пасьянса, оплатила пару счетов и подвела баланс в чековой книжке. Тоска шевелилась у меня внутри, как желудочная боль. Когда перед обедом зазвонил телефон, я схватила трубку с абсурдным чувством благодарности.

– Кинси, это Донован. Как дела?

– Хорошо, а как у вас?

– Нормально. Послушайте, мы получили ваше сообщение и хотели поблагодарить за прекрасно сделанную работу. Таша должна была улететь в Сан-Франциско сегодня утром, но она сказала, что не думает, что вы будете возражать, чтобы предоставить нам информацию лично. Сможете вы заехать к нам выпить сегодня, ближе к вечеру?

– Да, конечно смогу. Я собиралась напечатать свой отчет и отправить по почте, но могу доложить лично, если вы предпочитаете.

– Большое спасибо. Думаю, Беннет и Джек тоже захотят присутствовать. Тогда, если у них будут вопросы, вы сможете все рассказать всем нам одновременно и не тратить время на повторение. В пять тридцать будет удобно?

– Подойдет.

– Хорошо. Ждем вас с нетерпением.

Положив трубку, я пожала плечами. Не имею ничего против личного доклада, если только я не окажусь вовлечена в семейную драму. За исключением Гая, я совсем не была в восторге от братьев Малеков. Я поверила, что Гай изменился в лучшую сторону, так что, возможно, я смогу помочь ему и убедить в этом остальных. Это не мое дело, как распределятся деньги, но если возникнут вопросы «заслуживает» ли Гай чего-то, у меня точно найдется ответ.

Кроме того, после отъезда Дица, мне все равно нечем заняться.

Я не пошла обедать и провела время за уборкой своего офиса. У Лонни Кингмана была команда уборщиков, которые еженедельно, по пятницам, обслуживали все помещения, но уборка оказывала на меня терапевтическое воздействие. Я даже провела двадцать минут, вытирая пыль с искусственного фикуса, который кто-то однажды принял за настоящий.

Пространство, которое я занимала, раньше было конференц-залом, с присоединенным большим туалетом и душем. Я нашла пластмассовое ведро, губки, средства для чистки, щетку для мытья унитаза и швабру и развлекалась, уничтожая воображаемых микробов. Мой метод борьбы с депрессией заключается в занятии чем-нибудь настолько противным и отвратительным, что реальность покажется приятной в сравнении.

К трем часам я пропахла потом и хлоркой и забыла, почему была такой несчастной. Ну, вообще-то, помнила, но мне было наплевать.

Продезинфецировав помещение, я заперла дверь, разделась и приняла душ. Оделась в те же джинсы и чистую водолазку из запаса, который держала на случай неожиданных путешествий. Что за жизнь без зубной щетки и чистых трусов? Напечатала официальную версию своего общения с Гаем Малеком, один экземпляр положила в офисную папку, другой – в сумку. Третий адресовала Таше Ховард в ее офис в Сан-Франциско. Конец. Фенито. Сделано, сделано, сделано. Это последняя работа, которую я делаю для нее.

В 5.25, одетая в свой лучший (и единственный) твидовый блейзер, я въехала в ворота резиденции Малеков. Уже почти стемнело, зима укорачивала дни. Мои фары осветили заброшенную арку в оштукатуренной стене, окружавшей территорию. Вдоль края стены шли три ряда ржавой колючей проволоки, установленной много лет назад, а сейчас порванной во многих местах и выглядевшей совершенно неэффективно. Кто знает, чьего вторжения ожидали тогда? Холодный ветер усилился, темные верхушки деревьев закачались, шепча о невиданных вещах. В доме горел свет, два окна наверху светились бледно-желтым, тогда как первый этаж был темным.

Домработница не озаботилась включить наружный свет. Я припарковала машину и прошла к затененному портику, который скрывал главный вход. Позвонила и стала ждать, скрестив руки для тепла. Наружный свет наконец зажегся, и Мирна приоткрыла дверь.

– Здравствуйте, Мирна. Кинси Миллоун. Я была здесь позавчера. Донован пригласил меня.

Мирна не запела от радости. Видимо, на высших курсах для домохозяек студентов учат не проявлять внезапных положительных эмоций. За прошедшие два дня она обновила краску на волосах, которые теперь все были бело-блондинистыми и выглядели холодными наощупь.

Ее униформа состоояла из серого топа и серых брюк. Я бы поспорила, что брючный пояс под туникой был расстегнут.

– Сюда, – сказала она. Ее туфли на резиновой подошве слегка поскрипывали на полированном паркете.

Откуда-то сверху раздался женский голос.

– Мирна? Звонили в парадную дверь? Мы ждем гостью.

Я посмотрела вверх. Брюнетка около сорока лет опиралась на перила над нашими головами. Она заметила меня и обрадовалась.

– О, здравствуйте. Вы, должно быть, Кинси. Хотите подняться?

Мирна удалилась без единого слова, исчезнув в задней части дома, пока я поднималась по лестнице. Кристи протянула мне руку, когда я достигла верхней площадки.

– Я Кристи Малек. Думаю, вы знакомы с Мирной.

– Более-менее.

Я внимательно ее оглядела. Это была брюнетка с приятными чертами лица и блестящими волосами до плеч. Она была очень тонкая, одета в джинсы и массивный, черный в рубчик, свитер, доходивший ей почти до колен. Рукава были закатаны, и ее запястья были тонкими, а пальцы – длинными и холодными. Глаза – маленькие, пронзительно-синие, под слегка выщипанными бровями. Зубы – идеальные, как в рекламе полоскания для рта. Отсутствие косметики придавало ее взгляду отдаленный, слегка встревоженный вид, хотя ее манера была дружелюбной, а улыбка достаточно теплой.

– Донован звонил сказать, что задержится на несколько минут. Джек едет домой, а Беннет где-то здесь. Я сейчас просматриваю бумаги Бадера и буду рада компании.

Продолжая говорить, она повернулась и направилась в сторону главной спальни, которая была видна через открытую дверь.

– Мы до сих пор ищем пропавшее завещание, кроме всего прочего. Надежда умирает последней, – сказала она, кисло улыбнувшись.

– Я думала, Беннет собирался заняться этим.

– Так действует Беннет. Он любит давать поручения.

Я надеялась, что в ее тоне был намек на иронию, но, поскольку не была уверена, то промолчала.

Помещение, в которое мы вошли, было огромным. Две комнаты, разделенные раздвижными дверями, которые сейчас были убраны в свои стенные пазы. Мы прошли через наружную комнату, которая была меблирована как спальня. Стены, обитые блестящим розоватым шелком, толстый ковер цвета слоновой кости. Палевые тяжелые шторы были раздвинуты, открывая окна, которые выходили на главный вход. В стене слева был мраморный камин. По обе его стороны стояли два дивана, обитые ситцем с бледным цветочным рисунком.

Кровать с балдахином была безупречно застелена, ни складочки, ни морщинки на белоснежном покрывале. Поверхность прикроватного столика казалась ненатурально пустой, как будто чьи-то личные вещи вдруг стали невидимы. Это может быть мое воображение, но комната, казалось, сохраняла неуловимый запах болезни. Я могла представить, что шкафы были опустошены, их содержимое – костюмы и рубашки упакованы в большие картонные коробки.

– Как красиво, – сказала я.

– Правда?

За раздвижными дверями находился кабинет, с большим ореховым столом и старинными деревянными шкафами для бумаг. Потолки в обеих комнатах были по четыре метра высотой, но эта казалась более уютной. Во втором мраморном камине горел огонь, и Кристи остановилась, чтобы добавить полено. Стены были покрыты ореховыми панелями, темными и блестящими. Я увидела копировальную машину, факс, компьютер и принтер, расставленные на полках по обе стороны камина. Измельчитель бумаг стоял на краю стола, горела зеленая лампочка включения. Я заметила отпечатанные, сложенные стопкой и ожидающие отправки открытки с благодарностями тем, кто прислал цветы на похороны.

Кристи вернулась к письменному столу, где она выгрузила содержимое двух ящиков в картонные коробки, надписав их черным маркером. Два больших мешка для мусора были наполнены выброшенными бумагами. Толстые папки с документами лежали на столе, несколько пустых папок валялись на полу. Это занятие мне хорошо знакомо, классификация всякой всячины, оставшейся после смерти.

Снизу донесся звук приближающегося мотоцикла.

Кристи наклонила голову.

– Я слышала «Харлей». Кажется, Джек уже дома.

– Как у вас продвигаются дела?

Ее выражение было кислой смесью скептицизма и безнадежности.

– Бадер был чрезвычайно организованным большей частью, но, наверное, потерял энтузиазм для таких работ. Посмотрите на все это. Клянусь, если меня объявят неизлечимой больной, я очищу свои папки до того, как мне станет уже все равно. А вдруг вы хранили порнографические картинки, или что-то подобное? Ненавижу думать, что кто-то будет копаться в моих личных документах.

– В моей жизни нет ничего настолько интересного. Вам помочь?

– Вообще-то, нет, но моральная поддержка пригодится. Я тут сижу часами. Мне пришлось просмотреть каждую бумажку и выяснить, стоит ли ее сохранять, хотя большую часть и не стоит, насколько я могу судить. Что я вообще знаю? Все, в чем я не уверена, я складываю в кучку. Совсем уж явный мусор выбрасываю в мешок. Я не решаюсь измельчить ни одну бумажку и боюсь выбрасывать слишком много. Я знаю Беннета. Стоит только что-то выбросить, как он врывается сюда и спрашивает, где оно. Он делал это дважды и мне просто повезло, что мусор еще не вывезли. Мне пришлось копаться в темноте в мусорном баке.

В этой третьей стопке все, что выглядит важным. Вот, например, кое-что, что может вам понравиться.

Она взяла папку из стопки на столе и протянула мне.

– Бадер, наверное, собрал это в начале шестидесятых.

Это была коллекция вырезок из газет, связанных со скандальным поведением Гая. Я прочла первую попавшуюся, статью, датированную 1956 годом, описывающую арест двух несовершеннолетних, мальчиков тринадцати и четырнадцати лет, обвиняемых в вандализме. Одного из них отправили в тюрьму для малолетних правонарушителей, другого отпустили к родителям. Таких вырезок было штук двадцать пять. В некоторых случаях имена не назывались, из-за возраста арестованного или арестованных. В других статьях Гай Малек был назван по имени.

– Интересно, зачем Бадер хранил вырезки. Кажется странным, – сказала я.

– Может быть, чтобы напомнить себе, почему он выгнал парня. Думаю, что Беннет захочет иметь их, чтобы вооружиться, на всякий случай. Как утомительно принимать эти решения.

– Да уж, работенка, – сказала я и сменила тему.

– Знаете, что мне пришло в голову. Если два завещания были написаны с промежутком всего в три года, то двое свидетелей первого могли быть свидетелями и для второго. Особенно, если они были сотрудниками адвокатской фирмы.

Кристи посмотрела на меня с интересом.

– Хорошо подмечено. Вы должны рассказать это Доновану. Никто из нас не хочет видеть, как пять миллионов вылетят в окно.

В дверь постучали. Мы повернулись и увидели Мирну.

– Донован дома. Он попросил меня сервировать закуски в гостиной.

– Скажите ему, что мы сейчас спустимся, я только помою руки. О, и попробуйте найти двух остальных.

Мирна пробормотала что-то непонятное и покинула комнату.

Кристи покачала головой и сказала, понизив голос: – Она, может быть, и мрачноватая, но это единственный человек в доме, кто не пререкается со всеми.