Текст книги "«З» - значит злоба (ЛП)"

Автор книги: Сью Графтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Глава 12

Моя пробежка в то утро была неудовлетворительной. Я сделала все, что нужно, старательно протрусила по два с половиной километра по велосипедной дорожке туда и обратно, но не развила нужный ритм и столь желанный выброс эндорфина так и не материализовался.

Я заметила, что в те дни, когда пробежка нехороша, я чувствую эмоциональное раздражение, которое в данном случае смешалось с легкой депрессией. Недостаток алкоголя и наркотиков иногда – единственный стимул, чтобы начать заниматься спортом. Клянусь, это не принуждение и не желание облегчения.

Я проехала до Харли Бич и нашла место для парковки у подножия холма. Стоянка была почти пуста, что меня удивило. Обычно тут полно туристов, любителей пляжа, бегунов, любовников, лающих собак и родителей с маленькими детьми. Сегодня я заметила семейство диких кошек, принимающих солнечные ванны на холме над пляжем.

Я преодолела пространство сухого сыпучего песка и достигла влажного и твердого у воды.

Я бы сняла кроссовки и носки, закатала штаны и побежала по краю прибоя, однако кто-то недавно подарил мне книжку о прибрежных жителях. Я ее с интересом перелистала, воображая себя в роли натуралиста-исследователя, разыскивающего в скалах крошечных крабов и морских звезд (хотя их обратная сторона совершенно отвратительна).

Пока я не прочла этот цветной информативный буклет, я понятия не имела, какие странные уродливые чудища существуют поблизости от берега. Я не тот человек, который испытывает умиление от природы. Природа, насколько я могу видеть, почти полностью состоит из совокупляющихся существ, которые после всего едят друг друга. Для этого почти каждое известное животное выработало стратегию заманивания других в пределы досягаемости.

Среди жизненных форм в море – некоторые очень маленькие – тактика включает острые части, или пинцеты, или ротики с тремя челюстями, или жало в хвосте, или зловещие присоски, которыми они ловят друг друга, учиняя болезненную смерть и расчленение на части, все для пропитания. Иногда желудочный сок выплескивается на жертву задолго до смерти. Морская звезда вытаскивает свой желудок, обволакивает живую жертву и переваривает снаружи своего тела.

Вы бы захотели опустить босые ноги в это?

Я бежала в кроссовках, разбрызгивая воду, когда волны подбирались поближе. Скоро мокрые джинсы прилипли к ногам, ноги весили как камни, и я почувствовала пот, текущий под футболкой.

Несмотря на влажный океанский бриз, воздух ощущался гнетущим. Третий день подряд дули ветры из пустыни, высасывая влагу из атмосферы. Горный жар накапливался, градус за градусом, как растущая стена из кирпичей. Мой прогресс был медленным, и я сосредоточилась на песке впереди себя. Поскольку измерить расстояние было невозможно, я бежала на время, тридцать минут к северу, потом повернула назад. Когда я снова достигла Харли Бич, мое дыхание сбилось, а мышцы на бедрах горели. Я перешла на шаг и вернулась к машине. На минутку облокотилась о капот. Лучше. Это было лучше. Боль лучше тревоги в любой день недели и пот лучше депрессии.

Вернувшись домой, я оставила мокрые кроссовки на ступеньках. Поднялась наверх, освобождаясь по пути от мокрой одежды. Приняла горячий душ, а потом скользнула в пару босоножек, футболку и короткую юбку.

Было уже около четырех, и не было смысла возвращаться в офис. Я забрала почту и проверила телефонные сообщения. Их было пять: двое повесили трубку, два репортера оставили свои телефоны с просьбой перезвонить. И звонок от Питера Энтла, пастора из церкви Гая. Я набрала номер, который он оставил, и он снял трубку так быстро, что я подумала, он ждал у телефона.

– Питер. Я получила ваше сообщение. Это Кинси из Санта-Терезы.

– Кинси. Спасибо, что позвонили. Винни пыталась дозвониться до Гая, но не смогла. У Малеков включен автоответчик, и никто не снимает трубку. Не знаю, какие планы у Гая, но мы подумали, что лучше его предупредить. Здесь репортеры стали лагерем у заправки, напротив его дома. Люди стучатся в церковь и оставляют сообщения.

– Уже?

– У меня была такая же реакция. Честно говоря, я не понимаю, как об этом стало известно с самого начала.

– Долгая история. Я сейчас в процессе выяснения. Я знаю, что Малекам сегодня утром позвонили из местной газеты. Репортер получил письмо. Думаю, что-то подобное прислали в «Л.А. Таймс». Я еще не смотрела новостей, но чувствую, все раздуется еще больше.

– Здесь еще хуже. Городок такой маленький, никто не может избежать контакта с прессой.

Вы сможете как-нибудь связаться с Гаем? Мы готовы помочь ему, если нужно. Мы не хотим, чтобы он растерялся под стрессом ситуации.

– Посмотрим, смогу ли я с ним связаться. Думаю, это его пятнадцать минут славы, хотя, честно, не понимаю, почему история привлекает такое внимание. Он еще даже не получил денег, и кто знает, получит ли хоть цент.

Я почти могла видеть, как Питер усмехнулся.

– Каждый хочет во что-то верить. Для большинства людей, неожиданно полученные большие деньги будут буквальным ответом на все их молитвы.

– Думаю, что да. В любом случае, если я свяжусь с Гаем, попрошу его позвонить вам.

– Буду очень благодарен.

Окончив разговор, я включила телевизор и поставила на канал KEST. Вечерние новости покажут только через час, но канал часто демонстрирует короткие анонсы предстоящего шоу. Я выстрадала шесть рекламных объявлений и поймала то, что, как я подозревала, должно было быть здесь. Блондинка-ведущая, улыбаясь в камеру, говорила:

– Не все новости – плохие новости. Иногда даже у самой темной тучи есть серебряный просвет. После почти двадцати лет бедности уборщик из Марселлы только что узнал, что унаследовал пять миллионов долларов. Мы расскажем об этом в пять часов.

За ее спиной промелькнуло изображение Гая, выглядевшего измученным, бесстрастно взирающего из окна «БМВ» Донована, когда машина проезжала через ворота.

Я испытала угрызение совести, сожалея, что не отговорила его от визита. По его мрачному виду можно было судить, что воссоединение не было успешным.

Я сняла трубку и набрала номер Малеков. Было занято.

Я звонила каждые десять минут в течение часа. Малеки, возможно, оставили трубку снятой, или кассета их автоответчика переполнилась. В любом случае, кто знает, когда я с ним свяжусь.

Я быстро подебатировала с собой и поехала к Малекам. Ворота теперь были закрыты и шесть машин стояли на вершине холма. Репортеры слонялись без дела. Некоторые облокотились на свои машины, двое болтали посреди дороги. Оба мужчины курили и держали большие пластиковые стаканчики с кофе. Камеры были установлены на штативы, и это выглядело так, будто войска приготовились стоять до последнего. Позднее солнце бросало косые лучи между эвкалиптами, разделяя тротуар на секции света и тени.

Я припарковалась за последней машиной и прошла до переговорного устройства на воротах.

Все действия позади меня прекратились, и я спиной чувствовала всеобщее внимание.

Никто не ответил на мой звонок. Как и другим, мне придется остаться здесь, надеясь поймать кого-то из Малеков, когда они будут входить или выходить. Я попробовала еще раз, но на звонок откликнулась только мертвая тишина в доме.

Я вернулась в машину и повернула ключ в зажигании. В мою строну уже направлялась темноволосая репортерша. Она была лет сорока, в огромных солнечных очках и с ярко-красными губами. На ходу порылась в сумке и вытащила сигарету. Она была высокая и стройная, одета в слаксы и короткий свитер. Я поражалась, как она выдерживает в такую жару. Золотые серьги. Золотые браслеты. Устрашающая пара десятисантиметровых каблуков.

На мой вкус, ходить на высоких каблуках – все равно, что пытаться научиться кататься на коньках. Человеческие лодыжки не подготовлены к таким требованиям. Я восхищалась ее балансом, хотя, когда она подошла, я поняла, что босиком она, наверное, ниже меня ростом.

Она покрутила рукой, попросив меня опустить стекло.

– Здравствуйте. – Она подняла сигарету. – Огонька не найдется?

– Извините. Не курю. Почему бы вам не спросить у них?

Она обернулась, взглянув на двух мужчин на дороге. Ее голос был хрипловатым, а тон презрительным.

– А, эти. Это мужской клуб. Они даже не обратят внимания, если у тебя нет чего-нибудь взамен.

Ее глаза вернулись ко мне.

– А как насчет вас? Вы не похожи на репортера. Кто вы, друг семьи? Старая любовь?

Меня невольно восхитило, как спокойно она перешла прямо к теме, небрежно, беззаботно.

У нее, наверное, были полные штаны радости, в надежде, что я предоставлю лакомый кусочек пикантной информации и она сможет сорвать куш.

Я начала закрывать окно. Она быстро подняла свою сумку, перевернула и засунула в оставшееся пространство, так что окно не могло полностью закрыться.

– Не обижайтесь, – сказала она, – но мне интересно. Вы, случайно, не тот частный детектив, о котором мы столько слышали?

Я повернула ключ в зажигании.

– Пожалуйста, уберите сумку.

Я чуть-чуть опустила окно, надеясь, что она вытащит сумку, и я смогу уехать.

– Не торопитесь. Куда спешить? Публика имеет право знать такие вещи. Я все равно собираюсь получить информацию, так почему бы не убелиться, что она точная? Я слышала, что парень много времени провел в тюрьме. Это было здесь, или на севере?

Я немного подняла окно и включила передачу. Слегка надавила ногой на газ и отъехала.

Она держала сумку за ремешок и шла рядом, продолжая разговор. Думаю, она привыкла распоряжаться водителем, который был в ее власти, когда она использовала трюк с сумкой.

Я увеличила скорость, заставив ее перейти на трусцу. Она дернула за ремешок, крикнув «Эй!» Я ехала со скоростью не больше четырех километров в час, но ее трудно придерживаться на каблуках такой высоты. Я еще чуть прибавила газу. Она дернула сумку и остановилась, глядя в оцепенении, как я уезжаю. Я проехала мимо двух мужчин на дороге, которых, кажется, позабавил грубый комментарий, который она выкрикнула мне вслед. Я не могла слышать слов, но намерение было понятно. В зеркало заднего вида я наблюдала, как она показала мне «птичку».

Она сняла туфлю и швырнула в мое заднее стекло. Я слышала мягкий звук столкновения и увидела, как туфля отскочила, когда я прибавила скорость. Длинный ремешок сумки свисал и хлопал по дверце машины. Метров через сто я остановилась, опустила окно и выпихнула сумку. Оставила ее прямо на дороге и поехала домой.

У дома на тротуаре лежали две газеты. Я взяла обе и оставила одну на пороге Генри, перед тем, как зашла в дом. Включила свет и налила себе бокал вина, потом села за кухонный стол и развернула газету. История была во втором разделе и тон был странным. Я ожидала сказочную версию жизни Гая, его удаление от семьи и последующуюдуховную трансформацию. Вместо этого Джефф Катценбах склепал вместе, в душераздирающих деталях, список всех грехов юности Гая: бесчисленные случаи неосторожного вождения, вандализм, неподобающее поведение в нетрезвом виде и оскорбление действием. Некоторые обвинения относились к временам его несовершеннолетия и должны были быть отменены или храниться в суде под замком. Откуда Катценбах взял эту информацию? Что-то из нее, конечно, было в публичном доступе, но меня интересовало, откуда он знал, где искать.

Конечно, он получил подсказку в намеке Макса Аутвэйта на неприятные ситуации, в которые попадал Гай. Я с беспокойством подумала о газетных вырезках, которые хранил Бадер Малек. Не мог ли Джефф каким-то образом их увидеть?

Это была уже вторая утечка информации. Первой был сам факт возвращения Гая, второй – эта детализованная криминальная история. Я заметила, что Катценбах излагает свои разоблачения в типичной журналистской манере. Слово «подозрение» употребляется шесть раз, вместе с конфеденциальными источниками, людьми, близкими к семье, бывшими знакомыми и друзьями Малеков, которые хотели остаться анонимными. Вместо того, чтобы радоваться удаче Гая, публика будет возмущена его неожиданным богатством. Читая между строк, можно сказать, что Катценбах считает Гая Малека мошенником, который не заслуживает ничего хорошего. Каким-то образом, его теперешняя связь с церковью выглядит эгоистичной и неискренней, удобное убежище для преступника, который надеется выставить себя хорошим в глазах правосудия.

На ужин я сделала себе сэндвич с вареным яйцом, с большим количеством майонеза и соли, и устроилась за столом, дочитывая газету. Наверное я увлеклась больше, чем думала, потому что, когда зазвонил телефон, я с перепугу уронила сэндвич. Схватила трубку, сердце колотилось, будто над ухом выстрелили из пистолета. Если это окажется репортер, сразу отключусь.

– Да.

– Эй.

– О, черт. Гай, это ты? Ты напугал меня до смерти. – Я наклонилась и подобрала остатки сэндвича, запихнув в рот корочку и облизывая пальцы. На полу остался майонез, но займусь им позже.

– Да, это я. Как дела? Я пытался недавно позвонить, но, наверное, тебя не было.

– Слава богу, ты позвонил. Я только что была у вашего дома, но никто не ответил на звонок. Что происходит?

– Мы только что закончили обедать. Ты видела новости?

– У меня газета перед носом.

– Не очень хорошо, да?

– Не так уж плохо, – сказала я, надеясь подбодрить его. – Похоже, кто-то уделяет тебе пристальное внимание.

– Я тоже так думаю.

– С тобой все в порядке? Питер звонил днем. Он пытался дозвониться до тебя, но попадал на автоответчик. Ты получил его сообщение?

– Нет, но как я мог? Все здесь злятся на меня. Они думают, что это я проинформировал газету, старался привлечь внимание. Тут планируется собрание, когда вернется Донован. Он будет занят до девяти. От этой задержки мне тошно. Напоминает старые времена: «Погоди, вот папа придет домой и выдаст тебе по полной».

Я улыбнулась. – Хочешь, я тебя заберу? Я могу приехать через пятнадцать минут.

– Да нет, не знаю, чего я хочу. Я бы рад убраться отсюда, но не хочу уезжать при сложившемся положении вещей.

– Почему нет? Хуже не будет. Кто бы ни выдал информацию, он заставил ее выглядеть так плохо, как только возможно. Если бы утечка исходила от тебя, все было бы по-другому.

– Как бы я это сделал? Ты не можешь заставить правду выглядеть по-другому.

– Конечно, можешь. Это называется политикой.

– Да, но я делал все эти вещи. Это просто расплата для меня. Я говорил, что был плохим. По крайней мере, теперь ты знаешь самое плохое.

– Ой, перестань. Мне до этого нет дела. Сейчас я хочу вытащить тебя оттуда.

– Хочешь нанести визит? Я могу сбежать на несколько минут. Джек с Беннетом внизу, а Кристи в офисе, просматривает какие-то старые папины бумаги.

– Конечно. Я приеду. Что мне делать? Позвонить у ворот?

– Нет, не надо. Я встречу тебя на Волф Ран Роуд. Если боковая калитка закрыта, перелезу через стену. Я эксперт по сбеганию из дома. В юности я все время это делал. И так умудрился попасть во все те неприятности.

– Почему бы тебе не захватить свой рюкзак, и я увезу тебя. Отвезу тебя в Марселлу и ты сможешь нанять адвоката, чтобы блюсти с этого времени твои интересы.

– Не искушай меня. Сейчас, все, что мне нужно, это цивилизованный разговор. Остановись в маленькой роще, напротив калитки. Я выйду через пятнадцать минут.

Я потратила несколько минут на наведение порядка в кухне, потом переоделась в джинсы, темную рубашку и кроссовки.

Вечерний воздух казался необычно теплым, но я хотела быть готовой к ночным маневрам, если понадобится. Подъехав к усадьбе Малеков, я быстро развернулась у главных ворот. Теперь там были еще две съемочные группы, и сборище напоминало пикетирование здания тюрьмы. Были включены прожекторы, и мужчина с микрофоном говорил прямо в камеру, делая жесты в сторону дома. Я увидела темноволосую корреспондентку, но она меня не заметила. Кажется, она просила прикурить у бедного, ничего не подозревающего «источника».

Я проехала вдоль стены, свернув налево, на Волф Ран. Заметила калитку, темное пятно на ровной поверхности стены. Я остановилась через дорогу, гравий хрустел под колесами. Выключила мотор и сидела, слушая постукивание горячего металла и бормотание ветра.

На этой части дороги не было фонарей. Высокое вечернее небо было чистым, но луна уменьшилась почти до лучины, слабая серебряная завитушка на звездном небе. Пыль в воздухе была мелкой, как туман. В обтекающем свете дорога была тусклой, светло-серой.

Оштукатуренная стена, окружающая усадьбу Малеков, потеряла свой розовый глянец и простиралась теперь как призрачная, тускло-белая полоса. Июнь и июль были традиционно сухими, и ветра с Санта Аны ассоциировались у меня с концом лета – поздний август, ранний сентябрь, когда опасность пожаров была максимальной. Годами январь был дождливым сезоном, две недели дождей, которые, как мы надеялись, выполнят нашу ежегодную квоту. И вот, пожалуйста, сухой ветер шелестит верхушками деревьев. Наклоны и колыхание веток создавали тихую ночную музыку, сопровождавшуюся постукиванием засохших пальмовых листьев. К утру улицы будут замусорены сухими листьями и маленькими скелетиками сломанных веток.

Калитка беззвучно открылась и появился Гай, с опущенной головой. На нем была темная куртка, кулаки в карманах, как будто он замерз. Я потянулась и отперла дверь с пассажирской стороны. Он скользнул на сиденье и аккуратно закрыл дверцу.

– Эй. Спасибо, что приехала. Я думал, что рехнусь без дружеского лица. Я бы позвонил раньше, но они наблюдали за мной, как ястребы.

– Без проблем. Не знаю, почему бы тебе не сбежать, пока возможно.

– Я сбегу. Завтра. Или, может, послезавтра. Я говорил, у нас сегодня будет собрание, чтобы обсудить некоторые вещи.

– Я думала, вы уже поговорили.

– Ну, поговорили. Говорим. Стоит мне повернуться, у нас еще один разговор.

– Это потому, что ты еще не подчинился.

– Думаю, что так. – Он улыбнулся. Его напряжение было заразительным, и, могу поклясться, что от него пахло алкоголем. Я обнаружила, что скрестила руки и положила ногу на ногу, как будто хотела защититься.

– Я чувствую себя так, как будто у нас интрижка, – сказала я.

– Я тоже. Когда-то я встречался здесь с девушками, в старые дни, когда меня запирали дома.

Я перелезал через стену, и мы занимались сексом на заднем сиденье машины. Опасность придавала остроты. Большинство из них казалось более интересными, чем они были.

– Я знаю, что это не мое дело, но ты пил?

Он повернулся и посмотрел в окно, пожав плечами.

– Выпил пару рюмок вчера вечером, до того, как случилось это дерьмо. Не знаю, что на меня нашло. Не пойми меня неправильно – они поначалу отнеслись ко мне хорошо, но видно было, что они нервничают, и я тоже. Стыдно признаться, но алкоголь помог. Он смягчил нас и облегчил разговор. Сегодня было почти то же самое, кроме того, что у всех было другое настроение. Наступил час коктейлей и эти ребята показали себя.

– Беннет и его мартини.

– Точно. Я понял, что это для меня единственная возможность. Питер бы меня не одобрил, но я не мог ничего сделать. Я чувствую, как скатываюсь на старый путь.

– Что ты думаешь о Кристи?

– Она была мила. Мне она понравилась. Меня удивило, сколько веса набрал Беннет, но Джек кажется таким же, до сих пор сходит с ума от гольфа. И Донован не изменился.

– Что они тебе сказали?

– Ну, мы поговорили о деньгах, о чем же еще? Я имею в виду, тема всплыла. Как сказал Донован, мы не можем это игнорировать. Это как большое темное облако, нависающее над нами. Я думаю, нам всем было неудобно, с самого начала.

– Вы решили что-нибудь?

– Ну, нет. Ничего особенного. Сначала, думаю, им было интересно узнать мою позицию. Теперь, что бы я ни сказал, все сразу набрасываются. По правде, я забыл, какие они.

– Какими они тебе кажутся?

– Сердитыми. В глубине души они разозлены. Я чувствую, как во мне тоже поднимается злость. Все, что я могу, удерживать на ней крышку.

– Зачем? Почему не взорваться? Эти трое точно не стесняются.

– Я знаю, но если я сорвусь, будет только хуже. Я пытаюсь доказать им, что я изменился, и обнаруживаю, что испытываю такие же чувства, как раньше. Мне хочется бить лампы, швырять стулья в окно, напиться, или что-то вроде этого.

– Это, должно быть, испытание.

– Я и говорю. Буквально. Все, о чем я могу думать, что это своего рода испытание моей веры.

– Ой, нет. Это может быть испытанием твоего терпения, но не твоей веры в Бога.

Он покачал головой, сложив руки между коленей.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом. Это меня так напрягает, что я могу пукнуть.

Я засмеялась и сменила тему. Мы немного поговорили о чем-то незначительном.

Это сидение в машине напомнило мне свидания в старших классах, где единственной возможностью уединения было оставаться за закрытыми дверями машины какого-нибудь парня. В холодные вечера стекла запотевали, даже если мы только разговаривали. В теплые вечера, как этот, мы сидели с открытыми окнами, настроив приемник на какую-нибудь рок-н-ролльную станцию. Это был Элвис или Битлс, неуклюжие движения и сексуальное напряжение. Я даже сейчас не помню, о чем мы говорили, эти ребята и я. Возможно, ни о чем. Возможно, мы пили ворованное пиво, курили травку и думали о невероятном величии жизни.

– И что еще там происходит? Кроме бесконечных собраний? – спросила я.

Я не могла удержаться, чтобы не вернуться к этой теме, как от расковыривания заусеницы.

Видимо, Гай тоже не мог удержаться, потому что мы оба чувствовали, что будет правильным вернуться к теме снова.

В этот раз он улыбался и его тон казался легче.

– Хорошо было увидеть дом. Я нашел мамины письма и читал их сегодня. Она единственная, о ком я скучал. Остальные ничего не значат.

– Не хочу сказать, что я тебе говорила об этом, но я это предсказывала.

– Я знаю, я знаю. Я думал, что мы сможем сесть, как взрослые, и прояснить старые дела, но этого не случилось. Интересно, это во мне какой-то дефект, потому что, все, что я делаю, оборачивается плохо. Что бы я ни сказал, кажется неправильным, понимаешь? Они смотрят на меня, как будто я говорю на непонятном языке, а потом обмениваются взглядами.

– О, это я знаю. Джек и Беннет все время так делают.

– Это еще ничего, но есть кое-что похуже.

– Что?

– Даже не знаю, как описать. Что-то под поверхностью. Что-то промелькнет, и никто не реагирует, тогда я начинаю сомневаться в своих умственных способностях. Может, я просто дурак, и они тут ни при чем.

– Приведи пример.

– Ну, когда я сказал, что хотел бы дать что-то церкви? Я честно не хочу денег для себя. Серьезно. Но Юбилейная Евангельская церковь спасла мне жизнь, и я хочу чем-то отплатить. По мне, это не кажется неправильным. А ты как думаешь?

– Мне тоже не кажется.

– Я это сказал, и они начали демонстрацию силы. Беннет стал говорить, что это несправедливо. Ты знаешь, как он говорит, немножко напыщенно.

– Наша семья никогда не была религиозной. Папа работал для блага всех нас, а не для выгоды какой-то церкви, о которой он никогда не слышал.

Он сказал это совершенно рациональным тоном, и скоро я начал сомневаться, правильно ли поступаю. Может быть, правы они, а мои ценности ничего не стоят.

– Конечно они правы. Они хотят, чтобы ты отказался от всех требований, тогда они смогут разделить твою долю между собой. Они прекрасно знают, что тебе положена четверть наследства. Что ты с ней сделаешь, их не касается.

– Но как получается, что я становлюсь мишенью для всей их злости?

– Гай, перестань. Не надо. Ты это говоришь уже третий раз. Не надо винить себя. Эти игры явно шли все годы. Наверное, ты из-за этого и ушел. Клянусь, они вели себя так же еще до твоего появления.

– Ты думаешь, я должен уйти?

– Ну конечно, я так думаю. Я все время это повторяю. Ты не должен терпеть их издевательства. Я думаю, тебе надо убраться подальше отсюда, пока есть возможность.

– Я бы не назвал это «издевательством».

– Потому что ты к этому привык. И не уходи в сторону. Твои браться не изменятся. И если кто-то проиграет, то это будешь ты.

– Может быть. Я не знаю. Я просто чувствую, что должен остаться, если зашел так далеко.

Если я сбегу, мы никогда не найдем возможности со всем разобраться.

– Я говорю, а ты не слушаешь, но пожалуйста, пожалуйста, не соглашайся ни на что, прежде чем не поговоришь с адвокатом.

– Ладно.

– Обещай мне.

– Клянусь. Ну, мне нужно идти, пока никто не заметил, что меня нет.

– Гай, тебе не шестнадцать. Тебе сорок три года. Сиди здесь, если хочешь. Ты можешь отсутствовать всю ночь. Тоже мне, проблема. Ты взрослый.

Он засмеялся.

– Я чувствую, будто мне шестнадцать. А ты хорошенькая.

Он быстро наклонился и коснулся губами моей щеки. Я почувствовала мягкое прикосновение его волос и запах одеколона.

Он сказал: – Пока и спасибо.

Прежде чем я успела ответить, Гай вышел из машины и пошел к калитке, согнув плечи против ветра. Он повернулся, помахал мне, и его поглотила темнота.

Больше я никогда его не видела.