Текст книги "Сталин"

Автор книги: Святослав Рыбас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 74 страниц)

Говоря о детях Сталина, надо сказать в целом и о молодом поколении той поры. Оно заметно отличалось от сурового поколения отцов. Дети позволяли себе немыслимые забавы, сравнимые только с развлечениями «буржуазных сынков». Так, Леонид Хрущев застрелил офицера во время вечеринки (у того на голове стояла пустая бутылка, а Хрущев демонстрировал свою меткость); Василий Сталин организовал рыбалку с глушением рыбы при помощи авиационных бомб (погиб летчик-инженер); сын наркома Шахурина по причине юношеской влюбленности застрелил дочь дипломата Уманского и застрелился сам, пистолет молодой человек взял у сына Микояна.

«Ах вы, каста проклятая!» – мог бы повторить наш герой. Напомним, что так он выразил свое отношение к устройству в Куйбышеве специальной школы для эвакуированных детей московского начальства.

Глава пятьдесят девятая

Поединок с Черчиллем. Операция «Торч». Сталин выигрывает у союзников. Курская дуга. Рузвельт и Черчилль по-разному смотрят на мир

Черчилль не случайно стал премьер-министром в опасное для Великобритании время: никто лучше не мог защитить ее интересы. Смелый, умный, обаятельный аристократ с бульдожьей хваткой, он должен был в борьбе мировых держав отстоять интересы Британской империи.

Черчилль был на пять лет старше Сталина, происходил из аристократической семьи Мальборо, его отец являлся видным деятелем консервативной партии и одно время даже был министром финансов Великобритании. Черчилль имел военное образование, участвовал в нескольких войнах, а во время Первой мировой войны командовал полком шотландских стрелков. Он успел прославиться еще в ту пору, когда Сталин был фигурой второго ряда. Он занимал министерские посты, его перу к тому времени принадлежало много книг, в том числе четырехтомная история Первой мировой войны («Мировой кризис»). Он был европейским колоссом, наследником великих традиций империи.

Черчилль понимал, что в военном отношении Сталин является наиглавнейшим партнером, так как, если бы рухнул Советский Союз, следующей была бы Англия. И понимая это и желая Москве выстоять, он, скажем прямо, не хотел ее победы и послевоенного усиления. В этом смысле помощь Сталину в перспективе оборачивалась против Англии. Подобная ситуация складывалась и во взаимоотношениях Лондона с Вашингтоном. Британская империя не хотела сдавать позиции своей энергичной «дочке».

Поэтому ключевой вопрос открытия второго фронта вылился в ряд тягучих и неразрешимых конфликтов, когда стремление поддержать союзника равнялось желанию послать его подальше. Здесь все трое проявили себя выдающимися игроками.

Двадцать седьмого мая 1942 года Молотов прилетел в США для переговоров, главной темой которых было открытие второго фронта. Рузвельт имел с ним четыре продолжительные встречи и прямо высказал свою позицию: высадка крупного десанта из Англии на побережье Франции может состояться в 1943 году, но он, президент, призывает своих генералов начать операцию в 1942 году силами 6–10 дивизий, не боясь потерять 100–120 тысяч человек.

Гопкинс и американские военные считали, что десант состоится в 1942 году. Однако у Черчилля было иное мнение, он хотел, чтобы СССР принял помощь на вполне определенных условиях. Эта позиция оказала на Рузвельта решающее влияние.

«Ставка на то, что в случае высадки в 1942 году англичане выделят основную массу наземных сил, обрекала Вашингтон на приспособление к Лондону. Американцы же были готовы к вторжению во Францию с Британских островов без англичан. При неудаче президент подставил бы бока атакам всех противников и почти неизбежно навлек поражение на свою партию на промежуточных выборах в конгресс в 1942 году» ⁴⁷³.

Англичане предлагали высадку в Северной Африке, что подразумевало окружение Германии и взятие ее измором. В этой стратегии измору подвергался бы и истекающий кровью Советский Союз, что в сумме полностью отвечало вековой политике Англии и сделало бы Великобританию главной силой в Европе.

В этой ситуации решающее слово принадлежало Америке. Ее военные были склонны обойтись без англичан и начать активные военные действия против Японии, оставляя таким образом Лондон под постоянной угрозой германского вторжения. Американское военное министерство и штаб армии считали главной задачей военную победу, а не сохранение Британской империи в прежнем виде.

Но Рузвельт нехотя согласился с планом Черчилля. Операция высадки на берегах Ла-Манша откладывалась на год.

В принципе президент и премьер накануне Сталинградской битвы не слишком верили в успех Красной армии, а если исходить из этого, то операция в Северной Африке (она получила название «Торч», то есть «факел») значительно ограничивала возможности немцев в Средиземноморье и на Ближнем Востоке.

В мае 1942 года армия Роммеля, куда входили германские и итальянские войска, возобновила наступление вдоль североафриканского побережья с целью захвата военно-морской базы Александрии и Суэцкого канала. В июне она достигла населенного пункта Эль-Аламейн в 70 километрах от Александрии. Над главной транспортной и энергетической артерией Англии нависла смертельная угроза, сравнимая с угрозой взятия Сталинграда.

Гигантские германские клещи одновременно охватывали позиции союзников. К этой картине надо добавить огромный успех немцев в морской войне: в 1942 году германские субмарины уничтожили 1020 торговых судов союзников, в три раза больше, чем в 1941 году.

На Тихом же океане США вполне оправились от шока Пёрл-Харбора. В мае и июне 1942 года произошли два морских сражения между американским и японским флотами в Коралловом море у северо-восточного побережья Австралии и у острова Мидуэй к северу от Гавайских островов на полпути между Японией и Америкой. Впрочем, это были скорее не морские, а авиационные сражения, воевала палубная авиация. Здесь наступление Японии было остановлено.

В августе 1942 года развернулось еще одно морское сражение, сопутствовавшее локальной наступательной операции американцев на острове Гуадалканал (Соломоновы острова, к востоку от Новой Гвинеи). Сражение длилось несколько месяцев, США перехватили стратегическую инициативу.

Мировые весы колебались, решающего преимущества не было ни у кого. В этой ситуации Черчилль решил провести прямые переговоры со Сталиным и долгим кружным путем через Гибралтар, Каир и Тегеран прибыл в Москву. С ним был представитель Рузвельта Гарриман. Это трудное и рискованное путешествие премьера должно было продемонстрировать Сталину уважение англичан и носило двойственный характер – морально поддержать советского руководителя, не поддерживая в реальности, и убедиться, насколько СССР прочен.

Двенадцатого августа начались переговоры в Москве.

Безусловно, у Сталина была записка НКИД к предстоящим переговорам, да он и сам хорошо знал, кто такой его гость.

В июле 1919 года на сделанный в английском парламенте запрос военный министр Черчилль дал следующее разъяснение: «Меня спрашивают, почему мы поддерживаем адмирала Колчака и генерала Деникина… Я отвечу парламенту с полной откровенностью. Когда был заключен Брест-Литовский договор, в России были провинции, которые не принимали участие в этом постыдном договоре, и они восстали против правительства, его подписавшего.

…Они образовали армию по нашему наущению и, без сомнения, в значительной степени на наши деньги. Такая наша помощь являлась для нас целесообразной военной политикой, так как если бы мы не организовали этих русских армий, германцы захватили бы ресурсы России и тем ослабили нашу блокаду.

…Таким образом, восточный фронт нами был восстановлен не на Висле, а там, где германцы искали продовольствие. Что же случилось затем? Большевизм хотел силой оружия принудить восставшие против него окраины, сопротивлявшиеся ему по нашему наущению» ⁴⁷⁴.

И вот теперь этот человек, представлявший страну с интересами, во многом противоположными советским, хотел убедить «мудрого государственного деятеля» в том, что СССР должен согласиться с еще одной жертвой. При этом ни Сталин, ни кто-либо другой не знали, как сложатся дела на фронте в ближайший месяц.

Сталин и Молотов мрачно слушали Черчилля. С надеждами на второй фронт приходилось проститься.

Сталин понимал, что никак не сможет повлиять на согласованное с Рузвельтом решение англичан. Обещания Черчилля на 1943 год тоже оставались только обещаниями.

Шла невеселая дискуссия, но финал ее был ясен. На довод премьера о риске больших потерь, которые не будут оправданы, Сталин сказал, что «он придерживается другого мнения о войне. Человек, который не готов рисковать, не может выиграть войну» ⁴⁷⁵.

В конце концов надо было подводить итоги этой части переговоров. «Наступило гнетущее молчание», – вспоминал Черчилль. Сталин сказал, что не вправе требовать, но заявляет, что не согласен с доводами премьера. Таким образом, он предупреждал, что в психологическом плане не собирается отступать.

Но хитроумный Черчилль так выстроил сюжет переговоров, чтобы в главной их части показать себя не уступающим Сталину стратегом и при этом вырвать психологическое преимущество, которое было у «революционного вождя» как у руководителя основной силы, сражающейся с Германией. Черчилль пишет: «Настал момент пустить в ход „Торч“».

Это похоже на боевое планирование, когда вводится в дело неожиданный для противника резерв.

«Торч» был планом высадки в Северной Африке, что обеспечивало важнейшие позиции Англии в Средиземноморье и Египте.

Здесь настроение Сталина изменилось: «В этот момент Сталин, по-видимому, внезапно оценил стратегические преимущества операции «Торч». Он перечислил четыре основных довода в ее пользу. Во-первых, это нанесет Роммелю удар с тыла; во-вторых, это запугает Испанию; в-третьих, это вызовет борьбу между немцами и французами во Франции; в-четвертых, это поставит Италию под непосредственный удар.

Это замечательное заявление произвело на меня глубокое впечатление. Оно показывало, что русский диктатор быстро и полностью овладел проблемой, которая до этого была новой для него. Очень немногие из живущих людей могли бы в несколько минут понять соображения, над которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев. Он все это оценил молниеносно» ⁴⁷⁶.

На самом деле, из этого описания видно, что премьер недооценивал вождя, так как то, что сказал Сталин, не было откровением и лежало на поверхности.

Получив хоть что-то от англичанина, Сталин был доволен. Переговоры длились без малого четыре часа. Расстались «в атмосфере благожелательства». Но Черчилль предчувствовал, что от Сталина можно ждать сюрпризов.

На следующий день, встретившись с Молотовым, он предупредил: «Сталин допустил бы большую ошибку, если бы обошелся с нами сурово после того, как мы проделали такой большой путь». Оживившись, Молотов ответил: «Сталин очень мудрый человек. Вы можете быть уверены, что какие бы ни были его доводы, он понимает все. Я передам ему то, что вы сказали».

В 11 вечера переговоры продолжились. Сталин передал англичанину меморандум по поводу отказа открывать второй фронт в Европе. Тот, видно, полагал, что неприятная тема была исчерпана уже вчера, а оказалось, что «очень мудрый человек» решил закрепить свое отрицательное мнение документально. «Я уже не говорю, – писал Сталин, – что затруднения для Красной Армии, создающиеся в результате отказа от создания второго фронта в 1942 году, несомненно должны будут ухудшить военное положение Англии и всех остальных союзников» ⁴⁷⁷.

Он адресовал меморандум не только Черчиллю, но и Рузвельту, на которого надеялся не случайно. Вероятно, наш герой хотел до конца дожать гостя, зная, что в таких переговорах у обеих сторон имеются запасные позиции. Однако у Черчилля была одна позиция, впоследствии неоднократно подтвержденная: получить контроль над Средиземноморьем и оттуда вести наступление через Балканы, рассекая клином немецкий фронт и одновременно препятствуя Советскому Союзу укрепиться в Юго-Восточной и Восточной Европе. И если бы не Рузвельт, Черчилль добился бы своего.

Поэтому борьба Сталина в августе 1942 года не была безнадежной и лишенной практического смысла.

Премьер пишет, что после вручения меморандума они спорили еще два часа, до часу ночи. Затем Сталин сказал, что нечего больше спорить, он вынужден принять их решение. Потом «отрывисто пригласил» гостей на обед на завтра в восемь вечера.

Разговор продолжился дальше и закончился вполне спокойно.

По возвращении в свою резиденцию премьер сообщил в Лондон о переговорах. В частности, он анализировал причины появления меморандума, выдвинув предположение, что Сталин «фиксировал свою позицию для будущих целей». Касаясь перспектив, Черчилль писал: «Никогда за все время не было сделано ни малейшего намека на то, что они не будут продолжать сражаться, и я лично думаю, что Сталин вполне уверен в том, что победит» ⁴⁷⁸.

Думается, за выводом о том, что русские продолжат трудную борьбу, стояло опасение, что они вдруг пойдут на новый Брестский мир. Оттенок этой тревожной мысли присутствует в тексте Черчилля.

Уже глубокой ночью состоялся прием в честь английских и американских гостей. На нем, по словам Черчилля, присутствовало около сорока человек – члены Политбюро, военные, дипломаты, наркомы. Его «изрядно угощали».

Один эпизод всколыхнул тени прошлого, и снова два непримиримых противника словно взглянули друг на друга сквозь винтовочные прицелы.

Сталин все-таки вспомнил интервенцию. Черчилль не стал оправдываться и сказал: «Я принимал весьма активное участие в интервенции, и я не хочу, чтобы вы думали иначе». Сталин улыбнулся, и тогда он спросил: «Вы простили меня?» Ответ Сталина был прост и дружелюбен. «Премьер Сталин говорит, – перевел Павлов, – что все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу» ⁴⁷⁹.

Прошлое принадлежало не только Богу, но и им самим, и оба это понимали. Впрочем, между ними уже сложилась особая атмосфера, которая имела много слоев: в основе – непреходящее противоречие между их государствами, чуть выше – необходимость союзных связей против Гитлера, а на поверхности – родившаяся симпатия двух сильных лидеров, которые были обязаны забыть о прошлой вражде.

Пятнадцатого августа они снова встретились. После часового разговора, во время которого Сталин сказал, что удержит Кавказ, а если нападет Турция, расправится и с ней, наступила минута прощания. Все было сказано.

И вдруг Сталин после секундного замешательства произнес «особенно сердечным тоном», каким еще не говорил с англичанином: «Вы уезжаете на рассвете. Почему бы нам не отправиться ко мне домой и не выпить немного?»

Черчилль был приятно удивлен. Они прошли по кремлевским коридорам и по внутренней кремлевской площади в квартиру Сталина. («Он показал мне свои личные комнаты, которые были среднего размера и обставлены просто и достойно. Их было четыре – столовая, кабинет, спальня и большая ванна».)

Можно представить, как Сталин раскрывал двери в комнаты и вводил гостя в свое скромное жилище. Если о выделенной ему резиденции Черчилль говорит, что там все было обставлено с «тоталитарной расточительностью», то в описании квартиры вождя он пользуется другими определениями.

Застолье проходило в очень узком кругу: хозяин, гость, Молотов и два переводчика. Сталин сам откупоривал бутылки. Вначале на короткое время появилась Светлана. В своих записках она отметила этот эпизод: «Отец был чрезвычайно радушен. Он был в том самом гостеприимном и любезном расположении духа, которое очаровывало всех… Черчилль был ему симпатичен, это было заметно» ⁴⁸⁰.

В дружеской атмосфере этого ночного застолья тем не менее тлел скрытый огонь. Черчилль потом вспоминал, что Сталин «сделал грубое замечание о почти полном уничтожении полярного конвоя в июне». Но о другом остром эпизоде англичанин предпочел не распространяться. Британский премьер имел неосторожность похвалить своего предка герцога Мальборо, который одержал несколько ярких побед в войне за испанское наследство. Неожиданно Сталин с озорной улыбкой, как свидетельствовал переводчик В. Н. Павлов, заметил, что у Англии был более талантливый полководец в лице Веллингтона, разгромивший Наполеона, а тот представлял величайшую угрозу «за всю историю». При этом Сталин выложил подробности нескольких сражений Веллингтона, показывая не только знание истории, но и связывая прошлое с настоящим, так как действия английского военачальника в Испании фактически были «вторым фронтом» того времени.

Зато Черчилль привел другую важную деталь, касающуюся советской коллективизации. Он сам затронул эту болезненную, по его представлениям, тему, спросив, переносит ли Сталин тяготы войны так же тяжело, как и коллективизацию.

«Это было что-то страшное, – спокойно ответил Сталин. – Это длилось четыре года. Но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами. Мы должны механизировать наше сельское хозяйство…» ⁴⁸¹

Переход к этой теме не смутил его, он был абсолютно уверен в своей правоте.

Примерно в два часа ночи Сталин вышел из-за стола, чтобы в кабинете принять доклады о положении на фронтах. Вернулся через 20 минут. Стали прощаться.

Обе стороны были довольны. Черчилль – тем, что выполнил тяжелую миссию объяснения по поводу высадки во Франции, а Сталин – тем, что пусть не во Франции, но Второй фронт все же открывался, и еще тем, что северные конвои, доставлявшие военные грузы из Англии в Мурманск, удалось отстоять.

Они разошлись как два больших зверя, поняв мощь друг друга.

Их соперничество продолжалось. Вскоре стало ясно, что интересы операции «Торч» отодвигают приоритет северных конвоев на последнее место.

Вообще, и Рузвельту стало понятно, куда клонит английский премьер. После Сталинградской победы надо было задуматься над тем, кто быстрее дойдет до Берлина, Красная армия с востока или союзники через Италию и Балканы.

Двадцать третьего октября 1942 года начались великие военные гонки союзников. В этот день оборонявшаяся от войск Роммеля 8-я английская армия под командованием генерала Б. Монтгомери перешла в наступление под Эль-Аламейном. Англичане превосходили немцев и итальянцев по численности войск – в 3 раза, по танкам – в 2,6, по авиации – в 4 раза. Их атака стремительно развивалась.

Восьмого ноября началась операция «Торч»: в Марокко и Алжире высадились англо-американские войска под командованием генерала Д. Эйзенхауэра.

Девятнадцатого ноября началось наступление советских войск под Сталинградом.

Еще невозможно было представить, сколько времени продлится война, и только несколько человек в России, США и Великобритании начинали осознавать возрастающее соперничество будущих победителей.

Так, 19 октября 1942 года Сталин в телеграмме Майскому пишет: «У нас всех создается впечатление, что Черчилль держит курс на поражение СССР, чтобы потом сговориться с Германией Гитлера или Брюнинга за счет нашей страны» ⁴⁸².

Поводом к этой телеграмме явилось сокращение поставок вооружений (в связи с подготовкой «Торча») и невыполнение обещания бомбардировок Берлина (из-за опасения получить удар по Лондону).

Подозрительность Сталина не была беспочвенной, так как разница в английской и советской стратегии была ему ясна.

Конечно, британцы были большими мастерами по части выгодных комбинаций. И во время проведения «Торча» они это продемонстрировали всему миру, когда союзники использовали перешедшего на их сторону адмирала Дарлана, члена французского прогерманского правительства в Виши и заместителя Петена. Благодаря Дарлану союзники избежали сопротивления французских войск в Алжире и Тунисе, и коллаборационист, вчерашний союзник гитлеровцев Дарлан был поставлен во главе французской администрации в Северной Африке.

На это Сталин с полным пониманием написал Черчиллю: «Военная дипломатия должна уметь использовать для военных целей не только Дарланов, но и черта с его бабушкой» ⁴⁸³.

Но у Черчилля в запасе было гораздо больше «чертовых бабушек», чем у нашего героя. Мы имеем в виду не разных второразрядных деятелей, подобных несчастному Дарлану (он вскоре был застрелен в собственном кабинете), а сильные стратегические комбинации. Чем мог ответить Сталин, например, на план Черчилля послевоенного переустройства Европы, предполагавшего создание нескольких федераций (балканской, дунайской, скандинавской и др.), которые бы подчинялись некоему международному совету из великих держав и «которому было бы поручено держать Пруссию разоруженной»? ⁴⁸⁴Британский лидер хотел обеспечить Англии ведущую роль в Европе, понимая, что США заинтересованы, как он писал А. Идену 21 октября 1942 года, «ликвидировать Британскую заморскую империю». Соответственно, он играл одновременно и против Сталина, и против Рузвельта.

На утонченное по форме предложение Черчилля Рузвельту отодвинуть в долгий ящик высадку десанта на севере Франции президент прямо ответил, что американцы не намерены отказываться от этого плана.

Сталину оставалось уповать на себя, Красную армию и имперские интересы США.

Впрочем, был еще один постоянный ресурс, превышающий все мыслимые возможности земных лидеров. Его имя всем известно. Ровно 130 лет до описываемых событий его силу узнал Наполеон, а затем Александр Пушкин отразил это в стихах:

 
Гроза двенадцатого года
Настала – кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?
 

В 1942 году Барклая не вспоминали, зато все остальное было налицо: и долготерпение народа, и зима, и Бог. И Сталин, конечно.

После Сталинграда были освобождены Кавказ, большая часть Украины и центральные районы России, разорвана блокада Ленинграда. Планировалось до начала весенней распутицы выйти к Днепру. Однако в середине марта немцы успели перегруппироваться и мощно контратаковать, в результате чего они снова захватили оставленные ими месяц назад Харьков и Белгород. Фронт остановился, противники могли осмотреться.

И что они увидели? Немцы занимали то же положение, что и год назад, словно не было их окружения под Сталинградом и бегства с Кавказа, словно и не было потерь сотен тысяч немецких, венгерских и румынских солдат.

Потери Красной армии тоже были велики, но в стратегическом плане она сейчас настраивалась на выигрыш войны.

На конференции в Касабланке в январе 1943 года, куда не поехал Сталин, Рузвельт и Черчилль опубликовали заявление, что целью войны является безоговорочная капитуляция Германии и ее союзников. Дж. Фуллер считает, что это было ошибкой и дало Гитлеру дополнительные моральные стимулы для тотального сопротивления. Население Германии, помнившее о тяготах и унижениях 1918 года, обрекалось поддерживать режим, Геббельс объявил о тотальной войне. (Показательно, что Сталин не одобрил требование безоговорочной капитуляции, так как считал, что «из-за этого требования война продлится дольше и позиция союзников теряет гибкость» ⁴⁸⁵.)

Поэтому весной 1943 года Берлин был готов сражаться до последнего. Было намечено нанести сильный удар в районе Курско-Белгородского выступа, для чего здесь была сосредоточена сильная группировка, которая, по словам Гитлера, могла оказать «решающее влияние на исход войны в целом». Было выделено 50 дивизий, в том числе 16 танковых и моторизованных. Германское командование сосредоточило здесь такие силы, которые в случае успеха позволили бы опрокинуть время в 1941 год. Было собрано 63 процента всех самолетов (2000) и 70 процентов всех танков (2700) германского фронта в России. Кроме того, новые немецкие танки «Тигр» и «Пантера» были сильнее аналогичных советских машин.

Одна танковая дивизия приходилась на четыре километра фронта. «Еще нигде вермахт не сосредоточивал на ограниченном пространстве столько наступательной мощи» (В. Адам).

Однако Ставка благодаря донесениям разведки была предупреждена о таком повороте событий.

При подготовке к отражению немецкого наступления (операция «Цитадель») между Сталиным и Жуковым снова возник спор, правда, в иной тональности, чем обычно. Первоначально Ставка и Генштаб были намерены принять предложения командующих фронтами Рокоссовского и Ватутина о наступлении. Жуков на первом этапе тоже склонялся к этому плану, однако после того, как стало известно о «Цитадели», он изменил свое мнение. Наступать на изготовившегося к удару противника означало обрекать себя на поражение (примерно подобное случилось в мае–июне 1942 года под Харьковом).

Жуков предложил действовать от обороны, выбить немецкие танки и, введя свежие резервы, разгромить наступавших. Василевский принял доводы Жукова, Сталин же долго, больше месяца, колебался, пока не утвердил действия от обороны. Впрочем, на Ставку еще продолжалось давление командующих фронтов, и Жукову стоило больших усилий отстоять свой план.

В составе Центрального и Воронежского фронтов к началу июня 1943 года насчитывалось 1,3 миллиона человек, 3130 самолетов, до 3600 танков и САУ.

Перед самым началом наступления немцев утром 5 июня советские войска нанесли по их передовым позициям мощный артиллерийский удар. Это оказалось возможным благодаря тому, что разведка («кембриджская пятерка») установила точную дату и время начала операции «Цитадель». Этот удар оказал сильное воздействие на немцев. О нем написано во многих мемуарах, но не указывается, кто принял решение.

Как вспоминает сын Маленкова, сам Маленков был направлен Сталиным на Курскую дугу. «В Ставке страшно нервничали, не „дезу“ ли подбросили нашей разведке, не просчитаемся ли с нанесением огневого удара. Сталин не находил себе места и своими звонками взвинчивал и без того уже взвинченную обстановку на КП и в штабе фронта. И тогда, стараясь освободить командование от этих переговоров с вождем, насыщенных, как обычно, страшными угрозами, Маленков практически целиком взял на себя всю ответственность за срок нанесения мощного артудара. И вот когда он был осуществлен, затикали едва ли не самые жуткие за всю войну минуты в жизни отца. Даже рисковая обстановка авиационного завода показалась ему тогда заурядным событием: пойдут немцы в атаку или нет?.. Ослабленные, но пошли!» ⁴⁸⁶

Жуков в своих мемуарах тоже указывает, что Сталин нервничал и несколько раз звонил на КП Центрального фронта.

Победа на Курской дуге продемонстрировала всем, что Советский Союз начал перемалывать вермахт и что рано или поздно он добьет его. Потери немцев в танках были так огромны, что «оказалась подорванной вся гитлеровская оборонительная стратегия, ибо она была построена на использовании мощных подвижных сил» (Дж. Фуллер).

Сталин, до последней минуты сомневавшийся в возможности устоять против концентрированного удара, мог торжествовать. Да, он опасался или даже боялся наступления немцев, так как предыдущие два летних наступления были для Красной армии катастрофичны, но теперь все переменилось и навсегда.

Что ж, Георгий Жуков снова оказался прав, а Маленков проявил отчаянную решительность.

Но при всем величии Курской битвы она не являлась главной вершиной Сталина в 1943 году. Главной была поразительная уступка Рузвельта, касающаяся послевоенных западных границ СССР и, если брать шире, послевоенного мироустройства. Рузвельт взял сторону Сталина против Черчилля.

Причины известны: противостояние Вашингтона и Лондона по вопросу будущего «заморской империи», уверенность президента в скорой трансформации СССР в сторону демократии, а также опасение, что в случае разногласий с союзниками Сталин заключит с Гитлером сепаратный мир и будет выжидать, чем закончится война Англии и США с Германией и Японией.

В середине декабря 1941 года А. Иден отклонил претензии Сталина в том, что союзники должны вознаградить СССР за потери. Имелось в виду признание Западом государственных границ СССР 1941 года, включая Прибалтику, часть финских, польских и румынских территорий. [35]35
  Надо учесть, что после нападения Германии на СССР Москва аннулировала германо-советский договор 1939 года со всеми вытекающими последствиями, в том числе «секретными протоколами».


[Закрыть]

Черчилль также отверг идею московского союзника, сославшись на необходимость придерживаться Атлантической хартии.

Однако на переговорах Молотова с Рузвельтом в мае 1942 года в США были достигнуты поразительные результаты.

Во-первых, президент подтвердил обязательства по открытию второго фронта уже в 1942 году. Во-вторых, предложил послевоенное разоружение всех стран, кроме США, СССР, Англии и Китая. Эта четверка должна была играть роль «всемирных полисменов». Косвенно, как заметил Рузвельт, эта идея направлена против Британской империи.

Молотов спросил, будет ли разоружение затрагивать Францию, Польшу и Турцию и носит ли предложение президента характер «окончательного и продуманного суждения».

На оба вопроса Рузвельт ответил утвердительно, объяснил, что принудительное разоружение должно прийти на смену принципу политического баланса сил и стать основой международных отношений.

Это было бы фактическим переформатированием мира, и Рузвельт приглашал Сталина к партнерству (напрямую, без Черчилля). Молотов был приятно удивлен.

В-третьих, президент сказал, что все европейские империи, включая Британскую, должны быть демонтированы; он назвал империализм главной причиной войны. (А ведь и Сталин тоже считал империализм источником неразрешимых противоречий между странами Запада.)

В-четвертых, Рузвельт обещал гарантировать безопасность СССР после войны и предложил провести на Аляске личную встречу со Сталиным, на которой были бы закреплены новые отношения между двумя странами.

Подчеркнем: несмотря на то, что второй фронт не был открыт ни в 1942 году, ни в 1943 году, благодаря позиции Рузвельта влияние Черчилля на формирование послевоенного мира сильно уменьшалось.

Была ли в США альтернатива позиции президента? Была, и весьма четко сформулированная.

Двадцать девятого января бывший американский посол в Москве Буллит вручил Рузвельту свой доклад о политике Сталина. Для того чтобы помешать советскому проникновению в Европу и Азию, он предлагал: пересмотреть военную стратегию и в основном сосредоточить удары по Японии; действовать против Сталина совместно с Англией и ориентировать вторжение войск на Балканы и Черное море; занять Центральную и Восточную Европу раньше Красной армии; добиться немедленного выступления СССР против Японии; запланировать создание демократических правительств после войны; сократить военную помощь СССР и, обещая помочь в послевоенном восстановлении, вынудить Сталина сотрудничать.

Рузвельт своей позиции не изменил. Конечно, он не был безграничным сторонником Сталина, но между СССР и США не было соперничества, и это важно.

В марте 1943 года Рузвельт сообщил Идену о принципиальном изменении своей позиции. Теперь он считал, что «линия Керзона» приемлема и что Прибалтийские государства должны войти в СССР, но «после плебисцита».