Текст книги "Сталин"

Автор книги: Святослав Рыбас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 74 страниц)

Возможно, здесь надо искать истоки глобального недоверия Сталина к информации о действиях европейских государств.

Советский агент, сообщивший о планах западных держав, делал главный вывод: «Возможность интервенции против СССР никогда не вырисовывалась в столь реальном виде, как в настоящее время». Сталин подчеркнул эти слова карандашом ²⁶⁹.

Интервенция! Вот что постоянно грызло его. Достаточно небольшого кризиса, неважно какого, обширной агрессии, пограничного конфликта или внутренней смуты, как неустойчивое равновесие могло быть разрушено.

Первого декабря 1934 года по безопасности СССР и лично по Сталину был нанесен удар, который наш герой воспринял как начало катастрофы. В 16 часов 37 минут в Ленинграде в Смольном был убит Киров.

Буквально накануне убийства Кирова в обзоре иностранной печати, рассылаемом высшему руководству, цитировалась статья «Красная Россия становится розовой» в американской газете «Балтимор сан» от 18 ноября 1934 года. В ней говорилось о применении экономических стимулов в управлении колхозами и заводами, об отмене уравниловки и партмаксимума, увеличении в розничной торговле различных товаров, даже таких, которые еще недавно считались признаком «буржуазного разложения» (например, прозрачные чулки из искусственного шелка), появлении в ресторанах джаз-оркестров, распространении тенниса (тоже «буржуазного» спорта). Но кроме внешних примет в обшей атмосфере появилось ощущение, что самое страшное уже позади.

Не следует думать, что пришел социальный мир, но уже намечалось успокоение на фоне все более рационального управления экономикой и экономического роста. Широкая публика, конечно, не имела представления о том, что ходит по тонкому слою затвердевшей вулканической лавы, под которой еще бушует подземный огонь.

Сталин же знал, что огонь не погашен и готов вырваться на поверхность в самом неожиданном месте. Ему было известно, что белая эмиграция (РОВС) по-прежнему планирует его убийство, что один из вариантов покушения предусматривает предварительное убийство Кирова, а после приезда советских руководителей в Ленинград – и убийство Сталина. Кроме того, и внутри страны оппозиция не сняла с повестки дня вопрос об устранении вождя. Так, Сталину было известно, что начальник строительства Байкало-Амурской магистрали (БАМ), активный сторонник Троцкого С. В. Мрачковский осенью 1934 года в узком кругу говорил об этом ²⁷⁰. Мрачковский был серьезный человек. Во время председательства Троцкого в РВС он командовал Приволжским военным округом.

Сегодня можно с уверенностью сказать, что сообщение об убийстве Кирова, самого близкого человека, Сталин воспринимал как начало осуществления одного из планов покушения на него лично.

Вообще в 1930-х годах жизнь мировых лидеров висела на волоске: состоялось покушение на японского премьера (ноябрь 1930 года) Хамагути, были убиты французский президент и японский премьер (май 1931 года). На президента США было совершено покушение (март 1933 года), убиты президент Перу (апрель 1933 года), глава Афганистана Надир-шах (ноябрь 1933 года), румынский премьер (декабрь 1933 года), министр иностранных дел Польши (июнь 1934 года), канцлер Австрии (июль 1934 года), король Югославии и министр иностранных дел Франции (октябрь 1934 года).

Поэтому выстрел одиночки Леонида Николаева, жена которого Мильда Драуле, рыжеволосая латышка, была любовницей Кирова, потряс Сталина. Безусловно, он знал, что его друг и соратник был неравнодушен к красивым женщинам, особенно к балеринам Мариинского театра. Но Сталин не верил в мотив личной мести, потому что реальность, в которой он жил, практически не позволяла какому-то одиночке добраться до руководителя Ленинградской партийной организации и члена Политбюро, это можно было сделать только в результате заговора.

Все последующие действия Сталина убеждают, что он сразу принял версию заговора оппозиции. Он должен был рассуждать примерно так: «Только что на партийном съезде я их простил, дал им хорошие должности, восстановил в партии. А они подло меня обманули!»

Не случайно Бухарин, как только узнал об убийстве в Смольном, понял, что ждет всех бывших оппозиционеров. По свидетельству писателя Ильи Эренбурга, Николай Иванович изменился в лице и произнес: «Вы понимаете, что это значит? Теперь он с нами может сделать все, что захочет. – И через минуту добавил: – И будет прав».

Бухарин тоже не допускал мысли, что в Кирова стрелял одиночка. Какой может быть одиночка, когда легко найти несколько сотен отчаянных людей, ненавидевших Сталина и входивших в партийные верхи?

Это заговор. Только заговор! И кто стоит в его центре? Троцкий!

Характерно, что Троцкий, вскоре узнавший, что его называют организатором убийства, тотчас выдвинул контрверсию: это сам Сталин устранил своего соперника. (Неубедительность этого утверждения была очевидной для современников, только что наблюдавших братское отношение вождя к Кирову и продвижение его в Политбюро, Секретариат и Оргбюро. Тем не менее, когда после смерти Сталина его преемнику Хрущеву понадобилось откреститься от жестоких репрессий, чтобы выпрыгнуть из того времени, он использовал версию Троцкого.)

И еще одно воспоминание, об убийстве председателя Совета министров Российской империи Петра Столыпина, должно было прийти в голову Сталина. В заявлении фракции РСДРП в Государственной думе в октябре 1911 года по этому поводу говорилось, что Столыпин «погиб от рук охранника, при содействии высших чинов охраны». Несмотря на то что убийца Столыпина Богров был одиночка, водивший за нос полицию и охранное отделение, общественное мнение сделало козлом отпущения сам режим и его защитников.

Связать оба убийства было просто: противников у Кирова внутри политической элиты тоже было достаточно, охрана тоже удивительно легко пропустила Николаева. Отсюда вытекала мысль не только о заговоре, но и об участии в нем НКВД.

Вернемся к главным действующим лицам драмы 1 декабря. В этот день Киров не планировал быть в Смольном. Он в своей пятикомнатной квартире, где находилась обширная библиотека в 20 тысяч книг, готовился к докладу о результатах пленума ЦК партии, на котором было принято решение об отмене карточек на хлеб и крупы. Доклад он должен был делать в Таврическом дворце в 18 часов. Примерно в 15 часов 30 минут Киров звонил в Смольный второму секретарю обкома М. С. Чудову, у которого в то время проходило совещание по поводу предстоящей отмены продовольственных карточек, и сказал, что в Смольный не приедет.

Поэтому непонятно, что его заставило вдруг появиться в здании обкома?

Он не воспользовался специальным подъездом и, как обычно, входил через главный, как все. Его должен был сопровождать охранник, 53-летний оперативный комиссар ОГПУ Борисов, но Киров часто просил охранника идти поодаль, а то и вообще его не сопровождать.

Уже сильно стемнело, в пустых коридорах горел свет. Киров направлялся в свой кабинет на третьем этаже. За ним примерно в двенадцати метрах шел Борисов. На лестничной площадке третьего этажа, где находился пост охраны, Борисов остался. Что могло угрожать Кирову? Ничего.

Тем временем Николаев вышел из туалета на том же третьем этаже и увидел Кирова. Он повернулся к нему спиной, подождал, пока тот пройдет, а затем двинулся за ним. Так они дошли до конца коридора, ведущего к кабинету Кирова.

Николаев вытащил из кармана пальто револьвер и выстрелил в затылок Кирова почти в упор. Киров рухнул на пол вперед лицом. Он умер сразу. Тотчас из ближайших дверей вылетел мужчина в военной форме. Увидев его, Николаев выстрелил в себя, но то ли поторопился, то ли в последний миг испугался, но пуля прошла мимо. Он упал в обморок рядом с убитым.

Дальше, понятно, началась суматоха, прибежал Борисов, появились врачи. Выяснилось, что Николаев жив. Его увезли на Литейный проспект, в здание НКВД.

А через восемь минут следователь НКВД Лазарь Каган начал допрос Мильды Драуле, инспектора управления по кадрам Управления уполномоченного Наркомата тяжелой промышленности.

Откуда она вдруг выскочила, эта Мильда Драуле, если от Управления уполномоченного, где она должна была находиться в ту минуту, до Смольного было немалое расстояние? Очевидно, она находилась где-то рядом в Смольном и именно к ней на свидание приехал Киров, изменив свои планы. Возникает вопрос: почему, еще не допросив обморочного Николаева, начинают допрос его жены? Где ее откопали? Ответ только один: все знали об отношениях Драуле и Кирова.

Кто же она? Жена безработного Николаева, мать двоих детей, член партии с 1919 года, работала в райкоме партии в Луге, переехала вместе с мужем в Ленинград, работала чернорабочей на заводе «Прогресс». В 1930 году неожиданно стала техническим сотрудником Ленинградского обкома, где и познакомилась с Кировым, в результате чего начались пересуды об амурной истории. В 1933 году перешла в Управление уполномоченного НКТМ, где ее социальный статус резко повысился (зарплата 275 рублей – как у инженера, квартира, санаторное лечение).

Допрос длился 2 часа 45 минут, но протокол состоит из полутора страниц машинописного текста. Какие ее показания не были включены в протокол? Можно сказать, что из протоколов убрали все сведения, касавшиеся личных отношений Кирова с Драуле. Более того, тех ленинградцев, которые говорили о ревности Николаева как о мотиве убийства, арестовывали и судили как контрреволюционеров. Поэтому Мильда Драуле после первого же допроса была обречена. Она, ее сестра Ольга и муж Ольги были расстреляны 10 марта 1935 года.

Однако вернемся к Сталину. После первых минут растерянности секретарь обкома Чудов позвонил в Москву Кагановичу и сообщил о случившемся.

Через несколько минут Чудову перезвонил Сталин. Потом Сталин звонил исполняющему обязанности начальника Ленинградского управления НКВД Ф. Т. Фомину и задал несколько вопросов: в частности, об одежде Николаева, не было ли при нем каких-либо вещей иностранного происхождения. Услышав отрицательный ответ, он помолчал и положил трубку. Очевидно, первой мыслью Сталина был белогвардейский след. Но первая информация о Николаеве ничего подобного не подтвердила.

Николаев был членом партии. Он родился в 1904 году. Отец умер от холеры, когда ребенку было четыре года. После революции мать Николаева, у которой было еще две дочери, работала уборщицей трамвайных вагонов. Маленький Леонид долго болел рахитом, что было следствием нищенской жизни. До 11 лет он не ходил, вырос кривоногим, маленьким (150 сантиметров роста). Его образование – шесть классов. Начал работать в 16 лет секретарем сельсовета в Самарской области, потом – ученик слесаря, работник Лужского уездного комитета комсомола, с 1933 года – инструктор Ленинградского обкома партии, затем инструктор Ленинградского института истории партии. (Ну и выдающиеся же кадры трудились тогда в партийном аппарате!) Его появление в обкоме совпадает с уходом оттуда Мильды Драуле, словно это сделано специально для опровержения возникших слухов о любовной истории с Кировым.

В марте 1934 года партком института исключает Николаева из партии, он уволен с работы за отказ явиться в комиссию для мобилизации коммунистов для работы на транспорте. Райком партии заменил наказание строгим выговором с занесением в личное дело. Ему предлагали работу на заводе, но он отказывался и просил предоставить работу в органах власти, стал писать жалобы, пытался встретиться с Кировым. Несколько раз ему удавалось уловить момент, когда Киров выходил из машины, и вручить ему жалобу. В одной из них он писал: «Я на все буду готов, если никто не отзовется, ибо у меня нет больше сил». За девять дней до покушения он пишет: «Мои дни сочтены, никто не идет мне навстречу. К смерти своей я еще напишу Вам много – завещание».

У него был револьвер и просроченное разрешение на него. 15 октября Николаев был задержан охраной Кирова, при нем были найдены оружие и схема маршрута Кирова. После короткого допроса его отпустили. Почему отпустили? Видимо, ответ кроется в деликатности любовного треугольника, о котором охрана знала. В письме, найденном у Николаева, говорилось: «Киров поселил вражду между мной и моей женой, которую я очень люблю».

Итак, вместо предполагаемой версии о белогвардейских боевиках, связанных с западными разведками, Сталин получил бытовое преступление. Это никак не могло уложиться в его картину мира. По его мнению, люди, подобные Кирову, жили в надбытовой сфере как высшие существа, управляющие населением.

Выстрел Николаева не давал никакой возможности разрядить сгущавшуюся атмосферу: Киров был мертв, подлинные враги недосягаемы, а несчастный ревнивец фактически прикрыл их злобные планы. И что сказать народу? Что бабника Кирова застрелил оскорбленный маленький человек?

Седьмого декабря во всех газетах напечатали информацию ЦК ВКП(б), в которой говорилось, что Киров погиб «от предательской руки врага рабочего класса». В правительственном сообщении содержались сведения, не совпадающие с вышеизложенной информацией: указывалось, что личность убийцы еще только выясняется.

Первого декабря Сталин собственноручно написал постановление Президиума ЦИК (опубликовано 4 декабря) об установлении особого порядка рассмотрения дел о терроре. Следствие по этим делам должно было вестись ускоренно и укладываться в десятидневный срок; обвинительное заключение обвиняемые получали за сутки до начала судебного разбирательства; дела слушались без участия обвинения и защиты; кассационное обжалование приговора и подача прошения о помиловании не допускались; приговор о вынесении высшей меры наказания должен приводиться в исполнение немедленно.

Это ускоренное судопроизводство очень напоминало военно-полевой суд.

Восьмого декабря прокурор СССР Акулов и председатель Верховного суда СССР Винокуров выпустили директиву, которая предписывала придать обратную силу закону и рассматривать дела о терроре, незаконченные до 1 декабря, в порядке, установленном новым актом Президиума ЦИКа. Одновременно был определен список лиц, покушение на которых расценивалось как акт террора.

Второго декабря специальный поезд доставил в Ленинград Сталина, Молотова, Ворошилова, Жданова, Ежова, Ягоду, Агранова и группу чекистов. Весь железнодорожный путь от Москвы до Ленинграда охраняла дивизия имени Дзержинского.

Выйдя из поезда, Сталин ударил по лицу подошедшего с докладом начальника Ленинградского УНКВД Филиппа Медведя.

Медведь был соратником Дзержинского, который еще в 1907 году рекомендовал его в социал-демократическую партию Королевства Польши и Литвы; с мая 1918 года член коллегии ВЧК, с мая 1919 года – председатель Петроградской ЧК, один из организаторов «красного террора» в Петрограде, участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа, руководил Особым отделом Западного фронта в 1919–1921 годах и Московским губернским отделом ОГПУ с 1921 года; с января 1930 года – начальник Ленинградского управления НКВД, руководил репрессиями против троцкистско-зиновьевской оппозиции, высылкой из города представителей «эксплуататорских классов». Близкий друг Кирова. Тот, будучи бездетным, души не чаял в маленьком сынишке Медведя. Именно Киров настоял, чтобы Медведя оставили в Ленинграде, хотя Ягода хотел его заменить.

Второго декабря Сталин затребовал информацию о подпольной деятельности бывших членов зиновьевской оппозиции. (Именно Зиновьев до Кирова руководил Ленинградской партийной организацией, а зиновьевцы долгое время оппонировали Кирову.) Сталину было доложено агентурное дело под кодовым названием «Свояки». (Каменев и Троцкий были женаты на сестрах.) Сталин увидел в деле несколько ордеров на арест «зиновьевцев», выданных еще в октябре, но не подписанных Кировым. Его подозрения еще больше укрепились. Сразу были арестованы трое зиновьевцев, и дело начало раскручиваться.

Сталин решает лично допросить Николаева, но тот попрежнему находится в состоянии нервного припадка и только выкрикивает: «Я отомстил, простите!»

Сталин распорядился хорошо содержать арестованного, откормить его, чтобы привести в чувство.

В тот же день, 2 декабря, он приказал привезти в Смольный оперативного комиссара Борисова, по дороге случилась авария, и Борисов погиб. Это была странная смерть, которая вызвала подозрения Сталина в отношении ленинградских чекистов. Борисова везли в кузове грузовика, абсолютно трезвый водитель почему-то вдруг наехал на тротуар, задев стену дома, а Борисов ударился головой о крюк водосточной трубы. (В 1960-х годах комиссия ЦК по указанию Хрущева исследовала дело Кирова и, в частности, квалифицировала гибель Борисова как несчастный случай: у грузовика сломалась рессора, и его отбросило вправо.)

Тем не менее 2 декабря Сталин не мог оценить смерть Борисова как несчастный случай. В сочетании с бытовым мотивом убийства Кирова гибель его охранника, который мог многое рассказать, казалась хитроумным прикрытием операции. (В 1937 году все причастные к смерти Кирова сотрудники НКВД, кроме водителя, были расстреляны.)

Четвертого декабря Сталин распорядился о замене ленинградских следователей новой следственной группой под руководством заместителя наркома Я. С. Агранова. Ежову было поручено контролировать следствие. Таким образом, Сталин вводил, можно сказать, двойное управление – и в Ленинграде, и на Лубянке в Москве. Это имело далеко идущие последствия, приведшие к краху Ягоды, генетически принадлежавшего к старым большевикам, и к чистке НКВД.

Комиссия (хрущевская), рассматривая дело Николаева, не подтвердила его причастность к троцкистам или зиновьевцам, но в 1934 году группа Агранова достаточно быстро добилась от Николаева нужных признаний. 13 декабря Николаев показал, что «должен был изобразить убийство Кирова как единоличный акт, чтобы скрыть участие в нем зиновьевской группы». Через неделю он признался, что выстрел в Кирова должен был послужить сигналом к «взрыву» внутри страны.

Семнадцатого декабря газеты сообщили, что Киров убит «рукой злодея-убийцы, подосланного агентами классовых врагов, подлыми подонками бывшей зиновьевской антипартийной группы».

Действительно, у арестованных зиновьевцев находили антисталинские листовки прошлых времен, тексты «Платформы Рютина», оружие.

Параллельно газеты сообщали о террористической деятельности осевших на Западе белогвардейских организаций. В Москве, Ленинграде, Киеве, Минске были расстреляны 99 «белогвардейцев», обвиненных в подготовке террористических актов. Их поспешные расстрелы свидетельствуют, что власти еще не знали, в каком направлении вести следствие, и действовали в обоих направлениях.

Расстрел «белогвардейцев» тоже вызвал недовольство Сталина, он не считал, что нужно торопиться с расстрелами. Он хотел сохранить свидетелей, хотел допросить Борисова.

Очевидцы отмечали, как сильно он переживал потерю Кирова.

«Он осунулся, побледнел, в глазах его скрытое страданье. Он улыбается, смеется, шутит, но все равно у меня ныло сердце смотреть на него. Он очень страдает. Павлуша Аллил<уев> был у него за городом в первые дни после смерти Кирова – и они сидели вдвоем с Иос<ифом> в столовой. Иосиф подпер голову рукой (никогда я его не видела в такой позе) и сказал: „Осиротел я совсем“. Павлуша говорит, что это было так трогательно, что он кинулся его целовать» ²⁷¹.

Шестнадцатого декабря Агранов на закрытом объединенном пленуме обкома и горкома сказал, что убийство было организовано зиновьевцами, бывшими руководителями Ленинградского обкома комсомола И. И. Котолыновым, В. В. Румянцевым, К. Н. Шатским и другими; их идейными вдохновителями были Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бакаев и др. ленинградские сторонники Зиновьева.

В тот же день в Москве были арестованы Каменев, Зиновьев и еще тридцать человек.

Действительно, между всеми арестованными была связь: так, признанный руководителем «ленинградского центра» Котолынов был исключен XV съездом из партии, восстановлен в 1928 году, причем его заявление о восстановлении в партии редактировал лично Каменев.

Теперь он занимал скромную должность секретаря факультетского партбюро в Ленинградском индустриальном институте.

Он не скрывал от следствия, что имеет связи со старыми товарищами-зиновьевцами и что несет «политическую и моральную ответственность». Это признание он сделал после того, как следователи убедили его в том, что Николаев «впитал террористические озлобленные настроения против партруководства».

Котолынов не кривил душой, «настроения» действительно были. При этом никто из зиновьевцев не подталкивал Николаева устранить Кирова, они не были причастны к преступлению.

Судя по всему, Сталин вскоре понял, что имеет дело с неуловимым, как призрак, врагом. Когда надо, этот призрак материализуется, а потом снова растворяется в воздухе. Рано или поздно после нескольких неудачных попыток, как это было с Александром II, погибшим только в результате седьмого покушения, призрак доберется и до Сталина. Надо было срезать весь слой оппозиционной почвы, пропитанной старыми партийными внутридемократическими (и даже интригантскими) традициями, и заодно – «белогвардейский» слой.

С этого момента начался новый поединок между Сталиным и Троцким, без анализа которого невозможно понять логику последующих «дел» и процессов.

Сталину потребовалась более глубокая зачистка, касающаяся и нового поколения партийцев, добивавшихся своего участия в управлении страной. Пример Николаева, который не был ни троцкистом, ни зиновьевцем, ни боевиком РОВСа, показывал, что недовольство режимом исходит и от другой группы.

Подтверждением того, что Сталин именно так оценивал обстановку, служит сообщение НКВД от 22 декабря, в котором указано, что 15 декабря в Москве арестованы 15 членов «бывшей антисоветской группы Зиновьева» и что семеро из них (Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Залуцкий, Федоров, Сафаров, Вардин) не причастны к убийству Кирова (не обнаружено «достаточных данных») и поэтому Особое совещание НКВД решило ограничиться только административной высылкой.

Правда, некоторые из этой группы вскоре попали фигурантами «дела ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других». Состав этой группы следующий: 77 человек, из которых 65 коммунистов (23 вступили в партию до октября 1917 года, 40 – в 1917–1920 годах), большинство участвовали в так называемой «ленинградской оппозиции».

В январе – феврале 1935 года в Ленинграде были арестованы 843 человека, входившие в бывшую «новую», или «ленинградскую», оппозицию.

Сталин лично анализировал персональный состав «Московского» и «Ленинградского» центров. Сохранились его собственноручные списки. Некоторые фамилии он переносил из одного списка в другой и обратно, что свидетельствует о том, как серьезно он относился к проблеме.

Двадцать восьмого – двадцать девятого декабря 1934 года состоялся судебный процесс, на котором Котолынов подтвердил: «Я морально отвечаю за тот выстрел, который был сделан Николаевым, но в организации этого убийства я участия не принимал».

Ход разбирательства вызвал сомнения у председателя суда В. Ульриха, и он позвонил Сталину с предложением о дополнительном следствии, на что Сталин приказал не откладывать вынесение приговора.

Ульрих объявил приговор: высшая мера наказания.

Услышав это, Николаев закричал: «Обманули!» Очевидно, во время длительных допросов с ним было заключено какое-то соглашение, и, находясь в шаге от смерти, он попытался привлечь к этому внимание.

Во время экзекуции, когда в живых остался один Котолынов, Агранов и Вышинский не удержались и, словно сомневаясь в справедливости приговора, спросили: «Вас сейчас расстреляют, скажите все-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова». То есть ни руководитель следствия, ни прокурор не знали самого главного!

То, что ответил Котолынов, должно было потрясти их: «Весь этот процесс – чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не повинны…» ²⁷²

Наверняка эти предсмертные слова стали известны Сталину, но открыли ли ему что-то новое?

Он судил не по юридическим законам и не мог разжать кулак, в котором был зажат ускользающий призрак. Согласно его логике задача искоренения террора должна была рассматриваться как вопрос веры. Вероотступники (а оппозиционеры ранее уже раскаивались и клялись в верности) подлежали уничтожению.

Ранее осужденные на административную ссылку Зиновьев и Каменев в результате показаний сломленного следствием Сафарова, который указал на них как на неразоружившихся оппозиционеров, были осуждены по делу «Московского центра». Зиновьев получил 10 лет тюремного заключения, Каменев – пять. В приговоре указывалось, что члены «Московского центра» хотя и не знали о террористических планах ленинградских единомышленников, но несут «политическую ответственность за совершившееся убийство».

Следствие доказало главное: оппозиционные группы реально существовали, их участники поддерживали друг с другом постоянную связь и вели антисталинскую пропаганду. В любой момент они могли создать «теневое правительство» и совершить переворот.

О тяжелом состоянии Сталина свидетельствует адмирал Исаков: «По-моему, это было вскоре после убийства Кирова. Я в то время состоял в одной из комиссий, связанных с крупным военным строительством. Заседания этой комиссии происходили регулярно каждую неделю – иногда в кабинете у Сталина, иногда в других местах. После таких заседаний бывали иногда ужины в довольно узком кругу или смотрели кино, тоже в довольно узком кругу. Смотрели и одновременно выпивали и закусывали.

В тот раз, о котором я хочу рассказать, ужин происходил в одной из нижних комнат: довольно узкий зал, сравнительно небольшой, заставленный со всех сторон книжными шкафами. А к этому залу от кабинета, где мы заседали, вели довольно длинные переходы с несколькими поворотами. На всех этих переходах, на каждом повороте стояли часовые – не часовые, а дежурные офицеры НКВД. Помню, после заседания пришли мы в этот зал, и, еще не садясь за стол, Сталин вдруг сказал: „Заметили, сколько их там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь…“ Я, как и все, слушал это в молчании. Тогда этот случай меня потряс. Сейчас, спустя много лет, он мне кое-что, пожалуй, объясняет в жизни и поведении Сталина, не все, конечно, но кое-что» ²⁷³.

У Сталина уже имелись основания не доверять руководству НКВД. Во время следствия вскрылось, что руководство НКВД в лице Ягоды и начальника Секретно-политического отдела Г. А. Молчанова (выдвиженец Постышева) обнаружило стремление ускорить расследование в отношении Зиновьева, Каменева и других старых оппозиционеров, – часть их направить в самые дальние лагеря, а тех, чью причастность к терроризму удастся доказать, судить и расстрелять. Весь этот процесс предполагалось провести без широкого оповещения и максимально быстро через Особое совещание НКВД.

У Сталина был другой подход: провести громкие судебные процессы, раскрыть связь правой и левой оппозиции, предъявить доказательства о совместном переходе зиновьевцев и троцкистов к террору, шпионажу и вредительству.

У чекистов были все основания ждать неприятностей, так как совсем недавно (в 1934 году) Молчанов направил в ЦК записку о том, что подпольных организаций, возглавляемых Зиновьевым и Каменевым, не имеется. Теперь оказалось, что НКВД допустил непростительную ошибку, в результате которой погиб «любимец партии» Киров.

В этом пункте позиции Сталина и Ягоды были диаметрально противоположны.

Двадцать третьего февраля 1935 года Сталин получил от заместителя наркома внутренних дел Г. Е. Прокофьева донесение о том, что у одного арестованного обнаружен архив Троцкого за 1927 год. На донесении Сталин написал: «Чрезвычайно важное дело, предлагаю троцкистский архив передать Ежову, во-вторых, назначить Ежова наблюдать за следствием, чтобы следствие вела ЧК совместно с ЦК».

С этого момента началось падение Ягоды. Сперва он не понял, что ему грозит, и препятствовал получению Ежовым информации просто из ведомственной конкуренции, не желая, чтобы между ним и Сталиным появился контролер, отодвигающий руководителя НКВД на ступеньку вниз.

Ягода не учел, что низкорослый, мускулистый Ежов подобен бульдогу и не отпустит его. Ежов был человеком Сталина, занимал должности секретаря ЦК ВКП(б) и председателя Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б). В аппаратном весе он превосходил Ягоду. У него за плечами был опыт работы на Путиловском заводе, опыт революционных боев Гражданской войны, работа секретарем Марийского и Семипалатинского обкомов, Казахстанского крайкома, борьба с басмачами, работа в ЦК, в Наркомате земледелия, участие в коллективизации, руководство распредотделом, отделом кадров, промышленным отделом ЦК партии; в 1933 году он стал председателем Центральной комиссии по чистке партии. Зачастую Ежова изображают как случайного и никчемного человечка, но в действительности он относился к сильным партийным кадрам.

Вскоре Ежов «порадовал» своих новых подопечных заявлением, что «по его мнению и мнению ЦК партии в стране существует невскрытый центр троцкистов», с чего началось невидимое противостояние аппаратов ЦК и НКВД.

Ягода запретил всем сотрудникам предоставлять Ежову какую-либо информацию, а Молчанов распорядился: «При Ежове ничего не говорить, допросы прекращать» ²⁷⁴.

Поняв, что его не допускают к оперативным материалам, Ежов перестал церемониться, являлся на допросы арестованных без предупреждения, требовал документы, вникал во все детали, сам вызывал на допросы и допрашивал, встречался с рядовыми сотрудниками наркомата и оперативниками.

Ежов докопался до фактов, которые свидетельствовали, что Ягода покрывает троцкистов и тормозит расследование по их делам. На протоколах арестованных троцкистов Дрейцера, Фрица-Давида, Лурье («О существовании московского троцкистско-зиновьевского центра, о директиве Троцкого об убийстве руководителей ВКП(б) и правительства») нарком написал резолюцию: «…чепуха, ерунда… не может быть».

Ежов показал копии этих протоколов своему начальнику. Сталин снова должен был решать, что делать. Но время Ягоды еще не закончилось, весь аппарат НКВД был нашпигован его людьми. От строек Норильска и Дальнего Востока до учебных заведений и партийных организаций бдительное око чекистов следило за безопасностью страны.

Заменить Ягоду Сталин не решился еще и потому, что с января 1935 года шло расследование «Кремлевского дела» по обвинению группы сотрудников аппарата ЦИКа, «готовивших покушение на членов правительства и т. Сталина».