Текст книги "Сын лейтенанта Шмидта"

Автор книги: Святослав Сахарнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава пятая
СТАРИЧКИ-ЖЕЛУДОЧНИКИ

Пассажиры скорого поезда, вышедшие на перрон затерянной в великой степи крошечной станции Арбатов, чтобы подышать свежим воздухом, вряд ли обратили внимание на четырех аборигенов, которые, подбежав к проводнику седьмого вагона – поезд стоял всего пять минут, – предъявили ему билеты и заняли по двое места в разных купе.

– Отчего не вместе? – пожаловался молодой Наседкин, который обнаружил в своем купе мать с грудным младенцем и еще одну соседку, которая ехала в столицу в надежде вылечиться у экстрасенса от нервных припадков и храпа. – Напрасно вы, господин Шмидт, послали за билетами Кочегарова.

– Были только такие, – мрачно возразил моряк. – Что, я не понимаю, конечно, вместе было бы лучше. А у вас кто попутчики? – Разговор проходил в коридоре.

– Два старче, – сообщил Ковальский, которому досталось место с председателем товарищества. – У нас в таких выпадках дают кондуктору на лапу.

Но Николай, недовольно посмотрев на Федора, распорядился:

– Марш по местам. Вы, Федя, через двадцать минут заходите к нам в купе и вежливо спрашиваете, не хотят ли наши старички поменяться с вами.

– К двум женщинам и ребенку? Не захотят.

Однако Николай был неумолим:

– Через двадцать, ни одной минутой раньше.

Не удостоив больше галеасцев ни словом, председатель, сопровождаемый безгласным Ковальским, вернулся в купе. Там их действительно ждали два старичка-желудочника, возвращавшиеся домой после месяца, проведенного в частном профилактории, спешно возведенном какой-то предприимчивой фирмой в рыбозасольных сараях на берегу великой реки в заросшей камышом пойме.

– Знал бы, в Астрахань ни за что не поехал, – пожаловался один из старичков, едва только Николай закрыл за собой дверь. Достав из хозяйственной женской сумки сувенирную чашку с портретом чернобородого Степана Разина, он приготовился пить чай. – Такую рекламу напечатали, по телевизору расхвалили – отдых у реки, рыбная диета! Я только из-за этой диеты и ехал.

– И я, – подхватил второй. – А нам, кроме кильки, ничего не давали. Капуста каждый день, а для моего желудка капуста – острый нож.

– Может, это были не кильки, а мелко нарезанный осетр? – вмешался Николай. – Сочувствую., желудок – это главное. Желудок надо беречь. На Западе желудки и почки на вес золота. Надвигается и на нас.

– Что надвигается? – не поняли старички, обрадованные тем, что желудочная тема волнует их нового спутника. Заинтересованный разговором, к нему прислушался и разбойный атаман на чашке.

– Волна насилия. Мафия. Режут почки, желудки, похищают и продают. Работают банды.

– Распустили страну. Раньше-то какой порядок был. – Старички горестно заохали. – Все Горбачев виноват, недаром его немцы любят.

– На Западе говорят, самая страшная мафия – это русская, – подтвердил Николай. – В газетах описан ужасный случай. Приехала в Москву туристка из Штатов, старуха восьмидесяти лет. Остановилась в гостинице «Метрополь». После посещения Музея Революции возьми и помри. Видно, на нее так подействовало посещение музея. Но это так, к слову. Дальше – ее бережно запечатывают в гроб и отправляют по воздуху через океан в родной Хьюстон. Там, конечно, собираются все родственники, плачут, вздыхают. Гроб привозят, открывают и видят в гробу… живую старуху. Но другую. Крик, шум, паника, обмороки. Прилетает на вертолетах ФБР и устанавливает: в Москве прохиндеи из Шереметьево-2 подрядились за взятку переправить в Штаты отставшую от семьи эмигрантку. Заменили одну старуху на другую. А вы говорите – вырезать желудок. Теперь это раз плюнуть, пустяк.

Увидев, что его слушатели уже начали нервно шептаться, председатель товарищества решил форсировать события.

– Везде криминал, – сообщил он. – Взять хотя бы новый дом, где я живу. Когда возводили, обещали женщине-строителю в нем квартиру. Обманули, не дали. Тогда она берет у мужа на умирающем оборонном заводе радиоактивный гвоздь – тысяча рентген – и забивает его в стену. Поселяется в квартире семья. Через месяц умирает старик, ваш возраст, – соседи по купе испуганно вздрогнули. – Оставшиеся меняются на меньшую площадь. Проходит полгода, в новой семье умирает мать. Прописывают родственника-штангиста, косая сажень в плечах. Три месяца, и атлета нет.

– Тоже преставился? – старички испуганно переглянулись, а атаман-ушкуйник недоуменно поднял бровь.

– Еще как. Тогда спохватываются, вызывают человека с дозиметром. Прибор зашкаливает – десять тысяч!

– Вы сказали тысяча.

– Накопилось со временем. И только тогда раскрутили всю эту историю. Заводской Леди

Макбет дали пять лет, учли неумышленный характер убийств… У меня у самого на этом заводе приятель работает, тоже гвоздь подарил. Сувенир. Приеду в Москву, проверю.

С этими словами Николай вытащил из кармана пятидюймовый гвоздь и подкинул его на ладони. Старички с ужасом уставились на ладонь, а атаман понимающе подмигнул и усмехнулся. Когда Николай небрежно бросил гвоздь на стол рядом с надъеденным батоном, оба соседа как по команде отпрянули.

В этот момент дверь распахнулась и в купе показалось приветливо улыбающееся лицо Кочегарова.

– Привет едущим! Меняться никто не хочет? – вопросил гость. – Два места, тихое купе, две спокойные женщины.

– А что? С великим удовольствием, – забормотали старички и, опасливо поглядывая на смертоносный гвоздь, стали быстро собирать вещи. – Право, если две спокойные и купе тихое… Вас не затруднит помочь нам перенести чемоданы? – Сувенирная чашка с недовольным атаманом исчезла в хозяйственной сумке.

– Я же говорил – свет не без добрых людей, – сказал Николай, когда Кочегаров и Наседкин заняли освободившиеся места.

– Можете раздеваться до трусов и лезть на верхние полки. Жаль старцев, компания была славная. Ну, как был произведен обмен, Сэм, многоходово?

– Плюралистично, – согласился бывший специалист по мухам.

Поезд, преодолев железнодорожные мосты через реки Иловля и Медведица, приближался к столичному часовому поясу. Впереди были беспощадная к пришельцам Москва и туманная, с печальным, суровым прошлым северная столица.

Пока Николай и его спутники пили поданный проводником пахнущий железнодорожным расписанием чай, поезд подкатил к станции. Мелькнуло заброшенное депо. На дальнем запасном пути стоял давно распряженный и забытый всеми паровоз. Ржавые рельсы выбегали из-под его колес, как брошенные на землю вожжи. Еще паровоз был похож на сбежавшего из музея мамонта. Отстучав на стрелках, поезд замедлил ход, по-оркестрантски грянул тарелками и остановился. Мимо окон побежали пассажиры, давно ожидавшие состав. Они бежали, держа в руках перед собой, как пропуск в рай, железнодорожные билеты.

– А городок-то не Сочи, – заметал Николай, рассматривая в окно облупившееся здание вокзала. – Между прочим, в Сочи имел несчастье родиться ваш покорный слуга. Город магнолий и накачанных мускулов. Ночью могут запросто убить. Даже в Москве спокойнее. День в белокаменной, пересадка, и мы на месте. Говорят, готовясь к битве при Ватерлоо,

Наполеон тоже плохо спал. Сокровище само идет нам в руки. Господа пайщики, наберитесь терпения!

И все-таки, когда фирменный поезд начал приближаться к северной столице, нетерпение охватило членов «Галеаса». Поминутно отталкивая друг друга, Кочегаров и Наседкин выглядывали в окно. Низкие заболоченные поля уже сменились черными квадратиками огородов. Вместо шапок березняка и ольшаника замелькали дощатые и шиферные крыши. Около парников пожилые садоводы, брошенные сыновьями и невестками на болотистых дачных участках, задумчиво ковыряли лопатами землю. Поезд все чаще вызванивал колесами на стрелках. Проводник обошел купе, бросая на столик билеты.

Северная столица! У морского корабля, воздушного судна и каждого города несомненно есть своя богиня, ответственная за их судьбу. Древние греки, которые посадили трех старух прясть нити жизней, знали, что делают. Только браком в работе старых тружениц можно объяснить узелки, катышки и петельки, из-за которых трясет колесницу, в которой мы путешествуем по дороге жизни. Великий северный город, куда должны были прибыть наши путешественники, яркое тому свидетельство. Что только он не знал! Воздвигнутый по капризу царя на болоте, знал взлеты и падения, был свидетелем триумфа войск, возвращавшихся с победоносных войн, и молча, пряча глаза, взирал на лохмотья и окровавленные бинты солдат, которых угораздило пойти вслед за бездарными полководцами. В нем гремели дворцовые балы и жалобно плакали во дворах-колодцах нищие шарманки, открывались судьбоносные заседания парламентов и так же судьбоносно эти парламенты разгонялись. Город рос, строился, копил в своих музеях сокровища заморского искусства и безразлично смотрел, как умирают с голоду свои гении. Он становился законодателем мод и опускался до уровня провинции, в нем смеялись и плакали, писали эпохальные романы и жалкие пасквили, он торговал привозными экзотическими фруктами и собственной, побитой машиной, картошкой, ставил памятники кумирам и свергал их с пьедесталов.

Поезд замедлил ход, в последний раз заскрипели тормоза, музыка на перроне грянула жиденький марш, к вагонам подбежали носильщики, жены и подхалимы. Носильщики встречали спекулянтов, жены чужих мужей, подхалимы – бизнесменов и начальство. Густая река кепок, чемоданов с колесиками и дамских плеч хлынула из вагонных дверей.

– Итак, в руках у нас некоторая скромная сумма в деревянных. Это значит, что мы сможем снять номер в дешевенькой гостинице, – начал Николай, когда его спутники, покинув вагон, окружили его. – Поневоле вспомнишь время, когда, прежде чем ехать в город, достаточно было дать телеграмму: «Вам выезжает депутат Верховного Совета» или «Забронируйте одноместный номер видом море Герою Советского Союза». Нет, в старом строе тоже были свои прелести. А сейчас – гусары, вперед! Процесс пошел.

Глава шестая
СПЕЦИАЛИСТ ПО МУЗЕЙНЫМ СОКРОВИЩАМ

Члены товарищества остановились в бывшей железнодорожной для проводников, переоборудованной в трехзвездочный отель, гостинице. На крыше ее стояли коробчатые, освещенные изнутри электрическими лампочками буквы: «О…ЕЛЬ». Букву «Т» фирма-изготовитель не успела поставить и разорилась.

– Ничего, это даже придает зданию какой– то шик, – рассудил Николай. – Оригинально и загадочно. Иностранцы думают, что «ОЕЛЬ» это славянское женское имя. Номера нам дали тоже ничего. В коридоре, правда, не выветрившийся за год запах туалета, который был, вероятно, рядом. Но стерпим. Подвесной потолок если и рухнет, то, надеюсь, уже после того, как мы выедем. Итак, господа, вынужден вас оставить. Кое-какие старые дела. Про кактусовую фирму я вам говорил. Две-три росписи в актах ликвидационной комиссии. Мексиканцы такие формалисты!

Сказав это, он покинул номер. Николай торопился на Ропшинскую улицу.

– Все же, как ни говори, у коммунальных квартир есть свои достоинства, – размышлял он вслух, разглядывая на двери 26-й квартиры гирлянду звонков. – Если на косяке восемь этих милых электрических чашечек, значит, разыскиваемое лицо не будет важничать. Ничто так не воспитывает покорность, как проживание в коммуналке.

Сказав это, он решительно нажал все восемь кнопок подряд – бумажки рядом со звонками были или оборваны, или затерты до нечитаемости, – и не прошло несколько томительных минут, как дверь взорвалась недовольными голосами:

– Кому там не терпится?

– Нахал какой!

– Дайте ему по рукам.

Дверь распахнулась, открыв могучий, еле прикрытый капотом, в масляных пятнах, дамский торс.

– Могу я видеть Никодима Петровича? – опережая новый взрыв негодования, спросил Николай, придерживая на всякий случай носком ботинка дверь.

– Читать не умеете? – огрызнулся капот. – К Сыроземову четыре звонка.

– К Никодиму Петровичу мужчина, – радостно сообщил из-за ее спины девичий голос.

– Нету его.

– Как нету? Дома сидит. Еще не выходил.

– Пардон, мадам, – оттеснив даму в капоте, Николай вступил в просторное помещение, которое по странной прихоти лиц, полстолетия назад заселивших квартиру, стало одновременно и прихожей, и кухней. Набор газовых плит и кухонной мебели неопровержимо доказывал, что классовое расслоение, начатое Гайдаром, уже проникло и сюда. Кроме худосочных, выкрашенных белой эмалью изделий «Газоаппарата» тут стояли и могучие, вишневого цвета, дорогие плиты производства Венгрии и Швеции, а столы и подвешенные к стенам пеналы представляли собой наглядное пособие на тему «Кухня вчера и сегодня».

– На вашем месте я бы здесь все переставил, – задумчиво сказал сын изобретательного лейтенанта настороженно смотревшим на него обитателям квартиры. – Упорядочил бы эпохи. Музей на дому. Начало осмотра – дворцовый столик времен первой волны НЭПа, куплен при распродаже дворцовой утвари. Затем – стол, комиссия Нансена и ледокол «Красин» спасает Нобиле. Эти две табуретки – ужасы 37-го года. Иностранцам можно говорить что они изготовлены руками заключенных. Дальше я бы поставил вон те стол и шкаф, тут уже есть бронзовые ручки, а за стеклом стоит бутылка из-под «Старого замка». Благословенное время застоя! Бананы стоили два рубля, а картошку можно было купить в магазине за копейки. И наконец, последним должен стоять вот этот великолепный гарнитур. Беловежская пуща и суверенитет Татарии. Очень к месту замочки на дверцах – внутри сухое молоко в двухкилограммовых банках, похищенных в свое время из немецкой гуманитарной помощи… Так где меня ждет клиент?

Ошеломленные речью странного гостя обитатели квартиры № 26 молчали.

– Я провожу вас, – бледнея, сказала девица, которой принадлежало восклицание «мужчина!», и повела Николая в глубь коридора. – Вот его дверь.

– Отлично, королева. Дальше я уже сам. Вам никто не говорил, что вы похожи на артистку Зайцеву?

Девица, ахнув, ретировалась.

– Кто там? – послышался из-за двери тихий голос.

– Никодим Петрович, я к вам по музейному делу. Да не бойтесь вы, открывайте.

В проеме двери показалось старческое, узкое, с легкими, как пух, волосиками на висках, лицо.

– Миллион извинений, – Николай отодвинул старика плечом, вошел в комнату и быстро захлопнул за собой дверь.

Комната, в которой он очутился, производила впечатление антикварной лавки. Несколько грубой работы застекленных шкафов перегораживали ее пополам. Стены были увешаны полками. Висел побитый молью узбекский ковер, на котором вперемежку расположились кинжалы шамилевских мюридов, кремневое ружье времен Алексея Михайловича и каменный топор из урочища Киик-тепе. Из шкафов через запыленное стекло и с полок на гостя смотрели обломки херсонесских амфор, кривые статуэтки из скифских курганов, бусы и наконечники стрел из ямных захоронений. Все, что громоздилось на полках, представляло ценность только для хозяина. «В ломбард отсюда не унесешь ничего», – быстро оценил молодой Шмидт.

– Великолепно. Восхищен. Прямо Эрмитаж на дому. Лувр. Примите поздравления, – проговорил он, усаживаясь на продавленный стул, после чего так же быстро спросил: – Как здоровье? Пенсию носят на дом?

– На дом, – растерявшись ответил хозяин, недоумевая, что за энергичный гость вторгся в его тихое жилище.

– Коллег не забываете? Наслышан, восхищен. Вас в музее до сих лор вспоминают. Я новый сотрудник, – продолжал он. – Отдел информатики. Собираем воспоминания старых работников. Предполагается издание труда «От Гостомысла до Пиотровского», – гость болтал не останавливаясь. – Памятью сильны – так, кажется, говорил Суворов?

– Особенно нас волнуют воспоминания, которые относятся к революции, – не унимался Николай. – Музей в роковые для отечественной культуры дни. Вы были тогда эсером, эсдеком?.. Понимаю, ничто так не мешает воспоминаниям, как собственное прошлое… Итак, записываю.

С этими словами он достал из кармана записную книжку и положил ее перед собой. Однако вместо того, чтобы начать вспоминать посещение музея Троцким и Антоновым-Овсеенко, к чему уже, скрепя сердце, приготовился гость, старик начал жаловаться на соседей.

– Мелкое хамство, – согласился тот. – Греть на вашей конфорке суп и подменить пакет пшена на пакет сечки просто уголовщина. Не позже чем через сутки этим займется милиция. Так что мы еще можем вспомнить? Можно и царскую власть. Ведь музей при вас посещали многие выдающиеся деятели двора.

– О да! – взволновался старик. – Особы царственного дома, члены Государственной думы – все приходили. Помню, как-то нанес визит военный министр Сухомлинов с женой. Она, такая представительная, с высокой грудью, приезжала с ребенком.

– Бюст украшает женщину. А еще? Напрягитесь. Конечно, я понимаю – подводит память, но надежда есть – в Америке генная инженерия делает чудеса. Одной старухе-миллионерше подсадили ген молодого шахматиста, так у нее с памятью случилось что-то феноменальное: помнит дебюты всех партий, сыгранных на шахматном турнире в Харькове в 1938 году. Шахматист-то оказался наш, эмигрант… Скажите, вам не приходилось иметь дело с изделиями из хрусталя, украшенными драгметаллами?

– Приходилось. Время расцвета – рубеж столетия, мастера были из Вологды, Барнаула, Одессы, – воодушевился искусствовед. – Иной раз такое приобреталось, что собирался весь двор. Ну конечно, каждый раз экспертиза. Карл Фаберже никогда не отказывал. А уж его-то изделия!..

– Карл – это интересно, – подхватил Николай, опасаясь, что старик с ювелира перескочит на кого-нибудь другого. – Фаберже. У него была семья. Все жили в Петербурге?

– Тогда у всех были семьи, – тихо загрустил хозяин комнаты. – Взять тех же Фаберже. В Риге проживал дед по матери, профессор живописи Карл Югштедт. Бабушка по матери Мария Луиза Эльснер, урожденная Фабрициус, была родом из Валки… А как его жену звали?.. О, есть-таки еще память! Августа Юлия Якобе.

– Стоп! – прервал его Николай, заметив, что глаза старика приобретают безумный обезьяний блеск. – Вернемся от Августы Юлии к драгизделиям. Известно, что настоящими шедеврами были пасхальные хрустальные яйца. Попробуем разобраться. Итак, настали дни незаконного, совершенного на немецкие деньги переворота. Они же – десять дней, которые потрясли мир, или дни священного пролетарского гнева. На вкус и цвет, как известно, товарища нет. Куда же делись эти хрустальные безделушки?

– Помню, как Карл уехал в Ригу, – снова теряя нужную гостю нить, продолжил старик. – Его любили, нашлись желающие помочь, сделали ему загранпаспорт.

– Фальшивые документы лучше всего делают за рубежом, в Тбилиси, – охотно поделился своими сведениями Николай и тут же направил искусствоведа снова на нужный путь: – Ценности он все, конечно, прихватил с собой?

– Ясное дело, прихватил. Как только стали у всех все отбирать, так он все перевез в Латвию.

– Отлично. А не ходили слухи – что-то оставлено в городе, скрыто, так сказать, до лучших времен от экспроприаторов? Я имею в виду этих ужасных, перепоясанных пулеметными лентами матросов. Не было таких разговоров?

В одном, рассказывали, до самых последних дней жили внучатый племянник и его жена. Фанден… Фан…

– Фандерфлит? Точно. Но сперва займемся домами. Где они находились? В одном, как бы сказали теперь, микрорайоне, а?

Старик замахал руками:

– Что вы, что вы! И в городе были, и за городом. Самый большой был на Старовоздвиженской, его каждый знал. Затем, на Офицерской, но они его, помнится, еще до революции продали. Огромный доходный дом, в нем снимали квартиры и поэт Старобельский, и ученый-арабист Кнушевицкий, тот, что расшифровал «Книгу польз» Ахмад ибн Маджира…

– Арабист, это тоже интересно, – прервал его Остап, – но хотелось бы получить адреса загородных домов. Это очень трудно?

Вместо ответа искусствовед кряхтя забрался на стул и с трудом вытащил с верхней полки шкафа рыхлый том в потертом коричневом переплете.

– Та-ак, – сказал он, держа том на весу, – смотрим на букву «Ф». Издавались ведь тогда книги, бумага – не чета нынешней – «Весь Петербург», любая справка… Фабрикант… Фабрициус… Фролов… Листаем обратно. Фаберже. Занимаемые посты не желаете?

– В следующий раз. Хотелось бы продолжить разговор о домах.

– Владеет домами… Ну, про дом на Офицерской я вам говорил. Дом в городе на Старовоздвиженской… За городом: усадьба в Царских Прудах и еще один дом – в Заозерске. Финские скалы, гранитные валуны, не приходилось бывать?

Николай торопливо записывал.

– А теперь поговорим о Фандерфлитах. Что случилось с юной четой, не знаете?

– Нет. Эвелин и Андре? Спаслись буквально в последний миг. Бежали ночью. К нам потом приходили от Урицкого. Трое в черной коже, как анархисты, морды зверские, все расспрашивали, не спрятали ли они, уезжая, что-нибудь. Даже список возможных вещей приказали составить. Большая часть изготовленных в мастерских предметов ведь сразу попадала в наши каталоги.

– Значит, бежали? – Николай довольно потер руки. – Куда, и если живы, то где сейчас?

Старик наморщил лоб.

– Была от них весточка. Некоторые наши сотрудники переписывались с эмигрантами. Была ведь, была. Нет, не могу вспомнить. Ничего не могу.

– Напрягитесь, что вам стоит. У вас ведь ясность мысли, как у академика Павлова. Старик до последних дней знал всех своих собак по имени.

– Провал. Затмение. – Искусствовед кряхтя слез со стула. – Посещение кладовых вдовствующей императрицей помню, концерт в Зимнем саду Шаляпина Федора Ивановича с Плевицкой Надеждой Васильевной помню. «Среди долины ровныя» исполняла. Трость наследника греческого престола Георгиуса, которой он защитил наследника российского престола от нападения японского злоумышленника в городе Оцу, помню, а это…

– Еще бы! – нетерпеливо перебил его гость. – Однако отдел, который я представляю, интересуют другие факты. Пустяк, попробуйте вспомнить: молодожены больше в город не приезжали?

– Андре и Эвелин? Пас… А впрочем – нет, я бы знал… Если что придет в голову – позвоню. Телефон музея у меня где-то записан.

– Изменился, – быстро проговорил Николай. – Дам новый. Как только включат, непременно сообщу. Благодарю за прием. Искреннее удовольствие побеседовать с человеком, который помнит Надежду Васильевну и лично прикасался к трости греческого наследника. Не провожайте, не надо. За адреса спасибо. На вашем месте я бы писал мемуары. Низкий поклон от будущих читателей.

И он захлопнул дверь, оставив старика одного в пустой комнате, в руках с раскрытым томом «Весь Петербург».

На ходу заверив еще раз поджидавшую его девицу, что она похожа на киноактрису

Зайцеву, искатель сокровища покинул квартиру.

«Итак, начало удачное – адреса домов у меня в кармане, можно приступать, – размышлял Николай, идя по коридору трехзвездочного странноприимного дома. – Подъем, господа! Пассажирам пристегнуть ремни. Отправляемся на первую ознакомительную экскурсию. Дом, который мы сейчас увидим – увы! – не загородный, не тот, в котором ждут нас припрятанные сокровища. Но это самый большой из домов ювелира. Преступлением было бы не познакомиться и с ним. Вдруг в доме живут люди, которые помнят Андре и Эвелин».

Разболтанный, гремящий трамвай, который вел молодой парень в рубашке свекольного цвета с надписью «Чикаго» и перед которым на стекле была приклеена фотография мэра города с оторванным адвокатским ухом, не торопясь довез их до остановки «Парк растениеводства и коневодства».

– Название – просто супер, – сказал Сэм, опуская ногу с трамвайной подножки на землю. – Парк, но при чем тут кони?

– А рекламные объявления на щитах лучше? – парировал Николай. – Хотя бы это: «У вас проблемы в семейной жизни? Мы решим их за один сеанс». В романе «Анна Каренина» три семьи, у всех проблемы, а гениальный старик так и не смог решить их. Теперь смотрите вон туда. Видите, над кронами деревьев крыша с десятком труб, как у английского дредноута? Эту железную кровлю явно красили последний раз в шестнадцатом году, когда Брусилов начал наступление в Галиции. Бьюсь об заклад, это и есть наш дом. Смело вперед!