Текст книги "В ловушке гарпий"
Автор книги: Святослав Славчев
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
– Да, я с ней знакома
Ее тон достаточно красноречив. Приключение Стоименова явно ей не по вкусу, да и не только ей одной. Во всем этом им видится нечто чересчур поверхностное, вызывающее досаду. А теперь вот и инспектор заинтересовался!
Только мой интерес не имеет ничего общего с увлечениями Стоименова.
– Ей известны подробности опытов доктора Маноло-ва?
– Как вам сказать… Известны.
Это “как вам сказать” прозвучало тоже довольно многозначительно. Боже мой, как женщины умеют с помощью одной только интонации давать характеристику человеку! Чаще всего пристрастную, разумеется.
Нужно побывать в радиологической лаборатории. Макс обещал подготовить сегодня копии протоколов. Если удастся, я встречусь с фрекен Траугот и поговорю с ней. Хотя мы и не знакомы, она должна дать мне кое-какие объяснения.
– Эмилия, мне хотелось бы предупредить вас вот о чем. Если почувствуете к себе чей-то интерес, пожалуйста, сразу же сообщите мне об этом.
– Интерес? – переспрашивает она, и на ее щеках вспыхивает румянец. – Неужели вы думаете…
– Не обижайтесь, я говорю о другом. Просто будьте осторожнее с людьми, проявляющими интерес к этим опытам.
Я говорю ей это, понимая, что над ней нависла угроза. Пока будут вестись работы по повторению опытов Манолова, мой противник будет выжидать, не станет предпринимать действий, которые заставили бы его выйти из укрытия. Но в один прекрасный день он поймет, что его разыгрывают, и тогда не одной Эмилии придется быть предельно осторожной: в этом случае он не станет церемониться ни с кем.
Мы заканчиваем разговор и я прощаюсь. Потом направляюсь к лаборатории Велчевой, но она куда-то вышла и дверь заперта.
Ничего. Встретимся позднее, в конце концов я могу заглянуть и вечером. А сейчас – в радиологическое отделение.
…………………………………
Привратник любезно осведомляет меня, что фрекен Траугот еще не ушла и находится наверху, в лаборатории. Но вот господин Нильсен, к сожалению…
Меня разбирает досада на самого себя. Мог бы сначала заглянуть сюда! Теперь еще один день придется ждать копий протоколов.
Однако досадовал на себя я напрасно. Привратник скрывается в своей комнатушке и через секунду появляется с конвертом в руке.
– Господин оберкуратор ушел, но оставил для вас пакет. Он ждал вас сегодня.
Вот что значит старая школа! Обещал и сдержал свое слово, приготовил все в срок. Мне нравится педантичность таких людей, им не нужно напоминать, они не ссылаются на непредвиденные обстоятельства.
Я сую конверт в карман и поднимаюсь на второй этаж, в лабораторию доктора Ленарта к фрекен Траугот.
Вхожу в просторное светлое помещение и пытаюсь понять, какое впечатление производит на меня Хелен Траугот. Потому что лишний раз убеждаюсь, – мужское впечатление разнится от женского! Пусть не всегда и не во всем, но разнится!
Я бы не назвал Хелен Траугот красавицей, но женщина она интересная – это точно. Ей около тридцати, она прекрасно сложена и очевидно умна. Светлая, даже чуть рыжеватая. У нее приветливый взгляд и одухотворенные черты лица. Она протягивает руку и окидывает меня внимательным, оценивающим взглядом карих глаз. Каждое движение подчеркивает в ней хозяйку лаборатории. Мне она определенно нравится.
Объясняю, кто я такой (излишне, она это хорошо знает!) и перехожу к главному, к совместным опытам доктора Ленарта и его болгарского коллеги. Спрашиваю, можно ли взглянуть на протоколы этих опытов.
– Конечно, – не задумываясь отвечает Траугот. – Вам понадобится моя помощь?
Нет и следа от дистанции, которую постоянно выдерживала в общении со мной Виттинг. Помощь мне понадобится. Протоколы написаны на их родном языке, а мы разговариваем с ней на том странном наречии, которое неплохо зарекомендовало себя в общении с Кольмаром.
Мы садимся за протоколы, я изучаю отдельные места и сравниваю их с моими записями. Постепенно понимаю, что в этой Траугот, которую нельзя назвать красавицей, раздражает женщин. Она прекрасно владеет праисторическим искусством: умеет заставить мужчин почувствовать себя мужчинами – всезнающими, умными, хозяевами положения. И делает это совсем ненавязчиво, а как нечто само собою разумеющееся. Мне давно не приходилось встречать таких женщин, судьба чаще сводила меня с другим их типом – теми, кто предпочитает размахивать интеллектом как полковым знаменем.
Читаю протоколы, слушаю ее лаконичные объяснения и начинаю понимать, что ничего нужного здесь мне не раскопать. Не знаю, силен ли Ленарт в науке, но от его записей так и веет посредственностью. Все чрезмерно определенно и точно, чрезмерно ясно. Одно подтверждается, другое отрицается, но выводы не выходят за рамки общеизвестного, общепринятого. А я этого терпеть не могу! Странные и по-своему интересные идеи Жени разбивались о стены этой лаборатории, скатывались вниз, к оберкуратору, и умирали… Женя же верил в чудо. А чтобы чудеса жили на свете, нужны одержимые.
– Фрекен Траугот, – наконец, говорю я и достаю половинки квитанций, – вы не могли бы растолковать мне эти вычисления? По-моему, они относятся к облучениям.
Она рассматривает цифры, но расшифровать текст не в состоянии.
– Попытаюсь. Но вы мне поможете?
Каким тоном это было сказано! – “но вы мне поможете?..” Ведь мой багаж знаний не превышает уровня университетского курса по радиологии, а она знает по крайней мере раза в три больше! Траугот достает из ящика письменного стола маленький калькулятор и начинает ловко орудовать им. На зеленом экранчике вспыхивают и с космической скоростью меняются цифры. Моя же высококвалифицированная помощь сводится к их записыванию, к чему она относится совершенно серьезно.
– Не понимаю, – говорит Траугот, глядя на выписанные мною колонки цифр. – Дозы великоваты.
– В каком смысле?
– Имея в виду вес животных, они почти вдвое превышают обычные.
Это для меня новость. Не на эту ли ошибку обратил внимание Манолов? И когда она была допущена?
Нужно будет проверить по копиям протоколов, оставленных мне Максом.
Пока же, не подавая вида, что они меня заинтересовали, кладу лист с колонками цифр в карман и встаю.
Фрекен Траугот подает мне на прощанье руку и приветливо улыбается. Я, со своей стороны, с трудом выжимаю из себя фразу о том, что было бы приятно встретиться, если она когда-нибудь решит посетить Болгарию. Пытаюсь быть любезным, но получается у меня это неуклюже, фразы звучат двусмысленно. Ей становится ясно, что я уже успел побеседовать со Стоименовым.
Внизу привратник почтительно распахивает передо мной дверь и сообщает:
– Отличная погода, господин инспектор!
Верно. Лучи послеполуденного солнца заливают университетский парк. Туман, еще недавно стелившийся над зданиями, исчез, на аллеях появились прогуливающиеся больные в халатах. Они прохаживаются в одиночку и группами по два—три человека, почти не разговаривая друг с другом. Попав в больницу, человек начинает размышлять о вещах, от которых в повседневной жизни обычно прежде отмахивался.
У меня же нет времени для таких размышлений. Я достаю записную книжку с адресами и телефонами, найденную в столе Манолова, и перелистываю ее. Нахожу то, что мне нужно: “Виллемстад”, 26, доктор Эрвин Ленарт.
Понимаю, что это почти бессмысленная затея, но наведаться нужно. В нашей профессии даже заведомо бессмысленные вещи иногда оказываются полезными.
ОТСУТСТВУЮЩИЙ ДОКТОР ЛЕНАРТ
“Виллемстад” 26 – опрятный трехэтажный дом на небольшой уютной площади, за которой начинается парк. Его внешний вид сообщает мне многое. В таких домах живут солидные люди, завоевавшие прочное положение в обществе. Строгие линии, дорогая облицовка, запирающаяся дверь в подъезде с переговорным устройством, связанным с каждой квартирой.
Пока я изучаю имена жильцов на табличках, прикрепленных под кнопками звонков, мне на помощь приходит счастливый случай. Дверь открывается, и из дома выходит пожилая женщина с собачкой на поводке. Я придерживаю дверь, любезно раскланиваюсь, и, как человек, не раз бывавший здесь, совершенно непринужденно прохожу внутрь.
Мраморная лестница с широкими пролетами покрыта мягкой ковровой дорожкой. Наружные строгие линии дома полностью отвечают солидной роскоши внутри. Доктор Ленарт знал, где выбирать себе квартиру. Очевидно, он не испытывает недостатка в средствах.
Нужная мне квартира оказалась на третьем этаже. На ее двери кроме таблички с именем Ленарта прикреплена еще одна, потемневшая от времени. На мой звонок, как и можно было ожидать, никто не отзывается.
Вокруг тихо. Через окно на лестничной площадке врываются красноватые лучи осеннего солнца. Я стою спиной к окну, освещенный его косыми лучами, и вряд ли мои действия могли бы вызвать у кого-нибудь подозрение. Но, на всякий случай, подождав немного, я звоню еще раз и принимаю небрежную позу, оперевшись рукой на ручку двери.
Это движение обдумано мною заранее и позволяет наблюдать за показаниями маленького прибора, покоящегося у меня на ладони. Он вовремя подскажет, если на расстоянии нескольких метров от меня в этом направлении находится живое существо. Затем я повертываю ладонь в другом направлении.
Стоп! Как мне показалось, стрелка чуть дрогнула. Почти неуловимое отклонение, значение которого пока не совсем ясно. Оно может означать и не то, что в данном случае меня интересует. К примеру, присутствие кошки, собаки, даже канарейки. Высокая чувствительность прибора – одновременно и его главный недостаток.
Да и косые лучи солнца мне мешают. Поэтому, подождав немного, я звоню третий раз. Разыгрывая роль нетерпеливого и нервного посетителя, я провожу рукой по двери.
Стрелка смещается. Немного, но и этого достаточно. Почти на границе возможностей моего прибора.
В квартире Ленарта находится человек. Не рядом с дверью, но и не так далеко от нее.
Ленарт? Или кто-то другой, интересующийся им?
Это тоже меня не удивило бы. Раз следили за Маноловым, то могли следить и за людьми, связанными с ним по работе. В том числе за Ленартом.
Я отхожу от двери и звоню в квартиру напротив. Проходит полминуты, минута и наконец я слышу где-то в глубине квартиры тихие шаркающие шаги. Шторка глазка на двери приоткрывается и я изображаю на лице приветливую улыбку, что после сделанного только что открытия дается мне не легко.
Мои старания, видимо, не произвели должного впечатления на человека за дверью, потому что шторка глазка падает и шаги начинают удаляться. Я вновь торопливо нажимаю на кнопку звонка. Это приносит свои результаты – старческий голос вопрошает, кто я такой и чего мне надобно.
Затем между нами завязывается мучительный разговор. Старик туговат на ухо, но двери не открывает, и кроме того – не владеет ни одним из языков, на которых я пытаюсь с ним объясниться. Я буквально кричу в дверь, что мне нужен доктор Ленарт и я не знаю, как его разыскать. Старик тоже не знает. Господин доктор, наверное, уехал, он часто бывает в отъезде. Да, живет один, владелец квартиры уже много лет находится за границей.
Это единственное сведение которое мне удалось заполучить от собеседника за дверью. Еще одно мне сообщает его почтовый ящик внизу, наполненный почти до отказа газетами и письмами. Доктор Ленарт действительно отсутствует.
Однако так просто от меня не отделаться. Я достаю блокнот и быстро набрасываю несколько строчек. Потом отрываю листок и опускаю его в почтовый ящик.
Вот так. Если кто-то скрывается наверху, он не устоит и заберет почту. Или хотя бы просмотрит ее. И мое краткое послание, намекающее на некие исчезнувшие материалы, заставит его призадуматься.
Мой визит подошел к концу. Пора отправляться восвояси.
Маленькая площадь погружена в тишину. Повсюду лежат опавшие желтые листья. Солнце уже клонится к закату; его лучи отражаются на оголенных влажных ветках кленов. Все как у нас в каком-нибудь старом софийском квартале, только осень здесь строже и в воздухе растворен непривычно густой запах смолы.
Нужно придумать, где бы перекусить посолиднее. На кофе и сандвичах долго не протянуть.
Обхожу площадь и решаю заглянуть в первое попавшееся на глаза бистро.
Пять—шесть столиков, буфет, стойки с холодными закусками и напитками. Чисто, как повсюду в этой стране. Заведение работает на самообслуживании. Посетителей почти нет, время ужина еще не подошло.
Я останавливаю свой выбор на сосисках с кисло-сладким – на северный вкус – салатом и сажусь за один из столиков. Собираюсь приняться за еду, но замечаю, что привлек чье-то внимание. За стойкой стоит седоволосый мужчина лет сорока – сорока пяти в белом халате и расставляет чистые стаканы. Он разглядывает меня с нескрываемым любопытством. Потом подзывает девушку, сидящую за кассой, и что-то ей говорит. В ответ та кивает и принимается за начатую им работу, а мужчина направляется прямо ко мне.
В его поведении нет и намека на нахальство. Мне любопытно, что же будет дальше…
– Извините, – говорит мужчина, – вы случайно… не болгарин? Если позволите…
Все ясно, эмигрант. Только этого мне не доставало сейчас. Однако его вежливое обращение обезоруживает меня.
– Прошу! – указываю я на стул рядом.
– Костов. Милен Костов, родом из-под Видина.
– Дебрский. Доктор Дебрский.
– Может быть, желаете баночку пива? – оживляется он с неподражаемой непосредственностью.
– С удовольствием, – соглашаюсь я, – но только если платить буду я.
Костов заторопился к буфету, вернулся с двумя банками охлажденного пива. Открыл и поставил на стол.
– Здесь редко встретить болгар, поэтому я и решился, – говорит он извиняющимся тоном. – Но если вам неприятно…
– Вы давно покинули родину?
Костов печально кивает.
– Давно. В пятьдесят четвертом. Но здесь я с шестьдесят первого. А вы?
– Два дня назад приехал сюда в командировку.
– С шестьдесят первого, – повторяет Костов. – Женился, две дочери. – Он обводит бистро взглядом. – Все здесь принадлежит жене. А вон там – моя младшая.
При встречах с эмигрантами я всегда чувствую себя не в своей тарелке. Прежде всего из-за остающихся незаданными вопросов, на что никто не осмеливается. И еще из-за какой-то особой атмосферы. Обычно часть их ведет себя взвинчено, обрушивает на собеседника потоки дешевого хвастовства и громогласно выражает радужные надежды на будущее, другие в основном понуро молчат, всем своим видом демонстрируя печальную истину о собственном положении. Но Костов, сидящий рядом, не кажется мне взвинченным, ни потерянным. Просто духовно опустошенным, погрузившимся в апатию.
Разговор принимает обычное в таких случаях направление. Он объясняет причину бегства. Родился в деревне под Видином, после коллективизации – нужда, неразбериха.
Бежали втроем, двое постарше и он – восемнадцатилетний парень. Прошел через лагеря в Австрии, его пытались вербовать, но он нашел в себе силы отказаться.
Голос у него ровный, но какой-то безличный. Все – в прошлом, все давно перегорело, остались одни смутные воспоминания.
– Сколько всего пришлось испытать и пережить… Отправили меня на рудники в Кируну. Знаете, где находится эта Кируна?
Я молчу, да и он не ждет ответа. В руке – забытая банка с пивом.
– Разболелся… Но тут повезло. Повезло единственный раз в жизни. Встретил стоящую женщину, поженились…. Потом переехали сюда. Из нее вышла хорошая жена. Вот только сам я… старею и уже не тот, что был прежде.
Он как будто очнулся от сна. Оглядывается, делает глоток пива.
Несмотря на внутреннее сопротивление, я верю ему. Такие как он нередко придумывают разные душещипательные истории и постепенно сами начинают в них верить. Рассказывают их сотни раз каждому встречному, и они приобретают в их собственных глазах правдивость, а все другое как бы стирается из памяти.
– А как там у нас, дома? – спрашивает он.
– Как?.. – в ответ я вдруг сам осторожно задаю вопрос. – А вы в посольство не обращались?
– Как же, обращался. Возвращайтесь, говорят. С женой и детьми. Что было – то быльем поросло, родина все простит, да и работа для всех найдется. Будете честно трудиться – все наладится.
– Правильный вам дали совет.
– Да только куда же мне ехать? Все станут коситься на меня. Вот, мол, всю молодость провел за границей, а теперь приполз… Дай что я знаю, что умею? Ничего. Жена, дочери – и они там будут всем чужие, останется у них только горечь… Такие вот дела. Извините меня, ради бога! Вам хотелось спокойно поесть, да я ненароком…
Он ставит на стол пустую банку из-под пива и поднимается.
– А газеты вы не получаете? – спрашиваю я. – Выписывать-то их нетрудно.
Костов в ответ вздыхает.
– Получаю. Но это не то! Ну да ладно, заходите еще, всегда буду рад.
Я кладу на поднос монету. Он замечает это, ему становится неловко, но он не протестует.
Выхожу на улицу, достаю из кармана план города и пытаюсь сообразить, как быстрее всего добраться до комиссариата. Расстояние вроде бы небольшое, нужно только пересечь площадь в обратном направлении.
Я шагаю вдоль парка и мысли мои заняты Костовым, незнакомой видинской деревней далеких лет, тоской, которая измучила его и от которой ему некуда деться. Плохо я вел себя с ним, впору вернуться и продолжить беседу. Если уж помочь нечем, нужно было бы сказать просто пару теплых слов.
Но я не возвращаюсь. Постепенно успокаиваюсь, заставляю себя не вспоминать о том бистро. Мысли мои сосредотачиваются на неизвестном человеке, находящемся в квартире Ленарта: факт, как говорится, неприятный, но бесспорный.
…………………………………
На лестнице комиссариата я сталкиваюсь с Ханке. Судя по всему, он куда-то спешит. Мы здороваемся, и он сообщает, что намеревается присутствовать при аутопсии Пера Матуссона.
– А что у вас новенького? – с любопытством спрашивает он и стреляет в меня своими серыми глазами.
– Шофер грузовика, залечивающий свои раны после несчастного случая, знаком с Матуссоном, то есть, конечно, был знаком.
Ханке поджимает губы.
– Ничего удивительного. В городе многие знали Матуссона. В том числе и ваш покорный слуга.
– Возможно. Но с какой стати Йенсену отпираться и отрицать это знакомство?
– Вот как? Мда-а-а… – цедит Ханке. Потом опускает на колено портфель и начинает в нем рыться. – Вот, возьмите копию! У помощника Матуссона понемногу развязался язык. Это список людей, которым по тайным каналам время от времени доставлялся товар. Я имею в виду героин. Может быть, он вам пригодится. Густав у себя в кабинете.
Мы прощаемся, и Ханке уходит.
Я пробегаю взглядом список, оставленный мне комиссаром, и на мгновение забываю, что собирался подняться к Кольмару. Мне вдруг захотелось догнать Ханке и спросить, нет ли здесь какой ошибки. Потому что в списке значится и имя Хельги Линдгрен.
Хельги Линдгрен из Юргордена.
Прячу список и поднимаюсь к Кольмару.
Густав Кольмар занят просмотром служебной почты. Сак только я вхожу, он вскакивает со стула и вытягивается.
– Прошу вас, господин инспектор!
Мне не по нутру подобная официальность, но не знаю, как бороться с Кольмаром. Поэтому молча усаживаюсь на стул.
– Рассказывайте, коллега, – обращаюсь я к нему.
– В соответствии с указаниями, – начинает Кольмар, – я подобрал подходящий склад. Не знаю, понравится ли он вам, но, как мне кажется, он удобен…
Под удобством он подразумевает возможность незаметно вести наблюдение. Все уже организовано, об этом позаботился Ханке. А Кольмар нанял трайлер и перевез автомобиль Манолова из гаража комиссариата на склад, и, оставив его под одним из навесов, уехал. На месте остался для наблюдения оперативный работник, с которым поддерживается прямая связь по радиотелефону. Эта операция не вызвала ни у кого из посторонних никаких подозрений.
Задача выполнена четко, не нравится мне только эта связь по радиотелефону, потому что тот, кому мы готовим ловушку, тоже не лыком шит. Эфир прослушивается легко и любой разговор, тем более шифрованный, проведенный с территории склада, может насторожить его.
Я делюсь своими опасениями с Кольмаром, но менять что-либо теперь уже поздно. Придется оставить все как есть. Кольмар продолжает:
– Что же касается второй задачи, то мне только что удалось установить, что автомобиль доктора Эрвина Ленарта был погружен на паром и покинул пределы страны.
Так. Автомобиль уплыл. А сам Ленарт?
На этот вопрос Кольмару ответить нелегко. Между соседними странами установлен безвизовый режим. Поэтому Ленарт мог уехать на поезде, самолете, частном гидроплане, катере, яхте. К примеру, на такой же яхте, какой владел Пер Матуссон…
Может, стоит разыскать владельца квартиры, которую снимает Ленарт, и тот сообщит что-нибудь интересное? У меня мелькает даже мысль потребовать ордер на обыск квартиры, но я сразу же отгоняю ее. Это означало бы полностью раскрыть себя перед противником, после чего мне уж не удастся выманить его из засады.
Кольмар получает новые задачи. Я тоже не сижу сложа руки. Надо разыскать Анну Виттинг.
Беру со стола Кольмара городской телефонный справочник и раскрываю его. Стоименов вспоминал улицу Хельмерсгатан. Да, так и есть. Анна Виттинг, Хельмерсгатан, 15, телефон 554–218.
Набираю номер ее телефона и жду. Вслушиваясь в ровные гудки, повторяющиеся с равным интервалом, я нервно покашливаю и обдумываю, как лучше начать разговор. Он должен показаться ей чисто служебным… А может, начать с извинений? Но чего ради мне извиняться?
Все решается само собой. В трубке раздается голос Анны Виттинг:
– Алле?.. Я слушаю…
Я неожиданно начинаю разговор тем тоном, каким говорят с интересной женщиной. Извиняющиеся нотки приобретают оттенок нескрываемого восхищения. То, что я говорю, это полная чушь – якобы у меня есть новости от доктора Ленарта, которые, вероятно, ее заинтересуют. Одновременно сам удивляюсь тому, какую чушь иной раз приходится нести.
Нет на свете женщины, которая была бы безразлична к комплиментам. И Анна Виттинг не исключение. Впрочем, она настолько привыкла и к деланному, и к подлинному восхищению своей особой, к самым разным формам ухаживания, что мои слова воспринимаются ею как нечто само собой разумеющееся.
Конечно, она немного удивлена. Затем пытается увильнуть от встречи. Я настаиваю и чувствую, как она постепенно начинает уступать.
Хорошо. Раз дело касается доктора Ленарта, она примет меня. До половины восьмого она свободна и сможет уделить мне немного времени.
Кладу трубку и встречаю полуизумленный-полузаговорнический взгляд ухмыляющегося в бороду Кольмара. Сиюминутное перевоплощение было замечено и оценено по достоинству. Но мне, сам не знаю почему, делается как-то неловко. Будто я в действительности старался понравиться Анне Виттинг. Хотя, честно говоря, она отнюдь не вызывает во мне неприязни. К чему философствовать! Нет мужчины, который не стремился бы побыть в компании с красивой женщиной…
Ленарт, мысль об исчезнувшем Ленарте не дает мне покоя. Теперь я понимаю, какую ошибку допустил вчера, скорее даже позавчера, не отправившись на его поиски. Нужно было это сделать сразу же, после того как Велчева сообщила о его отъезде, а я, как последний растяпа, гонялся за призраками. Теперь и Эрвин Ленарт превратился в призрака!
Подавляю в себе искреннюю досаду и встаю. Хватит самобичеваний, все же я веду расследование убийства по всем правилам. Хотя мне и не хватило предусмотрительности в первый момент.
Итак, Хельмерсгатан, 15.
…………………………………
Улица находится в старой части города. Она начинается внизу, у порта и, петляя, поднимается по холму. Ее мощеная булыжником мостовая сжата с обеих сторон старыми фасадами домов, вид которых оживляют свежевыкрашенные деревянные рамы окон. На самом верху улица кончается и переходит в лестницу, освещенную мутным желтоватым светом фонарей. За средневековой толщины стенами домов и сегодня живут люди. В окнах горит свет, доносятся голоса. Пахнет свежими опилками.
Я шагаю по вытертому тысячами ног булыжнику мостовой и разглядываю номера домов.
На двери дома под номером 15 нет таблички с именем хозяев. На ней укреплено лишь кольцо, на котором висит позеленевший от старости медный молоточек. Я осторожно стучу им в дверь, но из-за нее до меня вдруг доносится мелодичный звон электрического звонка. Понятно, модернизованное средневековье.
Послышались шаги, над дверью зажглась электрическая лампочка. Проходит секунд десять, но фру Виттинг этого достаточно, чтобы разглядеть посетителя, и дверь открывается. Я невольно отмечаю про себя, как хорошо умеют женщины подчеркнуть свою красоту. Темно-вишневое платье очень идет к ее русой головке. Никакого грима. При вечернем освещении русалочьи глаза будто изменили свой цвет и приобрели еще более глубокий изумрудный оттенок.
– Прошу вас, господин инспектор! – она делает шаг в сторону и пропускает меня.
Она словно дает мне понять, что считает мой визит служебным и устанавливает дистанцию. Это мне не особенно нравится, но что поделаешь? Как-никак мой приход иначе как деловым и не назовешь.
Снаружи каменный фасад дома создает мрачное и холодное впечатление, но интерьер – неожиданно теплый и уютный – рассеивает его. На первом этаже – широкая, просторная гостиная с деревянными колонами, с потолка свешивается керосиновая лампа в старинном абажуре. Стулья из темного дерева – грубые, обтянутые кожей – в северном стиле. Огромных размеров резной комод и камин с кованой, решеткой дополняют обстановку. Горящие в камине поленья отбрасывают мягкий свет и создают еще больший уют.
– Присаживайтесь! – плавным движением руки она указывает на один из стульев. – Виски? Коньяк? Или у вас это не принято?
– Не хотел бы обременять вас, – отвечаю я. Мне сейчас действительно не до виски и коньяка.
– Значит, грог, – делает неожиданный вывод хозяйка. – Одну минутку!
Она исчезает за дверью в глубине гостиной, а я по профессиональной привычке осматриваюсь, пытаясь определить куда я попал.
Гостиная, где я нахожусь, служила своим хозяевам много лет. Разные поколения переделывали ее, расширяли, от старого помещения остались деревянные колонны. На второй этаж ведет лестница из красного кирпича с деревянными ступенями. Прежний холодный каменный пол ныне покрыт толстыми половицами. Старинную обивку мебели сохранили просто для стиля.
Наверху слышны шаги. Тихие, осторожные шаги. Потом их звук затихает и воцаряется полная тишина.
Анна Виттинг возвращается, ставит передо мной на стол высокую фарфоровую чашку с крышечкой и садится напротив. Набрасывает на плечи меховую накидку, висевшую на спинке стула, потом говорит:
– Пейте, пока горячий, а я буду вас слушать!
Я снимаю с чашки крышечку и раздумываю, с чего начать. Наверное, лучше всего прямо приступить к делу.
– Госпожа Виттинг, у меня к вам всего один вопрос. Вы мне поможете найти доктора Ленарта?
Она смотрит на меня в упор.
– Найти? А что случилось?
– Будем надеяться – ничего плохого. Если позволите, постараюсь объяснить в двух словах.
Мое объяснение – глупое, но тем не менее оно правдоподобно, если иметь в виду, что она уже знает обо мне. Короче, я завожу песню о том, что необходимо повторить часть опытов доктора Манолова, а важные сведения, которые мог дать только Ленарт, отсутствуют, хотя сам он, похоже, никуда не уезжал.
– А вы уверены в этом?
– Я разговаривал с его соседями.
(С натяжкой это можно принять за истину, если считать разговором диалог с полуглухим стариком, ведущийся через дверь.)
Анна Виттинг задумывается.
– Если он не уехал, на то должна быть причина.
– Именно причина меня и беспокоит.
– Вот как? – улыбается она и кутается в накидку. – У мужчин всегда найдутся причины, чтобы на время исчезнуть!
Это – намек на то, что в этом деле может быть замешана женщина. Впрочем, это довольно-таки сомнительно.
Наверху опять кто-то начинает расхаживать. Я не поднимаю головы, но невольно прислушиваюсь к шагам. Они мне кажутся странными. Два-три шага – и тишина. Потом все сначала. Кто мог бы так расхаживать? И вообще, кто еще живет в этом доме?
Анна Виттинг будто читает мои мысли.
– Наверху моя мать, господин инспектор. Она очень любопытна… в особенности, когда у меня бывают гости.
– О, вы живете с мамой? Вы не окажете мне честь представить меня ей? – заявляю я довольно нахально. У меня нет причины не верить ее словам, тем более, что шаги действительно напоминают шаги пожилого человека, смущенного и расстроенного. Кроме того, мне просто интересно было бы взглянуть на ее мать.
– Представить вас… – странно улыбается фрау Виттинг. – А как вы относитесь к духам?
– Как вы сказали?
– Или к привидениям. И вообще – к черной магии, если вам это что-то говорит.
– Конечно, говорит. Но, как вы знаете, профессия у меня довольно земная.
– Тогда у вас нет шансов на успех у моей матери. Кроме того, ей ничего не известно о докторе Ленарте.
Зеленые глаза впиваются в меня, их взгляд неподвижно застывает на мне.
– Госпожа Виттинг, – говорю я примирительно, – вы позволите, пока я допью грог, задать вам еще один вопрос?
– Ну что ж… попробуйте.
– Когда в последний раз вы видели доктора Ленарта?
Она смеется, но выражение глаз у нее злое.
– Ого! Допрос ведется по всем правилам! Я видела его в день отъезда.
– Следовательно, в тот же день, когда случилось несчастье с доктором Маноловым?
– Да. В институте. Оставалось несколько сеансов облучения, и мы завершили их вместе.
– Он сам говорил вам, что уезжает?
Здесь придется отвечать или “да” или “нет”. Но Анна Виттинг не отвечает. Она внимательно смотрит на меня, по ее лицу пробегают отсветы пламени в зажженном камине.
– Если вы хотите спросить, были ли мы с ним близки, я готова ответить. Нет. Никогда не были.
Разговор грозит принять неприятный оборот. Их отношения, разумеется, не могут меня не интересовать, но сейчас для меня важнее другое.
– Вам не показалось это странным? Целый день вы проработали вместе, а на другой он неожиданно исчез?
– Ничего странного в этом нет. Доктор Ленарт уже давно говорил об этой поездке, даже вспоминал, что получил письмо от родителей. Они у него люди пожилые, часто болеют.
Выходит, заранее подготовил свое исчезновение. Что же касается формальностей, связанных с получением отпуска в институте, они решаются просто и никому до этого нет дела…
– Он не раз уезжал внезапно, – добавляет Анна Виттинг. – Не понимаю, почему вас что-то смущает.
Верно, уезжал. Но не тогда же, когда готовилось убийство Манолова!
– Госпожа Виттинг, доктор Ленарт не оставил у вас каких-нибудь материалов? На то время, пока его не будет в институте.
– Ему незачем оставлять у меня чего бы то ни было! Для этого у него есть лаборатория, его лаборантки в конце концов. Впрочем, там вы уже, наверное, побывали! У вас есть другие вопросы?
Достаточно ясный намек на то, что я переусердствовал. Кроме того, она ведь предупредила, что день у нее занят. Или это лишь удобный предлог отказаться продолжать разговор?
Как бы то ни было, я благодарю ее за любезность и встаю. Она поднимается медленно, все движения хорошо заучены. Темно-вишневое платье сидит на ней великолепно. Мне становится ясен смысл слов, сказанных мне Велчевой, о гипнотической силе красивых женщин. Хотя это и не должно бы занимать меня сейчас.