Текст книги "В ловушке гарпий"

Автор книги: Святослав Славчев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

МАКС НИЛЬСЕН ИЗ РАДИОЛОГИИ

“Коротышка”, разумеется, уже заждался. Но происшествие на аллее научило его осторожности, теперь он следует на порядочном расстоянии. Частые фонарные столбы заливают мокрый асфальт аллей мощными потоками света, и у меня есть возможность украдкой разглядеть его. Представляю, как я ему опротивел. Из-за меня ему пришлось обойти все подъезды соседних зданий, разговаривать со скорыми на подозрения привратниками, или просто топтаться под запертыми дверями, дрожа от холода. А теперь вот сопровождать меня по аллее, стараясь держаться подальше, ощущая тяжесть саквояжа и не давая прорваться ненависти, переполняющей душу. Но он не должен давать воли чувствам, ему нужно быть осторожным.

Нужно быть осторожным и мне. С каждым шагом я все ближе приближаюсь к западне, которую сам себе устроил. Впрочем, может никакой западни и нет. Может, я сделал ошибочный ход, и на каком-то повороте меня уже поджидает “Медведь” или другой молодчик, еще незнакомый мне в лицо. Тогда все решится за ту самую долю секунды, которую трудно зарегистрировать самыми точными приборами.

Аллея кончилась, я пересекаю полянку у старых стен и подхожу к стоянке. “Вольво” стоит на своем месте. Машин много – час еще не поздний, многие сотрудники института не разъехались по домам.

Я нарочно медлю, делая вид, что ищу ключи от машины, а на самом деле обвожу взглядом машины. Так, синий “форд” здесь. Значит, ждут. “Форд” стоит так, чтобы я не мог видеть его хозяина, но я и не собирался устанавливать его личность.

Отпирая дверцу “вольво”, сажусь за руль и пытаюсь включить зажигание. Стартер оживает, но мотор, видимо, слишком холодный, и я соображаю, что придется…

– Не двигаться!

Я замираю. Вмиг окоченевшая рука с трудом удерживает ключи. Стараюсь не думать и не шевелиться. (-Машина заминирована, – раздается тот же голос. – При малейшей попытке к бегству мы немедленно взорвем вас!

Ну вот. Это и есть западня, в которую я попался. Я не шевелюсь, только слегка скашиваю глаза. Голос доносится с сидения справа. Он идет из небольшой коробочки, которую можно принять за спичечный коробок. Передатчик.

– Слушайте внимательно, – продолжает давать инструкции мужской голос с сильным акцентом. – Включите мотор и медленно следуйте по бульвару! Никуда не сворачивая, доедете до площади! Повторите!

– Никуда не сворачивая, доеду до площади, – повторяю я, чувствуя во рту противный металлический привкус.

Негнущимися руками включаю зажигание, фары, ставлю машину на скорость. Делаю только самые необходимые движения, ничего лишнего.

– Езжайте!

“Вольво” трогается с места. Выезжаю со стоянки. Поднимаю глаза, вижу, как следом за мной трогается тяжелый “ситроен”. Я вижу его какую-то долю секунды, потому что свет его фар бьет мне прямо в зеркало и ослепляет. Я могу смотреть теперь только перед собой.

Значит, “форд” был оставлен, чтобы ввести меня в заблуждение, отвлечь внимание.

Бульвар хорошо освещен. По сторонам мелькают ограды, деревья, силуэты которых выделяются на фоне вечернего неба. Зеркальный блеск витрин, повсюду горят рекламы, разбрасывая голубые и желтые искры. Асфальт влажен, шины издают характерный чавкающий звук.

– Не вырывайтесь вперед! – приказывает мужской голос.

Я и не вырываюсь. Руки впились в баранку руля, я весь превращаюсь в слух и зрение. Одна ошибка – и все будет кончено. Навсегда. Я не почувствую даже боли, а просто исчезну.

Но я не имею права на страх. Ведь ловушку, в которую я загнал себя, я расставлял сам.

Машины обгоняют меня, их водителей должна раздражать моя черепашья скорость. Но “ситроен” вплотную следует сзади, свет его фар продолжает заливать зеркало заднего вида.

Проезжаю через мост, колонны его увешаны гирляндами фонарей, свет их отражается в воде. Мост остается позади, я подъезжаю к площади.

– Сверните вправо! – слышу я приказ. – Потом – прямо!

Сворачиваю, дожидаюсь, когда светофор переключится на зеленый свет, попадаю на улицу с оживленным движением и наконец понимаю, где нахожусь. На улице Тюрингатан – самой длинной улице города, ведущей в Бергстаден.

Постепенно шок проходит, я начинаю соображать. И все же окружающий меня мир стал вдруг каким-то чужим. Хотя меня отделяет от него простая дверца машины. И несколько секунд, необходимые, чтобы выпрыгнуть из нее. Но этих-то нескольких секунд у меня и нет. Остается ждать и надеяться выжить. Выжить здесь, в этом узком пространстве, другого у меня нет. Вообще сейчас у меня ничего нет. Поэтому нужно выжить.

На спидометре сменяются цифры. Я понимаю, что меня доставят в тот самый особняк, с медной табличкой на массивной двери. Скоро я окажусь за этой дверью, дальнейшее будет зависеть уже не от меня.

В поле зрения появляется бронзовый всадник, залитый золотым светом прожекторов, затем – респектабельные особняки за высокими оградами. Все представительства закрыты, светятся только их подъезды.

– Третий дом справа! – инструктирует меня электронное устройство. – Остановитесь у входа. Выйдя из машины, повернитесь лицом к дому. Поняли? Повторите!

– Понял, – угрюмо отвечаю я, – лицом к дому.

Как только я останавливаюсь у бордюра, подкатывает “ситроен”. Его фары обрушивают на меня лавину света. Осторожно выбираюсь из “вольво”, прохожу между двумя машинами. Один шаг в сторону – и меня тут же пристрелят.

Все тело напряжено, но на ногах, слава богу, я держусь твердо. Поднимаюсь по ступенькам, механически пересчитывая их. Три, четыре… семь. Сознание регистрирует нелепые подробности – вроде того, что гранитная стена шершавая, а медная табличка надраена до блеска и находится от меня по левую сторону.

Слышу, как хлопает дверца “ситроена”. Мимо меня кто-то проходит, слышны только шаги. Щелкает в замке ключ. Табличка исчезает из поля зрения, значит – открыли дверь. В дальнем конце гостиной горит настольная лампа, бросая мутно-зеленый свет. Кто-то толкает меня, затем в спину упирается дуло пистолета.

– Вперед!

Я подчиняюсь, дверь бесшумно захлопывается за моей спиной.

Вхожу в комнату, мой охранник дышит мне в затылок.

– Налево, к креслу! – приказывает он.

Сажусь, кладу руки на подлокотники, ладонями ощущая прохладную кожу кресла. Сопровождавшая меня горилла встает сзади, перебрасывает через меня веревку и привязывает к креслу.

Глаза привыкают к сумраку, взгляд выхватывает предметы обстановки. Два свободных кресла, стол с хрустальным стеклом, оттоманка, покрытая дорогой шкурой, наверное, леопарда. В дальнем углу – бар, зеркала и вазы из тончайшего фарфора. Огромная стеклянная дверь, ведущая в сад.

Мужчина обходит кресло, становится передо мной и начинает с любопытством рассматривать. И я рассматриваю его.

Рост средний, возраст – немногим больше тридцати. Интеллигентное, загорелое лицо, на котором выделяются модно подстриженные бакенбарды. Костюм сидит на нем как влитой. Двигается ловко, в манере чувствуется уверенность.

Петер ван Гроот собственной персоной – таким он и выглядит на фотографии. И голос узнаваем – такой же суровый и неприятный, какой я слышал в машине.

– Ну, – говорит он, налюбовавшись мною. – Надеюсь, вам удобно в этом кресле. Поскольку беседа наша будет долгой и, я надеюсь, содержательной.

Я молчу. Коротко рассмеявшись, он добавляет:

– Конечно, это зависит от вас! Должен сразу предупредить: я люблю разговорчивых! Причем когда они не упрямятся.

Он поворачивается ко мне спиной, подходит к бару, достает бутылку и две рюмки, которые тут же наполняет.

– Хотите глоточек? – интересуется он. – Это ободряет даже в вашем положении. Коньяк, могу вас заверить, добрый, из Кипра.

– Не остроумно, – говорю я каким-то чужим голо– сом. – Издеваться над связанным противником легко, это может каждый. Да и коньяк предлагают в этих случаях не так уж редко.

Он предупреждающе поднимает руку.

– Один момент! Вы, как всегда, спешите с выводами!

Он обходит кресло, ослабляет узел веревки. Теперь руки у меня почти свободны, хотя я и привязан. Гроот подает мне рюмку и усаживается в кресло напротив.

– Пейте смело! – с усмешкой бросает он, замечая мое замешательство. – В нем нет никакой фармацевтики, уверяю вас!

Он подносит рюмку к губам, вдыхает аромат напитка, и по его лицу пробегает довольная гримаса.

Я не ручаюсь, что в коньяке нет примесей. В рюмку можно заранее сыпануть нужной отравы. Например из тех, что подавляют волю, способность сопротивляться натиску. Человек превращается в послушную марионетку. Но сейчас эхо не имеет значения. Я знаком с этим Петером ван Гроотом не только по фотографии. Но иногда лучше умереть с помутнившимся сознанием, ни о чем не думая и не жалея.

Поднимаю, насколько это возможно, рюмку, и меня обдает ароматом раскаленной солнцем земли, виноградников и моря.

– Ну а теперь, – предлагает ван Гроот, – мы можем спокойно побеседовать. Я хочу, чтобы вы рассказали мне все об этом случае с вашим доктором. Подробно – я человек терпеливый. И не забудьте такую важную подробность, как то, что вам удалось узнать о его экспериментах. Эта тема меня особенно интересует.

– Вы действительно полагаете, что я вам все выложу?

– Разумеется! – смеется ван Гроот. – Я требую от вас не так уж многого, только то, что я рано или поздно все равно узнаю. Ваш рассказ сэкономит мне дней десять плюс мелкие неприятности с сослуживцами. А вы за это получите жизнь И спокойно уйдете отсюда, а завтра полетите домой.

Похоже, что я не смог удержаться от гримасы, потому что да продолжает:

– Улетаете, сохранив все ваши знания при себе. Впрочем, я уверен, что вы сообщили все, что раскопали здесь, по надежным каналам. Скажете, я не прав?

Я предпочитаю промолчать

– Ну вот видите, – криво улыбается ван Гроот, – вы ничего не теряете! И мне незачем будет… избавляться от вас, раз я получу нужные сведения. К чему поднимать на ноги всю местную полицию только из-за того, что вы исчезли. Я не спешу покидать Кронсхавен без необходимости.

Он прав. Цена моей жизни – предательство. Ван Гроот замолкает, прислушиваясь к каким-то своим мыслям. Потом отпивает глоток коньяка и снова кривит губы:

– Не верите? Правильно! Я тоже вам не верю. Чтобы перейти к взаимному доверию, предлагаю сначала сообщить мне, докопались ли вы до всех сведений самостоятельно, или вам кто-то помог в этом?

Он, оказывается, болтлив. Чувствует себя хозяином положения. А мне нужно выиграть время, и я стараюсь растягивать каждую минуту.

– Мне помогли, – наконец признаюсь я.

– Ну вот и хорошо! – Ван Гроот воодушевленно поднимает рюмку. – Вот мы и начали говорить. А когда двое таких людей, как мы с вами, начинают беседовать, появляется надежда на то, что они в конце концов договорятся обо всем. И хорошо. Могу я задать вам первый вопрос?

– Все равно, их очередность не имеет значения.

– О нет, вы ошибаетесь! – качает головой ван Гроот. Он снова становится задумчивым, как будто прислушивается к чему-то. Потом он поднимается, берет мою рюмку и направляется в сторону бара, где стоит бутылка, и наполняет рюмки.

Я медленно поворачиваю голову, делая вид, что наблюдаю за его движениями.

И понимаю, что где-то поблизости находится еще кто-то. Может быть – в прихожей. Я услышал подозрительный шорох и весь внутренне собрался.

Но ван Гроот ничего не слышит. Он бросает на рюмки рассеянный взгляд, зачем-то доливает еще по капле… С его языка готова сорваться очередная сентенция, он даже уже скривил губы в улыбке.

С треском распахнулась настежь входная дверь. В ней появляется коротышка с автоматом наизготовку В глазах его хищный блеск.

Ван Гроот прирастает к месту. Не выпуская рюмки, он медленно поднимает руки. Темные капли заливают его безукоризненный серый пиджак.

– К стене, – командует коротышка. – И без фокусов!

Ему достаточно одного взгляда, чтобы понять, что я не могу ни поднять руки, ни двинуться с места.

– Туда! – показывает он ван Грооту место дулом автомата.

Ван Гроот послушно делает несколько шагов, двигаясь, как сломанная механическая кукла. Поднятыми руками он опирается на стену.

В этот момент со стороны сада доносятся тихие шаги. На террасе появляется человек, рука его ложится на ручку двери Но дверь не поддается. Не задумываясь, человек плечом выбивает стекло.

Крупные куски с противным звоном летят на пол, человек, пригнувшись, перешагивает через каркас двери.

В новом посетителе я узнаю Макса. Макса из радиологической лаборатории. Он пересекает комнату, для порядка бросив на меня взгляд, чтобы увериться в том, что крепко привязан, и встает за спиной у ван Гроота. Пистолет в его правой руке упирается в спину бельгийца, а левая рука ловко обшаривает его пиджак и брюки. Макс извлекает из кобуры, надетой у ван Гроота под пиджаком, его пистолет и небрежно сует оружие в свой карман.

– Так, – произносит он наконец, – думаю, что мы поспели вовремя. Можешь повернуться! – бросает он ван Грооту. – Я должен задать тебе пару вопросов.

Не опуская рук, ван Гроот поворачивается к Максу. Я сижу неподвижно – ничего другого мне и не остается. Я только зритель этой зловещей сцены, которая пока не имеет ничего общего со мной.

– Вам придется дать объяснения папе Джакомо! – тихо говорит ван Гроот с угрозой. Его тон не очень вяжется с поднятыми руками.

Лицо Макса искажает гримаса. Взгляд у него сейчас не утомленный, а откровенно злой.

– Вот как! А я только что собирался спросить тебя, кто твой хозяин. Значит, папа Джакомо? Ну и что ты успел выжать у этого типа в кресле?

“Тип” – это, конечно, я, а чтобы в этом не оставалось сомнений, Макс тычет в мою сторону пистолетом.

– Он еще не начал… говорить, – заикаясь, отвечает ван Гроот.

– Значит, не пожелал, а? Быть не может! – притворяется удивленным Макс. – Ну значит мы и впрямь успели вовремя. – Гейне! – окликает он коротышку, не опускающего ствол автомата, – не стой как памятник, займись делом!

Тот и правда стоит в дверях как статуя, лишь ствол автомата покачивается из стороны в сторону. Наконец, задрав ствол к потолку, коротышка делает в мою сторону один шаг который кажется мне вечностью, и…

И как подкошенный падает на пол. Автомат со стуком опускается рядом, почти у моих ног.

Макс стремительно поворачивается. Пистолет в его руке описывает полукруг в поисках цели. Палец готовится нажать на спуск.

Вот только стрелять ему не в кого. Я по-прежнему сижу связанный в кресле, а больше в комнате никого нет.

В это время ван Гроот отскакивает от стены, и его рука со страшной силой опускается на голову Макса. Пистолет Макса летит в сторону. Ван Гроот замахивается, и очередной удар заставляет Макса мешком опуститься на ковер. В падении он толкает низкий столик с которого скатываются на пол рюмки и стаканы.

– Скорее, – кричу я и вскакиваю с кресла. – Займись Максом! – Веревка которой я был привязан, валяется у меня в ногах.

Ван Гроот, или капитан Савов, что одно и то же, достав из бара наручники склонился над бесчувственным Максом. Через минуту запястья Макса уже украшали стальные браслеты.

Я же занимаюсь коротышкой – придерживая веко одним пальцем, заглядываю в невидящий глаз.

– Скоро придет в себя, – сообщаю я – Через пять—шесть минут. А теперь посмотрим, сумел ли Ханке справиться с “Медведем”, оставшимся в машине.

Не успел я произнести это как с улицы донесся вой полицейских сирен. Он усиливался и вскоре на железных оградах Бергстадена заиграли холодные синие блики, свидетельствуя о приближении полицейских машин.

***

За бортом самолета ревут двигатели, но здесь, в салоне, чувствуется лишь ровная вибрация, передающаяся телу через кресло и приятно расслабляющая мышцы. В иллюминатор заглядывает ослепительное солнце, отражающееся в снежных глыбах проплывающих внизу облаков. Думаю о том, что не прошло и недели, как я впервые увидел вот такие же облака, в которых отражалось сияние северного солнца. А кажется – прошли месяцы. Конечно, это все от напряжения и головокружительного развития событий, заполнивших дни недели.

Я протягиваю руку, опускаю цветной экран иллюминатора. Облака, над которыми мы летим, приобретают ярко-синий оттенок, небо становится фиолетовым, каким-то негостеприимным. Нет, без экрана было лучше.

Откидываю голову на спинку кресла, закрываю глаза и стараюсь думать о чем-нибудь другом, отвлечься от событий в Кронсхавене. Заранее знаю, что это бесполезно. Снять физическое напряжение легко, нервное – намного труднее В сознании продолжают всплывать – словно эпизоды из фильма – отдельные сцены событий, вспоминаются беседы, мелькают отрывочные мысли. Ничего этого мне сейчас не нужно, все это лишь утомляет, но видно, так уж устроена человеческая память – у нее свои законы, не подчиняющиеся человеческой воли. Потом, в Софии, когда мне придется писать доклад, я буду мучительно стараться извлечь из памяти те же сцены и мысли, но из этого ничего не выйдет. Доклад получится сухим, неровным, полным казенных фраз, вызывающих в душе раздражение и чувство стыда.

Доклад. Я написал десятки докладов и постоянно терзался мыслью, что не могу изложить точно, что же происходило Всегда мне чего-то недоставало, и только хорошенько подумав, я понимал чего. В докладах излагаются факты и мотивы, но в них почти никогда не упоминается о чувствах – о том самом, что предшествует мотивам и фактам О том, что заставляет людей поступать совсем не так, как требуют обстоятельства и житейское благоразумие. О чувствах, толкающих на нелепые ошибки и еще более нелепые поступки.

В убийстве Манолова я обнаружил странную помесь холодного разума и чувств. Что же случилось на самом деле?

Я снова обдумываю факты, потому что факты – основа моего будущего доклада.

Центром событий стал Манолов и его работа. Теперь я уже знаю, как это было Итак, Манолов каждое утро появлялся в институте, усаживался за свой письменный стол у окна и пододвигал к себе микроскоп, а Эмилия принималась расставлять пробирки. Начиналась ежедневная работа. Работа, где почти все результаты были известны заранее, где незначительные успехи имели лишь ту цену, что ими подтверждались или дополнялись знания об уже известных вещах. Монотонная работа ученого, необходимая для развития науки. Тот, кто рисует себе картину современной науки как неиссякаемый фонтан идей или водоворот счастливых или ошибочных предположений, тот просто не знает истинного положения вещей.

Манолов терпеливо работал над своей темой, хорошо понимая пользу и необходимость этой работы. Он давно примирился с этим. В десять утра Эмилия приносила кофе, они садились и неторопливо беседовали – о том, что в Софии еще лето, что вот еще одно лето уходит под барабанный стук падающих по бульварам каштанов. Наверное, к ним иногда забегал Стоименов, раздражавший их непомерным самомнением о себе как о преуспевающем и неотразимом мужчине; приходила Велчева, чтобы сообщить об очередном производственном совещании. Ровно в час дня Манолов шел в клуб-ресторан обедать, а Эмилия отправлялась в институтскую столовую, после чего оба возвращались в лабораторию. Снова работа – планирование экспериментов на будущий день, посещение радиологического отделения и вивариума, наблюдение за подопытными животными. На этом работа заканчивалась.

А на самом деле с этого момента все только начиналось. Начиналась романтика научного труда – проверка оригинальных идей, эксперименты со случайными условиями, то есть то, что является абсурдным для современной науки. В чем проявляется еретическая страсть ученых к открытиям. То, что Женя любил в науке больше жизни. Что превращало кандидата наук Манолова в Женю, в того наивного и романтичного студента с золотыми руками. Тогда он превращался в алхимика, одержимого идеей найти свой философский камень.

Его философским камнем был иммунитет от рака. Повышающие иммунитет вещества должны были заставлять организм обнаруживать раковые клетки и уничтожать их.

Он испробовал десятки соединений. Подчиняясь этой идее-фикс, он комбинировал их, вводил в организм животных последовательно и в обратном порядке. Он пытался найти ту единственную комбинацию вещества, которая разрубит гордиевый узел проблемы рака. Пытался найти вещество-мираж. Его раздражали, но не останавливали неудачи. Он продолжал с азартом ставить свои опыты, в которых как в рулетке ставил на самый крупный выигрыш. Верила в его успех только Эмилия. Остальные знали о его страсти, но не поощряли ее. Никто, правда, не смеялся над ним. Женю любили и уважали. Любили за то, что он был просто хорошим человеком, и за то, что он был кандидатом наук Евгением Маноловым.

Философского камня он не нашел и свинец в золото тоже не превратил. Случайная ошибка подарила ему не иммунитет против рака, а комбинацию веществ, действующих как протектор, то есть повышающих сопротивляемость организма в условиях повышенной радиации.

Женя учел это, но у него не было уверенности. Поэтому побочный результат не вызвал у него особого энтузиазма. Да и Ленарт. участвовавший в опыте, попросил его помалкивать до поры до времени. Говорить о результатах эксперимента, обусловленных случайностью, не принято у ученых и считается дурным тоном. Надо сперва хотя бы подтвердить их другими опытами. Зная, как относятся к его опытам коллеги, Женя решил не давать им очередного повода для разговоров. Он решил выждать, чтобы не вызвать пересудов.

Вот это выжидание и стоило ему жизни. Потому что Эрвин Ленарт моментально сообразил, как можно нагреть руки на таком открытии. Результаты опыта могли стать основой для исследований другого характера. Для исследований, за которые военно-промышленный комплекс отваливает любые деньги. Манолов вобще не думал об этом, другое дело – Ленарт. Тот сразу позаботился о том, чтобы повторные эксперименты оказались неуспешными. Сделать это ему было нетрудно. Успех первых опытов был приписан действию случайных факторов, и Манолов прекратил эксперименты. Молчал и Ленарт, выжидая удобный момент, когда подвернется возможность отработать методику эксперимента и продать ее какой-нибудь фирме, выполняющей заказы военных.

Вот только Ленарт недооценил размах промышленного шпионажа. Он не знал, что Макс, работающий на экспериментальной базе ЮНИЭЛ, является резидентом. Шпионские центры не любят разбрасываться по мелочам, они внедряют своих людей на важнейшие объекты. Макс Нильсен давно работал в Центре, он отвечал за исследования в области радиационной медицины.

Макс не дал Ленарту обвести себя вокруг пальца. Он сразу понял, какие козыри оказались на руках у Ленарта. И сообщил в Центр, что ему нужна помощь.

И помощь ему была оказана немедленно. В один прекрасный день к Ленарту явился посетитель. Кто это был? Может, один из пассажиров “лендровера”, которого я безуспешно пытался разыскать, но который так и не появился в поле зрения. Не называя себя, неизвестный посетитель в тактичных выражениях предложил Ленарту солидную сумму, работу в одной из секретных лабораторий, личную безопасность. А также тактично предупредил, что значит отказаться от предложения такой организации, как центр военно-промышленного шпионажа.

Насчет последнего у Ленарта не было никаких иллюзий, а жизнь была ему дорога. Он, конечно, поторговался, пытаясь набить себе цену, но согласие дал немедленно. Они договорились, что Ленарт покинет Кронсхавен сразу же после того, как соберет все сведения о веществах, с которыми работал Манолов. Все это время Макс оставался в тени, но видимо Ленарт все же догадывался, что тот резидент.

Оставалось решить одну небольшую проблему. Что делать с самим Маноловым. Макс понимал – пытаться купить или шантажировать болгарина невозможно. В его похищении тоже не было смысла – Ленарт знал все, что нужно было знать. Манолов должен был умереть.

Причем умереть так, чтобы его смерть не вызвала никаких подозрений и Макс мог продолжать выполнять свои функции резидента. Так родилась идея инфаркта. Инфаркт может произойти везде – в кабинете, в пансионе, за рулем. Инфаркт в машине, во время поездки, вдали от города казался самым удачным вариантом, поскольку разом ликвидировал бы все следы преступления.

Тем временем Манолов становился все более опасным. В одном из своих научных сообщений он упомянул о результатах той самой серии опытов. Он не успел сделать этого сообщения, так как показал черновик Ленарту.

Это послужило сигналом к действию. Был выбран способ убийства – отравление. Место преступления – дорога в Юргорден, куда Манолов ездил ставить свои опыты. Ленарту было приказано немедленно уехать, поскольку ему еще не особо доверяли. В частности, Макс высказал опасение, что Ленарт может не выдержать и заговорить. Безопаснее было упрятать его куда-нибудь подальше.

Одновременно с убийством Манолова нужно было выкрасть черновик сообщения и пробы веществ, с которыми работал болгарский ученый. Последние требовались лаборатории Центра. Выполнить эту задачу взялся сам Макс – он мог сравнительно легко проникнуть и в кабинет Манолова, и в его комнату в пансионе.

Но идеальных преступлений не бывает, как нет убийцы, который может предусмотреть все неожиданные осложнения. План был выполнен точно. В ночь после отъезда Ленарта Манолов был убит. Вот только катастрофа оказалась не совсем такой, как хотелось бы тем, кто ее планировал. Потерявший сознание Манолов врезался на повороте в грузовик фирмы “Скандия”.

В первую минуту после катастрофы убийцы из “джипа” действовали точно и быстро. Они вытащили тело Манолова из разбитой вдребезги машины и прибрали к рукам папку, которая оказалась при нем.

И слишком поздно заметили, что есть еще один свидетель происшествия, которому удалось тихомолком скрыться. Ведь в грузовике прятался Пер Матуссон, сообщник Тине. Он перевозил очередную партию героина. Матуссон, изумившийся поведению пассажиров “джипа”, быстренько сообразил, что происходящее совсем не похоже на обыкновенную дорожную катастрофу И поспешил спуститься по тропинке к морю, где неподалеку его ждал катер Матуссон надеялся, что побег с места происшествия спас его. Но в правилах разведцентров записано, что самый лучший свидетель – это покойник. Через своих агентов в преступном мире Максу не составило труда установить, кто был свидетелем ночного происшествия, и приказать расправиться с ним.

Связь между Матуссоном и Хельгой Линдгрен была установлена позднее. Это сделал комиссар, проследивший за каналами распространения героина. Оказалось, что Линдгрен, подруга Анны Виттинг, покупала наркотик для матери Анны, зарегистрированной наркоманки.

Впрочем, дела с наркотиками интересовали меня куда меньше, чем действия Макса.

Сразу же после убийства Макс обыскал комнату Манолова и забрал все записи, касающиеся протектора. Обыск кабинета, однако, не дал никаких результатов. Образцы вещества хранились в другом месте. Макс не мог знать, что Манолов держит их в другой лаборатории, у Велчевой. Это внесло в операцию новые осложнения – выяснилось, что она все еще далека от своего завершения. И в спешке была допущена новая ошибка – в порядке расстановки колб. Торопясь и нервничая, Макс сделал и другую – неправильно сложил книги на письменном столе Манолова.

Мой приезд сначала совершенно не обеспокоил Макса. Он ограничился тем, что пустил по моим следам “Медведя”, приказав ему следить за моими действиями. Немного растревожило его сообщение о том, что я попросил повторить некоторые опыты Манолова, но поскольку он мог следить за этим из радиологии, особой опасности это для него не представляло. Обеспокоило Макса и мое интервью с Брюге, где журналист намекал на какие-то улики, будто бы обнаруженные мною. Но он все же не придал этой публикации особого значения, решив, видимо, что репортер передергивает.

Даже самому опытному резиденту иногда приходится обнаружить свое присутствие. Это происходит обычно тогда, когда он видит, что важной операции грозит провал и что сведения, добытые таким трудом, уплывают в руки конкурента.

У Макса конкурента не было. Мой план заключался в том, чтобы создать его. Чтобы Макс вдруг столкнулся с сильным противником, действия которого свидетельствуют о том, что это профессионал. Моего помощника, капитана Савова, давно готовили на эту роль, только мы не знали, когда и где ему представится случай сыграть ее. Савов прибыл в Кронсхавен вместе со мной, главная трудность в его работе заключалась в том, чтобы найти подходящий особняк и создать вокруг себя обстановку, подобающую такому человеку, как Петер ван Гроот.

У Макса не было времени проверять личность ван Гроота. В тот самый день, когда на сцене вдруг возник ван Гроот, он понял, что операции грозит провал. Пока Макс соображал, что делать, “бельгиец” умыкнул у него из-под носа разбитую машину Манолова, а затем последовали новые удары. Из моего разговора с Брюге он узнал, что с убийством Манолова мне все ясно. С вертолета я увидел условный сигнал – открытую дверь гаража. Нес дозор и пикап, что означало – резидент клюнул на нашу приманку. В тот же вечер меня “похитили”.

Если бы конкурент узнал все подробности убийства Манолова и получил от меня все данные о его опытах и – что еще хуже – пробы вещества это означало бы конец карьеры Макса как резидента.

И Макс попал в западню. Он рассчитывал захватить нас с ван Гроотом, а затем сориентировавшись кому служит, то есть чей агент ван Гроот и какими сведениями располагаю я, решить нашу судьбу.

Я был уверен, что никто из них не посмеет стрелять, пока Макс не знает, кого представляет его конкурент. Тем более, что Гроот—Савов сразу же упомянул имя одного из боссов преступного мира – папу Джакомо. Сферы влияния шпионских центров и преступных синдикатов строго разделены, между ними заключены железные соглашения, мелкие конфликты улаживаются на самом верху. Ликвидация агента неизбежно ведет к жестокой схватке, в которую никто из резидентов не посмеет вовлечь своих хозяев.

Рассчитывал я и еще на одну вещь. Увидев меня привязанным к креслу, им не пришло бы в голову разглядывать меня и обратить внимание на небольшое устройство, приводящее в действие ампулы с парализирующим веществом, спрятанные в определенных местах гостиной. Эта была наша двойная петля, как у гарпий. И наша месть.

Все остальное сделал Ханке. Он дал согласие на эту операцию с огромным нежеланием, не согласившись, действовал безупречно. Его люди окружили квартал и арестовали “Медведя” в тот самый момент, когда тот пытался скрыться. Похоже, однако, что никто из департамента не высказал ему теплых слов за столь успешное сотрудничество. И хотя Макса и его сообщников будут судить, вряд ли Ханке получит за это лавровый венок. По крайней мере так я понял при нашей последней встрече.

Впрочем это, наверное, их внутренние дела.