Текст книги "В ловушке гарпий"

Автор книги: Святослав Славчев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

На этот случай подготовлена вторая ловушка: Мано-лов умер в результате сердечного приступа. Он подготовлен тщательно, и мне придется здорово попотеть, меряясь силами с опытным противником…

Внезапно звонит телефон.

Его резкий звон в одно мгновенье заполняет комнату и почти оглушает меня. Я застываю на месте.

Вновь звонок. Теперь я слышу его нормально. Затем осторожно протягиваю руку, будто опасаясь наткнуться на ядовитую змею, и снимаю трубку.

Линия работает, но в трубке молчание. На другом конце провода кто-то набрал номер и молчит. Может быть, ждет моего вопроса?

Но и я молчу. Не знаю, сколько длится это обоюдное молчание – секунд десять или больше. Наконец на другом конце провода кладут трубку. Кладу трубку и я. В следующую секунду включаю свет и бросаю взгляд на список служебных номеров, приколотый к тумбочке. Набираю номер администратора, хотя и подозреваю, что это ничего не даст. Вероятнее всего пансионат оборудован автоматическим коммутатором.

Так и есть. Администратор объясняет, что в гостинице установлен автоматический коммутатор. По любому городскому телефону можно набрать номер гостиницы, а затем номер комнаты. Очень жаль, но он ничем не может помочь мне.

– А мог ли кто-нибудь позвонить из гостиницы?

Его голос звучит подчеркнуто учтиво:

– Разумеется, это вполне возможно. Чем я еще могу быть вам полезен?

Я благодарю и кладу трубку. Больше мне ничего от него не надо. А вот какие, интересно, были желания у того, кто звонил? Мой номер был набран не по ошибке, ведь в таких случаях обычно приносятся извинения. Может быть кто-то хотел что-то сообщить мне, а потом раздумал? Или хотел записать мой голос? Но для этого совсем не стоило звонить в половине третьего ночи!

Нужно заснуть, причем немедленно. Утром меня ждет много работы. День обещает быть напряженным, а головная боль в таких случаях – излишняя роскошь.

Я натягиваю на себя одеяло и последнее, что помню – зеленые фосфоресцирующие стрелки часов у щеки на подушке. Потом все проваливается в темноту…

ЛЕЙТЕНАНТ ГУСТАВ КОЛЬМАР

Я просыпаюсь с таким ощущением, будто во сне узнал что-то очень важное. Я напрягаю сознание, пытаясь вернуть ускользающие образы, но из этого ничего не выходит, и я открываю глаза.

Светло. Солнце давно взошло. Вся противоположная стена освещена его ласковыми лучами. Я выглядываю в окно и любуюсь панорамой порта с постройками семнадцатого века. В гавани заметно оживление. Пора.

Я встаю и следующие десять минут заставляю себя заниматься тем, что принято называть заботами о теле. Одновременно размышляю на разные отвлеченные темы, отгоняя мысли о предстоящем дне. Я довольно философски отношусь к влиянию настроения на работу, а также к самовнушению. Мне приходилось читать разные брошюры о том, как можно заставить себя поверить в то, что ты бодр и счастлив, непрерывно напоминая себе об этом. Черта с два! Не верю, что кто-нибудь преуспел, используя эту систему. Лично я – нет. Хотя и пробовал. И настроение мое омрачается при мысли о делах, которые ждут меня сегодня.

Через полчаса должен появиться мой мушкетер, и мы отправимся к злополучному повороту на шоссе Кронсхавен—Юргорден, таящему достаточно много загадок. Кроме того нужно выкроить время и отправить телекс, текст которого я сочинил еще до ночного телефонного звонка. Обычный телекс – прибыл на место, разговаривал с тем-то и тем-то, получил полномочия на проведение расследования, вырисовывается вероятность смерти в результате сердечного приступа, но пока нет окончательного подтверждения. В случае подтверждения инфаркта расследование заканчиваю.

С телексом ознакомится человек десять (в том числе, как мне кажется, и комиссар Ханке). Но он предназначен не для Ханке, а для двоих других людей. Один из них, возможно, тот, кто ночью что-то хотел мне сообщить, но раздумал. Его нужно успокоить, хотя это и не так просто. Пусть он думает, что я не так уж и опасен и не стоит лишать следствие моего присутствия. Обоим нам будет неприятно, если он придет все же к такой мысли. Второй – это генерал. Шифр, которым я пользуюсь, разгадать практически невозможно. Необходимо посоветоваться с нашими зарубежными коллегами из братских стран и поинтересоваться, не появилось ли чего-нибудь нового в последнее время в области хозяйственного и научного шпионажа, в частности, в области медицины. Запросить имена и информацию о центрах, проявляющих повышенный интерес к этой науке. Я представляю, как генерал обрадуется моим вопросам.

Затем мне нужно побывать в институте, поговорить с членами болгарской группы, посетить несколько отделов, в том числе радиологический. Получить разрешение на ознакомление с лабораторными дневниками. Лишь тот, кому доводилось заниматься этим, знает, какая это неблагодарная работа. Одновременно познакомиться с людьми. Потом опять побывать в номере Манолова и по-новому взвесить все обстоятельства.

Если бы в сутках было тридцать шесть часов!

После такого сеанса внушения себе радостных чувств я готов к работе. Оставляю одному мне понятные метки на двери, закрываю ее на ключ и вешаю на ручку смешного картонного человека, прижавшего палец к губам. Разумеется я отдаю себе отчет в том, что кроме горничной вряд ли кто-нибудь осмелится посетить комнату в мое отсутствие.

В коридоре тихо, только из-за двери оффиса доносится приглушенный равномерный шум работающего пылесоса. Через стекла окон, отражаясь от крыш соседних домов, пробивается утреннее солнце.

Я спускаюсь в фойе, оставляю ключ и выхожу на улицу. Мне не хочется завтракать в баре с автоматом для сандвичей. Вчера я приметил одно бистро на противоположной стороне улицы, предпочитаю перекусить там.

Кофе в бистро крепкий и ароматный. Он пахнет тропиками, джунглями и лазурным морем. Не знаю почему, но такой кофе всегда вызывает в сознании образы пальм и моря, хотя ничего общего с ними и не имеет.

За стойкой обслуживает посетителей уже не молодая, но приятная женщина, одетая безукоризненно чисто. Людей в это время здесь не много.

Сжевав сандвич и выпив кофе, я минут десять гуляю по улице, разглядывая витрины. Покупаю несколько газет и просматриваю крупные заголовки. Как мне кажется, я уже начинаю ориентироваться в новом языке, да и интересно посмотреть, чем обрадовал на сей раз своих читателей Брюге.

Я жду Кольмара. Наконец он появляется. На стоянку перед пансионатом въезжает темно-синее “вольво”, из которого выходит Кольмар. Я машу ему рукой и приближаюсь.

– Надеюсь, господин инспектор, вам понравится машина! – Он указывает рукой на “вольво”. – Это надежная марка.

И извиняется за небольшое опоздание – пришлось задержаться в фирме по прокату.

Я ничего не имею против автомобиля этой марки, если, разумеется, работники фирмы по прокату не испытывают повышенного интереса к микроэлектронике. Но это я проверю позднее, а пока усаживаюсь на сиденье рядом с Кольмаром.

– Ну, что ж, поехали, – предлагаю я. – Вы не забыли план и фотографии того места?

Кольмар захватил с собой все необходимое. Мы объезжаем пансионат и спускаемся вниз, к порту. За приземистыми пакгаузами видны огромные корпуса кораблей и ажурные стрелы кранов. Остро пахнет смолой, водорослями и нефтью. Слышен сдавленный рев корабельной сирены и грохот колес проносящегося где-то рядом железнодорожного состава.

Он проносится над нашими головами, потому что мы едем по нижнему ярусу двухэтажного моста. С обеих сторон уходят в небо массивные стойки опор, а внизу видна густая синева воды. Это один из рукавов залива – половина Кронсхавена стоит на маленьких островах.

Стойки исчезают так же внезапно, как и появились. Слева от нас залив, он проглядывается через кроны деревьев, и мост переходит в широкое асфальтированное шоссе. Справа от нас поля, серебристо-голубые сосновые перелески и белые островерхие дачки. Свежий ветер врывается через опущенные боковые стекла машины.

Поля поднимаются по склонам все выше и выше, серо-зеленые вершины гор приближаются и теснят шоссе к кромке берега. Дачные домики встречаются все реже, видно им не по душе скалистые отроги.

– Мы почти приехали, – говорит Кольмар. – Нужное нам место – за следующим поворотом.

Справа шоссе расширяется, образуя небольшую придорожную стоянку. Слева – сравнительно высокий откос: внизу блестит рябь одного из рукавов залива. Дорожный знак, предупреждающий о крутом повороте: в этом месте шоссе действительно резко уходит вправо.

Кольмар сбрасывает газ, мы проходим поворот и съезжаем на обочину.

Я не выхожу поскольку хочу видеть это место из машины. Таким, каким его видел в последний раз Женя.

Каменистый обрыв почти сползает на дорогу. В него вцепились кривые узловатые ели, их ветви усеяны гирляндами лишайника. Две непрерывные молочно-белые линии делят асфальт пополам, а с противоположной стороны шоссе огорожено низкими, но прочными перилами.

Если где-нибудь и должна была произойти авария, то лучшего места для этого не найти. Автомобиль, потерявший управление на повороте, неминуемо занесет влево. В лучшем случае он налетит на низкие перила…

Я выхожу, пропуская две машины и перехожу через дорогу. На асфальте еще поблескивают мелкие осколки стекол. За два дня колеса автомашин не сумели подобрать их.

Кольмар подходит ко мне и начинает давать объяснения, а я достаю снимки и чертежи.

Так. Манолов, видимо, потерял управление сразу же, как только вошел в поворот. Но он должен был увидеть фары встречного грузовика. Шофер грузовика также не мог не заметить включенные фары его автомобиля, однако он не снизил скорости, а значит, и не предполагал беды. И лишь когда автомобиль Манолова оказался в полосе встречного движения, изо всех сил нажал на тормоза.

На асфальте хорошо видны следы торможения грузовика – плотные черные полосы. Прикидываю на глаз их длину и сверяюсь со схемой. При таких следах скорость грузовика равнялась приблизительно восьмидесяти километрам в час. Однако столкнуться с тяжелым грузовиком – все равно что налететь на танк!

– Как вы считаете, что могло произойти, если бы не было грузовика?

Вопрос мой обращен к Кольмару. Тот смотрит на следы, прикидывает расстояние от поворота до места, где мы находимся, и потом осторожно отвечает:

– Знаете, трудно сказать… Может быть… автомобиль остановили бы перила. Хотя был случай – я наткнулся на него в архиве – когда один микробус перелетел через них и упал вниз.

Он указывает глазами на крутой откос. Здесь довольно высоко, не меньше пятнадцати метров. Шоферу автомобиля, в случае падения отсюда, грозят не только царапины.

– Ясно, – говорю я. – Вы хорошо водите машину?

– Да, господин инспектор, – с нескрываемым удивлением отвечает Кольмар.

– Давайте вернемся назад и попробуем осилить поворот без использования тормозов.

То, что я задумал, не так уж сложно понять. Техническая экспертиза вычислила скорость Манолова – приблизительно девяносто километров в час. Не очень большая скорость для такого шоссе. Даже если специалисты чуточку завысили эту цифру (в желании оправдать своего шофера!), это не меняет дела. Я это знаю, но мне хочется поставить себя на место Манолова.

Кольмар, пропустив несколько машин, разворачивается. Мы проезжаем поворот, и метров через сто он останавливается, а затем вновь разворачивается и резко нажимает на педаль газа. “Вольво” ревет, набирая скорость. Скалы мелькают за стеклами машин, у меня появляется чувство, будто я вот-вот свалюсь с сиденья, инстинктивно я хватаюсь за приборную панель.

В этот момент Кольмар все же нажимает на тормоза и выворачивает руль вправо. Белые осевые линии уже давно пересечены, мы находимся во встречном полотне движения, а метрах в ста перед нами – спортивный автомобиль. Он проносится мимо, а возмущенный шофер грозит кулаком и делает нам знаки, понятные водителям всех стран.

Часы на приборной панели показывают, что весь опыт длился не больше пятнадцати секунд.

Кольмар съезжает на обочину, останавливается и смотрит на меня

– Это невозможно, господин инспектор! При такой скорости… Я, конечно, до конца не могу быть уверен, но, по-моему этот поворот нельзя взять на такой скорости.

Пятнадцать или двадцать секунд. В это время начинается неожиданный приступ. Боль ужасна, как удар ножа. Дыхание останавливается, человек ничего не видит и перестает что-либо соображать. Инстинктивно хватается за грудь. Наверное, именно это сделал Манолов. А неуправляемый автомобиль несся со скоростью девяносто километров в час.

Манолов все равно не смог бы осилить этот поворот, судьба его была решена метров за сто до него.

Кстати, метрах в ста от него находилась и небольшая придорожная стоянка. Может, это простая случайность, но почему-то совпадение это мне не нравится.

Более удачного места для аварии трудно придумать. Место, где удобно ликвидировать того, кто мешает.

– Можем возвращаться, – говорю я. – Давайте-ка поменяемся местами.

Кольмар уступает мне место водителя. Я проверяю ногой педаль сцепления, тормоза… Как-никак машина мне совсем незнакома! Хотя вскоре я убеждаюсь, что управлять ею довольно приятно и скорость у нее приличная.

На обратной дороге мы в основном молчим. Кольмар спрашивает разрешения закурить, а я обдумываю то, что мне удалось увидеть и почувствовать.

Неизбежная авария, причем – тяжелая. Именно это заставляет меня заподозрить что-то неладное. Даже не заподозрить, а прийти к твердому убеждению, что место катастрофы было выбрано заранее. И столкновение с грузовиком – не просто авария, имея в виду, что за автомобилем Манолова велось наблюдение.

Нужно вернуться в комиссариат и заняться машиной Жени! Осмотреть ее сантиметр за сантиметром, не пропустив ничего! Причем немедленно!

Мы въезжаем в город. Я уже ориентируюсь в нем, но все же прошу Кольмара показывать дорогу. Мы сворачиваем у пансионата ЮНИЭЛ, я нахожу тесное местечко на стоянке и втискиваю туда машину.

– Коллега Кольмар, – говорю я, – ждите меня в гараже комиссариата. Я на минутку поднимусь к себе и тотчас же приеду.

Кольмар понимающе кивает и направляется к перекрестку, а я быстро поднимаюсь в свой номер. Мне нужно порыться в чемодане и заглянуть в один справочник.

Комната находится в том же виде, в каком я ее оставил. Никто не входил сюда, а горничной, наверное, было приятно обнаружить на ручке двери картонного человечка, прижавшего палец к губам. Но на всякий случай проверяю тайные метки, оставленные мною на двери. Потом достаю справочник, просматриваю главу под интересующим меня названием и укладываю в “дипломат” несколько необходимых вещей. Оказывается, я не располагаю всем необходимым, это осложнит работу. Однако придется потрудиться одному. Мне не хотелось бы привлекать к этому делу людей из лаборатории Ханке.

Я захлопываю “дипломат”, вешаю картонного человечка на ручку двери и выхожу.

***

Кольмар ожидает меня у входа в гараж. Пожилой полицейский почтительно берет под козырек, но все же снова педантично проверяет наши документы.

В это время я придумываю задачу для Кольмара.

– Коллега, – говорю я, – можно ли добыть справку об авариях, которые произошли на том месте? Или хотя бы – рядом с ним?

Кольмар что-то высчитывает в уме, а затем объясняет, что сделать это нетрудно, но все же потребуется немного времени. Час или чуть больше. Подобных аварий было около десятка. Нужно проверить в архиве транспортной полиции.

– Тогда займитесь этим! – приказываю я. – Когда будете готовы, приходите сюда.

Конечно, интересно получить данные об авариях, но важнее сейчас остаться одному. За час—полтора, мне кажется, я сумею проверить возникшее предположение.

Кольмар, по своему обыкновению, щелкает каблуками и уходит, а я отпираю ключом решетку. Кладу “дипломат” на крышку багажника разбитого автомобиля и достаю из него старенький набор для снятия отпечатков, а также маленький, но мощный фонарик. Начинается второй акт задуманной пьесы об инспекторе и его ненужном хобби.

Но если тот, другой, внимательно следит за ходом пьесы, ему не до смеха. Поскольку в поисках отпечатков я проверяю один за другим все осколки стекла, которым усеяны сиденья, приборный щиток и пол автомобиля.

Это – поистине сизифов труд, тем более абсурдный, если учесть, что я знаю, что ищу, но не знаю, как это выглядит.

Проходит минут пятнадцать или больше, от неудобной позы начинает ломить поясницу. Именно тогда мне приходит в голову мысль осмотреть смятую и искореженную вентиляционную трубу. Я поддеваю пластмассовую решетку и под ней нахожу тоненькую стеклянную чешуйку, совсем не похожую на остальные осколки в машине. Я сразу же прячу ее, выбираюсь наружу и обхожу автомобиль. Во-первых, нужно размяться, а, во-вторых – оценить обстановку.

Никто мною, кажется, не интересуется. Пожилой полицейский в противоположном конце гаража что-то объясняет своему молодому коллеге, оседлавшему мотоцикл, который время от времени форсирует мотор. Оглушительный рев периодически наполняет все помещение.

Я вновь ныряю в машину. Время бежит незаметно. Наконец я нахожу вторую такую же чешуйку и вслед за этим – еще одну. Находки занимают свое место в маленьких пробирках на дне “дипломата”. Поясницу ломит уже невыносимо. Нужно передохнуть.

Я сижу и размышляю, а руки продолжают механически заниматься снятием дактилоскопических отпечатков. Со стороны выглядит, будто я всецело поглощен ими. Я еще не верю в то, что мне удалось обнаружить, хотя мысль о наихудшем уже прокралась в сознание.

Двойная ловушка. Вот она, вторая – передо мной. На первый взгляд, Манолов умер в результате сердечного приступа, незадолго или вскоре после аварии. От инфаркта. И это объяснение превращается в стену, способную поставить в тупик самого спокойного следователя.

А все же улики остались. Тот, кто подготовил обе петли-ловушки, не сумел вовремя скрыть все следы. Что же ему помешало?

И кому мешал Манолов?

Или он кому-то был очень нужен?

Если они все же его решили ликвидировать, значит, на то были веские причины.

От напряжения и боли в пояснице я все больше начинаю нервничать. И все же, если предположить…

Этих “если” очень много. И первое из них касается людей, которые интересовались Маноловым. Устроить ловушку с двумя петлями не по силам одному человеку. И если это убийство, то оно организовано отнюдь не дилетантами. Подобные убийства планируются и организуются в специальных центрах. Только они могут позволить себе использовать дорогую аппаратуру и технику. И яды, словно рожденные чьим-то больным воображением. Яд королевской кобры перед ними – пустяк, детская игрушка. К тому же кобра нападает открыто, а они, как правило, рядятся в маски. Такие яды имитируют различные тяжелые заболевания с летальным исходом. И имеют свое название – инкапацитанты.

Я смотрю на разбросанные повсюду осколки стекла и мною овладевает уверенность: на сей раз тоже был применен инкапацитант, вызывающий инфаркт.

Но почему? С какой целью? Мне известно, в каких случаях пускаются в ход подобные ампулы, тщательно охраняемые в бетонных подвалах, запрятанные в стальные контейнеры с тройными секретными шифрами. Игра должна стоить свеч. В ней непременно должны быть замешаны десятки и сотни тысяч долларов, экономические и военные интересы.

С какой стати один из таких ядов использован против Манолова? Обычно они предназначаются для важных особ, применяются совсем в иных обстоятельствах. То неожиданно умирает какой-нибудь сенатор, находившийся в цветущем здравии. Или директор крупной корпорации. Инфаркт! Не приходя в сознание! Все оплакивают прекрасного человека! Некрологи и цветы. Приходит соболезнование от президента конкурирующей корпорации. Той самой, что заплатила за ампулу ПЕП-12.

Обычно действуют таким образом. Но это не все. Затем умирает – разумеется, не сразу! – какой-нибудь генерал, принадлежавший к верхушке военной хунты, который помог корпорации заполучить концессию на эксплуатацию медных, свинцовых или молибденовых рудников. Внезапная смерть в течение нескольких секунд! Почетный караул и орудийные залпы в память доблестного воина. Чтобы другой генерал из той же хунты мог передать рудники соперникам. Тем, кто заплатил за очередную ампулу. И группе профессиональных убийц. Впрочем, они добросовестно выполняют свои обязанности и не колеблясь отправляют на тот свет каждого, кто проявляет излишнее любопытство и узнает больше, чем ему полагалось знать.

В разряд таких знатоков теперь перехожу и я. И не могу рассчитывать на чье-либо милосердие.

Однако, я отвлекся. Мысли мои рождены неизвестностью. Все может иметь и иное объяснение, в том числе найденные мною стеклянные чешуйки. К примеру, инфаркт Манолова – может оказаться именно инфарктом.

А почему бы и нет? Причины, по которым он мог быть убит, не выяснены. Да и Велчева категорически утверждает, что ни она, ни другие ее коллеги ничего не знают о каком-либо важном открытии, сделанном Маноловым. Об открытии, ради которого стоило привести в действие машину одной из организаций или центров, занимающихся военным или экономическим шпионажем. Обычно они работают очень осторожно, и подобный шаг предпринимают только в крайнем случае.

А каким же мог быть этот “крайний” случай? Я обдумываю пять или шесть возможных вариантов, но ни один из них не вызывает у меня восторга. Мне нужна помощь, а я не знаю, на кого мне здесь можно положиться.

…………………………………

От этих не особо приятных мыслей меня отрывает Кольмар. Я слышу его шаги и выбираюсь из машины, стараясь придать лицу беззаботное выражение.

Он приближается, протягивая несколько исписанных листков.

– Прошу вас, господин инспектор!

Шесть аварий за шесть лет. Половина из них – тяжелые, в двух случаях последовал летальный исход. Место приблизительно одно и то же, с разницей в пятнадцать-двадцать метров, объясняющейся различной скоростью, с которой двигались автомобили до момента катастрофы.

– Начальство у себя? – спрашиваю я, пряча листки в карман.

– Господин комиссар Ханке? Он уезжал по делам, но должно быть уже вернулся.

Мушкетер получает несколько новых задач, причем на сей раз вовсе не формальных. Я вручаю ему кассету с фотопленкой Брюге и прошу как можно быстрее сделать диапозитивы с каждого кадра для проектирования на экран с помощью диапроектора. Кроме того, поручаю ему идентифицировать с помощью технических экспертов марки автомобилей, попавших в кадры, и выписать из картотеки имена их владельцев. Особенно меня интересует туристический джип – откуда он и данные о его пассажирах.

Возможность встретиться с очевидцами аварии, как говорится, почти минимальна, но предпринять попытку все же стоит.

Кольмар просматривает кассету на свет и скептически щурится.

– Плохо отснята, господин инспектор… Вот, посмотрите! – и он указывает на несколько мутных кадров. – Кто снимал?

– Местный журналист, некий Йорген Брюге.

Гримаса, которую не в силах скрыть Кольмар, красноречиво свидетельствует, как “любят” Брюге в полиции. Но задача поставлена и ее надо выполнять.

Мы договариваемся с Кольмаром встретиться в пять часов, и я поднимаюсь к Ханке.

Он только что вернулся. Я застаю его в тот момент, когда он снимает плащ. На одном из кресел валяется его портфель. Мы здороваемся, после чего Ханке достает из портфеля какую-то бумагу.

– Вот заключение, коллега, – говорит он негромко. – Только что подписанное экспертами.

По тому, как он мне его подает, я понимаю, что дела мои не блестящи. Я переворачиваю страницы и пробегаю глазами последние строки. Непосредственная причина смерти – инфаркт.

Ханке спокойно смотрит на меня. Для него все ясно. Дело можно считать закрытым. Сегодня или в крайнем случае завтра мы подпишем протокол и он, наверное, пригласит меня приехать в гости следующей зимой, а я, в свою очередь, приглашу его к нам на Черное море летом. Потом он проводит меня в аэропорт, и больше мы никогда не увидимся, несмотря на любезный обмен приглашениями.

Нет, так дело не пойдет.

Я достаю из “дипломата” одну из маленьких пробирок и подаю ему. Он вопросительно смотрит на меня. Потом замечает маленький осколочек, похожий на чешуйку, и собирается открыть пробирку.

– Не надо! – предупреждаю я его. – Это я обнаружил в машине Манолова!

– И… что же это такое?

– Пока не знаю, но не исключено, что это осколок ампулы.

Он мгновенно догадывается. Черты его полного лица разглаживаются, первое его движение – положить пробирку куда-нибудь подальше, но он берет себя в руки. Обходит кресло, садится напротив и кладет пробирку на столик между нами. Потом говорит то, что и принято говорить в подобных случаях.

– Что вы предлагаете?

– Во-первых, посоветоваться с кем-нибудь из ваших токсикологов.

Он молчит. Растирает виски и что-то бурчит в ответ. Могу представить себе мысли и чувства, которые его сейчас занимают. Ведь всего минуту назад ему казалось, что с этой историей покончено, а теперь он вновь, причем еще глубже увязывает в ней. Может статься, что со смертью врача никакой связи эта находка не имеет, а может – и наоборот. А вдруг это уловка, подстроенная болгарским следователем с черт знает какими намерениями?

Я тороплюсь дополнить свою мысль.

– Видите ли, я не смог как следует осмотреть машину. Но если мы используем что-нибудь более современное, то может быть удастся найти все части… будем называть это ампулой!

Теперь ему совершенно ясно: я не отступлю и буду искать эти стекляшки до победного конца.

– Токсикологи… – бурчит Ханке. – Черт побери!

Мне приходится выслушать еще несколько облегчающих его душу сентенций, после чего Ханке встает, запирает изнутри дверь и вынимает из стола бутылку и две рюмки. Я хорошо его понимаю и, надо признаться, испытываю такое же желание. Просто голова идет кругом.

Он наполняет рюмки и поднимает свою. Криво улыбается и подмигивает.

– Это единственная токсикология, которая мне по душе, коллега! А теперь обсудим столь неожиданно возникшие вопросы, – и он кивает на пробирку.

В течение следующего получаса происходит вот что: бутылка заметно пустеет, Ханке проводит несколько телефонных разговоров и выясняет, что химические исследования потребуют не меньше недели, и, наконец, добивается согласия на проведение опытов на животных в одной из лабораторий таможни, занимающейся наркотиками.

Мы договариваемся, что Ханке подготовит заявку на интересующие нас анализы, а во второй половине дня мы съездим в лабораторию. Пока и этого достаточно.

Я забираю со столика свой опасный реквизит, Ханке отпирает дверь и провожает меня. У него типичный вид старого полицейского комиссара – краснолицего и мрачного. Краснолицего – по одной причине, мрачного – по другой.