Текст книги "Все могут короли"

Автор книги: Светлана Крушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Молодую супругу император посадил в седло перед собой, обхватил ее своими огромными руками, и так, вдвоем в одном седле, они двинулись с площади к дворцу. В его объятиях Туве выглядела маленькой и хрупкой, как ребенок, но спину держала прямо, насколько это было возможно, и отнюдь не пыталась найти опору в своем супруге.

– 10-

По-праздничному украшенная лентами королевская спальня показалась Эмилю темной и холодной, как склеп. И поэтому он сначала велел пожарче растопить камин и принести как можно больше свечей, а затем, прогнав всех слуг и оставшись наедине с супругой, сам зажег все эти свечи, расставив их везде, где только было возможно. Стало немного получше. Тогда Эмиль размазал по воздуху сгустки холодного магического огня. Желтый свет от свечей и белый магический свет смешивались, и это было красиво и немного жутко.

Туве, все еще в свадебном уборе, сидела на краю необъятной постели, сложив на коленях руки. Служанки должны были переодеть ее, подготовив к первой брачной ночи, но Эмиль прогнал и их тоже. Вся эта возня только раздражала, терпение его было на исходе.

Сам он с наслаждением освободился от королевского венца, плаща и камзола, бросив их прямо на пол, и остался в одной рубашке. В комнате было холодновато, но прохлада даже нравилась Эмилю. Он чувствовал, что слишком разгорячен, ему нужно было немного остыть.

Но как остыть, когда ты остался один на один с прекраснейшей на земле женщиной?..

На голове Туве сверкал и переливался камнями тяжелый императорский венец, и Эмиль подошел к ней, чтобы помочь ей освободиться от этой тяжести. Руки его стали словно чужими и не желали слушаться. Зубцы короны цеплялись за волосы, и своими неловкими движениями Эмиль, вероятно, причинял Туве боль, но она не двигалась, даже не вздрагивала, и не делала попыток помочь ему. Справившись с венцом, он приступил к платью. Тут дело пошло полегче; в чем – в чем, а в раздевании женщин у него опыт имелся, хотя теперь его руки дрожали, как у подростка. Туве позволила ему раздеть себя, не показывая ни стыда, ни неудовольствия, ни гнева, как будто в его руках была большая кукла. Оставшись в нижней сорочке, она сама, без принуждения, вытянулась на ложе. Эмиль смотрел на нее сверху вниз, тяжело дыша.

– Туве! – позвал он. Голос его срывался. – Туве! Поговори со мной. Скажи хоть слово!

Она лежала на кровати, прекрасная, холодная и неподвижная. Лицо ее было запрокинуто, глаза смотрели в потолок. Эмиля снова посетила кошмарная мысль, что Туве – всего лишь ожившая покойница, холодный бессмысленный труп, которому боги вернули способность двигаться, ходить и дышать. За те недели, что она провела рядом с ним, он так и не услышал от нее ни слова, и ни разу она не взглянула на него иначе, чем взглядом леденящим и мертвым. Иногда ему хотелось кричать от ярости и отчаяния, хотелось схватить ее, сломать как тростинку, разорвать на части – только ради того, чтобы услышать хотя бы один лишь стон. Его магия, его дар могли бы заставить ее заговорить, улыбнуться ему, даже – безумно полюбить его, но это была бы уже не Туве, а лишь кукла с ее лицом, как он и сказал Тармилу.

Вот и теперь, на брачном ложе, она была нема и неподвижна. Что я должен сделать, чтобы оживить ее? спрашивал себя Эмиль, почти сходя с ума от ее близости и недоступности. Если он сейчас овладеет ей, это не будет значить ничего, абсолютно ничего… Она только затаит свою ненависть еще глубже в сердце. Множество людей ненавидело его долгие годы, и он спокойно переносил это. Но эту ненависть вынести было тяжело.

Впрочем, напомнил он себе, я сам виноват. Сам!..

– Туве! – снова позвал он. – Я настолько противен тебе? Ты ненавидишь меня так сильно? Ответь же хоть что-нибудь.

Он склонился над ней – огромный, разгоряченный, страшный. Его желтые глаза выражали ярость, но не отчаяние, руки сжались в кулаки.

– Я сделал тебя императрицей, – заговорил он снова, – потому что ты свела меня с ума. Меня называют колдуном, и это правда, но ты, вероятно, колдунья гораздо более сильная, чем я. Никому не удавалось сделать то, что ты сделала со мной. И поэтому я говорю с тобой, как дурак, и веду себя, как дурак, но можешь мне поверить, долго это продолжаться не будет.

Она молчала и он, не выдержав, схватил ее и принялся целовать – страстно, исступленно. Слезы ярости жгли ему глаза. Безжалостно он сжимал ее плечи и наслаждался ощущением податливой плоти под пальцами. Он легко мог бы разорвать ее на части, и даже не сбиться с дыхания.

– У тебя есть все основания меня ненавидеть, – тихо сказал Эмиль вдруг, отпустив ее и выпрямляясь. – Я убил твоего отца, убил твоего брата, забрал их землю и золото… и тебя тоже забрал. Забрал, но оставил тебе жизнь. И не позволил тебе умереть, когда ты возжелала этого. Вот за это ты караешь меня, – он помолчал и продолжал: – Ты караешь сейчас, а Травия покарает еще когда-нибудь в будущем… за то, что взял тебя силой. Впрочем, плевать. Твоя беда, Туве, в том, что ты встретилась мне на пути. Я привык получать то, что желаю… а в данный момент я желаю тебя, свою жену перед людьми и богами.

Что-то мешало ему перейти от слов к действию. Может быть, то, что Туве слишком уж походила на убранную к погребению покойницу. Он представил, как будет снова целовать ее, неподвижную и молчаливую, и его передернуло.

И Эмиль дал волю своей ярости, не стыдясь уже ни себя, ни Туве, ни Двенадцати, равнодушно взирающих на него с небес – если только им действительно было до него дело. Он бросился прочь от ложа. Как безумный, заметался по комнате, опрокидывая мебель, круша все, что подворачивалось под руку. Он уже не говорил ничего, только рычал дико и страшно. В темноте его можно было принять за взбесившегося зверя, не в срок вылезшего из берлоги медведя. Эмиль сшиб несколько свечей, даже не заметив этого, и только каким-то чудом не начался пожар.

Уже через полчаса спальня приняла вид поля боя, на котором полегла целая армия. Эмиль же, взъерошенный, взмокший от пота, совершенно растерзанный и задыхающийся, замертво повалился на пол, на расстеленную перед камином шкуру. Там его и застал поздний осенний рассвет. Разметавшись, он спал. Рот его был чуть приоткрыт, и от этого лицо выглядело совсем детским.

Туве тоже спала, на щеках ее подсыхали дорожки от слез. К той минуте, когда Эмиль проснулся, от слез не осталось и следа. Он немного постоял, разглядывая спящую супругу. Оправил рубашку, надел камзол, пригладил волосы и вышел из спальни. Направлялся он в храм Гесинды. На телепорт у него сил не оставалось.

– Извини, что в такую рань, Тармил. Но я просто свихнусь, если не увижу сейчас чье-нибудь человеческое лицо.

Комнатка, служившая Тармилу спальней в храме Гесинды, была так мала, что когда Эмиль уселся на единственный стул и протянул ноги поперек комнаты, для Тармила места совсем не осталось, и ему пришлось устраиваться сидя в кровати. Эмиль явился рано, но не разбудил его; у гильдмастера было слишком много забот, чтобы валяться в постели после рассвета.

– Я думал, Альберта тебе видеть приятнее, чем меня, – заметил Тармил, спокойно разглядывая гостя.

Эмиль поморщился досадливо.

– Альберт смотрит на меня, разинув рот. Безымянный его знает, что он там во мне видит. Он совсем мальчишка и ничего не понимает.

– Он младше тебя всего на пять лет.

– Это порядочно. И в его годы я, кажется, понимал в жизни больше…

– Ну еще бы, – с издевкой протянул Тармил. – Ведь он не тащит на себе целую империю, и своего брата он не…

– Лучше тебе помолчать, – сказал Эмиль очень тихо, но с такой интонацией, что Тармил сразу замолк. – Нет нужды напоминать мне о том, о чем я и так прекрасно помню. И вообще, я пришел не за этим.

– Догадываюсь. И даже не буду спрашивать, как прошла первая брачная ночь. И так видно. Но если ты думаешь, что я буду тебя жалеть…

– Твоя жалость нужна мне меньше всего! – вскипел Эмиль. – Боги! Мне надо просто поговорить, иначе я взорвусь. Сердце колотится, – добавил он и невольно приложил руку к груди. В самом деле, сердце билось так сильно, как будто хотело вырваться из груди на волю. Ничего подобного ранее испытывать Эмилю не приходилось.

Тармил внимательно смотрел на него.

– А мальчик-то вырос и влюбился! Вот сюрприз – я-то думал, ты никого никогда не полюбишь.

– Я же не чурбан, Тармил. Да и случилось это давно… только ты не замечал, да и я толком не понял. Если бы не тот проклятый прием!..

– М-да. А я все голову ломал, какая это муха тебя укусила.

– Издеваешься?

– Рад, что ты заметил. Я ведь предупреждал тебя, но ты пер напролом, как бешеный медведь. И что ты собираешься делать теперь?

– Не знаю, – Эмиль покачался на стуле, и стул жалобно заскрипел. – Думаю, теперь мне придется сломать или себя, или ее.

– Лучше бы ты подумал об этом до свадьбы.

– Лучше бы… лучше бы… ненавижу сослагательное наклонение! Не имеет никакого смысла думать о прошлом! Никакого!

– Ради Гесинды, не ори ты так.

– Я не ору, – понизил голос Эмиль. – Чувствую себя последним дураком, – сказал он мрачно. – Ты слышал когда-нибудь, чтобы я кого-то упрашивал? А ее – упрашивал. Умолял сказать мне хоть слово.

– Смотри, не проболтайся об этом еще кому-нибудь, кроме меня, – серьезно посоветовал Тармил, но Эмиль не обратил на него никакого внимания.

– А она молчит. Молчит! Уморить она меня хочет своим молчанием, вот что.

– Тебя, пожалуй, уморишь, медведя этакого. Вперед она умрет. Умрет, и ты ничего с этим не сделаешь. Никакой твоей императорской власти не хватит, чтобы удержать ее в этой жизни.

Эмиль мрачно молчал, опустив голову.

– Послушай, Эмиль, у тебя есть только один выход.

– Да. Я знаю. Об этом я и говорил.

– Ты говорил, что должен сломать ее… или себя. Но зачем обязательно ломать?..

– Затем, что по-другому нельзя. Нельзя, не умею, ясно? – Эмиль вскинул голову и уставил на Тармила воспаленные покрасневшие глаза.

– Нельзя или не умеешь? – уточнил Тармил.

– Не умею. И не знаю, кто умеет! Во всем королевстве всего-то и есть два ментальных магика – я да Илескар. Остальные то ли боятся признаться, то ли сами не сознают своей силы, то ли… то ли правда нас только двое.

– Игра природы, – серьезно сказал Тармил. – А Илескар – это тот скаанец, верно?

– Именно. Ладно, – Эмиль порывисто встал. – Мне нужно возвращаться.

– Желаю удачи, – кивнул Тармил.

Решиться было невероятно трудно. Всю зиму Эмиль, не сознавая того полностью, избегал встречаться с Туве, и даже старался не ночевать в эдесском дворце. Он устраивал свои дела так, чтобы проводить как можно больше времени вдали от столицы или, по крайней мере, от дворца. А если уж приходилось ночевать во дворце, он приходил в спальню уже поздно ночью, когда Туве спала. Туве, надо думать, была весьма рада подобному положению вещей.

Теперь Эмиля всюду сопровождал Альберт. Вернера, после долгих уговоров последнего, он отправил младшим офицером в действующую армию. Это принесло немалое облегчение им обоим, поскольку напряжение в их отношениях возросло до невыносимого предела. Вернер так ничего и не понял, и это было к лучшему, потому что Эмиль и сам себя до конца не понимал и ни в чем вообще не был уверен.

Очень много времени Эмиль проводил в храмах Фекса, разбросанных по разным городам королевства. Отношения с сумеречной братией налаживались, и Эмиль старался как можно поскорее завести знакомства с людьми, которые могли быть особенно полезны ему. Далеко не всем он сообщал, кто он есть такой на самом деле; многие полагали, что он просто еще один новый собрат. В сущности, о его настоящем статусе знали только Старшие храмов.

Многие из тех, с кем он сводил знакомства, вызывали у него симпатию. Это были люди образованные или хотя бы грамотные, сообразительные и практичные. Остроумные и исключительно скользкие. Другие вызывали у него только отвращение: грязные нищие и запаршивевшие беззубые бродяги, главные осведомители гильдии, – но с ними он тоже разговаривал на равных, превозмогая брезгливость. Он повидал немало крови и грязи, но эти люди слишком уж опустились. Тем не менее, все они были ему нужны, а за разговорами с ними он забывал о своей главной головной боли.

Долгие часы Эмиль просиживал с Илескаром, скаанским ментальным магиком. Илескар оказался человеком на удивление мягким и даже робким – найти подобные качества в магике, да еще и в ментальном, Эмиль даже не ожидал. По его мнению, надо было быть человеком жестким и неуступчивым, чтобы нести по жизни эту тяжесть.

О своем новом знакомом он узнал и еще некоторые интересные факты. Несколько лет назад Илескар задумал написать труд по проблемам ментальной магии, но для него одного работа оказалась неподъемной. В одном из разговоров с Эмилем он вскользь упомянул о своей задумке и высказал сожаление, что до сих пор не сумел реализовать ее, и Эмиль загорелся. Времени на то, чтобы заниматься научными изысканиями, у него совершенно не было, но он все же постарался освободить для этого несколько часов в день (правда, частенько эти часы приходились на ночное время). Илескар выглядел совершенно счастливым – еще бы, дело его сдвинулось, наконец, с мертвой точки, и сам император корпел над бумагами вместе с ним! Эмиль тоже был доволен: теперь он мог поспорить о ментальной магии с человеком, который точно знал, о чем говорит! В этих шумных спорах – а во время них Илескар преображался, исчезал робкий и тихий человечек, на смену ему приходил умный и остроязычный маг, которые не давал оппоненту спуску, – Эмиль отводил душу. Приятно было и то, что скаанец его совершенно не боялся. Илескар не пугался, когда Эмиль начинал, выйдя из себя в пылу спора, колотить кулаками по столам, а спокойно пережидал вспышку гнева, зная, что вскоре молодой император остынет. А ведь даже Альберт замирал и старался укрыться в неприметном уголке, когда на Эмиля находило.

Некоторое время Эмиль подумывал, чтобы предложить Илескару должность помощника гильдмастера, но вскоре решил, что скаанец для этой роли не подходит. Магик, который, не моргнув глазом, пережидал периоды его буйства, страшно робел перед непробиваемо-спокойным Тармилом и совершенно не умел управляться с людьми.

Приближалась весна. Сидя по ночам в своей спальне при свете одинокой свечи, с пером в руке, Эмиль все чаще переставал писать и оглядывался через плечо на огромную королевскую постель. Там в одиночестве лежала погруженная в сон Туве, и он, сам переставая дышать, прислушивался к ее дыханию. В эти минуты он думал, что его семейная жизнь – и не жизнь вовсе, а какой-то абсурд, и надо с этим что-то делать. В тех редких случаях, когда они с Туве пересекались во дворце, императрица вела себя так, как будто его не существовало рядом. То есть, она, конечно, делала то, что следовало делать при встрече с супругом – приседала в реверансе и позволяла поцеловать у себя руку, но не заговаривала с ним и через минуту переставала его замечать. Это действовало Эмилю на нервы, и каждый раз ему приходилось брать себя в руки и напоминать себе, что такую жизнь он выбрал для себя сам, и никто тут не виноват. Ничто не мешало ему взять себе в жены наинскую принцессу или хотя бы сестру Альберта – уж эти девушки не стали бы вести себя с ним как ледяные изваяния и наверняка были бы на седьмом небе от счастья.

Но долго так продолжаться не может, повторял он себе, склоняясь снова над наполовину исписанной страницей. По Эдесу, а следом и по королевству поползут слухи – плевать! – но долго ли выдержу я сам?..

Наконец, он, скрепя сердце, решился. За окнами ярко сияло мартовское солнце, но сегодня оно раздражало Эмиля, и он плотно задернул в своем кабинете занавесы. Убедившись, что более ничто ему не помешает, он послал слугу с приказом императрице немедленно явиться в кабинет.

Она появилась – как всегда горделивая, молчаливая, холодная. Присев в книксене, опустилась на стул, указанный ей Эмилем, чинно сложила руки на коленях. Голову она держала высоко и, как обычно, на супруга не смотрела. В глазах ее был лед. Эмиль подошел к ней и, сжав ее руку в своей, поцеловал ей пальцы. Туве не пошевелилась.

– Не бойся, – шепнул Эмиль и положил ладони на ее виски. Сердце в груди так и прыгало от волнения, и это было плохо: ментальному магику при творении магии надлежало быть спокойным. Эмиль попытался успокоиться и заставить себя думать о том, как наилучшим образом оградить себя от вспышки белой ненависти Туве, которая едва не ослепила его, когда он впервые в Скаане попытался проникнуть в ее разум. Боль непременно нарушит его сосредоточение, и тогда он может ошибиться… непростительно и страшно ошибиться.

Крепко зажав в ладонях ее голову, он заставил Туве посмотреть ему в глаза и потянулся к ней мыслью.

Для ментальной магии редко нужны слова и жесты, в основном это – магия взгляда и разума. Эмиль смотрел в глаза Туве, напрягая для сотворения заклинания все свои силы, одновременно удерживая ментальный щит, о который разбивалась волна ненависти Туве, и с невероятным трудом пробивался сквозь ледяную стену, которой отгородилась от мира – и от него – его королева. Это было невыносимо тяжело, никогда он еще не встречал такого мощного сопротивления. От напряжения его руки дрожали, на пылающем лбу выступил пот. Но он чувствовал, как мало помалу ее защита сдает.

Он не хотел вкладывать в ее душу любовь к нему. Он хотел лишь избавить ее от воспоминаний о штурме замка ее отца, о гибели ее родных, и том, как он сам впервые предстал перед ней – разгоряченный битвой, с окровавленными руками и лицом. Может быть, забыв все это, Туве посмотрит на него, наконец, как на человека… на мужчину, на своего мужа, в конце концов.

В голове мелькали обрывки воспоминаний – не его, чужих. Эмиль видел прошлое глазами Туве, и зрелище это было, нужно признать, не слишком приятное. Воспоминания быстро сменяли друг друга, путались между собой, и разобраться, какое из них нужно оставить, а какое – «вынуть», было очень трудно, почти невозможно. Не справлюсь, в какой-то момент подумал Эмиль. Не смогу.

Вдруг Туве обмякла под его руками и мягко повалилась со стула вбок. Эмиль едва успел подхватить ее, он сам с трудом держался на ногах. Усадив ее в кресло, он склонился над ней. Она была без сознания, и все попытки привести ее в себя оказались тщетны. Скрутив внутри себя нарастающий ужас, Эмиль кликнул слугу и велел привести в кабинет лекаря.

– Что с ней произошло? – сурово спросил лекарь, осмотрев Туве.

Эмиль хмуро смотрел на него.

– Это имеет значение?

– А вы как думаете, ваше величество? Должен же я понять причины такого странного состояния вашей супруги. Это не обычный обморок, а нечто иное. Нечто более… глубокое.

– То есть, вы не можете вернуть ее в сознание?

– Нет, ваше величество. Если нынешнее состояние ее величества – последствие действия… э-э-э… магии, – тут лекарь со значением посмотрел на Эмиля, – то я посоветовал бы вам обратиться к сведущим в лекарском деле братьям Гесинды. Я ничем помочь не могу, увы. Мудрость Перайны тут бессильна.

Приглашенные гильдийские магики тоже не сумели ничего сделать. Выслушивая их, Эмиль все больше мрачнел. А чем темнее становилось его лицо, тем с большей опаской поглядывали на него магики и придворные. В конце концов, Эмиль велел всем убираться прочь, кроме сиделки, которой надлежало приглядывать и ухаживать за Туве, пока та пребывала без сознания.

Туве не приходила в себя три дня. За это время Эмиль совершенно измучился. Я убил ее, думал он. Убил! Стоило большого труда гнать эти мысли прочь и удерживать себя от того, чтобы дни и ночи неотлучно просиживать у постели Туве. Спать он не мог, и с отчаяния с головой нырнул в гору государственных дел, взялся изучать казначейские и налоговые отчеты, проверять сметы, чем привел эрла Бранара в ужас. Забивая голову бесконечными цифрами, он старался забыть о том, что натворил, и довел себя до того, что начал засыпать на ходу. И в конце концов уснул прямо над очередной сметой, уронив голову на заваленный бумагами стол.

Эрл Бранар не посмел будить его и поспешил удалиться, строго-настрого приказав слугам не тревожить императора, что бы ни случилось. Но через полчаса Эмиля растолкал Альберт, который, в силу своего статуса, имел доступ к императору в любое время дня и ночи. Эмиль, сонный, с покрасневшими глазами, с трудом поднял тяжелую голову от стола и непонимающим взглядом уставился на сияющего адъютанта.

– Ваше величество! – на румяной физиономии Альберта цвела счастливая мальчишеская улыбка. – Ваше величество! Ваша супруга очнулась, и она… она спрашивает, где вы!

До Эмиля доходило долго, а когда дошло…

– Что?.. – хрипло спросил он и вскочил так резко, что умудрился опрокинуть тяжелый резной стул.

Он ворвался в комнату Туве, напугав слуг своим стремительным появлением. Вид у него был расхристанный и дикий, но он не думал о том, как сохранить достоинство. Альберт несся за ним по пятам, сияя, как магический светильник.

Однако, войдя в комнату, Эмиль замедлил шаги, и к постели супруги приблизился уже совсем нерешительно. Склонившись над ней, он испытал глубокое разочарование: глаза Туве были закрыты, дыхание ровно. В душе его колыхнулся гнев: обманщик Альберт! Что это пришло ему в голову?.. Но прежде чем обрушить на дерзкого адъютанта свой гнев, Эмиль наклонился еще ниже и тихо позвал:

– Туве!.. – первый раз за четыре месяца он произнес ее имя.

И случилось чудо: она открыла глаза и посмотрела на него! Эмиль отпрянул, встретившись с ней взглядом, он ожидал наткнуться на знакомую ледяную стену молчаливой ненависти. Но Туве смотрела на него, и глаза у нее были ясные и чистые, как у ребенка – как у девочки, с которой он когда-то танцевал, – и вместо того, чтобы замкнуться в молчании, она проговорила едва слышно:

– Супруг мой!..

Книга вторая. Илис

Часть 3. Наставник

– 1-

Окна в комнате почему-то не закрывались на ночь ставнями, и рассветное солнце беззастенчиво заглянуло внутрь, влепило Илис своей горячей ладошкой прямо в глаза. От подобного и не захочешь – проснешься. Илис и проснулась, замычала возмущенно и села в постели. Все. Уснуть больше не удастся, уж это она знала.

Илис никогда не понимала, зачем в спальной комнате делать окна на юго-восточную сторону, да еще лишать их штор и ставней. То ли ей не везло, то ли хозяева гостиниц заключили между собой тайный договор, чтобы измываться над постояльцами – так или иначе, но в каждой гостинице и в каждом постоялом дворе ей неизменно доставалась спальня с окнами на юго-восток.

Впрочем, все это были мелочи жизни, не стоящие того, чтобы всерьез из-за них расстраиваться. Выскочив из кровати и не позаботившись одеться, Илис босиком прошлепала к окну и, распахнув створки, высунулась из него почти на половину. Вдохнула всей грудью прохладный утренний воздух. День обещал быть ясным и солнечным, и это уже радовало.

– Э-ге-гей, девчоночка! – закричал вдруг снизу какой-то парень, ранняя пташка. Он остановился прямо под окнами Илис и теперь беззастенчиво пялился на нее, весьма небрежно одетую, и глумливо ухмылялся во весь рот. – Спускайся ко мне сюда, поиграем! Или я к тебе поднимусь, ага?

– Кретин, – вспыхнула Илис и отпрыгнула от окна. Только сейчас она сообразила, что скорее полураздета, чем полуодета. Да-а, забываться не стоит. Утро утром, но это – город, и в нем, как и во всяком городе, хватает идиотов. Увы, она частенько об этом забывала.

– Впрочем, лучше уж идиоты, чем некоторые умники, – пробормотала она со вздохом и принялась одеваться.

К процессу этому она подходила со всем тщанием; туалет, даже самый простой, должен быть безупречен, так уж ее приучили с детства. Предпочитая одежду простую и функциональную, Илис при том неизменно старалась выглядеть самым лучшим образом.

Застегнув последнюю пуговку на камзоле и расчесав волосы, она заглянула в кошелек, оставленный ей Луизой. Кошель она брать не хотела, но Луиза буквально силой всунула его ей в руки. Спорить с ней было невозможно, особенно учитывая, что на подмогу ей немедленно поспешил бы Раймонд (он был, ясное дело, готов на все, чтобы только избавиться от Илис), оставалось смириться. Впрочем, кошелек пришелся Илис весьма кстати, поскольку своих денег у нее почти не оставалось.

В нем завалялось еще несколько мелких монет – как раз хватит, чтобы позавтракать. А потом придется думать, что делать дальше. В последние несколько дней Илис здорово расслабилась и совсем не думала о будущем. Не собиралась заморачиваться этим вопросом и теперь, по крайней мере, до завтрака.

Она спустилась вниз, разыскала хозяина, сказала ему, что съезжает, и заказала завтрак. Хозяин смотрел на Илис со смесью уважения и удивления: с одной стороны, постоялица выглядела как благородная барышня, с другой – уже несколько дней находилась в гостинице одна, без спутников. В его глазах это, вероятно, выглядело странным, так же как и мужской костюм Илис.

Правда, Луиза тоже носила мужские костюмы, но с ней был Раймонд, и потому она на так сильно привлекала внимание.

Луиза… Уплетая завтрак, Илис в очередной раз задумалась о хитросплетениях судьбы. Кто бы мог предположить, что в захудалом провинциальном наинском городишке она встретит вдруг подругу детства? Они с Луизой были неразлучны до той поры, пока Илис не отослали из дома, а после этого не виделись много лет и даже не получали друг о друге никаких известий. А еще удивительнее было встретить Луизу в компании с человеком, с которым Илис уже приходилось сталкиваться ранее при весьма неблагоприятных обстоятельствах. И не просто в компании, но – замужем за этим человеком…

Впрочем, о Раймонде думать не хотелось, чтобы не портить себе настроение. И Илис стала думать о том, как жаль, что пришла пора оставить "Ночную фиалку", которая была все-таки довольно уютным местом, хоть и были в ней некоторые окна повернуты на юго-восток, и где Илис с таким удобством прожила целую неделю в праздности (спасибо Луизиным деньгам). Но все хорошее когда-нибудь кончается – избитая истина, с которой ничего не поделаешь.

Илис знала, что ближе к вечеру перед ней встанет вопрос, где приклонить голову на ночь, но пока об этом не думала. Она давно уже научилась решать проблемы по мере их появления, а не прикидывать заранее, что да как.

После завтрака пришло время прогуляться. Все местные архитектурные достопримечательности, в том числе и прекрасную высоченную ратушу, украшение главной площади, Илис уже осмотрела, и теперь бродила по улицам без определенных целей. Она сама себе назначила, что должно случиться нечто, и теперь ждала, когда приключение само выскочит на нее из-за угла. Обычно такое с ней случалось сплошь и рядом.

На нее обращали внимание: мужской камзол из черного бархата в сочетании с белой, украшенной множеством воланов, блузой на девичьей фигурке, притягивал взгляды. К подобному Илис уже привыкла; она сама уже не помнила, когда в последний раз надевала платье. В камзоле и штанах было гораздо удобнее, особенно если приходилось убегать и прятаться, кроме того, они были практичнее – у них не имелось длинных юбок, которые тащились по мостовой и пачкались в пыли. А при необходимости, мужской костюм мог представить больше возможностей для перевоплощения. Стоило Илис спрятать волосы под шапкой или беретом, ее легко принимали за мальчика, и она этим не раз пользовалась.

Впрочем, имелся у подобного наряда и минус. Благодаря ему Илис легко было запомнить, а это уже очень неудобно, особенно когда знаешь, что тебя ищут…

В кармане оставалась последняя монетка, и на нее Илис купила у торговца фруктами большое красное яблоко. Она грызла его на ходу, позабыв про приличия, и поглядывала по сторонам. Утренняя Сореказа ничем не отличалась от других утренних городов, разномастный люд наполнял улицы. Илис вспомнился ставший почти родным Карат и его вечная, пропахшая морем, толчея. Здесь все было примерно так же, кроме того, что Илис понимала едва ли одно из десяти слов, что достигали ее слуха. Большая часть горожан разговаривала на касотском, которого Илис не знала. Пока не знала, но надеялась в скором времени выучить. Обычно она очень быстро осваивалась там, где ей приходилось жить. Прожив в Наи всего несколько месяцев, Илис выучила местный язык настолько, что могла практически свободно вести беседы с наинскими знакомыми. Правда, от акцента ей избавиться так и не удалось (наи отличался тягучестью и медлительностью, не свойственными более никакому известному Илис языку), но это можно было исправить только долгой практикой.

Илис приближалась к центру. Людей становилось все больше, вдоль улочки тянулись навесы, под которыми на прилавках были разложены самые разнообразные товары. В ушах звенело от криков торговцев, нахваливающих свои товары, и от громких голосов покупателей, пытавшихся торговцев переспорить. Всем этим гомоном не понимавшая ни слова Илис упивалась, как сладчайшей музыкой. Она всей душой любила города и городскую суету. На людных городских улицах она всегда находила себе занятие.

На одной из торговых улочек внимание ее привлекла сцена, для понимания которой никакого знания языка не требовалось. Парень в лихо сдвинутом на одно ухо берете ловко и быстро передвигал перед собой маленькие оловянные стаканчики. Вокруг него, разинув рты, толклось с десяток зрителей, а некий плюгавенький мужичонка уже который раз безуспешно пытался угадать «правильный» стаканчик. Илис, чье любопытство не раз заводило ее куда не надо, остановилась и стала смотреть. Денег у нее больше не было, а если б они и были, играть она все равно не собиралась, так как отлично знала всю технику этого облапошивания наивных личностей. Но посмотреть было любопытно.

Хрумкая яблоком, Илис наблюдала за быстрыми движениями рук наперсточника. Его мастерство заслуживало восхищения, и Илис восхищалась. Среди ее знакомых было несколько сумеречных братьев, но и они могли бы позавидовать ловкости рук этого хитреца. Как он перетасовывал стаканчики, запутывая зрителей и обманывая их внимание! Бедный плюгавый мужичок даже взмок, пытаясь уследить за ним, и все равно раз за разом ошибался. Азартная Илис начала даже подпрыгивать от нетерпения, постепенно пробралась в первый ряд и встала прямо перед наперсточником, рядом с его несчастной жертвой.

– Вот тут! – ткнула она пальцем в стаканчик, опережая почесывающего в затылке мужичка.

– Э-э, барышня! – безошибочно распознав в ней иностранку, наперсточник заговорил на всеобщем, с резким каркающим акцентом, свойственным почти всем касотцам. – Куда это вы лезете? Не помню я, чтобы вы деньги ставили!

– А я так, без денег! – улыбнулась ему Илис. – Ну что, угадала я или нет?