Текст книги "Её звали Карма (СИ)"

Автор книги: Светлана Поли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Как это так?!

Холопки приволокли ведра с горячей водой и стали подливать ее в лохань.

– ... Появляется с уважением к мужу, с заботой о нем и детях.

– Да нет же, Евдокия! Нельзя без любви под венец, да на веки вечные. Это ж грех адовый.

– Молода ты еще, голубка моя. Не все разумеешь о жизни. Полюбились год-другой и расстались, а очаг свой иметь будешь не один десяток лет. И дети радость нести станут. Ты поймешь, когда мужа познаешь, когда понесешь от него и разродишься первенцем. А покуда тебе не уразуметь, об чем я тут толкую тебе. Чудными кажутся тебе речи мои.

– Ой, чудными няня.

– А жених твой ладный: и богат, и красив, и молод. И чего еще до счастия надоть? – нянька стала обтирать свою подопечную, вышедшую из воды. Нарядив ее в чистый сарафан, она распорядилась убрать лохань и напоследок напутствовала Катерину. – Одумайся, голубушка. Не гневи родителя, – с теми словами и вышла из опочивальни, закрыв дверь на ключ.

В городе гулянье началось. У реки, на поляне народ веселится.

Вечереет. Запалили костры. То тут, то там слышны песни да смех. Молодежь расселась вокруг большого костра и затянула песни: девчата запевают, парни подхватывают. Молодые милуются, парами по лесу гуляют, венки плетут, по реке на лодках катаются, а Катерина сидит одна в своей светлице у распахнутого окна и грустно глядит вдаль, на огоньки костров.

Как бы ей хотелось сейчас туда, к ним – к подружкам и друзьям – петь песни, прыгать через костер, водить хороводы, слушать были и небылицы и просто сидеть у огня с Берджу, чувствуя, как он сжимает ее ладони в своих...

В светлицу вошла нянька и поставила корзину с ужином на резной стол. Катерина упала ей в ноги.

– Евдокия, пусти меня на свет божий! – взмолилась девушка.

– Что ты, княжна! Подымись. Бог с тобой, ласточка моя!

– Няня...

– Что ты, дочка! Государь приказал не выпущать тебя.

– Выпусти, умоляю! Пожалей меня, несчастную...

– Не велено. Не велено выпущать. Я б с радостью. Но батюшка приказал...

– А ежели он тебе прикажет удушить меня, ты тоже исполнишь волю его?

– Что ты такое говоришь?! Пожалей меня, старуху. Ведь князюшка не пощадит меня, коли я упущу тебя. Что я могу поделать? Не убивайся так. Вот, поешь, золотко. Покуда батюшка запрет не сымет, сидеть тебе здесь, моя милая, – нянька погладила Катерину по голове.

По щекам княжны поползли слезы. Она поднялась с пола и присела у окна.

– Поешь, милая, – упрашивала женщина.

– Не буду. Лучше сгинуть.

– Не упрямься. Никто не увидит твоих терзаний, Катерина. Ничего путного не придет на пустое брюхо. Поешь. Тут и смородинка, и яблочки. Погляди: и хлебушко прямо из печи, и крынка молока прямо из-под коровы, и мед липовый, – проговорила Евдокия и вышла, снова закрыв дверь на замок.

– Берджу-у... – простонала Катя в темноту. Потом соскочила и, подбежав к двери, стала барабанить в нее кулаками.

– Отворите! Выпустите меня отсюда! Выпустите!

– Успокойся, Катерина! Усмири пыл свой. Не велено выпущать тебя на волю. Не велено. Смирись и утихни! – раздался голос Евдокии за дверью.

Княжна прижалась щекой к дубовой двери и беспомощно сползла на пол; закрыла лицо руками и, продолжая сидеть у двери, разрыдалась, вздрагивая всем телом.

Берджу также не сумел вырваться. Еще задолго до гуляния он начал собираться, но мать остудила его пыл.

– Сынок, ты бы помог мне...

– Что, матушка?

– Нужно шерсть вычесать.

– М-м, – задумался парень. – Да-да, хорошо.

Парама вытянула из-за шторы огромную корзину. Увидев это, сын сразу же поник. Но, тяжело вздохнув, стал быстро орудовать руками, изредка поглядывая в окно.

– Ты торопишься куда?

– Да нет... – отмахнулся юноша.

– Не торопись, там еще две таких корзины, – успокоила мать.

– Что?! Но...ведь нынче скачки...

– Помоги матери: я одна не управлюсь.

– Да, матушка...– совсем расстроился Берджу. – А ...можа это завтре сподручнее переделать, а? – умоляюще, с надеждой в глазах, спросил он.

– Да кабы так...А то ведь это нужно нынче завершить, потому как к завтрему все должно быть готово.

Берджу безнадежно опустил голову и продолжил выполнять работу теперь медленно и безразлично...

***

Рассвет Катерина встретила у окна. Дверь тихонько отворилась , и в опочивальню вошла Евдокия.

– Почто голубка моя поднялась в такую рань? – удивилась нянька и тут заметила неразобранную постель. – Да ты никак и вовсе не ложилась?! – всплеснула она руками. – Девонька моя, почто изводишь-то себя так? Да государь-батюшка ужо снял наказание-то.

– Няня, – Катерина обняла женщину и заплакала.

– Что стряслось? Отчего же страдает моя маленькая княжна? Ну? – она заглянула в заплаканные глаза девушки.

– Не хочу я замуж за боярина. Не хочу, няня.

– Смирись, дочка. Супротив отца нельзя идти. Грех это. Ты знатного роду, и мужа надобно тебе равного ...

– Сил моих боле нет...

– На все Божья воля, голубушка.

– Никто, никто не понимает меня! Тошно мне! Свет белый не мил...Ня-

ня-я, – она уткнулась лицом в жилетку Евдокии и заплакала.

– Что же я могу сделать для тебя, радость моя?

Катерина вмиг перестала плакать и подняла на нее покрасневшие глаза.

– Ты же знаешь Берджу? – шмыгала носом Катя, стирая слезы.

– Да как же мне не знать-то его.

– Погоди...

Княжна соскочила со скамьи, достала кусок бересты и, нацарапав стилом несколько слов, отдала свернутое послание Евдокии.

– ...Вот, снеси ее Берджу. Дождись, покуда он один будет, и отдай ему. Только пущай сразу даст ответ. Уразумела?

– Ой, княжна, – с укоризной покачала головой старая женщина. – Уразумела я, уразумела.

– А где горница его, знаешь?

– Знаю, милая, – невесело ответила нянька и вышла.

Берджу сидел возле корзины и со дна доставал кусочки шерсти. Мать

забрала пустые корзины и понесла их в хлев к подмастерьям. Евдокия дождалась, когда Парама отошла подальше, и шмыгнула в коморку к Берджу.

– Берджу, я от Катерины. Вот. Только гляди быстро и тотчас давай ответ.

Юноша быстро развернул послание.

– Думай шибче...Ну, так чего передать-то? – волновалась нянька.

– Я буду. Буду непременно.

Евдокия вышла из комнатушки и поспешила к княжне. А Парама тем временем вошла в хлев.

– Вот, порожние... – она поставила пустые корзины на землю.

– Что это ты, Парама, за такое дело принялась? Прежде не видал я тебя за работой, – заметил Матвей.

– Не по своей воле. Сына вот...надобно...уберечь, – смущенно отвечала женщина. – Младой, горячий шибко. Може, дашь еще какое дело?

– Коли желание имеешь, отказа не будет. Там вон еще пяток кузовов стоят, – ответил бородач.

– Благодарствуйте, люди добрые, – Парама развернулась и, облегченно вздохнув, побрела обратно.

Мастеровые понимающе покачали головами.

– От сына беду решила отвесть, да разве ж их удержишь, – тихо проговорил Матвей.

– Да припекет, и с цепью удерет, – сказал Данила, глядя вслед уходящей женщине.

– Э-эх! – раздосадовано вздохнул Степан. – Не ровня ему княжеская дочь. Не будет добра, коли государь прознает...Берджу, Берджу-у...

– Молодые. Глупости у них полно, да огня. Ни об чем не разумеют. Вона мать-то как старается, а им и невдомек, – продолжал Данила.

– Уж любился бы с ровней, никто б и слова поперек не молвил, так нет же...Все на звезды глядит.

– Зато княжна Катерина...

– Это тоже худо. Худо, потому как их и водой не разлить. Шибко любят друг дружку. Боязно мне до них. Бежать бы им отсель...

– Ладноть, Матвей. А то не ровен час услышит кто – не поздоровится всем.

– Коли помощи попросят, не откажу, – пробурчал себе в бороду Матвей.

6

Парама сидели с сыном возле хлева на пеньках, склонясь над коробами с только что настриженной шерстью.

– Отлучусь я малость, – сказал Берджу, поднимаясь с чурки.

– Куда это?

– Ну...отлучиться мне есть нужда... – замялся парень.

– Ступай, ступай, – улыбнулась мать.

Берджу не спеша зашел за угол сарая и, поглядев по сторонам, припустился бегом за город, к лесу.

Несся он мимо изб, колодцев, по деревянным мосткам, мимо деревьев и лужаек, словно на крыльях. Запыхавшись, остановился, обнял березу и улыбнулся, глядя на Катерину, сидящую поодаль на бревне. Та, услышав хруст веток, оглянулась и, поднявшись с бревна, бросилась ему навстречу.

– Ты пришел... – сияла девушка.

– Милая Катенька! Разве ж я мог не прийти? – Берджу крепко сжимал ее в своих объятиях. Та закрыла глаза и прижалась щекой к его плечу.

– А почто в прошлый раз не пришел?

– Когда это? – удивился парень.

– Да в эту пятничную. Я письмецо с Тимошкой отсылала. Схоронила его в косынке своей изумрудной. Помнишь ее?

– Косынку помню, но никакого послания я не получал.

– Не получал?! – Катерина заволновалась и, отстранившись от горячей груди, с тревогой глянула в глаза своему милому. – Знать к чужому угодило оно...

– Не тревожься. Ничего худого не вышло.

– Ох, боязно мне. И с кажным днем тревожней все. Ночами уснуть не могу, мне все чудится, будто злые люди разлучают нас. Чего ты медлишь? Ведь так не может длиться вечно. Венчание уже вскорости. Берджу, не молчи. Решайся, я пойду за тобой хоть на край земли...

Берджу отошел от Катерины и задумался.

– Матушка останется одна... Что с ней станется, ежели государь дознается? Покинуть ее? У нее окромя меня никого боле нет, – проговорил он, глядя в пространство перед собой.

– Знать никогда мне не стать твоей, – грустно произнесла Катя и медленно побрела по берегу, отходя от своего милого.

– Нет! Я никому тебя не отдам! – в сердцах крикнул парень.

Катерина грустно улыбнулась, продолжая идти.

– Убежим! Что ж, видать судьба моя такая...– догнал он ее.

– Когда? – ожила княжна.

– Будущей ночью. Эту еще переночуем, да подготовимся. Приходи нынче, как светило ночное взойдет.

– Любый мой, а може не станем судьбу искушать? Вдруг меня снова запрут? Перетерпим эту ночь, ведь вскорости мы соединимся на веки вечные...

– Ночью опочивают все . Никто не станет во тьме кромешной искать кого-то...Я буду ждать здесь, чуть дальше, на лодке...Ну, так моя Карма придет на встречу со своей судьбой? – Берджу страстно глядел в лицо возлюбленной.

– Да. Я приду, – она обняла его и замерла, прикрыв глаза, чтоб задержать это мгновенье. Потом отстранилась и побежала через поле в город. Забежав в светлицу, Катерина закрылась и, немного отдышавшись, бросилась на постель...

***

Ночь. В небе заблестели звезды, показалась луна, такая одинокая, высокая и отстраненная. Тишина. Даже листва не шуршала, чтобы не нарушить этот покой.

По галереям терема поодиночке, крадучись, пробирались к выходу Берджу с Катериной. Покинув каменные владения князя, они направились к лесу. За княжной перебежками последовал и Михеич. Влюбленные сели в лодку и стали тихо переправляться на другой берег. Берджу греб веслами аккуратно, чтобы не создавать громких всплесков.

– Мы уходим завтра, как солнце зайдет, – тихо проговорил он. – Все, что пригодится нам в дороге, я ужо припрятал в конюшне.

– А в какую сторону мы отправимся?

– Кузнец Ерофей указал дорогу. Направление ясное. Его держаться станем, чтобы до моря добраться. А там, куда кривая вывезет,– он задумчиво греб веслами.– Жаль, что у батюшки твоего нет большой сопроводительной карты...

Михеич занервничал: лодка уплывала все дальше. И вскоре из-за густого тумана она вовсе скрылась из виду. Другой переправы поблизости больше не было, и соглядатаю пришлось добираться до противоположного берега вплавь.

Наконец, лодка причалила к берегу. Привязав челнок к иве, Берджу подхватил Катерину и поставил ее на землю. Взявшись за руки, они стали пробираться вглубь острова. А Михеич выплыл и, отжимая на себе одежду, спрятался в кустах неподалеку.

Влюбленные развели костер и сели возле него обнявшись. Михеич же притаился за деревом, постукивая от холода зубами.

– Студено – то как, а! – шептал он себе под нос. Вдруг глаза у него округлились, и даже рот от удивления приоткрылся. Молодые, полные безумного желания и трепета, ласкали друг друга, постепенно избавляясь от одежды.

– О, Господи! Боже милостивый... – испуганно запричитал старый слуга, крестясь не переставая.

Берджу склонился над Катериной, покрывая ее поцелуями. И, хотя пламя костра прикрывало их трепещущей, прозрачной ширмой от сверлящего взора старика, все же их тела отчетливо белели в темноте. Михеичу казалось, что от стыда и ужаса он покраснел до кончиков своих седых волос. Слуга изо всех сил зажмурился, желая рассеять наваждение, но, открыв глаза, увидел ту же картину: переплетение молодых тел, озаренных светом огня – на фоне ночного леса.

– Господи! Что делается – то... – ошарашенный старик развернулся и быстренько, быстренько покинул это пугающее место, причитая по дороге: – Боже, Боже! Пресвятая Дева! Это ж надоть! Княжна отдалась холопу! До венца три дня осталось...Позор-то какой! Ой, чего будет-то?! Бесчестие! Бесчестие государю какое! Свят-свят! – Михеич выплыл на другой берег и, осеняя себя крестным знамением, дал деру в город.

А юные влюбленные наслаждались пылкостью молодости: купались в реке, касаясь друг друга обнаженными телами, упивались ласками, изливая заложенную природой – трепетную и страстную, всепоглощающую юношескую любовь...

***

Забрезжил рассвет. Берджу, крадучись, на цыпочках, вошел в светлицу. В комнате на лавке дремала мать. Услышав шорох, она поднялась.

– Матушка? – удивился он и испуганно проглотил воздушный комок, подступивший к горлу.

– Где ты был? – спокойно спросила Парама.

Берджу молчал.

– Я тебя спрашиваю! – она схватила его за рубаху. – Где ты шатался всю ночь?! Ты был с этой гадиной?!

– Не смейте ее ругать! – прикрикнул юноша.

Мать оторопела и, прикрыв рот рукой, зарыдала.

– Почто ты матери приказываешь? – она присела на табурет. – Почто зверем рычишь? Никакая мать не прочит своему дитятку худого. Почто не внемлешь моему молению? Что за демон вселился в тебя? Опомнись, сынок. На грех перечишь вразумлению. Что ж ты творишь со мной? – слезно вопрошала Парама.

Берджу стоял молча, потупив взор...

Князь Василий только поднялся с постели и, расхаживая в ночной сорочке, готовился принимать умывания.

– Гришка, подай халат, – обратился он к молодому белоголовому слуге, держащему чистый льняной рушник. Тот бросился исполнять волю государя, натягивая ему на плечи расшитый разноцветными нитями атласный халат.

В опочивальню к князю впустили Михеича.

– А-а-а, это ты...Никак вести несешь?

– Ой, государь. Дурные вести... – согнувшись в три погибели, пролепетал слуга.

– Чего так?

Михеич продолжал молчать, склонив голову.

– Ну-ка, пошли все прочь! – выгнал он всех прочих и настороженно глянул на своего приближенного. – За клевету казню! – грозно предупредил Василий.

– Батюшка, вот те истинный крест! – перекрестился Михеич и возбужденно зашептал князю на ухо.

– Что -о? – зарычал Василий. – Насильничать?!

– Нет, государь. Княжна не силою была взята, а по воле своей.

– Молчать! Очернить хочешь, паскуда? – князь схватил Михеича за кафтан. – Казнить немедля!

– Не вели казнить, батюшка! – старик упал в ноги государю.

– Подымись, холоп дерзновенный! Не об тебе речь, – он задумался. – Ах, змееныш...Обезглавить поругателя!

– Не разумно, государь, – проговорил Михеич, продолжая стоять на коленях перед Василием. – Народ бунт учинит. Да и почто, не надобно сказывать. Княжну опосля позору такого и в жены никто не возьмет. Это нужно сделать тихошенько, без огласки...– Слуга поднялся с полу и в поклоне зашептал: – В лесах разбойников страсть как развелось...

Князь многозначительно посмотрел на старика и, размышляя, прищурил глаза.

– А ведь ты...прав, дурень. Тихо нужно ... Тихо. А за верную службу награду получишь, – Василий похлопал слугу по щеке, задумчиво смотря ему в глаза.

Тот улыбнулся и, поклонившись до полу, вышел из царской опочивальни.

Князь облачился в дорогие атласные и парчовые одежды и позвал другого приближенного с устрашающей физиономией, изуродованной после болезни.

– Отправишься нынче с Михеичем через наш лес и там в глуши зарубишь его. Опосля вернешься в город и людям разнесешь, будто бы разбойники в лесах объявились. Уразумел?

– Уразумел, государь, – поклонился слуга, изобразив звериный оскал.

– Да не забудь себя ранить для верной правды-то.

– Уразумел.

– Ступай, – Василий протянул ему руку.

Слуга поцеловал руку государю и спешно удалился.

7

На городской площади толпился народ: только что прикатили телегу с телом зарубленного Михеича. Тайный палач сидел рядом с телом и, уливаясь слезами и охая, рассказывал жуткую историю нападения страшных лесных разбойников. Над убитым запричитала жена:

– Кормилец ты наш! Почто оставляешь малых детей сиротками? Как же мы жить-то теперича бу-дем! Ой! Почто? Почто покинул... – выла несчастная женщина. Рядом с ней стояли трое ребят – подростков и кулаками размазывали слезы по щекам, изредка подвывая матери.

Василий наблюдал из окна своего терема за происходящим на площади. Люди все прибывали. Здесь толклись и дворовые, и придворные, и стрельцы, и мастеровые. Сочувствуя, они качали головами и перешептывались. Подошли и Парама с Берджу.

– Изловить надобно стервецов ентих и вздернуть на площади! – раздался мужской голос из толпы.

– Верно! Изловить! – прокатилось ответно среди собравшихся.

– А как они выглядели? Чего хотели? Много их было? – неслось со всех сторон. – Кто видал этих нехристей?

Катерина была в своей светлице и наблюдала из окна. Раненного проводили под руки до государя, а телегу с накрытым тряпицей телом стрельцы отправили к дому Михеича. Жена и дети убиенного сопровождали печальную процессию, всхлипывая и причитая. Старший из сыновей поддерживал ослабевшую мать под руки, чтобы несчастная не потеряла сознание.

Народ мало– помалу стал расходиться.

Берджу с матерью вернулись к себе в коморку.

– Давно тут не бывало разбойников... – задумчиво проговорила Парама и вытащила кузов, до верху набитый шерстью.

– Эту работу я переделаю завтре!

– Ее нужно сделать ныне.

– Думаете, я не разумею, почто вы берете шерсть?

– Что ты, сынок?!

– Знаю, желаете, чтобы на двор и носа не казал до времени! Все одно не заставите забыть Катерину! И не стану я боле перебирать енти вонючие лохмоты! Все одно уйду! – резко высказался Берджу и, отодвинув от себя кузов, направился к выходу. Мать подскочила с лавки и загородила собой дверь, расставив руки в стороны.

– Не пущу!

Берджу подошел к матери ближе и решительно глянул ей в глаза.

– Моя она, матушка! Моя навек!

– Проклята она сынок: ее мать померла, разродившись ею.

– Почто вы ее так? Что княжной на свет народилась? Что сына вашего безродного всем сердцем полюбила так, что готова идти за ним на край света? За енто, да?! Чего еще дурного она сотворила? А то, об чем вы толкуете – домыслие злое.

– Не разумеешь ты многое, сынок...Раз уж родились вы на разных берегах, то не позволит Господь обрести вам счастие сообща. Може, когда и наступит время, что князья с холопьями родниться станут, только шибко сумливаюсь я в ентом! А ныне так и подавно! Чует беду мое сердце. Изничтожит тебя государь за то, что супротив воли его упорствуешь! Не серчай, но не пущу. Поймешь опосля. Цепями прикую, но не пущу!

– Довольно! Многими словами грозите, не возьмете только в толк: моя Катерина, только моя. Неужто не уразумели еще? Пустите, все одно не удержите...

– Нет! – упорствовала мать.

– Ну, тогда я – в окно... – сказал Берджу и, вскочив на лавку, выпрыгнул через него во двор.

– Берджу -у-у! Сынок! Вернись! Вер-ни-ись... – Парама закрыла лицо руками и, обхватив голову, без сил опустилась на лавку.

Сын оглянулся, задержался на мгновение, глядя с тоской в распахнутое окно, и отряхнувшись, припустился бежать к лесу...

***

День был ясный, солнечный. В синем небе не висело ни облачка. Средь ветвей щебетали птицы, перелетая с одного дерева на другое. Берджу с Катериной были обыкновенно счастливы. И оттого все окружающее виделось им сказочно-прекрасным. Все пело и сияло. Взявшись за руки, молодые бегали по залитой солнцем поляне, по берегу реки, брызгая босыми ногами. Подхватив подругу на руки, юноша закружился с нею на месте. Та, смеясь от души, обняла его за шею и, прильнула раскрасневшейся щекой к кучерявой, темноволосой голове...

Позади раздался топот копыт и угрожающий многоголосный свист. Влюбленные обернулись. Лошади неслись прямо на них. Берджу опустил Катерину, схватил ее за руку, и они пустились бегом от неизвестных преследователей, петляя между деревьями и стараясь затеряться в зарослях. Но всадники уже нагоняли их.

– Сколько мы так будет убегать? Кто они? Что им нужно от нас? – думала Катерина вслух на бегу.

– К реке... Сворачиваем к реке...

Княжна запнулась о корягу и упала лицом в траву. Берджу склонился над ней, прикрывая собой. Всадники, которых было пятеро, окружили их, взяв в кольцо. Недобрые лица смотрели на них сверху. Злая усмешка играла в незнакомых глазах.

Молодые поднялись с земли и прижались друг к другу.

– Кто вы? Почто преследуете нас? – спросил Берджу, обнимая Катерину. – С нас нечего взять...

– А нам ничего и не надобно, – оскалился темноволосый бородач и, обнажив свой короткий меч, стал нарочно разглядывать его, видя немой ужас в глазах девушки.

– Тогда отпустите нас с миром, – умоляюще проговорила она. Но преследователи не разъезжались, кружа вокруг влюбленных.

– Чего же вы хотите? – спросил Берджу.

– Подойди ближе, скажу, – щурился бородач.

– Нет, Берджу, нет! У него меч...– простонала Катя.

– Вам нужен я?

– Ты нам не нужон...– ответил другой всадник, направляя коня на стоявших в обнимку молодых. – Чего же ты не идешь? Вцепился в свою девку, будто клещ.

– Это не девка, это княжеская дочь. Не сдобровать вам, коли князь Василий дознается про разбой ваш. Не троньте ее!

– Ну, будет! Наслухались тебя, – прервал его бородач. – Кончать время.

Не успели молодые и слова сказать, как Катерину подхватили сильные руки всадника и, перебросив через седло, хлестнули коня.

– Берджу!

– Катя! – юноша бросился вдогонку, но не успел сделать и десяти шагов, как почувствовал резкий удар в спину...

Вдруг наступила немая, пугающая тишина... И от этой жуткой, оглушительной пустоты чудилось, будто голову сжимают безжалостные металлические тиски. Пошатнулось небо, и земля поплыла, поплыла. Время, казалось, замедляло свой ход: всадники медленно уносились прочь. Где-то далеко слышалось его имя. Кто-то звал его; звал протяжно, словно хотел пропеть это имя, такое непривычное среди русичей. Все закружилось, завертелось перед глазами, и все быстрее и быстрее, и , вспыхнув неожиданно ярким лучом, мгновенно померкло.

Упав на колени, Берджу уткнулся лицом в землю, тяжело дыша и изо всех сил пытаясь стать на ноги.

– Катя...Катя... – шептал он.

Кто-то пытался помочь ему подняться.

– Катя...

– О, Берджу! – простонала девушка. – Нет! Не умирай, радость моя! – она обняла его за голову. – Я сейчас, я помогу... – Катерина вынула клинок и, оторвав от подола своей нижней рубахи лоскут, приложила его к ране умирающего друга, который слабел с каждым вздохом.

– О, Господи, Милостивый, Всепрощающий! Услышь меня! Не отнимай у меня счастье! – она села на землю и обняла Берджу, положив его голову себе на колени.

– Катюша, я ухожу...Темно...Я ничего не вижу...

– Нет, Берджу, не оставляй меня! Господи, сжалься!

– Море далеко, а судьбина ужо в очи заглядывает... Не стала ты моей...

– Я твоя! Перед Богом я – твоя! И клянусь, любый мой, быть только твоей, – Катерина ласково гладила Берджу по щеке и волосам, вглядываясь в потускневшие глаза. Слезы туманили ее взор, не давая напоследок наглядеться на дорогое лицо, в котором таяла жизнь так быстро. На уходящее. Исчезающее. Меркнувшее лицо...

– Карма ... – и Берджу замолчал.

– Берджу-у! Не-е-ет!!! – закричала Катерина и прижалась дрожащими губами к голове ушедшего друга. – Маленький мой, крошечка моя...Берджу-у-у... – простонала она.

Слезы застили глаза. Не верилось в произошедшее. Кругом шла голова. Пустота. В миг наступила пустота. Все рухнуло и умерло. Уж слишком скоро все кончилось; мечты о счастье разбились о холодное железо.

Княжна смотрела на остановившийся, застывший взор любимого человека, самого прекрасного, самого дорогого, и ей казалось, будто она видит кошмарный сон и не может никак проснуться. Рыдать уже не было сил, и слезы сами непроизвольно струились по щекам.

– Как мне жить дале? Зачем? – обняв бездыханное тело, Катя продолжала укачивать его, словно баюкая. – Спи, мой милый. Спи, родной. Скоро я приду к тебе. Никто теперича тебя не потревожит. Спи, маленький. Спи...Сейчас...Я иду к тебе... – она подняла с земли клинок, пальцем стерла с лезвия кровь и нанесла ее себе на волосы. Потом отрешенно глянула на блестящий предмет, который так безжалостно оборвал жизнь дорогого человека, и, отведя его в сторону, уже собралась вонзить себе в живот, как вдруг чья-то рука схватила ее за запястье.

– Нет! – пробасил кузнец Матвей. – Не бери грех на душу, княжна!

Катерина посмотрела на него невидящим взором и исступленно уставилась в землю.

– Вот и убежали, Матвеюшка...– еле выговорила она.

– Брось меч. Скорей! Уже горожане сюда спешат.

Только успел Матвей отбросить окровавленный клинок в кусты, как стал окружать их народ, вооруженный топорами и вилами.

***

Парама сидела перед распахнутым окном и невесело теребила шерсть, которая вовсе была ей ни к чему. Но как еще удержать сына в доме, пока Катерина не уедет с мужем? Как вразумить горячую голову юноши, что рано или поздно несбыточным мечтам приходит конец? Как убедить в том, что чем раньше ты познакомишься с реальным миром, тем легче свыкнуться с мыслью, что бремя каждого тяжело по-своему, что все люди ходят под одним Богом , и Он видит всех без исключения. Всех. И никто не избежит должного воздаяния. Никогда не избегал. Никто.

Женщина посмотрела на догоравшую в углу лучину и поднялась , чтобы заменить ее на новую. Подпалив свежую щепку , она вернулась на прежнее место у корзины с шерстью. Задумалась. Вдруг ее сердце бешено заколотилось и, положив руку на грудь, она с тревогой глянула через открытое окно на улицу. Позади что-то затрещало. Парама оглянулась. Только что зажженная лучина погасла, надломилась и осыпалась в лохань с водой. Женщина с тревогой задержалась взглядом на погасшей лучине и, быстро поднявшись со скамьи, поспешила выйти во двор. Тревога нарастала. Погасший огонь в доме означал по восточному поверью несчастье или смерть близких. Сейчас же погас огонь, зажженный ее рукой. Женщина распахнула двери и, тяжело дыша и растерянно глядя по сторонам , побежала со двора, сама не зная куда. Ноги несли ее к площади.

– Берджу... – шептала мать, задыхаясь от спешки. – Сынок... Берджу...Нет, только не это...

На площади уже гудел и собирался народ. Расталкивая толпу, Парама протиснулась в центр и очутилась перед повозкой. Увидев женщину, люди стали медленно расступаться, опуская головы и молча переглядываясь.

– Б-Берджу... С-сынок , – прошептала она, беспомощно протягивая руки к голове мертвого сына, покоившейся на коленях Катерины.

Тайный палач молча следовал за князем Василием по дворцовым коридорам до окна, из которого открывался обзор на все, что происходило внизу, на площади.

– Уведите Катерину и приставьте к ней лекаря, – распорядился он.

Парама прикрыла рот дрожащей ладонью и только теперь заметила княжну, державшую за руку ее мертвого сына. Вмиг улетучилась боль с лица матери и, исказившись от ненависти, оно из бледного стало пунцовым.

– Ты! Это ты погубила моего сыночка! – закричала она и ударила Катерину по лицу. Та, немного придя в себя, заплакала. Но скорее от того, что, наконец, осознала произошедшее, чем от боли. Матвей схватил Параму за руки, стараясь оттащить от княжны.

– Будь ты проклята всеми Богами! – кричала безумная мать, пытаясь вырваться из стальной хватки кузнеца. – Что ж они тебя-то не зарезали, ведьма?! Погубила невинное дитя! Пустите! Пустите меня к сыночку! Берджу , это я, матушка твоя! О, Всемогущий, забери меня вместе с сыном! Я хочу быть с моим дитятком!

На площади было тихо, и каждое брошенное слово , казалось, звоном отдавалось в ушах толпившихся. В сторонке зашептали меж собой девчата с застывшей болью на лице.

К Катерине подошли Афоня с Евдокией и двое молодых слуг.

– Пойдем, княжна -голубушка, – тихо проговорила Евдокия, утирая слезы и беря девушку за руку.

Катерина отрешенно посмотрела на нее и, проведя рукой по волосам Берджу, поцеловала его в голову последний раз.

– Не прикасайся, гадина, к моему дитятку! – снова вспыхнула Парама, пытаясь рваться к Катерине. – Не искупить тебе вины твоей! Только кровью смоешь проклятье мое! Только кровью своей! – грозила ополоумевшая женщина.

– Прощай, Берджу... – прошептала Катя, глядя на него, и попыталась сойти с повозки. Но только она коснулась земли, как ноги подкосились, и княжна обмякла, вовремя подхваченная слугами. Евдокия запричитала вполголоса, крестясь и утирая покрасневшие от слез глаза краем платка. Афоня взял на руки потерявшую сознание княжескую дочь и не спеша побрел с нею прочь из толпы. Дворовые молча последовали за ним.

Люди продолжали стоять в мертвом оцепенении и молчать. Одни провожали жалобным взглядом Катерину, чьи руки и голова сейчас безвольно свисали с плеча Афони, и вспоминали, что еще недавно эта девушка лучилась от счастья. Другие, не скрывая слез, глядели на пожилую женщину, повисшую на телеге, словно желая объять посмертное ложе сына, и гладившую мертвого юношу по голове, монотонно мурлыкая какую-то восточную песню.

8

– Погоди! Не умирай! Не умирай, Берджу... – в бреду шептала Катерина воспаленными устами, мечась по постели в своей опочивальне.

Евдокия шмыгала носом и промокала с ее лба испарину отбеленной льняной салфеткой. Возле окна мудрил над настоем лекарь, что-то растирая в порошок и добавляя в снадобье. Афоня принес новые свечи и, глянув на княжну, спросил у Евдокии:

– Легче голубке нашей, а?

Женщина глянула на него тоскливыми глазами.

– Плоха, лапушка. Жар не спадает. Уж и корень валерианы настаивали. Вроде успокоится, а потом сызнова мечется.

– Бедняжка...

– Бредит. Все его кличет... – утирала слезу Евдокия.

– Неужто не переживет его?

– Господь милосерден, – наконец, вступил в разговор лекарь, до этого отстранено молчавший, растирая в порошок сухие листья хмеля. – Жар минует, а после долго опочивать будет: сил набираться. Господними молитвами излечится ее душа. Господь милосерд. Евдокия, приподними голову страдалице, чтоб не захлебнулась, – проговорил лекарь, и присев рядом с постелью больной, по глотку стал поить затихшую Катерину. – Пей, государыня: силы вернутся. Пей, чтоб нечистая сила отринула от тебя, матушка наша. Нынче подремлешь. А покуда во сне пребывать станешь, вся хворь куда только девается. С рассветом, как туман, рассеется вся недомога твоя, и будто сызнова народишься, девица. Пей, лапушка. Господь шепчет, будто не пришло еще время тебе отходить к нему. Гляди, – лекарь указал на икону в углу, – Боженька улыбается тебе, милая. Он с тобой, княжна. Господь защитит свою верную рабу. Пей до последнего глотка. Пей. Вот и славно. А теперича опочивай, матушка. Вскорости и ты улыбнешься нам, холопьям твоим, – лекарь поднялся со скамьи и, забрав свои горшочки и склянки, ушел откланявшись.