Текст книги "Пленник (СИ)"

Автор книги: Светлана Ключникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Ты не веришь в то, что я вампир? – Он настолько удивлен, что из его глаз исчезает всякое безразличие. Это интересно.

– Я давно и довольно обширно изучаю мифологию. Чаще всего это обычные выдумки, не основанные на реальности, но иногда кое-что оказывается правдой. В нашей среде принято считать, что если семьдесят процентов мифа не подтверждается, значит, мы на ложном пути и нужно искать в другом месте.

Мейсен внимательно смотрит на меня и, кажется, не понимает.

Наклоняюсь вперед, сбрасывая маску. Мой голос звучит почти сочувственно:

– Скажи мне, ты решил, что вампир, только потому, что пьешь кровь?

Некоторое время он не знает, что ответить. Я опережаю его, приводя доказательства:

– Посмотрим, что мы имеем: ты отражаешься в зеркале и проявляешься на фотопленке, не боишься солнца, чеснока, святой воды, распятия. Тебе не нужно спать в дневное время. По правде говоря, отсутствие сна вообще сбивает меня с толку. Я не знаю ни одного живого существа, которое не нуждается в отдыхе. Это ненормально.

– Разве это не доказывает, что я вампир? – Его голос тихий, недоумевающий.

– Это доказывает лишь то, что ты не человек, но не является признаком вампиризма ни по одной из существующих гипотез. Во всех легендах без исключения вампиры днем спят!

– Я пью кровь, – заявляет он уверенно.

– Есть заболевание, при котором необходимо ежедневное употребление свежей крови – недостаток гемоглобулина в организме.

Он неистово мотает головой и раздражается.

– Что за чушь! Ты собираешься доказывать мне, что я что-то другое? – Он вскакивает. – Это нелепо! Я вампир. Никакое это не заболевание, я ЖИВУ за счет крови, а не дополняю ей свой рацион! – Но в его глазах я вижу странное выражение, как будто я заставила его усомниться. Он растерян.

– Вампиры испытывают жажду и набрасываются на людей, – гну свое я. – Как ты объяснишь, что осознанно выбираешь животных, отказываясь от человеческой крови?

– Другие вампиры набрасываются на людей, – злится Мейсен, цепи на его кандалах звенят, когда он встряхивает руками. – Мой выбор продиктован только лишь личными убеждениями.

– Нет ни одного свидетельства твоих слов, кроме выдуманных, ничем не доказанных страшилок и сюжетов кино, – возражаю я. – Пока что ты единственный представитель своего рода. Других мы не встречали и не имеем права делать выводы на основе слов.

– Это потому что доказательства и свидетели аккуратно уничтожаются, – почти рычит он, взбешенный моим недоверием.

Мне не хочется обижать его, но он должен понять, что, возможно, давно и сильно заблуждается.

– Почему ты не позволяешь записать на видеопленку процесс поглощения крови?

Мейсен резко оборачивается, его глаза мечут молнии.

– Тебе нравится, когда тебе смотрят в рот во время еды? – грубит он.

– Разве ты испытываешь жажду чьей-то крови? – я немного отхожу от плана, переходя на более личный тон. Я должна знать.

– Да! – уверяет он, при этом его глаза вспыхивают чернотой, а взгляд опускается на мою шею. – Любой, даже твоей, даже сейчас…

Я гляжу в бумаги, чтобы скрыть смущение. Наверняка, я должна была испугаться его признания, но отчего-то слышу в нем сексуальный подтекст. Это звучит не так, будто он хочет моей крови, это звучит так, будто он хочет меня.

– Прямо сейчас? – переспрашиваю тихо.

– Не только сейчас. Всегда… – шепчет он.

– Но ты не сделал ни одной попытки, – констатирую я. Во всех абсолютно легендах о вампирах они не могут сопротивляться искушению выпить кровь. Они монстры, хоть и в человеческом обличии. – Как ты объяснишь, что не набросился ни на меня, ни на кого-либо из людей ни разу за полторы недели?

– Несдержанность – не есть добродетель, – отвечает Мейсен мягко.

Я перехожу к следующему факту:

– На твоем теле нет следов укуса. Невозможно доказать, что ты стал таким, как сейчас, именно тем способом, каким предполагаешь.

Эдвард Мейсен садится обратно на стул и закатывает глаза. На его губах недоверчивая ухмылка. Наш разговор становится похож на нелепую борьбу – перебрасывание фактами.

– Я бессмертен.

– Невозможно проверить. Для этого ты должен прожить под постоянным наблюдением не один десяток лет.

– Есть другие способы, у вас была тысяча возможностей, – тихо говорит он, и я вспыхиваю от возмущения, когда до меня доходит, что он имеет в виду.

– Никто не станет проверять. Никто не будет в тебя стрелять ради этого!

– Я не был против, – бормочет он, и когда я, расширив глаза, смотрю на него, продолжает более громко: – Я здесь уже полторы недели, и все ради того, чтобы вы научились убивать таких, как я. Что вам мешало проверить на мне все свое вооружение? Уверен, что-то обязательно бы подошло!

– Ты хочешь умереть?! – восклицаю я потрясенно.

– Пожила бы с мое, смогла бы понять меня… – внезапно голос Мейсена понижается и снова становится смертельно усталым.

– Конституция Соединенных штатов не позволит применять к человеку насилие без оснований, – возражаю я удивленно.

Мейсен поднимает руки и показывает мне кандалы как доказательство обратного. Я вздыхаю и оправдываюсь:

– Это другое. Простая мера предосторожности.

– Мне сто семьдесят один! – Он продолжает наш спор.

– Недоказуемо. Нет свидетельств, что ты родился в тысяча восемьсот тридцать девятом. Твоего имени нигде не значится. Все люди с твоей фамилией, которых мы нашли, не подходят под твое описание. Фактически тебя не существует на Земле.

– Ты смеешься? – восклицает он.

Разве похоже, что мне смешно?

– Нет.

– Я мертв, мое сердце не бьется, – говорит он, но уже не так уверенно.

– Невозможно проверить. Твоя кожа – неприступная крепость. Мы не видим того, что внутри. Мы не знаем, бьется ли твое сердце, или оно просто хорошо защищено? Ты слышишь его стук? Слышишь внутри себя какое-то движение?

Он задумчиво прислушивается к себе, его грудная клетка замирает.

– Нет, – наконец, отвечает он. – И я вампир.

Я не могу удержаться от улыбки. Он выглядит забавно в попытке доказать. Он похож на наивного ребенка, в выдумку которого никто не верит.

– Ну а как же с другими доказательствами? – спрашивает он. – Холодная твердая кожа?

Я с сочувствием качаю головой.

– Нет нигде точных, подтвержденных документально данных, какой именно температуры и твердости должна быть кожа вампира. Если предположить, что он мертвец, его тело должно сохранять температуру окружающей среды, твое же не нагревается в теплом помещении, поддерживая свою собственную температуру. Это показатель того, что ты не мертвец, просто твои жизненные показатели другие. Скорее, мы бы назвали тебя «альтернативно живым». Твердость кожи и вовсе не совпадает ни с одной из многочисленных легенд. Ты помнишь, осиновый кол способен поразить сердце. А твою кожу не берет даже металл!

Он молчит, на его лице полнейшая растерянность.

– Глаза вампира красные, – продолжаю я.

– О боже… – стонет он, сползая на стуле и закрывая лицо ругами. Цепи звенят.

– Они цвета выпитой крови, – настаиваю я.

– Это потому, что я предпочитаю кровь животных, – оправдывается он, избегая смотреть на меня.

– Чем кровь животных отличается от крови людей? Разве она не того же красного цвета?

Эдвард Мейсен отнимает руки, его глаза больше не пустые, на губах удивленная улыбка. Теперь ему смешно.

– Я не понимаю, что ты хочешь мне сказать. Я не вампир, по твоему мнению?

Я не уверена, и смотрю на него проницательно.

– Думаю, это нуждается в дополнительной проверке, – говорю я, сожалея, что у меня не будет на это времени. – Но химические элементы твоей слюны, которых не существует в природе, а также твои повышенные способности и многочисленные отличия от человека о многом говорят. Есть исторические свидетельства о пришельцах, обладающих силой, во много раз превышающей человеческую. Есть также многочисленные упоминания в древнегреческой, египетской, китайской и индийской мифологии о непобедимых бессмертных существах, не принадлежащих этому миру. Их возводили в ранг Богов и поклонялись им.

Эдвард Мейсен смотрит на меня с саркастической ухмылкой на губах.

– Все может оказаться и более прозаично. Часто люди, возвращающиеся после похищения инопланетянами, обретают способности, позволяющие им заглядывать в будущее, определять болезни. Зафиксированы случаи, когда люди могли летать по воздуху или подолгу оставаться под водой без дыхания, двигать на расстоянии предметы, видеть сквозь стены… Это, конечно, не совсем то, что у тебя, но, думаю, я нашла единственное рациональное объяснение.

– И какое же? – На лице Мейсена вежливый интерес, он силится не рассмеяться.

Меня обижает его недоверие, но я все же озвучиваю свое предположение вслух, как бы нелепо оно не звучало:

– Я склонна думать, что ты не с нашей планеты, просто не помнишь этого.

– Я инопланетянин? – смеется он. Теперь действительно смеется, искренним и неподдельным смехом. В его глазах нет пустоты.

– Потомок Богов или инопланетянин, или подвергшийся экспериментам инопланетян человек… но не вампир, – пожимаю я плечами.

– Вы, люди, потрясающе изворотливы в самообмане, – говорит он. – Вам проще придумать свое нелепое объяснение, чем признать, что ваш идеальный мир, построенный на лжи и самоуверенности, совсем не тот, каким вы привыкли его представлять. Напрасно я сюда явился, только время зря потратил. Вы не поможете ни мне, ни себе. Вы еще не готовы к переменам. Предпочитаете жить в огромных розовых очках. Вам удобно верить, что этот мир принадлежит вам, и что вы контролируете ситуацию. И пока вы думаете так, ничего не изменится…

Он встает и поворачивается ко мне спиной. Это выглядит так, словно наш разговор окончен. Я чувствую себя неуютно, как будто обидела его. Мне хочется верить его словам, но, вот так изложив перед ним факты, я и сама начинаю в них убеждаться. Он не вампир, просто ошибся с определением. Вероятно, питание кровью смутило его.

Я поднимаюсь, но мне не хочется уходить. Я задала еще не все свои вопросы, но они касаются лишь незначительных деталей, ситуация в целом ясна. Я бы посоветовала Федеральному Бюро продолжать исследования, но у них другие планы. И это возвращает меня к тому, что сегодня я вижу Эдварда Мейсена в последний раз.

Мои руки дрожат, тело и разум входят в противоречие друг с другом. Я буквально насилую волю, принуждая себя уйти.

– На этом все.

Он поворачивается. Я встречаю пристальный взгляд его темных глаз и краснею. Он так красив, просто незабываемо. В этом тоже кроется загадка: мифы твердят, что вампиры исключительно привлекательны, но как это может сочетаться с фактом, что они мертвы? Мертвецы не могут быть настолько живыми, настолько идеально прекрасными.

– Завтра зайдешь? – спрашивает он, позволяя мне надеяться, что я все-таки смогла затронуть что-то в его душе, и он тоже радуется встречам со мной, как и я.

Качаю головой, и он неожиданно бледнеет. Свет исчезает из его глаз.

На его лице борьба – я вижу это. Он хочет мне что-то сказать, приоткрывает рот, но продолжает молчать.

– Моя работа на этом закончена, – строго говорю я, но голос трепещет.

Он кивает, мне больно видеть его пустое, безжизненное лицо – именно таким я увидела его впервые. Внутри меня что-то ломается в этот момент.

– Мне… жаль, – говорю невпопад, глаза непрофессионально наполняются сдержанными слезами, от которых глазное яблоко будто бы жжет кислота. В горле ком острых игл. – Жаль, что ты в кандалах… Жаль, что я не могу что-то сделать для тебя… Жаль, что я больше не смогу зайти…

Он смотрит на меня потрясенно. И неожиданно перемещается, вставая прямо передо мной, между нами меньше метра. Оказывается, он выше меня на целую голову, и это несмотря на то, что я на высоких каблуках. Его глаза светло-золотистые, с медовыми вкраплениями, а волосы имеют необычайно яркий бронзовый оттенок. Я знаю, что дозволенное мне время истекает, и это еще сильнее подталкивает меня сделать то, что нельзя – здесь и сейчас, под зорким оком телекамер.

– Можно?.. – спрашиваю я, протягивая руку вперед. – Можно мне потрогать твою кожу?..

Глава 5

Я знаю, что дозволенное мне время истекает, и это еще сильнее подталкивает меня сделать то, что нельзя – здесь и сейчас, под зорким оком телекамер.

– Можно?.. – спрашиваю я. – Можно мне потрогать твою кожу?..

Эдвард Мейсен не колеблется ни секунды, протягивая ко мне руки. Может он привык подчиняться, находясь здесь, и думает, что это мой приказ? Или – в глубине души я надеюсь на это – ему тоже хочется, чтобы я его коснулась?

Кожа твердая, как гранит. И такая же холодная, гладкая. Я знаю об этом из многочисленных отчетов, но необычно убедиться в этом самой.

Осторожно провожу кончиками трясущихся пальцев по закованному в сталь запястью, касаюсь ладони и длинных, нечеловечески идеальных пальцев. Его большие руки не вмещаются в мои маленькие ладони, но, как могу, я сжимаю их в попытке поддержать. Отчего-то мне кажется, что он, как никто другой, нуждается в этом, пусть и простом, рукопожатии. Поднимаю взгляд, отчаянно сражаясь со слезами. У Эдварда совершенно шокированные, растерянные глаза.

– Можно?.. – просит он тихим голосом, поднимая руки к моему лицу. – Мне тоже?..

Не успеваю дать ответ, – его пальцы уже скользят от виска к скуле, по моему подбородку, слегка задевают нижнюю губу. Его глаза такие внимательные, сосредоточенные. Мое сердце замирает и одновременно стучит в бешеном ритме. Кровь резко приливает к лицу.

– Остановись, – прошу я, с трудом сдерживая дыхание. – Или меня уволят.

Он опускает руку, но не делает шага назад. В его глазах непомерная печаль, гнетущая обреченность.

– Это уже не имеет значения, – шепчет он с такой безысходностью, что мое стремительно бьющееся сердце обволакивает липкий страх.

Эдвард Мейсен вдруг хватается руками за волосы. Глядя на меня в немом потрясении, медленно садится на свой стул и опускает голову, при этом красивые, с бронзовым отливом пряди, взъерошенные резким движением, проходят между пальцев. Невыносимо хочется обнять его, но я не могу себе этого позволить. Тело замирает в муке, будто в мои мышцы влили затвердевающий воск. Просто стою и смотрю, не в состоянии заставить себя уйти, не в силах протянуть руку…

– Я сожалею. – Он бормочет это так тихо, что я не могу быть уверена. – Я ошибся.

– О чем ты?..

Мейсен бормочет в пол, мне трудно уловить смысл:

– Я поспешил. Если бы подождал еще немного, все могло быть по-другому…

– Я не понимаю…

Он поднимает глаза. В них плещется глухая безнадежность.

– Я сожалею не из-за себя, – поясняет он. – Но ты действительно можешь сделать кое-что для меня.

Я нервно оглядываюсь на камеры, удивляясь, что за мной еще никто не прибежал. Это чистое везение, что еще никто не проявил интереса. Прямо здесь, за дверью, находится охрана, которая в любой момент может вломиться внутрь, и агент Люк с огромным удовольствием отчитает меня за нарушение протокола, а потом с треском уволит. Я вернусь в Саффолк, как побитая собачонка, и все, что мне останется – это воспоминания о том, что было здесь. Точнее, могло быть, но осталось недостижимо. Хотя я даже не могу однозначно ответить, чего именно хочу, – у меня попросту не было времени это обдумать.

Однако, вопреки вопиющему голосу разума, призывающему бежать, пока еще не слишком поздно, я сажусь на свой стул с готовностью слушать.

– Да?

Эдвард Мейсен шепчет взволнованно, его глаза больше не пустые и не безжизненные – они горят яростной убежденностью, которую он с каждым словом будто бы хочет внушить и мне:

– Заканчивай свой отчет. Потом возьми деньги – все, что у тебя есть – и отправляйся как можно дальше. В другую страну. В самую дальнюю точку планеты. Закажи поддельные документы. Сделай пластическую операцию, измени лицо. Никогда не возвращайся назад, порви все связи. Забудь о том, что узнала здесь, никогда никому не рассказывай, даже не упоминай. Вампиров не существует.

Я ошеломленно смотрю на него. Сейчас он как никогда до этого напоминает безумца, и мне хочется отмахнуться от его слов, как от выдумки. Но отчего-то страх ядовитой змеей вползает внутрь и колко замирает на уровне живота.

– Бюро может защитить себя и своих агентов, спасибо за беспокойство, – возражаю я не слишком уверенно.

Мейсен мотает головой, в его глаза снова возвращается усталость старика.

– Если в ближайшее время вы не расскажете обо мне журналистам, ничто не сможет защитить ни тебя, ни остальных осведомленных. Вы все умрете.

Мне настолько страшно, что в горле застывает колючий ледяной ком.

– Бюро существует уже больше ста лет и может справиться с любой угрозой. Смешно считать, что горстка Вольтури представляет опасность для столь большой и защищенной организации. – Я возражаю уже скорее по инерции, просто потому, что привыкла отстаивать интересы своей страны.

– Недооценивание противника – залог краха. Вы даже глазом моргнуть не успеете, как исчезнете один за другим, а все упоминания о вампирах и результаты ваших исследований будут навсегда утеряны. Не останется даже маленькой зацепки или того, кто мог бы рассказать… Уезжай. Попробуй скрыться, – теперь интонация Мейсена меняется – он умоляет.

– А как же другие агенты? – Внезапно я осознаю неотвратимость трагедии. Я не могу думать только о себе в такой ответственный момент, ведь остаются другие люди. Обрекать их на гибель – преступление.

Мейсен печально качает головой.

– Им не жить. Мне жаль, но я не могу спасти всех, слишком поздно. Только у тебя есть шанс, потому что ты единственная мне веришь.

– А что будет с тобой? – шепчу я; и вновь старый вопрос не дает покоя: не могу понять, почему Эдвард здесь. Что его привело сюда на самом деле? Не верю, что одна лишь самоотверженность. Кто мы ему, чтобы нам помогать?

– Почему тебя это волнует? – раздражается он.

– Тебя же волнует моя безопасность. – Я поясняю.

Он смотрит на меня долго и пристально, а затем молчаливо соглашается и коротко кивает.

– Я не стану убегать, – говорит он устало. – Я всегда был обречен, просто долго шел к этому. Две сотни лет – не так уж мало, чтобы определиться с выбором. Никогда не мог понять смысла своего существования. Конечно, я мог отправиться в Италию и покончить с этим по-другому, но мне показалось неправильным так дешево тратить свою жизнь. Может, где-то в глубине души я остался больше предан людям, чем вампирам. Чудовище, не желающее становиться чудовищем. Генетическая ошибка природы. Я хотел помочь вам избавиться от монстров. Надеялся, вы решите бороться за свою свободу и найдете способ нас убивать. Поможете мне, если вас не опередят Вольтури… – Мейсен снова ерошит свои волосы, в его лице печальное разочарование. – Все пошло не так… но теперь уже поздно сожалеть об этом.

Я смотрю на него с недоумением, когда до меня доходит то, что он сказал. Где-то в глубине подсознания я давно знала ответ, но не хотела верить в это. Казалось непостижимым, что кто-то настолько идеальный мог хотеть прервать свою жизнь… мог считать ее бессмысленной…

И тогда во мне вспыхивает гнев.

– Это что, извращенный способ самоубийства? – восклицаю я в крайнем возмущении.

– Неплохой способ, – грустно поправляет он, а затем его рука внезапно тянется ко мне. Но, не достигая цели, опускается; Мейсен хмурится.

Я смотрю на его красивое печальное лицо, и теперь мне становится ясна причина страшной усталости в его глазах. Представляю, как понурый воин одиноко бредет сквозь многие года, не находя места, которое мог бы назвать своим домом, соратников, которых мог бы назвать друзьями или семьей… Два века бесконечного, отчаянного одиночества могут свести с ума кого угодно, даже самое стойкое и совершенное существо.

В уголках глаз мимолетно щиплются сухие слезы…

Но я все равно не понимаю. Во мне включается профессионализм.

– Ты утверждаешь, что бессмертный. Каким образом ты собирался умереть?

– Думал, вы найдете подходящий способ. – Он пожимает плечами так спокойно, как будто смерть совершенно не пугает и не трогает его. – Ну а Вольтури точно знают, как сделать это. Рано или поздно они придут. Даже если вы распространите информацию, это убережет только вас, но не меня.

– Ты пожертвовал своей жизнью ради нас? – Мой голос поднимается на пол-октавы. Трудно постигнуть всю глубину благородства его поступка.

– Я просто решил отдать ее не задаром, – поясняет он с таким равнодушием, что мне становится очень больно, и нестерпимо хочется его обнять, прижать к себе как маленького ребенка.

– Зачем тебе умирать? – Мне хочется убедить его в том, что он принял неправильное решение, хочется зажечь в его потухших глазах надежду. – Неужели нет ничего, что тебя бы удержало? Друзья, семья?

Я не могу согласиться с выбором такого пути. Для меня самоубийство – величайшая трагедия. Жизнь слишком ценна, чтобы вот так просто отказываться от нее.

Мне трудно принять его выбор еще и потому, что я не прожила две сотни лет и не пережила то, что пережил он. Я пытаюсь… но все равно не могу с ним согласиться.

– Мои родители умерли сто семьдесят лет назад, – объясняет Мейсен. – И у меня нет друзей.

– Неужели за сто семьдесят лет ты не нашел никого, с кем тебе интересно?

Он долго молчит, неотрывно меня рассматривая. Его глаза светлые, очень проницательные, и с каждой секундой я отчего-то все сильнее смущаюсь. Наше общение давно вышло за рамки работы, но мне уже все равно. Я искренне переживаю за него, просто как за человека. Он не объект, и никогда им для меня не был, – с самой первой встречи я чувствовала иное притяжение. И сейчас я убедилась, что он нуждается в помощи больше, чем кто-либо другой. В поддержке хотя бы одного искреннего друга.

Очень жаль, что то положение, в котором мы оба находимся, не позволит нам стать друзьями…

– Никого, – наконец, устало отвечает он, скользя по мне обреченным взглядом. – Я не смог дружить с вампирами, потому что знал, что они потом идут и убивают людей. Мне же это претило. Я пытался, но это заканчивалось одинаково – я начинал испытывать отвращение к их образу жизни и уходил. С людьми водить дружбу опасно по многим причинам, не говоря уже о том, что мне пришлось бы их хоронить…

Я опускаю глаза под гнетом факта о его возрасте. Несмотря на отчет, в котором я собираюсь опровергнуть или хотя бы подвергнуть сомнению информацию, будто ему почти две сотни лет, я не могу избавиться от чувства, что он говорит правду. Просто в эту правду сложно поверить, а проверить невозможно.

– Ужасно, что ты так одинок, – признаю я сочувственно, сухие слезы снова жгут глаза. Я слышу разговор охраны за дверью, смотрю на часы и понимаю, что исчерпала свой лимит. Мне пора.

Поднимаюсь, а в груди тоска. Сердце болит, и я ничего не могу с этим поделать. Я слишком прониклась к Эдварду Мейсену, он для меня больше, чем объект. Я привязалась к нему за эти несколько дней. Но я должна смириться, что никак не могу повлиять на обстоятельства.

– Сделай, как я сказал, – просит Мейсен, тоже поднимаясь. – Не будь как другие.

Я не уверена, что готова поступить как он предлагает, я не могу до конца поверить в серьезность угрозы, о которой он говорит. Мне все еще кажется, что он преувеличивает степень опасности. Но я киваю, чтобы успокоить его.

– Ты напрасно ждешь, что они расскажут о тебе журналистам. Они не собираются делать этого, – спешу сказать я, когда нахожусь уже у самой двери. После всего, о чем мы сегодня говорили, после трогательного доверия, которое между нами возникло, было бы предательством не предупредить его. – Они собираются перевести тебя в разведывательный отдел и использовать в военных целях.

Он улыбается одними губами, и я понимаю: ему все равно. Что бы я ни сказала, что бы ни сделали с ним дальше – это не имеет никакого значения, если в конечном счете он умрет. Ему безразлично, как и где это случится. Он просто ждет.

– Прощай, – шепчу я, хотя хочется от души пообещать «до свидания».

Я ухожу от него в потрясенном состоянии. Охранники поворачивают ко мне головы и видят слезы на моих глазах. Дисциплина не позволяет им заговорить со мной о том, что случилось. Они могут себе позволить лишь стандартный вопрос:

– Все в порядке, агент Свон?

Мужчина, который спрашивает, имеет выправку солдата. Высокий, широкоплечий, и его фигура кажется еще мощнее из-за толстого бронежилета. Из-под каски выбивается прядь светлых волос. На бейджике имя – Брэдли Стивенс. Его лицо строгое, – привычная маска солдата, – но взгляд мальчишеский, парню не больше девятнадцати лет. Знает ли он, что сторожит потенциально опасное существо, которое не сдержат ни цепи, ни орудийный огонь? Или выполняет приказ, не уточняя секретных деталей?

– Да, все нормально.

Резко выдыхая, я заставляю себя успокоиться, нервно вытирая уголки глаз кончиками пальцев.

Другой охранник, ниже ростом, с азиатскими чертами лица, на бейджике которого значится имя Мин Чан, молча подает мне платок. Откуда у охранника платок?

Я благодарю его кивком, я уже справилась сама. Не понимаю, отчего больше расстроилась: оттого, что больше никогда не увижу Эдварда Мейсена и не смогу стать ему другом, или оттого, что вскоре он умрет? Или, если перевести проекцию чувств на меня, то: переживаю за него из личного интереса или общечеловеческого? Кажется невероятным, что такой необычный, великолепный представитель неизученного рода попросту перестанет существовать, не оставив после себя никаких доказательств того, что он был в моей жизни. Его скорая смерть вызывает у меня сомнение, хотя и сочувствие к нему тоже играет большую роль.

В голове почти готовый отчет, его нужно только изложить на бумагу. В аудитории вся команда специалистов смотрит на меня, когда я вхожу. Мониторы на их столах показывают камеру Эдварда Мейсена, и кровь тут же бросается в мое лицо, когда я понимаю, что они наблюдали.

Агент Рипс отворачивается первым, деликатно переключая монитор и беря в руки свои бумаги. То же самое делают агент Кэмерон и агент Рашель. Они стараются не улыбаться, но все мы просто люди, несмотря на то, что работаем на ФБР. И каждому из нас не чужды чувства. Я знаю: несмотря на любопытство, которое проявили, они не станут осуждать меня за мимолетную слабость. А значит, не станут и никому сообщать.

Агент Доурси, Бауфман и Хопс отсутствуют, – вероятно, вышли на обед. Из кабинета Люка не доносится ни звука.

– Он тоже видел? – спрашиваю я у агента Кроули, который единственный из всех продолжает смотреть на меня.

Он без слов понимает, оглядываясь на кабинет начальника, и качает головой.

– Он вышел вместе с остальными.

Я киваю и сажусь работать. Люк все равно увидит пленку, если решит ее просмотреть. С другой стороны, это мой последний рабочий день, что я теряю? Моя мечта получить престижную работу в ФБР оказалась призрачной – никому не нужен узкий специалист из маленького городка, не видевший настоящей жизни, не исполнявший боевых заданий. Моя самоуверенность вознесла меня слишком высоко, и теперь приходится больно падать. Я никто, и теперь мне предстоит вернуться в свое привычное забытье, к скучной, бесперспективной работе учителя Истории Америки. Никудышная собачонка, возомнившая себя злой овчаркой – вот кто я.

Карьера перестает меня так сильно заботить, как раньше – это беспокойство не имеет никакого смысла. Будет доволен агент Люк моей работой или нет, увидит ли он на пленке мою слабость, результат один – скоро я вернусь ни с чем домой.

Но мне везет: у агента Люка загруженный график, видимо, ему некогда просматривать каждую записанную минуту, так что мое маленькое отступление от протокола остается незамеченным. Пока.

Несмотря на то, что я тороплюсь дописать отчет, все мои мысли занимает Эдвард Мейсен. Его печальные безжизненные глаза преследуют меня, ранят сердце. Мне очень хочется протянуть ему руку помощи, хочется видеть его свободным и живым, и больно от бессилия изменить нарисованное им мрачное будущее.

Когда рабочее время истекает, я отправляюсь в гостиницу. Завтра я в последний раз заеду в Бюро. Что я буду делать дальше, пока не решила. У меня нет желания возвращаться в Саффолк. Оставаться в Вашингтоне тоже не имеет смысла – задание Бюро оказалось одним из многих и явно не станет ступенькой на карьерной лестнице, на которую я так опрометчиво и наивно рассчитывала.

На улице прохладно, несмотря на лето. Я кутаюсь в теплую шаль. Вечер темный, собирается дождь, и я чувствую себя непривычно одинокой в снующей вокруг толпе. Открытия, которые я совершила за эту неделю, переворачивают мое мировоззрение. Теперь я знаю, что наш мир не такой милый, каким мы привыкли его представлять – он полон мифов, самые страшные из которых оказываются реальностью. Вглядываясь в лица прохожих, я ловлю себя на том, что присматриваюсь к цвету их кожи и глаз. Странно понимать, что среди нас живут нечеловечески опасные существа, и мы рискуем своей жизнью ежедневно, не подозревая этого.

Я вижу человека в темных очках на автобусной остановке, и это невольно заставляет меня задуматься: для чего вечером ему понадобились солнцезащитные стекла, за которыми не видно глаз? Не потому ли, что иначе прохожие заметят: его радужка опасного красного цвета?

Я трясу головой, отгоняя подальше приступ паранойи. Это не может быть так. Фантазия разыгралась.

Однако я избегаю автобусной остановки, не решаюсь приблизиться. Вместо этого я иду в противоположную сторону, невольно ускоряя шаг. Я бегу, потому что теперь я боюсь своего мира, населенного чудовищами.

Когда оказываюсь на приличном от остановки расстоянии, ловлю такси. Вместо отеля я называю таксисту адрес магазина, где можно приобрести оружие. Я не солдат, но, как работник ФБР, имею обязательную военную подготовку и разрешение на ношение и использование огнестрельного оружия. Я покупаю «Глок-19» и набор девятимиллиметровых патронов к нему, хотя не уверена, что оружие чем-то мне поможет. В любом случае, с заряженным тридцатью тремя патронами мощным стволом я чувствую себя более защищенной.

Дома я не нахожу себе места, постоянно выглядываю в окно и наблюдаю за огнями города с восемнадцатого этажа отеля. Открываю оконную раму, чтобы глотнуть свежего воздуха и немного охладить душное помещение. Дергаюсь от звука движущегося лифта, от звонка телефона в чужом номере. Проверяю свои документы, прикидывая, успею ли достать поддельные, если придется. Как агент, я знаю, где их можно заказать. Возможно, завтра я отправлюсь туда после того, как отдам заключительный отчет Люку и официально завершу свое задание.

Глаза Эдварда Мейсена все еще преследуют меня, его холодные пальцы, осторожно трогающие мою нижнюю губу, оставили на коже след для воспоминаний. Наступающая ночь придает его словам о Вольтури зловещее звучание. Чтобы перестать думать об этом, я несколько раз собираю и разбираю пистолет, взвешивая его на руке. Он очень тяжелый. За годы, которые я провела, работая в школе, совершенно отвыкла стрелять. Руки без физической подготовки стали слабыми.