Текст книги "Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль"

Автор книги: Свен Дельбланк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

XIV. Гидра

Место для ставки командующего было выбрано живописное – в расчете на будущие батальные гравюры; располагалось оно на вершине холма, над которым господствовала закоптелая, изрешеченная ядрами ветряная мельница, и обеспечивало прекрасный обзор низины, где в косых утренних лучах уже разворачивались полки. Палатка Траутветтера стояла возле большого засохшего дуба, при виде которого армейские рисовальщики радостно потирали руки. Как живописно! У входа в палатку высились пирамиды литавр, украшенные трофейными австрийскими штандартами (их на всякий случай доставили из берлинского Арсенала). Свободные от дежурства адъютанты в благородных позах отдыхали на соломе вокруг догорающего бивачного костра. За мельницей нашлось укрытие для неказистой Пользы: там, стряпая генералитету обед, трудился десяток кухмистеров и лакеев. Под навесом пыхали жаром походные кухни, крутилось на вертелах сочное мясо, громоздились корзины с бутылками, сверкали серебром и фарфором погребцы.

На щербатых каменных ступеньках мельничной лестницы, положив на колени мушкет, сидел рослый гвардеец и монотонно горланил скабрезные куплеты, причем никто как бы и не замечал этого.

Корпусные командиры были уже в сборе. Генералы Гольц и фон Арним стояли у обрыва, с надлежащим усердием разыгрывая свои роли, – обозревали в подзорную трубу строй полков, обсуждали тактические вопросы, а не то, скрестив руки на груди и опершись одной ногою на камень, погружались в ратные думы. Генерал-адъютант держался на почтительном расстоянии, принимал донесения от ординарцев и фельдъегерей. Большей частью он рвал их, либо, не читая, совал в раздутый карман форменного кафтана. Иногда он пробуждался от своих мечтаний, наугад извлекал из набитого кармана первый попавшийся пакет и с видом тяжкой ответственности нес генералам. Гольц выхватывал у него бумагу, читал с миной апоплексической ярости на багровой физиономии. Затем протягивал донесение Арниму, негодующим, обвинительным жестом, словно говоря: нет, вы только посмотрите, что они там выдумали! Экое безобразие! Арним шевелил над бумагой по-собачьи чутким носом, в аристократически выпуклых глазах сквозила усталая неприязнь. Потом он пожимал плечами и отправлял донесение к его собратьям, в белый сугроб, который уже образовался у них под ногами. Н-да, друг мой, я понимаю твои чувства, но что, собственно, ты предлагаешь?

На левом фланге разгоралась артиллерийская дуэль. Генералы взялись за подзорные трубы и с интересом навели их на правый фланг. Генерал-адъютант мыском сапога вывернул из земли камень и с задумчивым любопытством созерцал смятение потревоженной живности.

Траутветтер, игнорируя многозначительные покашливания Кнопфена, некоторое время наблюдал за этой сценой. Происходящее в ставке вызвало у Германа столь яркое ощущение нереальности, что ему пришлось даже ущипнуть себя за руку. Он бы не удивился, если б увидал, что среди картежников у бивачного костра сидят архангелы, с нимбом вокруг шапок и ранцами меж крыльев, и тоже бранятся, и шлепают засаленными картами по тугой шкуре барабана. Неужели вот так и должно быть? Неужели для Траутветтера это естественно? Господи, экий театр!

Пьяный гренадер заунывно драл горло. Отдаленная канонада то нарастала, то затихала. А над всем этим опрокинутый купол сентябрьского неба, равнодушный, фарфорово-синий. Генералы вдруг заспорили, борзой пес пытался убедить дога в чем-то невероятно важном, оба повысили голос до крика. Генерал-адъютант мечтательно ковырял в носу. Одинокое донесение вывалилось из его переполненного кармана и осторожно слетело наземь.

Герман провел рукой по глазам, смахивая тенета колдовства. Он бы решил, что все это сон, если бы не запах – запах пороха, и сочного жаркого на вертеле, и дыма пожарищ, и сырых дров бивачного костра. И еще, в самой глубине, – мерзкая кисло-сладкая вонь, незнакомая ему, но, пожалуй, очень хорошо знакомая Траутветтеру.

Кнопфен положил конец его сомнениям. Маленький адъютант не впервые видел начальника в таком слабоумно-отсутствующем состоянии, а потому решительно шагнул вперед и пронзительным командным голосом прокричал:

– Его превосходительство!

Генералы тотчас обступили полководца. Солдаты у костра спокойно продолжали играть в кости да в карты. Пьяный гренадер неутомимо горланил.

Траутветтер надулся, как жаба, сунул кулак под орденскую ленту, запрокинул голову и жестом императора простер длань в направлении поля битвы.

– Хо-хо! Господа! Взоры всего мира прикованы сейчас к нам, в наших руках судьба Европы, ибо, да будет вам известно, еще до захода солнца имя этой деревушки… э-э… этой скромной точки на карте… этой незначительной… э-э… Послушай, Кнопфен, как бишь она называется?

– Эгерсдорф, ваше превосходительство.

– …имя этой деревушки – Эгерсдорф – украсит собою медные скрижали истории… э-э…

Генералы восторженно зааплодировали, Кнопфен торопливо строчил в блокноте. Адъютанту вменялось в обязанность записывать для военных историков все достойные памяти высказывания, сделанные на поле битвы. И при появлении Кнопфена все старшие офицеры принимались сыпать сентенциями и афоризмами. Генерал-адъютант, щелкнув каблуками, вручил Траутветтеру какую-то бумагу.

– План баталии, ваше превосходительство. Развертывание почти завершено.

– Хо-хо! Отлично. Спорый марш бережет фураж, как говаривали в мое время.

Герман тупо смотрел на мозаику красных и синих прямоугольников, флажков и стрелок, на обозначения полков и маркировку путей следования войск.

– Отлично. Командование определено согласно приказу?

– Так точно. Первым атакует генерал фон Арним, вторым – генерал Гольц. Я нахожусь в вашем распоряжении.

– Отлично, – пробасил Траутветтер и ущипнул его за плечо. – В бой, господа! Пусть Честь и Долг направляют ваши стопы. Король думает о нас. Победа или смерть – вот наш девиз. Отчизна надеется, что каждый исполнит свое предназначение. К оружию. Ворочайтесь на щите или со щитом. Честь, долг, воля. Помните, История глядит на нас в ожидании и медлит со стилом в деснице – чье имя запишет она как имя победителя на скрижалях времен… Всё или ничего… За дело, господа!

Кнопфен строчил, выбиваясь из сил. Генералы отсалютовали, вскочили в седло и отправились в войска. Гольц заплутал и увяз в болоте, однако ж до поры до времени полководец Герман Траутветтер об этом не тревожился. Генерал-адъютант вернулся на свой пост и, стоя на одной ноге, погрузился в стратегические раздумья. Траутветтер влез на камень у самого обрыва и испробовал несколько скульптурных поз. Чумазые армейские рисовальщики возле бивачного костра нехотя отвлеклись от карточной игры и стали уныло набрасывать полководца в альбомах. В глубине души они последними словами ругали идиотский устав, вынуждавший их торчать здесь, хотя этой чепуховиной можно было тихо-спокойно заниматься дома. Траутветтер стоял в величавой недвижности, пока ноги не свело судорогой. Он колодой рухнул с камня, и Кнопфену, как всегда, пришлось энергичным массажем возвращать начальника к жизни. Рисовальщики поплелись обратно к костру.

– Адъютант!

– Ваше превосходительство?

– План баталии и мою подзорную трубу! И держи наготове двух ординарцев.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

– Заодно распорядись насчет легкого завтрака. В битве смел, коль поел, как говаривали в мое время. Кстати, где денщик, которого ты мне посулил?

– Будет здесь с минуты на минуту.

– Будет! Чтоб сей же час был здесь. Чертовская безалаберность. Я этого не люблю.

– Разумеется, ваше превосходительство.

– Ну что ж. Отлично. Черт, как бишь тебя зовут?

– Кнопфен, ваше превосходительство.

– Отлично. Так держать. Послушай, что это за пьяный гренадер вон там? Прилично ли, чтоб он этак горланил?

– Этого солдата зовут Канненгисер, и вообще-то он…

– Ладно. Не имеет значения. Ну что ж, поглядим на поле брани. Хо-хо! Хм-м! Кишат ровно муравьи.

– Вашему превосходительству надобно повернуть трубу другим концом.

– Так и скажи, а не стой тут и не перечь начальству. Больно дерзок. В мое время было иначе. Теперь ступай и принеси курицу да бутылочку бургундского. Недосуг мне дожидаться денщика.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

– Кнопфен!

– Ваше превосходительство?

– Две бутылочки! Ну хорошо. Теперь посмотрим.

Он глядел то на карту, то на боевые порядки в низине. Совместить четкий план с кипевшей внизу хаотичной реальностью было совершенно невозможно. Утренний туман поредел, но видимость лучше не стала – над полем сражения плыли тучи порохового дыма. Правда, Герман отчетливо видел на взгорке легкую батарею, которая исправно вела прицельный огонь. Канониры прочищали банниками стволы, заряжали и весьма усердно палили, какой-то унтер-офицер героически размахивал охотничьим ножом, и будь Герман уверен, что это не австрияки, он бы с удовольствием направил им похвальную депешу. Дальше в низине армии продолжали развертывание. Синие, красные, зеленые, желтые, лиловые полки медленно ползли вверх-вниз по холмам, оставляя за собой среди зелени бурые ленты проплешин. Полки, н-да. Но чьи? Прусские или австрийские? Вон та красная цепь, вполне возможно, мой собственный полк, гренадеры Бока, а вон та зеленая – австрийские егеря, но почему они в таком случае расходятся, как половинки ножниц? Сплошь загадки. Одна из желтых полос вдруг сжалась в прямоугольник, который без видимой причины начал круговое движение.

Конный ординарец подскакал к генерал-адъютанту, тот мгновенно ожил и устремился к полководцу.

– Ваше превосходительство!

– Э-э?

– Войска закончили развертывание. Полки заняли предписанные позиции. Армия готова к сражению.

– Готова?

– Так точно, ваше превосходительство. Генералы ждут приказаний.

Готовы к сражению? Ждут приказаний? Насколько я вижу, ни один солдат там внизу отнюдь не наготове. Двадцать тысяч солдат копошатся как муравьи в разоренном муравейнике. Но лучше всего не подавать виду.

– Ждут приказаний?

– Так точно, ваше превосходительство.

Черт побери, что же предпринять? Герман извлек из кармана письмо Виллара, повертел в пальцах. Нет, пока рано. Глупо сдаваться прямо сейчас. Погожу немного, может, все само разъяснится. В отчаянии он глядел на план баталии, пока не обнаружил два знакомых полка.

– Хо-хо! Приказ полковникам. Гренадеры Бока и драгуны Фуке группируются как резерв в тылу левого фланга. И выровняйте переднюю линию.

– Выровнять?

– Э-э, ну, то есть… я думаю, линия не такова, какой ей следует быть, а? Не по линейке, ведь так? По-моему, она слегка выгнута.

Генерал-адъютант поднял свою трубу, бросил беглый взгляд в низину. Пожал плечами.

– Весьма незначительно. Но если ваше превосходительство настаивает…

– Черт возьми, вы что, не слышали приказа? Что это за новая мода прекословить начальству?!

Генерал-адъютант с выражением безвинного страдания на лице щелкнул каблуками. Получив распоряжения, ординарцы спешно разъехались в разные стороны. Генерал-адъютант и Кнопфен о чем-то шептались, и Герман чувствовал спиной их презрительные взгляды.

– Боже милостивый!

Это был Длинный Ганс, волокущий громадную корзину, до краев полную винных бутылок и всякой снеди. Влажный землянично-красный рот разинут от изумления. Глаза вытаращены – кажется, сейчас вылезут из орбит, точно спелые каштаны из скорлупы.

– Батюшки! Глазам своим не верю. А одежа-то. Вы, пастор, никак генералом нарядились?

– Цыц! Не ори так.

– Хорошо, не буду, но скажите на милость, что вы здесь делаете, пастор? Вдобавок такой расфуфыренный, в жизни ничего подобного не видывал! Я-то думал, куда вы подевались!..

– Хо-хо, добрый человек, ты разве не видишь? Я – фельдмаршал Траутветтер!

– Ну уж нет, пастор, со мной это не пройдет. Мне ли не знать пастора Германа из Вальдштайна? Вот и латинская книжка при вас. А как же.

В замешательстве Герман выудил из кармана своего Плутарха и вертел пергаментный томик в потных руках.

– Да-да. Это я. Только помалкивай об этом, остолоп.

– Где же вы добыли этакую амуницию?

– Долгая история. Давай-ка распакуй корзину вон там, на камне, и постарайся вести себя как подобает настоящему денщику, а я расскажу. Только не фамильярничай, не видишь, что ли, как они на нас вылупились.

– Господи Иисусе, тут не захочешь, а удивишься!

Длинный Ганс сервировал полководцу завтрак, с разинутым ртом слушая диковинную повесть о маршале де Вилларе.

– Боже милостивый! Выходит, вы заделались важной шишкой, как давно мечтали?

– В этом я не уверен. День еще не кончился. А как раз сейчас все ужасно запуталось. Знаешь, неприятно говорить об этом, но я подозреваю, что Виллар попросту насмехается надо мной.

– Зачем ему это нужно?

– Кто его знает. Только зачем столь сложная и дорогостоящая затея?.. Дай-ка гляну. Нет, внизу все та же неразбериха, что и раньше… Может, закусить маленько до поры до времени. Индюшка на вид вполне аппетитная. – Герман уселся на походный стул, и Длинный Ганс повязал ему салфетку. – Хороший стол у Траутветтера. Вино отменное.

– Чересчур-то много не пейте, пастор.

– А, не все ли равно. Траутветтер пьет как бочка. Ганс!

– Да, пастор.

– Ты лучше зови меня «ваше превосходительство».

– Да, пастор.

– Забавно. При желании я бы мог теперь засадить фельдфебеля в колодки.

– А какой смысл?

– Это верно. Все ж таки отменное вино.

– Не пейте столько, пастор. Люди сюда идут.

– Это не люди, а военные. Хо-хо! Ну, друг мой, что у тебя там за пазухой?

– Донесения, ваше превосходительство.

– Отлично, отлично. М-м… черт, как бишь тебя кличут?

– Кнопфен, ваше превосходительство.

– Ну да, верно. Так в чем дело?

– Гренадеры Бока. К сожалению, они исчезли.

– Исчезли?

– Похоже, заплутали, ваше превосходительство. Скорей всего, они удаляются от поля битвы. Вы ведь видите, пороховой дым накрыл низину плотной тучей. Видимость прескверная.

– Заплутали… Сбежали они, ясное дело! Трусливые мерзавцы, сукины дети, бродяжье отродье… Расстрелять каждого десятого!

– Слушаюсь, ваше превосходительство. Только прежде надобно их разыскать.

– Исчезли, заплутали…. Черт подери! Генерал Гольц ответит мне за это головой!

– Так точно, ваше превосходительство, однако…

– Никаких «однако»! Гольца от командования отстранить. В железа его!

– Генерал Гольц, к сожалению, тоже пропал.

– Нет, это неслыханно! Кучка паршивых мягкотелых сосунков – вот во что превратилась наша доблестная армия! Думаете, я начну баталию без резерва? Где драгуны Фуке?

– Там, где приказано.

– Так! Фуке переходит под начало фон Арнима.

– Фуке мертв.

– Трусливый мерзавец! Когда он умер?

– Нынче утром. Увы, болезнь сильно сократила численность драгун.

– Дьявольщина! Сообщите сведения о боевом и численном составе!

– Сию минуту, ваше превосходительство… Э-э… Драгуны Фуке… в настоящее время боеспособны тридцать шесть солдат и один барабанщик…

– Тридцать шесть!

– И один барабанщик. Скончались от тифа – сто двадцать четыре, от гангрены – сорок девять, от наростов на суставах – тридцать четыре, от lepra graecorum – двенадцать, от цинги – девяносто шесть, от оспы – сто сорок один, от злокачественной сыпи с горячкой – девятнадцать, от припадков и конвульсий – двадцать семь, от рожи и коклюша – сорок восемь, от сифилиса и гонореи – триста шестьдесят шесть, самострелов и дезертиров…

– Стоп! Хватит! Стыда у них нет, у этих чертовых драгун! Помирать, когда корона нуждается в их службе. Как мне, черт побери, сражаться без резервов?! Что будет, если австрияки первыми пойдут в атаку?

– Думаю, опасность этого весьма невелика, ваше превосходительство. Батареи противника все утро обстреливали собственные позиции. Потери у них уже значительные.

– Вот тупицы! Что ж, какое-никакое утешение.

– С другой стороны…

– Ну? Что там еще?

– С другой стороны, лейб-гвардейский кавалерийский полк принца Генриха трижды атаковал наш собственный арьергард. Полковник фон Халлер изрядно злоупотребил крепкими напитками, и все мои попытки образумить его…

– Молчать! Не желаю больше слушать! Неужто армии развалятся, не успев вступить в сражение? Черт! Наступление! Наступление по всему фронту! Надо начать баталию, пока армия не вымерла сама собой. Наступление!

Ординарцы поскакали прочь. Герман всматривался в пестрый хаос внизу, пока глаза не заболели и не начали слезиться. Схватившиеся армии были похожи на каракатицу, пожирающую собственные члены. Огромная человеческая масса медленно и непрерывно двигалась, однако за всем этим невозможно было различить никакого плана, замысла, твердой воли, все шло словно бы по своим собственным непостижным законам. Ординарцы скакали вниз, в неразбериху, с приказами ставки и возвращались с донесениями, но о том, чтобы обнаружить хоть какой-то результат их усердных трудов, нечего было и думать. Пестрый, окутанный дымом, пульсирующий ком в низине функционировал совершенно независимо от внешнего мира. Его силы были приведены в движение и определенным образом нацелены, и теперь люди в безрассудстве своем воображали, будто способны обуздать их, подчинить своей власти. Безумие. В сердцевине массы возникло странное завихрение – точно водоворот в многоцветном людском море. Желтый полк, вскинув мушкеты на плечо, дружно маршировал по кругу, хотя численность его уже сократилась вдвое. Расположенная поблизости батарея без помех вела прицельный огонь по живой карусели.

Герман опустил трубу, потер уставший глаз. Рванул жабо, расстегнул верхнюю пуговицу. Нимало не стесняясь присутствием начальника, генерал-адъютант помочился прямо в гору бумаг под ногами.

– Ганс!

– Да, пастор.

– Дай мне вина. Кстати, ты должен называть меня «ваше превосходительство».

– Слушаюсь, пастор.

– Отменное вино. Знаешь, я подозреваю, что надо мной издеваются. Баталия выходит из-под контроля.

– Вы, пастор, не привыкли командовать.

– Доблестный полководец ничуть бы не улучшил дело. Великий муж, великий полководец… Чушь. Насколько нужно быть великим, чтобы обуздать силы, кипящие там внизу, в котле? Ох уж эти дьявольские амбиции!

– Стоит ли падать духом, пастор? Наверно, все еще уладится.

– О нет. Я буду полным кретином, если не усвою этот урок. – Герман вытащил письмо маршала и досадливо щелкнул по жадной пасти красной сургучной печати, сомкнутой вокруг тайны. Ну уж нет. Даже и не подумаю вскрывать его, я не любопытен. Сам могу сделать выводы. – Длинный Ганс!

– Да, пастор.

– Перспективы здесь мрачные. Беги в мою палатку, глянь, нет ли там деньжонок. Надо подготовить достойный отход. И пришли сюда Кнопфена, пусть тащит трубу получше, эта никуда не годится.

Генерал-адъютант уснул на одной ноге, точно аист. Земля вокруг него была белая от набросанных бумаг. Из кухмистерской палатки доносились пьяные крики и непристойные песни. Два генерал-майора и пятеро полковников без церемоний удалились с поля боя на обед. У Германа уже недостало духу обрушиться на этакое забвение воинского долга. Пьяный гренадер храпел на мельничной лестнице. Армейские рисовальщики набрасывали карикатуры на Германа и, рыча от хохота, сравнивали свои произведения. У костра красномордый полковник развратничал с поваренком, а картежникам-ординарцам и дела мало. Мельница, благословляя, простирала над этим сумбурным зрелищем изодранные руки. Герман сидел, подперев голову руками, в мутном угаре отвращения и хмеля. Там, в низине, корчится издыхающая гидра, в ярости кромсает собственные извивающиеся щупальца. Сорок тысяч человек в смертном страхе бьются среди серного дыма, калечат друг друга свинцом и сталью, вываливают свои кишки на глинистую землю, превращаются в кровавое месиво под градом ядер и картечи. А я ничего не могу поделать. Ничего. Бессильный пленник в стеклянной колбе отвращения. Если этот хаос выльется в так называемое поражение, тогда я – тупица, наделавший тактических ошибок. А если, напротив, выпадет «победа», тогда – хитроумный полководец. Боже милостивый…

– Ваше превосходительство… Зрительная труба.

Герман очнулся, устало кивнул адъютанту.

– Отлично, Кнопфен. Что ж, давай поглядим на это жалкое зрелище.

В сильную трубу он отчетливо различал отдельных солдат. Сражение развивалось до странности медленно и торжественно, прямо-таки нехотя. Цепи продвигались вперед, редели под вражеским огнем, останавливались в нерешительности, смыкались, выжидали, снова шли вперед. Тут и там ровными рядами лежали павшие, словно рухнули все разом, по команде. Возле артиллерийских шанцев трупы атакующих солдат громоздились гигантскими кучами падали, и мародеры уже рылись там как голодные псы. А вон обозные телеги составили вагенбург^{91} и теперь горят, распространяя жирный, густой дым, и солдаты кордоном обступили этот костер. Видать, развлекаются, поджаривая офицерских денщиков и маркитанток. Ребенок в дымящейся одежде выбежал из огня, умоляюще протягивает руки, и один из солдат, перекинув мушкет в другую руку, хватает ребенка за плечо у самой подмышки, отрывает от земли – голые ножки болтаются в воздухе – и швыряет обратно в огонь. Оглядывается, вновь перехватывает мушкет, пятится назад – верно, жарко ему стало…

Герман отпрянул от трубы, оставил ее стоять на треноге, одноглазую, равнодушную. Взял последнюю бутылку и осушил до дна. Ох и зрелище. Огонь пожирающий. Кто восстанет с этого костра преображенный и обновленный? До чего же слепым и тщеславным безумцем я был. Значит, люди вроде меня и выпускают на свободу эти силы, складывая костер своего величия из человечьих тел. Да, вот оно как. Я принадлежу к проклятому племени, обреченному нарушать покой своих ближних. Ах, нам бы стоило рождаться с каиновой печатью на лбу, чтобы люди могли гасить нашу беспокойную жизнь прямо в колыбели. Ах, я из проклятого племени.

Герман громко сетовал, причем голос у него был уже не траутветтеровский, и все в ставке смотрели на него с удивлением. А он ничего не замечал. С горечью глядел на маршальское письмо, потом скомкал его, бросил наземь. И пихал мыском сапога, пока оно не исчезло в груде донесений. Отлично. По крайней мере перед этим искушением устоял. Я побежден, но не убежден. Остается еще одна неиспробованная возможность.

Он поднял на ладони маршальский жезл, задумчиво сжал пальцы. Какой твердый. А ведь ему бы надо быть вялым, как отрезанный бычий корень. И увешанным бубенцами, как шутовской жезл или посох прокаженного. Траутветтер и его сотоварищи по крайней мере могут тешить себя иллюзией, будто их воля направляет события. Но мне в этом отказано. Черт подери!

– Кнопфен! – Странно. Голос у меня уже не траутветтеровский, надо постараться надеть личину. – Кнопфен! Хо-хо! Черт возьми, куда ты подевался?

– Ваше превосходительство?

– Моих лошадей, и живо, сию минуту. Я намерен лично руководить баталией. Скачи вперед, предупреди фон Арнима.

– Но, ваше превосходительство, если позволите…

– Никаких возражений! Живо!

Когда подвели лошадей, из палатки галопом примчался Длинный Ганс. Мундир у него на груди странно топорщился.

– Пастор! Пастор!

– Что ты голосишь как сумасшедший…

– Я нашел деньги! Дукаты! Чистое золото!

В красной сафьяновой шкатулке лежали три свертка дукатов, запакованные в коричневую бумагу. Один из свертков был надорван, открывая взору соблазнительную стопку новеньких монет.

– Долго искал, но все ж таки нашел.

– Отлично. Верхом ездить умеешь?

– Боже сохрани! Нешто я из господ? Я этих лошадей до смерти боюсь.

– А кто не боится. Однако ж придется попробовать, ничего не попишешь. Спрячь шкатулку. Видишь вон там лошадей?

– Вижу, как не видеть. Страшноватые.

– Не трусь. Ты же солдат. В седло и за мной.

С третьей попытки Герман взгромоздился на коня и умудрился сунуть ноги в стремена. Длинному Гансу было куда легче. Горячая, норовистая рыжая лошадь тотчас присмирела под его нешуточной тяжестью.

– Вперед! Победа или смерть. С нами Бог! – рявкнул Герман.

Лошади рванули с места в карьер, пошли галопом. На их отъезд никто не обратил внимания. Кухмистеры убирали со стола. Генерал-адъютант спал, непоколебимо стоя на одной ноге, надвинув шляпу на нос.

– Куда мы едем? – крикнул Длинный Ганс. – Домой?

Несмотря на свой груз, рыжая лошадь все же скакала натужным, спазматическим галопом. Длинный Ганс любовно припал к холке бедняги.

– Нет, – крикнул Герман, – не домой! Еще не время. Продолжаем странствие.

– Отлично, пастор! Но куда мы?

– В Берлин!