Текст книги "Дом Весталок (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Луция передёрнуло.

– Мне неприятно это говорить, но ты прав. Тит и Корнелия тут же обратились к Сулле насчёт дома. Дом давно приглянулся Корнелии, и раз уж он всё равно пошёл на продажу, какой смысл было упускать возможность купить его, да ещё по сходной цене? – Луций понизил голос. – Ходили слухи, что никто не стал торговаться с ними; и что дом достался им за тысячу сестерциев!

– Как за средней руки египетский ковёр. – Я кивнул. – Это даже не по сходной цене – это по бросовой.

– Корнелия слишком жадна; что есть, то есть, – вздохнул Луций. – Но разве она одна такая? Алчность – бич нашего времени.

– Но далеко не единственный. Скажи, Луций, а этот Фурий что, и вправду был врагом Республики? Он и в самом деле был так опасен, что с ним пришлось разделаться?

– Что ты этим хочешь сказать? – насторожился Луций.

– Так ведь не секрет, что не один и не двое попали в эти списки и лишились голов лишь потому, что на своё несчастье были богаты. И кое-кому приглянулось кое-что из того, что у них было.

Лицо Луция окаменело.

– Гордиан, я уже рассказал тебе много такого, чего мне, как другу Корнелии, не следовало рассказывать. Какие ты сделал выводы, я не знаю и знать не хочу; прошу только нигде этого не повторять. Думаю, нам лучше оставить этот разговор.

Оставить так оставить. Луций хороший, добрый человек, и он мой друг; но он патриций, и узы, связывающие его с Корнелией и такими, как она, прочнее железа, ибо они из золота.

Всю дорогу домой я размышлял, что же могло стать причиной смерти Тита и так запугать его жену. Разговор с соседом начисто вылетел у меня из головы; я вспомнил о нём, лишь когда увидел знакомое лицо над садовой стеной и услыхал знакомый голос.

– Сыщик! Ты обещал, что поможешь мне, когда вернёшься. Входи же! – Голова исчезла, и маленькая деревянная калитка в стене отворилась внутрь. Я шагнул и очутился в окружённом колоннадой саду. Ноздри мои наполнил запах горящих листьев; дряхлый раб сгребал их со всего сада в кучи вокруг жаровни.

Ветеран улыбнулся мне. Казалось, улыбка давалась ему с трудом. Теперь, стоя совсем близко, я разглядел, что несмотря на лысую макушку и седые брови, он не так уже и стар – пожалуй, ненамного старше меня. Под глазами темнели круги, как у человека, которому давно не удавалось как следует выспаться. Хромая, он подтащил мне стул и жестом предложил сесть.

– Скажи мне, сосед, где ты родился, в деревне? – голос у него был надтреснутый, словно дружеская беседа давалась ему с таким же трудом, как и приветливая улыбка.

– Нет; здесь, в Риме.

– Я спросил потому, что ты так смотрел на горящие листья. Сам я родом из Арпина[26]. Осенью у нас всегда сжигают опавшие листья. Вы, горожане, опасаетесь пожаров, и разводите огонь только для того, чтобы готовить еду; но я по привычке жгу листья. Это опасно, но я осторожен. Их запах напоминает мне детство. Как и этот сад.

Я посмотрел на деревья, чернеющие на фоне успевшего затянуться облаками неба. Тисы и кипарисы сохраняли свой вечнозелёный убор; лиственные же деревья стояли голые. Было там одно невысокое, чуть повыше куста, дерево с тонким искривленным стволом; оно росло в самом углу, и земля вокруг него была устлана ковром из жёлтых листьев. Пока мы разговаривали, всё тот же дряхлый раб принялся медленно сгребать их.

– Давно ты здесь живёшь? – спросил я.

– Три года. Продал землю, которую дал мне Сулла, и на вырученные деньги купил этот дом. Война ещё не кончилась, но я уже не мог сражаться. Две раны – в ногу и в руку. Ни ходить толком, ни меча держать. Плечо до сих пор ноет, особенно когда наступают холода. Как сейчас. Хуже времени, чем это, не придумаешь. – Он болезненно скривился – то ли от болей в плече, то при мысли о призраках.

– Когда тебе начали являться лемуры? – раз уж он всё равно не отцепится, с таким же успехом я могу брать быка за рога.

– Сразу же, как только я поселился здесь.

– Так может, они и раньше были тут.

Солдат покачал головой.

– Нет, – сказал он с самым серьёзным видом, – они явились за мной.

Он нагнулся с видимым усилием и подобрал несколько листьев. Шагнул, волоча ногу, к жаровне и бросил на крошечные огоньки.

– Понемногу, по чуть-чуть. Надо быть очень осторожным с огнём, особенно в саду. И потом, так их хватит на дольше. Немножко сегодня, немножко завтра. Запах горящих листьев – совсем как в детстве.

– Откуда ты знаешь, что они явились следом за тобой? Лемуры?

– Знаю, потому что я узнал их.

– Ты знаешь, кто они? Ты знал их?

– Нет. – Он не отрывал взгляда от крошечных язычков пламени. – Я видел их лишь однажды – перед тем, как убить. Я помню того этруска, которому выпустил кишки; он смотрел на меня, хватая ртом воздух. Помню часовых, которых мы застали врасплох, возле Капуи это было. Глупцы напились вина и захмелели; когда мы вспороли им животы, винный дух ударил мне в лицо вперемешку с вонью. Ещё помню одного парня, почти мальчишку, которого убил в битве; такого худенького и с такой тонкой шеей, что мой меч перерубил её, и голова его отлетела, как мяч; один из моих товарищей поймал её и швырнул мне. Она упала у моих ног; глаза были ещё открыты. Клянусь, мальчишка был ещё жив и понимал, что с ним творится!

Он снова нагнулся, застонав от боли, схватил целую пригоршню листьев и бросил в огонь.

– Пламя очищает. Запах горящих листьев – и я снова чувствую себя ребёнком. Счастливым, беззаботным.

Он надолго замолчал, глядя на огонь.

– Они всегда приходят вместе с осенью, лемуры. Приходят, чтобы мстить. Убить меня они не в силах; они пытались сделать это, когда были живы, но смогли лишь сделать меня калекой. Я убил их, я победил их в бою; теперь они мертвы, а я жив, и в отместку они пытаются лишить меня разума. Они насылают на меня безумие, стаскивают меня в яму. Они вопят и пляшут на моей голове; они вспарывают себе животы и заваливают меня своими внутренностями так, что я не могу дышать; они разрывают себя в клочья и заливают меня кровью. Пока мне ещё удаётся выбраться. Но с каждым годом сил у меня всё меньше. Однажды я не смогу выбраться, и это будет конец.

Он опустил голову, закрыл лицо ладонями.

– Теперь уходи. Мне стыдно, что ты видишь меня таким. А в следующий раз будет ещё хуже. Но ты ведь придёшь в следующий раз? Я пришлю за тобой раба. Приходи, и ты их увидишь. О тебе говорят, что ты человек смышленый; может, тебе удастся договориться даже с мертвецами.

Он опустил руки, и я поразился, как изменилось за эти считанные мгновения его лицо. Глаза налились кровью, щёки ввалились, губы дрожали.

– Поклянись, что придёшь, Сыщик. Хотя бы для того, чтобы видеть, как погибнет старый солдат.

– Я не стану давать клятвы.

– Тогда просто обещай мне, как мужчина мужчине, не призывая в свидетели богов. Умоляю тебя.

– Хорошо, – ответил я со вздохом, мысленно спрашивая себя, считается ли обещание, данное сумасшедшему.

Раб провёл меня к двери в стене.

– Боюсь, твой хозяин уже сошёл с ума, – тихонько сказал я ему. – Все эти лемуры чудятся его больному рассудку.

– Нет, – отвечал старый раб, – я тоже их видел. Всё так, как рассказывает хозяин.

– А ещё кто-нибудь, кроме вас двоих, видел их?

– Да. Другие рабы. Мы все их видели.

Я посмотрел в его выцветшие от старости глаза. Он не отвёл взгляда. Я вышел, и он закрыл за мной дверь.

– И что только на них на всех нашло сегодня, – сказал я, устраиваясь на обеденном ложе. – Послушать их, так весь Рим кишмя кишит лемурами!

Бетесда, без труда уловив за моей напускной весёлостью тревогу, слегка склонила голову, но промолчала.

– А Луций ещё писал, не бери, мол, с собой мальчика, потому как для него это может быть слишком страшно. Да чего ни отдал бы мальчишка в двенадцать лет, чтобы увидеть настоящего лемура!

Эко с набитым ртом смотрел на меня во все глаза, не будучи уверенным, шучу я или говорю серьёзно.

– По мне, это просто глупые бредни, – заявила Бетесда. Как всегда, она поела раньше на кухне, и теперь, скрестив на груди руки, просто стояла и смотрела, как мы с Эко обедаем. – В Египте любой глупец знает, что душа умершего не может вернуться в тело, если только оно не было должным образом сохранено. Давным-давно жрецы знали, как хранить тела, делая мумии. Но где это слыхано, чтобы мертвец, да ещё с отрезанной головой, разгуливал по городу и заставил кого-то прыгнуть с балкона? Нет, Тита столкнули, и сделал это живой негодяй, а никакой не лемур. Спорить готова, это жена его спихнула!

– А тот солдат, наш сосед? Раб говорит, что и он, и все остальные, кто живёт в доме, тоже видели лемуров! Не одного даже, а целое полчище!

– Ха! Раб лжёт, чтобы не выставить хозяина слабоумным. Он верен господину, как надлежит рабу; но это ещё не значит, что он говорит правду.

– И всё же я, пожалуй, пойду, если сосед позовёт меня. Посмотрю, что там творится. А уж этим непонятным лемуром на Палатине точно стоит заняться. Корнелия обещает хорошо заплатить. При наших расходах это совсем не лишнее.

Бетесда недовольно пожала плечами. Решив, что надо бы переменить тему, я обратился к Эко.

– Кстати, о расходах – чему твой учитель научил тебя сегодня? Дерёт он за свои уроки будь здоров, так что учить должен хорошо.

Эко тут же вскочил и побежал за своими табличками и стилосом. Едва он выбежал из комнаты, пренебрежительное выражение на лице Бетесды уступило нескрываемому беспокойству.

– Ты как знаешь, – сказала она уже совершенно другим тоном, – но твой друг Луций Клавдий прав. Разбирайся с этими лемурами или кто они там, если считаешь нужным, но Эко в это не впутывай. Он учится – вот и пусть сидит дома и учится. Здесь до него не доберутся ни злые духи, ни злые люди.

– Ты права, – кивнул я.

В тот вечер, вопреки опасениям, сосед не послал за мной. Не окликнул он меня и на следующее утро, когда я проходил мимо его дома, спускаясь с Эсквилина; но я точно знал, что он дома и не спит, потому что ветер доносил из его сада запах горящих листьев.

Накануне я обещал Луцию и Клавдию, что с утра зайду; на прежде, чем отправиться на Палатин, я хотел побывать ещё кое-где. Несколько тихонько заданных нужным людям вопросов, подкреплённых несколькими сунутыми им же монетами, позволили мне узнать достаточно, и очень скоро я уже стоял перед узким домишком, втиснутым в ряд таких же узких домишек. Все они выглядели так, будто простояли тут лет сто, не меньше. Узенькая тихая улочка избежала городских пожаров; застройщики почему-то обошли её стороной. Я словно перенёсся в простой Рим прежних времён, когда каждая семья, будь она богатая или бедная, жила в своём маленьком доме – ещё до того, как богатые стали строить просторные особняки, а бедные скучились в многоэтажных инсулах. Здесь и ютилась семья Фуриев, после того, как их муж, сын отец и брат был объявлен врагом Рима и обезглавлен.

На стук дверь отворил огромного роста и могучего сложения раб – пришлось отступить на несколько шагов, чтобы смотреть на него, не задирая голову. Явно телохранитель, а не привратник, как в состоятельных домах.

– Мне надо видеть хозяина.

Раб смотрел грозно.

– Если бы ты пришёл по делу, то знал бы, что в этом доме давно уже нет хозяина.

– Я просто оговорился, я конечно же, хотел сказать «хозяйку».

– Ты снова оговорился или не знаешь, что после смерти сына с хозяйкой случился удар? – рыкнул раб. – Ни хозяйка, ни её дочь никого не принимают

– Но я имел в виду вдову Фурия…

Но раб уже захлопнул дверь у меня перед носом.

Услышав за спиной хихиканье, я обернулся. Беззубая старуха-рабыня подметала перед домом напротив.

– К Сулле пробиться было легче, чем к ним.

Я с улыбкой пожал плечами.

– Они всегда такие неприветливые?

– Они ни за что не пустят к себе незнакомого. Чего ж тут удивительного, если в доме только женщины и ни одного мужчины, не считая телохранителя. Им приходится быть осторожным.

– И с тех пор, как не стало Фурия, они так и живут одни?

– А ты знал Фурия?

– Не то, чтобы знал; но я о нём слышал.

– Это ужасно – то, что с ним сделали. Никакой он был не враг Сулле – он вообще был не такой человек, чтобы вмешиваться в политику и с кем-то враждовать. Не тот характер. Он и шелудивого пса не прогнал бы от своего порога.

– Однако же его брат сражался против Суллы.

– Так то брат. Я знала их обоих, когда они были ещё детьми. Они выросли у меня на глазах. Фурий всегда был такой тихий, такой спокойный мальчик. Мухи не обидит. Он и взрослым оставался таким же. Осторожный, спокойный, ни во что не вмешивался. Философ, а не воин. Кто-то оговорил его, что он враг Республики, и его убили и обобрали до… – Она прекратила мести, выпрямилась и откашлялась. – А ты кто будешь? Пришёл донимать несчастных женщин?

– Вовсе нет.

– Забудь и думать. Не видать тебе ни его сестры, ни матери. После того. Как Фурия не стало, а с его матерью случился удар, они не выходят из дому. Может, и слишком долго для траура; но теперь у них никого не осталось. На рынок ходит вдова с маленькой дочкой; они обе до сих пор носят чёрное.

Как раз в это время дверь дома отворилась, и появилась высокая светловолосая женщина в чёрной столе. Рядом, держась за её руку, семенила маленькая девчушка с чёрными кудряшками. По пятам за ними следовал давешний верзила-раб; он закрыл входную дверь. Проходя мимо, он бросил на меня недовольный взгляд и грозно нахмурился.

– На рынок пошли, – прошептала старуха. – Всегда выходят в это время. Малышка такая серьёзная. На мать совсем не похожа – та светлая. А девочка вся в тётю, как две капли воды.

– В тётю? Не в отца?

– И в него, конечно же…

Я ещё немного поболтал со старухой, а потом заспешил за вдовой. Я надеялся. Что мне удастся поговорить с ней; но великан-телохранитель ясно дал понять, что мне не следует приближаться. Понаблюдав, как вдова делает покупки на мясном рынке и убедившись, что поговорить с ней нечего и думать, я отправился на Палатин.

Луций и Корнелия заторопились мне навстречу, едва раб доложил о моём приходе. Лица у обоих были вытянувшиеся и измученные.

– Он опять был здесь, – сказал Луций. – Ночью.

– Прямо в моей спальне, – сказала Корнелия. Лицо её было белее мела. – Я проснулась среди ночи от вони – от страшной вони – и увидела это! Я хотела вскочить, хотела закричать, но не могла ни пошевельнуться, ни слова произнести – оно заколдовало меня; у меня язык словно прилип к гортани. Оно опять сказало: «Теперь ты». Потом оно вышло в коридор.

– Ты не попыталась схватить его?

Она посмотрела на меня, как на ненормального.

– Я тоже его видел, – сказал Луций. – Я был в комнате дальше по коридору. Услышал в коридоре шаги и позвал: «Корнелия!» Я думал, это она. Мне никто не ответил; только шаги сделались быстрее. Тогда я вскочил и выбежал в коридор.

– И увидел его?

– Только на миг. Я окликнул его, но оно прошло дальше и куда-то исчезло. Я хотел кинуться следом – клянусь тебе, Гордиан! Но тут Корнелия позвала на помощь. Я поспешил к ней в комнату.

Я едва сдержал ругательство.

– Значит, оно было тут исчезло, и никто не пытался задержать его.

– Да, – с раскаянием сказал Луций. – Но когда я окликнул его, оно остановилось и обернулось, это было уже в атриуме; и получилось так, что лунный свет упал на его лицо.

– И ты хорошо его разглядел?

– Да. Я достаточно хорошо знал Фурия в лицо, чтобы узнавать на Форуме. Так вот, при всех этих ужасах – пятна на коже, сломанные зубы, жуткая усмешка – это было лицо Фурия, точно тебе говорю.

Корнелия вдруг пошатнулась, хватая ртом воздух, и стала оседать на пол. Луций подхватил её и стал звать на помощь. Прибежали служанки, подхватили госпожу под руки и бережно повели в спальню.

– Так было с Титом последние дни, – вздохнул Луций. – Он вдруг слабел, не мог дышать, жаловался, что у него кружится голова. Говорят, это признаки воздействия лемура.

– Или же муки нечистой совести. Луций, покажи-ка мне. Где ты видел этого лемура. Посмотрим, не оставил ли он следов.

Луций повёл меня по проходу и остановился в нескольких шагах от двери в свою комнату.

– Здесь, – сказал он. – Ночью сюда падает свет луны, и я смог его разглядеть.

Я присмотрелся внимательнее и принюхался. Луций последовал моему примеру.

– Запах мертвечины, – пробормотал он. – Лемур оставил после себя запах своей гниющей плоти.

– Запах, конечно, не аромат, – согласился я, – но это не мертвечина. Ага, вот и след.

На известковых плитах пола ясно отпечатались два тёмных пятна – следы сандалий. Я двинулся по проходу, разглядывая пол. В ярком утреннем свете были ясно видны следы, идущие в обоих направлениях. К спальне Корнелии вели многочисленные отпечатки, они наступали друг на друга и скоро сделались неразборчивыми. Следы, ведущие в обратном направлении, были много слабее и без пяток, словно оставивший их удалялся на цыпочках.

– Он остановился здесь, как ты и сказал, а потом пустился бежать. Зачем лемуру бежать на цыпочках, хотел бы я знать? И в чём это он изгваздался, что так наследил?

Я опустился на колени и стал разглядывать следы, едва не касаясь их носом. Луций, забыв патрицианскую гордость, последовал моему примеру.

– Фу! – заявил он, морщась. – Запах гниющей плоти!

– Никакая это не гниющая плоть. Обычная вонь от испражнений. – Я выпрямился. – Пойдём, посмотрим, куда ведут эти следы.

Следы привели по проходу за угол к закрытой двери.

– Это выход на улицу?

– Нет, – смутившись, ответил Луций, к которому вернулась вся его патрицианская чопорность. – Это домашняя уборная.

Как и следовало ожидать, уборная столь утончённой женщины, как Корнелия, была роскошной и идеально чистой; только на полу темнели коричневые следы. Оконца под потолком были забраны решётками. Подойдя к мраморному стульчаку, я всмотрелся в темноту отверстия, в уходящую вниз свинцовую трубу.

– Она идёт прямо по склону Палатинского холма в Клоаку Максима и оттуда в Тибр, – гордо сказал Луций. Наши патриции стесняются говорить о телесных отправлениях, но римской канализационной системой они заслуженно гордятся.

– Человеку туда не пролезть, – заметил я.

– Человеку туда? Как тебе это только в голову пришло!

– Но как-то же он сюда попал. Есть тут кто-нибудь из слуг?

Прибежавший на зов мальчишка-раб отыскал для меня скребок.

– Что ты задумал, Гордиан? Осторожнее, эта плитка очень дорогая, она из лучшего камня! Не расковыривай её!

– Да тут и ковырять не надо, смотри. – Я поддел скребком одну из плит, и она поддалась без сопротивления.

– Ого! – Луций уставился в открывшееся отверстие. – Да здесь лаз! Подземный ход!

– Похоже на то.

– Кому-то надо туда спуститься!

– И не проси. Я туда не полезу, даже если Корнелия посулит мне двойную плату.

– Что ты, Гордиан, я вовсе не тебя имел в виду. – Луций посмотрел на мальчишку-раба, принесшего мне скребок. – Вот он парень щуплый, пролезет.

Мальчишка попятился, умоляюще глядя на меня.

– Думаю, не стоит рисковать. Лемуров там, пожалуй, и нет, но могут быть ловушки. К тому же парень может напороться на скорпиона или разбиться о камни, а это ни к чему. Выход из лаза мы найдём и так – он, скорее всего, идёт в том же направлении, то и канализационная труба.

Так оно и оказалось. Разглядывая с балкона уходящий вниз склон, мы прикинули, где канализационная туба спускается в долину между Капитолием и Палатином, чтобы войти в проходящую там Клоаку Максима. У подножия Палатина, на замусоренном пустыре, куда выходили задами склады и амбары, я заприметил густые заросли кустарника. Даже лишённые листвы, они были настолько плотными, что разглядеть с балкона, что там находится, не представлялось возможным. Мы стали спускаться. Луций, слишком тяжёлый и неповоротливый, очень скоро запыхался, да и его одежда и обувь явно не подходили для таких экскурсий; всё же он упорно следовал за мной. Наконец мы спустились и стали продираться в гущу зарослей, ныряя между ветками и отводя от лиц острые сучки. Наконец упорство наше было вознаграждено. За густыми ветвями кипариса скрывался лаз; и когда я заглянул внутрь, последние сомнения развеялись: то был выход из подземного хода, кирпичной кладкой и строительным раствором. Раствор был наляпан кое-как, многие кирпичи успели выпасть. Лаз был достаточно широк, чтобы человек мог пролезть без труда; но вонь наверняка отбивала бродяг или любопытных мальчишек всякую охоту туда соваться.

Ночью здесь должно быть совершенно безлюдно. Человек – или лемур – может пробраться через этот лаз в дом, а потом уйти тем же путём, и ни одна живая душа его не заметит.

Насколько безлюдно, мы убедились той же ночью, затаившись в кустах в нескольких шагах от подземного хода. Я предупредил Луция, что просидеть в засаде наверняка придётся всю ночь, и вполне возможно, зря; но Луций настоял на том, чтобы отправиться со мной. Он предлагал нанять для охраны каких-нибудь головорезов из Субуры; но я отговорил его. Если моя догадка верна, они нам не понадобятся, а лишние свидетели в таком деле ни к чему.

– Ну и холодина, – проворчал Луций. – И сырость до костей. Да ещё ни зги не видно. Сдуру мы сюда попёрлись. Что нам мешало в доме его поджидать? Схватили бы его, как только показался бы из хода, и не мёрзли бы тут. Так нет же, надо было сюда тащиться сидеть тут, поджидая незнамо кого и трястись при каждом звуке.

– Я не просил тебя сюда тащиться, Луций Клавдий. Мог оставаться дома.

– Ну да, и Корнелия сочла бы меня трусом.

– Да какая разница, что она подумает, эта Корнелия?

Я прикусил язык. Холод и сырость здорово действовали на нервы. Луна спряталась за тучами, темно было, хоть глаз выколи; к тому же моросил противный дождь. Ночной холод забрался под плащ; меня проняла дрожь. Луций стал стучать зубами от холода. Мало-помалу подступила жуть. Что если я ошибся, и тот, кого мы здесь поджидаем, вовсе не человек?

Хруст сломанной ветки. Потом ещё и ещё. Кто-то – или что-то – пробиралось сквозь заросли. И двигалось к нам. Луций схватил меня за руку.

– Их много!

– Нет. Судя по звукам, только двое.

Шаги приблизились вплотную, затем свернули в сторону – к старому кипарису, где прятался выход из подземного хода. Послышалось приглушённое ругательство.

– Ход закрыт!

Этот голос я уже слышал сегодня. Раб из дома на Целии

– Может, он обвалился?

При звуках этого голоса Луций снова схватил меня за руку, но уже не со страхом, а с удивлением.

– Нет, – громко сказал я. – Мы завалили вход специально, чтобы вы больше не могли пробираться в дом.

На миг стало тихо, потом послышался торопливый шорох.

– Стойте, где стоите! – выкрикнул я. – Так будет лучше для вас самих. Стойте и слушайте меня!

Шорох прекратился, и снова наступила тишина, нарушаемая лишь взволнованным дыханием и торопливым перешёптыванием.

– Я знаю, кто ты, – продолжил я. – Знаю, зачем ты здесь. Я не желаю тебе зла, но нам надо поговорить. Ты будешь говорить со мной, Фурия?

– Фурия? – удивлённо переспросил Луций. Дождь прекратился, луна выглянула из-за туч, и в её свете я увидел. Как широко раскрылись от удивления его глаза.

Тишина, затем снова торопливый шёпот – раб-телохранитель пытался отговорить свою госпожу. Наконец она отозвалась.

– Кто ты?

– Меня зовут Гордиан. Ты меня не знаешь. Но я знаю, что с тобой и с вашей семьёй обошлись несправедливо и причинили вам горе. Возможно, твоя месть Титу и Корнелии справедлива в глазах богов – я не берусь судить. Но теперь твой замысел разоблачён, и пришло время остановиться. Сейчас я выйду к вам. Нас здесь двое. Никакого оружия у нас нет. Скажи своему рабу, что мы не желаем вам зла; и что, убив нас, он ничем тебе не поможет.

Я медленно двинулся к кипарису, чей силуэт возвышался среди окружающих кустов. Рядом темнели две фигуры – высокая и поменьше.

Жестом приказа рабу оставаться на месте, Фурия шагнула из тени к нам. Лунный свет упал на её лицо. Рядом со мной Луций глубоко втянул воздух и отшатнулся. У меня самого, хоть я и ожидал чего-то подобного, внутри всё похолодело.

Передо мной стоял молодой человек в изорванном плаще. Короткий чёрные волосы были все в крови, точно так же, как и шея – её словно перерубили надвое, а потом каким-то образом снова сложили вместе. С белого, как мел, испещрённого кроваво-красными вздутиями лица смотрели глубоко запавшие тёмные глаза. Когда же Фурия заговорила, её приятный мягкий голос прозвучал резким контрастом с её кошмарным обликом.

– Ты обо всём догадался.

– Да.

– Это ты приходил к нам сегодня утром?

– Да, я.

– Кто меня выдал? Ведь не Клето? – спросила она шёпотом, украдкой бросив взгляд назад, где оставался её телохранитель.

– Никто тебя не выдавал. Я обнаружил этот ход днём.

– Вот оно что. Ход. Мой брат велел вырыть его, когда началась война – чтобы в случае чего мы все могли бежать. Но когда это чудовище сделалось диктатором, бежать стало уже некуда.

– Твой брат действительно был противником Суллы?

– Нет. То есть мой брат не был опасен для Суллы; он не стал бы ничего предпринимать против него. Зато нашлись те, кто был рад оговорить его – просто для того, чтобы завладеть всем, что у него было.

– То есть, Фурия внесли в проскрипции ни за что?

– Его внесли в проскрипции из-за этой алчной твари! – вскричала она. Я покосился на Луция; к столь нелестному отзыву о своей давней доброй знакомой тот отнёсся на удивление смирно отнёсся.

– Но ты же поначалу преследовала лишь Тита…

– Только для того, чтобы Корнелия поняла, что ожидает её. Тит был ничтожество. Трус, слабый человек, из которого Корнелия вила верёвки. Спроси её сам. У него никогда не хватало духу слово ей поперёк сказать. Боялся её, как огня, и делал то, что она хотела – даже если она хотела погубить ни в чём неповинного человека. Это Корнелия уговорила своего расположенного к ней родственника Суллу внести имя моего брата в проскрипции – просто потому, что хотела прибрать к рукам наш дом. Она возомнила, что раз в нашем роду после смерти Фурия больше не останется мужчин, то это сойдёт ей с рук.

– Но теперь ты должна остановиться. Ты и так сделала достаточно.

– Нет!

– Жизнь за жизнь, – сказал я. – Жизнь Тита за жизнь Фурия.

– Нет! – вскричала она. – Не жизнь за жизнь – гибель за гибель! Разве смерть Тита вернула нам наш дом, наше достояние, наше доброе имя?

– А разве смерть Корнелии вернёт вас всё это? Фурия, уймись. Иначе рано или поздно тебя поймают. Ты сумела отомстить наполовину – так удовольствуйся же этим. Остальное оставь богам.

– Ты расскажешь ей? Про меня?

Я ответил не сразу.

– Скажи мне, Фурия – но только правду: ты столкнула Тита с балкона?

Она смотрела на меня прямо и непреклонно; тёмные глаза в лунном свете казались двумя осколками оникса.

– Тит сам бросился с балкона. Решил, что ему явился лемур моего брата, и не смог вынести чувства вины.

Я кивнул.

– Уходи. Уходите оба. Возвращайся домой, к своей матери, к своей племяннице и вдове своего брата. И не приходи сюда больше.

По лицу её заструились слёзы. Странное это было зрелище – плачущий лемур. Она окликнула раба; вдвоём они двинулись сквозь заросли и скоро исчезли в темноте.

К дому мы поднимались молча. Очень скоро Луций перестал стучать зубами от холода и начал сопеть и отдуваться. У самого дома я остановил его.

– О Фурии ни слова.

– Но как же…

– Скажем, что нашли лаз и караулили возле него; но никто не появился. Видимо, его отпугнуло наше появление. Если оно снова начнёт появляться, пусть выставит охрану или делает, что хочет.

– Но Корнелия же будет думать, что лемур – или кто он там – может вернуться в любой миг.

– Вот и пусть так и думает.

– По-твоему, Корнелия не заслуживает того, чтобы жить спокойно?

– По-моему, если Корнелия чего-то и заслуживает, то только той участи, которую уготовила ей Фурия. Скажи мне, ты знал, что она просто-напросто уговорила своего родственника Суллу вписать Фурия в проскрипции – потому что её приглянулся его дом?

Луций прикусил губу.

– Я… В общем, я догадывался. Но ведь не одна же она такая. Так все делали – те, кто со связями.

– Нет, не все. Ты же не делал.

Он застенчиво улыбнулся.

– Верно. Но ведь Корнелия не заплатит тебе полностью из-за того, что ты никого не поймал.

– Пускай.

– Я возмещу тебе разницу, – решительно сказал Луций.

Я положил руку ему на плечо.

– Кого встретишь реже, чем верблюда в Галлии? – Он недоумённо наморщил лоб, и я расхохотался. – Честного человека в Риме, вот кого!

– Но как ты догадался?

– Я говорил тебе, что побывал сегодня утром на Целии. Не сказал только, что разговорился с рабыней из дома напротив. От неё я узнал много любопытного. К примеру, что маленькая дочь Фурия ничего не взяла от матери, зато вылитая тётя – сестра своего отца. А это значило, что Фурия очень похожа на брата, и вполне сойдёт за него в молодости, стоит ей лишь остричь волосы и одеться по-мужски.

– Но этот её ужасный вид…

– Ну, это уже проще. Когда вдова Фурия вышла из дому и отправилась рынок, я пошёл за ней – посмотреть, что она будет покупать. Она купила среди всего прочего бутыль телячьей крови и ягоды можжевельника – дала их нести дочке.

– Ягоды?

– Ну да. Фурия порезала их надвое и налепила половинки себе на лицо. А кровью вымазала шею и волосы. Что же до всего остального, то мы с тобой можем только гадать, насколько изобретательны могут оказаться женщины, объединённые жаждой мести. Фурия очень долго оставалась в четырёх стенах, почти не выходя на улицу – этим объясняется её бледность и то, что никто не заметил, что она отрезала волосы. Да, замечательная женщина. – Я покачал головой. – Странно, что она не вышла замуж. А впрочем, удивляться на приходится. Война, смерть обоих братьев, конфискация имущества, потеря положения в обществе... Если у неё и был жених, то он либо погиб, либо отказался от неё. Да уж, несчастье как камень, брошенный в спокойную воду – круги от него расходятся всё шире и шире.

Домой я возвращался с тяжёлым сердцем. Бывают дни, когда видишь слишком много той мерзости, что есть в этом мире; и лишь долгий спокойный сон в безопасности и уюте своего дома возвращает способность радоваться жизни. Всю дорогу я пытался изгнать из памяти лицо Фурии, думая о Бетесде и Эко. Меньше всего я в этот момент думал о своём соседе и его полчищах лемуров. Я не вспомнил о нём даже тогда, когда проходя мимо стены, за которой находился его сад, ощутил знакомый запах горящих листьев. Но тут скрипнула деревянная дверь в стене, и меня окликнул хриплый шёпот.

– Сыщик! Хвала богам, ты вернулся.

В дверях стоял давешний старый раб – тот, что тогда сгребал в саду листья. Казалось, он был охвачен приступом. Хотя высота дверного проёма позволяла выпрямиться в полный рост, он стоял согнувшись. Зрачки были расширены; челюсть мелко тряслась.

– Господин посылал за тобой. Нам сказали, что ты должен скоро вернуться. Но когда приходят лемуры, время останавливается. Прошу тебя, иди сюда! Спаси нашего господина – спаси нас всех!