Текст книги "Дом Весталок (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Изнутри доносились стоны – и не одного, а нескольких. Пронзительно вскрикнула женщина, послышались звуки падения чего-то тяжёлого. Да что они там с ума все сошли?

– Спаси нас! Лемуры, лемуры!

Его лицо выражало такой ужас, что я отшатнулся. Рука моя сама собой нащупала под плащом кинжал. Но что может кинжал против тех, кто уже и так мёртв?

Чувствуя, как бешено колотится сердце, я шагнул в сад.

Меня сразу же охватили сырость и дым. После ночного моросящего дождя пелена тяжёлой, холодной сырости опустилась на Рим; она словно придавливала дым от очагов и жаровен, заставляя его стлаться по земле. Я вдохнул и закашлялся от удушливого дыма; на глазах выступили слёзы.

Из дому, пошатываясь, выбежал солдат. Споткнулся, упал, подполз ко мне на коленях и обхватил руками.

– Они здесь! Они пришли за мной! Тот парень без головы, солдат со вспоротым животом и остальные! Боги, сжальтесь!

Я вгляделся в темноту, но не увидел ничего, кроме клубов дыма. Внезапно подступило головокружение. Это потому, что ты с утра ничего не ел, сказал я себе. Нечего было быть таким щепетильным и отказываться, когда Корнелия предложила перекусить у них дома. Из темноты выплыл клуб дыма; он разрастался и приобретал форму – и вот передо мной уже юное лицо, искажённое болью.

– Смотри! – вскричал солдат. – Видишь, бедный парень держит в руке свою голову, как Персей – голову Горгоны? И она смотрит – смотрит прямо на меня!

И я увидел. В темноту и дыму я увидел юношу, почти мальчика. Точно таким, каким его описывал ветеран Суллы: в доспехах, держащего собственную голову в высоко поднятой руке. А за его спиной появились и другие, один, двое – и вот их уже целое полчище, изрубленных, окровавленных, извивающихся. Я хотел кинуться прочь, но ужас приковал меня к месту.

Солдат всё цеплялся за мои колени. Старый раб бормотал что-то и беспрестанно всхлипывал. Из дома доносились плач и стоны.

– Ты слышишь их? Слышишь, они вопят, как гарпии?

Я слышал. Сад наполнился стонами и завываниями; их наверняка было слышно по всему Риму…

Утопающий хватается за соломину; разум, чувствуя, как волны безумия захлёстывают его, хватается за что угодно. Соломинка держится на поверхности, но не спасёт идущего ко дну; доска или бревно могут дать ему передышку, но лучше всего – скальный выступ над поверхностью воды, утёс, твердь. Мой разум лихорадочно искал опоры, которая стала бы спасением от этого всеобъемлющего, необъяснимого ужаса. Время замерло, как и говорил старый раб; и в за это нескончаемое, невыносимое мгновение в голове у меня пронёсся вихрь образов, отрывочных мыслей, воспоминаний. Я пытался удержаться за них, а безумие, точно чёрный стремительный поток, увлекало меня вниз, в бездну; и я погружался и погружался, пока, хватаясь за соломинки, вдруг не ощутил твердь.

– Куст! – прошептал я. – Горящий куст! Это он говорит!

Солдат, решив, что я заметил что-то среди извивающихся лемуров, вцепился в меня, что было сил.

– Где? А вот, вижу…

– Нет, куст! Вот, в углу! – Низкорослое дерево среди стройных кипарисов и тисов, с тонким, искривленным стволом, земля вокруг усыпана жёлтыми листьями… Только никаких листьев больше не было. Старый раб сгрёб все листья в саду, а солдат сжёг их в жаровне, вот откуда дым…

Я поволок солдата прочь из сада, через дверь в стене на улицу. Затем вернулся за старым рабом, а потом и за остальными, выволакивая их по одному. Они столпились у стены, глядя вокруг широко раскрытыми, налитыми кровью глазами.

– Лемуры вам чудятся! На самом деле их нет! – прошептал я, чувствуя, как от дыма дерёт горло, и ясно видя, как они исчезают и появляются снова – сидя на гребне стены, с гоготом подбрасывая в воздух свои внутренности…

Рабы кричали и всхлипывали, цепляясь друг за друга. Солдат стоял молча, убрав руки за спину.

Когда они немного пришли в себя на свежем воздухе, я по одному, по двое отвёл их к себе домой. Там они сгрудились – всё ещё перепуганные насмерть, но целые и невредимые. Бетесде пришлось не по вкусу ночное вторжение толпы полубезумных соседей; зато проснувшийся Эко был в восторге оттого, что никто не гонит его спать. Казалось, конца не будет этой холодной сырой ночи. То и дело кто-то один начинал вскрикивать, и остальные успокаивали его, как могли.

Первые проблески дня и выпавшая роса стали лучшим лекарством для больного воображения. Мне почему-то было очень больно смотреть на свет, голова болела сильнее, чем с похмелья; но по крайней мере, я перестал видеть лемуров и слышать их завывания.

Солнце уже стояло высоко, когда солдат, ещё более измученный, чем я, собрался с силами, чтобы спросить у меня.

– Так что же это было?

– Листья, – сказал я. – Ты говорил, что лемуры всегда появляются осенью. Каждую осень ты принимался сжигать опавшие листья. Каждую осень тебе являлись лемуры. Я понял, что тут должна быть какая-то связь. Осень; сожжение листьев в твоём саду; дым от них; лемуры. Потом я понял. То корявое деревце, что растёт у тебя в самом углу. Такие в Риме не растут; и по всей Италии тоже. Думаю, его семена попали сюда с Востока; там-то растения, способные вызывать видения, не в диковинку. К примеру, в Эфиопии есть растение, настой из листьев которого вызывает видения такие ужасные, что под влиянием их человек совершает самоубийство: этот настой заставляют выпить тех, кого уличают в святотатстве. На берегах Инда, я слышал, встречается трава – если её жечь, дым вызывает помрачение рассудка и безумные видения. Но думаю, деревце в твоём саду сродни тому кусту, что произрастает на востоке Египта; это о нём говорится в легенде, которую я узнал от Бетесды.

– Какой ещё легенде? – спросила Бетесда.

– Ну, той, что ты слышала от своего отца – про его предка по имени Моисей, который однажды в пустыне повстречал горящий куст, и тот заговорил с ним. А листья твоего дерева, сосед, когда их жгут, не только говорят, но и заставляют видеть то, чего нет.

– Но почему тогда лемуры?

– Ты видел тех, кого боялся больше всего на свете – духи убитых тобою на войне, жаждущие мести.

– Но как же тогда мои рабы их тоже видели?

– Они видели то, что ты им говорил – под влиянием дыма. Ты же сам увидел горящий куст, как только я сказал про него, помнишь?

– Но этой ночью всё было как наяву. И в доме тоже. Раньше было только в саду…

– Может, потому, что раньше ты сжигал только по нескольку листьев с этого дерева за раз, и дым быстро уносило ветром; оттого и видения были слабее и являлись лишь тем, кто находился в саду. А вчера я заметил, что вокруг дерева совсем не осталось листьев. Должно быть, ты бросил в жаровню всё сразу; ночь выдалась безветренная, и дым наполнил сад и дом. У всех, кто надышался им, помрачился рассудок и начались видения. А когда мы выбрались на воздух и достаточно отдышались, всё прошло – как проходит бред, когда спадает жар.

– Значит, на самом деле никаких лемуров не было?

– Думаю, нет.

– И если я выкорчую это проклятущее дерево и выброшу в Тибр, лемуры больше не появятся?

– Ты перестанешь видеть их наяву, – сказал я и мысленно прибавил: «Хотя в кошмарах они наверняка будут являться тебе до конца дней твоих».

Позднее в тот день, когда сосед со своими рабами вернулся в свой дом, Бетесда сказала, прикладывая мокрое полотенце к моему пылающему лбу.

– Вот видишь, я была права.

– Как же права? – пробормотал я. Головная боль всё ещё накатывала по временам, и стоило закрыть глаза, как начинали мерещиться жуткие картины. – Ты же говорила, что Тита столкнули с балкона, и что сделала это его жена.

– Ну и что? Его заставили броситься балкона; а это всё равно, что столкнули. И заставила обыкновенная женщина, выдававшая себя за лемура. Так что я права.

– И ты сказала тогда, что раб нашего соседа лжёт, утверждая, будто видел лемуров вместе со своим господином. А ведь он говорил правду.

– Я говорила только, что мёртвые не могут ходить по земле, если только из их тел не сделали мумию по всем старинным правилам – и это так и есть. А про куст, говорящий из пламени, кто тебе рассказала? Как бы ты без меня догадался, в чём тут дело?

– Что верно, то верно, – согласился я, зная по опыту, что Бетесду не переспоришь.

– И вообще, какая глупость – верить, будто призраки мёртвых ходят среди живых.

– Не уверен, – пробормотал я.

– Но ты же сам убедился, что нет никаких лемуров! Оба раза! Титу и Корнелии под видом лемура являлась женщина, желавшая отомстить им за своего брата. А соседу лемуры тех, кого он убил на войне, просто чудились, потому что он надышался дурмана. А главное – и Тит с Корнелией, и сосед страшились возмездия за погубленных ими людей. Страх и нечистая совесть – вот и все лемуры.

– Если бы.

– А что же ещё?

– Я думаю, лемуры всё-таки существуют, хоть и не как призраки, являющиеся живым. Мёртвые способны сеять несчастье среди живых. И случается, что человек уже давно в могиле, а его дух продолжает ломать и губить чужие судьбы; и чем могущественнее человек был при жизни, тем более страшные разрушения он чинит после смерти. – Я невольно вздрогнул, и виной тому была не память о призраках в соседском саду, а правда – ещё более страшная, чем кошмарные видения, вызванные дымом от листьев заморского растения. – В Риме обитает злобный лемур. Сулла мёртв, но дух его никуда не делся. Он всё ещё среди нас и продолжает сеять смерть и страдания; и среди друзей, и среди врагов без разбора

Бетесда ничего не ответила. Я закрыл глаза и незаметно для себя уснул.

Спал я до следующего утра – крепко и без сновидений.

Маленький Цезарь и пираты (1 вариант перевода)

– О, Гордиан! Как удачно, что я тебя встретил! Ты слышал последние новости – про Юлия Цезаря, молодого племянника Мария?

Такими словами приветствовал меня мой добрый друг Луций Клавдий, когда мы с ним случайно повстречались у входа в Сениевы бани. Я направлялся внутрь, Луций же как раз выходил.

– Если ты имеешь в виду ту старую историю о том, как юный и прекрасный Цезарь, будучи в Вифинии, стал царицею для царя Никомеда, то да, слышал, и не один раз. В том числе и от тебя. Причём с каждым разом всё с большими пикантными подробностями.

– Ну, это уже старо. Я говорю о последней новости – как пираты захватили его и потребовали выкуп, и как он с ними потом разделался!

Заметив моё недоумение, он радостно улыбнулся, отчего два его подбородка на мгновение слились в один. Глаза на раскрасневшемся, ещё лоснящемся от недавней горячей ванны лице радостно блеснули в предвкушении первым сообщить мне потрясающую новость.

Я не стал скрывать, что он изрядно раздразнил моё любопытство. Однако, поскольку Луций уже выходил из бань, а я только направлялся туда – причём намеревался подольше понежиться в горячем бассейне, ибо в весеннем воздухе ещё ощущался пронизывающий холод – рассказ, по-видимому, придётся отложить до другого раза.

– Чтобы кто-нибудь другой рассказал тебе и при этом перепутал всё на свете? – вознегодовал Луций. – Ну уж нет. Я пойду вместе с тобой. – И он решительно повернул обратно, знаком приказав свите следовать за собой. Свита, довольно многочисленная – камердинер, парикмахер, маникюрщик, массажист и телохранители – на миг застыла в недоумении; однако тут же последовала за хозяином.

Для меня это было нежданной удачей. Сеанс хорошего, квалифицированного ухода мне явно не помешал бы. Бетесда довольно умело стригла меня; а уж как массажистка была выше всяких похвал; но Луций Клавдий, будучи богатым, мог позволить себе самых искусных, самых умелых парикмахера, массажиста и маникюрщика. Одно из преимуществ дружбы с богатым человеком состоит в том, что время от времени он позволяет тебе пользоваться услугами его рабов; так что благодаря этой счастливой встрече мои волосы были искусно подстрижены, ногти на руках и ногах аккуратно подпилены и борода подровнена. Пока рабы хлопотали надо мной, Луций то и дело порывался начать рассказ; но я всякий раз удерживал его, дабы получить полный уход, раз уж выпала такая возможность. Лишь когда мы по второму разу вошли в горячий бассейн, я позволил ему приступить.

– Ты наверняка знаешь, Гордиан, что за последние пару лет пираты совсем обнаглели.

– Скажи спасибо Марию и Сулле, – ответил я, расслабляясь в горячей воде. Всё заволакивал пар; головы наши торчали над водой, как островки на море в сплошном тумане. – Война – это всегда беженцы. Потерявшие всё, вконец отчаявшиеся люди. А такие нередко начинают разбойничать – что на суше, что на море.

– Ну, как бы то ни было, результат налицо: житья от них нет. Захватывают суда, грабят города; дошло даже до того, что берут заложников!

– А наш Сенат, по обыкновению, не может ни на что решиться.

– А что они могут – назначить кого-то одного командующим флотом, наделив его чрезвычайными полномочиями, чтобы он управился с пиратами? А если он потом захочет использовать флот против политических соперников? Нам только ещё одной гражданской войны не хватало!

Я покачал головой.

– Командующие, соперничающие за власть, с одной стороны; пираты с другой и Сенат во главе всего этого. Честное слово, иной раз мне делается страшно за нашу Республику.

– Как и любому здравомыслящему человеку, – заметил Луций.

Мы немного помолчали, мысленно сокрушаясь о судьбах Рима; но Луцию не терпелось продолжать, и он заговорил.

– Так я и говорю, пираты настолько обнаглели, что стали захватывать римских граждан и требовать с них выкуп. Я имею в виду не купцов, захваченных с их торговыми судами, а именитых граждан, патрициев. И молодой Цезарь попал им в руки.

– Когда это случилось?

– В самом начале зимы. Цезарь провёл лето на Родосе, обучаясь ораторскому искусству у Аполлония Молона. Он получил назначение в Сицилию, под начало тамошнего наместника; но всё тянул, желая подольше остаться на Родосе, и отплыл уже ближе к зиме. У самого острова Фармакуса за ними погнались пираты, настигли их и захватили – корабль и всех, кто на нём был! Они потребовали с Цезаря выкуп – полмиллиона сестерциев. Так представляешь – он рассмеялся им в лицо! Назвал глупцами за то, что они оценили его жизнь так дёшево. Сказал, что его жизнь стоит миллиона. И они запросили миллион. Конечно же, ему всего двадцать два года, и он из знатного рода и привык, чтобы ему во всём подчинялись – может, ещё и поэтому он повёл себя так храбро.

– Умно, – заметил я. – Оценив свою жизнь вдвое дороже, он и пиратов заставил сделать то же самое. Думаю, даже кровожадным убийцам достанет расчётливости ценить заложника, который может принести им миллион, больше того, за которого можно получить только полмиллиона.

– По-твоему, это был такой ловкий трюк? Те, кто не любит его – а таких хватает – утверждают, что в нём говорило самомнение. Однако в остальном он, несомненно, повёл себя в высшей степени мудро и храбро, добившись от пиратов, чтобы они опустили почти всех, кто был с ним – на том основании, что такую крупную сумму придётся собирать во всех его земельных владениях и со всех клиентов; и сборами должна заниматься вся его свита, чтобы собрать деньги в срок. В конце концов пираты согласились. С Цезарем осталось только двое его рабов – минимум прислуги, без которого не может обойтись человек знатный; да ещё личный врач, необходимый Цезарю из-за случающихся у него приступов падучей.

В таком плену Цезарь провёл почти сорок дней, и всё это время вёл себя так, будто находился на отдыхе. Если ему хотелось вздремнуть, а пираты слишком шумели, он посылал к ним одного из своих рабов с приказом вести себя тише. Когда они устраивали развлечения или состязания, он присоединялся к ним и нередко побеждал и обыгрывал – и обращался с ними так, будто не он их пленник, а они его телохранители! Чтобы заполнить досуг, он писал речи и сочинял стихи, практикуясь в искусстве, которому обучался у Аполлония Милона, а потом читал это всё пиратам – представляешь, те сидели и слушали! А если у них хватало наглости перебивать или насмехаться, Цезарь называл их в лицо варварами и невеждами, ни капли не боясь! Он в шутку говорил, что будь он их учителем, он бы задал им хорошенькую порку, и грозился, что в один прекрасный день все они будут распяты за то, что посмели оскорбить патриция!

– И ему сходило с рук?

– Да эти пираты были смирными, как овечки! Должно быть, почуяли сильного человека – не им чета! Чем больше он давал им понять, что в грош их не ставит, тем больше они обожали его!

– Когда наконец прибыл выкуп, и они отпустили его на свободу, он отправился прямиком в Милет, снарядил за свой счёт несколько кораблей и вернулся к тому островку, где пираты устроили себе гнездо. Он напал на них врасплох, взял в плен почти всех, и не только вернул свой выкуп, но и захватил всё, что они успели награбить, и объявил своими трофеями! И поскольку наместник медлил с приговором пиратам, выискивая в законах лазейку, которая позволила бы ему конфисковать у Цезаря его трофеи для передачи в свою сокровищницу, Цезарь решил покарать их сам. Пока он был у них в плену, он много раз похвалялся, что ещё увидит, как их развесят на крестах, а они лишь потешались над ним, принимая его слова за пустую похвальбу! Но хорошо смеётся тот, кто смеётся последний. В конце концов, это Цезарь посмеялся над ними, когда их поприбивали нагишом к крестам. «Пусть все раз и навсегда запомнят, что Цезарь держит слово», – так он сказал.

Несмотря на царившую в помещении жару, меня пробрал невольный озноб.

– И ты слышал это на Форуме?

– Ну да. Все только об этом и говорят. Цезарь возвращается в Рим, и слава опережает его.

– Нашим римлянам это придётся по вкусу, – проворчал я. – Бьюсь об заклад, этот юный патриций высоко метит. Эта история – как раз то, что нужно, чтобы снискать восторг избирателей.

– Что ж, Цезарю как раз и нужно восстановить свою репутацию. История с Никомедом её изрядно подпортила, – ухмыльнулся Луций.

– Ну да, и в глазах толпы нет деяния почётнее, чем взять человека и прибить к кресту.

– Как нет ничего позорнее, чем когда тебя самого взяли, – отвечал Луций. – Пусть даже взял сам царь.

– Пожалуй, вода становится слишком горячей, – заметил я. – Если ты не против, я хотел бы ещё раз воспользоваться услугами твоего массажиста.

Следующие несколько месяцев я слышал эту историю повсюду – от досужих болтунов на улицах, от посетителей в тавернах, от философов на Форуме и от акробатов за стенами Циркуса Максимуса. Степенные люди, качая головами, говорили, что эта история поистине доказывает, какую угрозу представляют пираты Республике; но главную мораль они видели в том, что молодой бесстрашный патриций сумел подчинить орду кровожадных пиратов и в конце концов покарал их с истинно римской справедливостью.

Стоял жаркий летний день в середине секстилия, когда меня вызвали в дом патриция по имени Квинт Фабий.

Особняк, расположенный на Авентинском холме, выглядел одновременно и старинным, и ухоженным – вернейший признак, что владельцы его преуспевали на протяжении многих поколений. Стены передней были сплошь увешаны восковыми масками предков хозяина, ибо Фабии были старинным родом, восходившим ко временам основания Рима.

Раб провёл меня в комнату, где ждали хозяева. Квинт Фабий был человек средних лет с тяжёлой челюстью и седеющими висками. Валерия, его жена, шатенка с голубыми глазами, поражала красотой. Оба держались очень прямо, сидя на стульях без спинок. За спиной у каждого стоял раб с опахалом. По знаку Фабия для меня принесли точно такой же стул, за которым тоже стал раб с опахалом.

Обыкновенно в моей практике чем выше общественное положение нанимателя, тем больше времени требуется ему, чтобы изложить своё дело; Квинт Фабий, однако же, явно не намерен был терять время попусту.

– Что ты можешь сказать об этом? – спросил он, когда по его приказу ещё один раб развернул передо мной свиток папируса.

– Ты ведь умеешь читать? – спросила Валерия, и в голосе её не слышалось ни малейшего желания оскорбить – одна лишь переполнявшая его тревога.

– Умею, только не очень быстро, – ответил я, желая выиграть побольше времени, чтобы ознакомиться с письмом – ибо папирус был именно письмом – и сообразить, что же, собственно, от меня требуется.

На папирусе явственно видны были пятна от воды, края были порваны. Ещё заметно было, что его не сворачивали, а сложили в несколько раз. Почерк был детский, но твёрдый, изобилующий вычурными завитушками.

Моим дорогим отцу и матери

Вы наверно уже знаете от моих друзей, что меня похитили. Простите меня! Конечно же, глупо было заплывать одному так далеко. Понимаю, что вы очень переживаете за меня. Могу немного утешить вас: те, кто меня похитил, обращаются со мною не очень жестоко; я не голодаю и похудел лишь самую малость.

Они сказали мне, чтобы я передал вам их требования: они требуют выкупа в сто тысяч сестерциев. Деньги должны быть переданы их человеку в Остии утром в первый день ид секстилия в таверне «Летучая рыба». Пусть человек, который привезёт деньги, будет в красной тунике.

Судя по акценту и по замашкам это, скорее всего, сицилийские пираты. Возможно, кто-то из них умеет читать; и хотя я в этом сомневаюсь, но не могу рисковать и потому не пишу всего. Впрочем, как я уже сказал, похитители обращаются со мной не слишком грубо. Молю богов о скорой благополучной встрече с вами.

Ваш любящий сын Спурий.

Читая письмо, я уголком глаза заметил, как Квинт Фабий нетерпеливо барабанит пальцами по подлокотнику своего стула; Валерия неотрывно следила за мной, бессознательно прижав к губам тонкие нервные пальцы.

– Полагаю, – заметил я, окончив чтение, – вы хотите, чтобы я отправился в Остию, передал выкуп и принял у них вашего сына?

– – Да! – воскликнула Валерия, подавшись вперёд. – И привёз нашего мальчика домой!

– Он не мальчик. – Голос Квинта Фабия прозвучал неожиданно резко. – Ему семнадцать лет. Он уже год как надел тогу.

– Ты берёшься за эту работу? – спросила Валерия.

Я сделал вид, будто перечитываю письмо.

– Почему вы не пошлёте кого-нибудь из своих людей? У вас же наверняка есть доверенный секретарь?

Квинт Фабий посмотрел на меня изучающе.

– О тебе говорят, что ты умный человек. Проницательный.

– Для передачи выкупа не требуется ни ума, ни проницательности.

– Кто знает, какие непредвиденные трудности могут возникнуть? Мне сказали, что на твою осмотрительность и знание людей можно полагаться. И на твоё умение молчать тоже.

– Бедный Спурий! – голос Валерии прервался. – Ты прочитал письмо. Ты сам видишь, как он страдает.

– По его словам, неудобства, которым он подвергается, минимальны, – заметил я.

– Конечно же! Знай ты, какой он жизнерадостный по натуре, то сразу бы понял, что если он хоть намёком обмолвился о неудобствах – значит, условия, в которых он содержится, просто невыносимы! Если он признаётся, что немного похудел – значит, от него остались кожа да кости! Чем такие люди могут кормить пленника – бросать ему рыбьи головы и заплесневелые корки? Если он говорит, что похитители обращаются с ним «не очень жестоко» – значит, они жестоки так, что и вообразить страшно! Когда я думаю, как он сейчас страдает – о, я не вынесу этого! – И она всхлипнула, готовая вот-вот разрыдаться.

– Когда и где его похитили?

– В прошлом месяце, – отвечал Квинт Фабий.

– Двадцать два дня назад, – добавила Валерия, шмыгнув носом. – О, эти бесконечные двадцать два дня и ночи!

– Он отправился с друзьями в Байи, – пояснил Квинт Фабий. – У нас там вилла, а на другой стороне, в Неаполе – дом. Они всей компаний взяли скиф и отправились на морскую прогулку. Подняли парус, плавали среди рыбачьих лодок. День выдался жаркий, и Спурий решил искупаться. Его приятели оставались в лодке.

– Спурий замечательный пловец, – с гордостью сказала Валерия сквозь слёзы.

Квинт Фабий передёрнул плечами.

– Мой сын преуспел в плавании больше, чем во всём остальном. Спурий плавал от лодки к лодке, а его друзья смотрели, как он перекликается и шутит с рыбаками.

– Он по натуре очень общительный, – заметила Валерия.

– Он заплывал всё дальше и дальше, – продолжал Квинт Фабий. – Его друзья потеряли его из виду и начали волноваться. Потом один из них разглядел его на борту чьей-то лодки. Поначалу они приняли её за рыбачью, хотя она и была больше остальных. Когда те, кто был на лодке, подняли парус и поплыли в открытое море, друзья Спурия даже не сразу сообразили, в чём дело. Когда до них дошло, они пустились в погоню, но ни один из этих молодых людей не был искусен в обращении с парусом, так что лодка скрылась из виду. После безуспешных поисков друзья Спурия вернулись на виллу. Они всё ещё надеялись, что Спурий появится – не в этот день, так на следующий. Но время шло, а от него не было никаких вестей.

– Мы себе места не находили! – снова вступила в разговор Валерия. – Мы написали нашему управляющему на виллу; он поднял на ноги всю округу, расспросил всех местных рыбаков, надеясь, что найдётся хоть один, кто знает хозяев той лодки; но так и не сумел ничего узнать.

– Местных рыбаков! – презрительно фыркнул Квинт Фабий. – Если ты, Гордиан, когда-нибудь бывал в Неаполе и его окрестностях, то знаешь, что это за народ. Потомки греческих колонистов, до сих пор цепляющиеся за свои нравы. Многие из них даже не говорят на латыни! Что до их нравов, то чем меньше о них говорить, тем лучше. Нечего и ждать от таких людей помощи в поисках римлянина, похищенного пиратами. Тем более, патриция.

– Совсем напротив, – возразил я. – Как бы ни относились местные рыбаки к патрициям, пиратов им любить не за что.

– Во всяком случае, мой управляющий не смог добиться от них толку. Мы понятия не имели, где Спурий и что с ним, пока не получили на днях это письмо.

Я снова принялся разглядывать папирус.

– Ваш сын пишет, что захватившие его люди – пираты с Сицилии. Мне это представляется весьма сомнительным.

– Но почему? – удивилась Валерия. – Разве они не совершают набеги на всём побережье – от Азии до Иберии?

– Но не в Италии. Никогда прежде не слыхал, чтобы сицилийские пираты сунулись на итальянский берег.

– Значит, теперь сунулись, – сказал Квинт Фабий. – Ты прав, это неслыханно; но говоря по совести, чему тут удивляться? Наш Сенат не решается ничего предпринять, вот они и обнаглели от безнаказанности.

– Допустим; но явиться за выкупом в Остию? В устье Тибра, откуда рукой подать до Рима?

– Какое это имеет значение – куда привезти выкуп? – срывающимся голосом произнесла Валерия. – Какая разница – плыть до самых Геркулесовых Столбов или просто спуститься на Форум? Мы должны сделать так, как они хотят, иначе они не отпустят Спурия.

Я кивнул.

– Ещё одно. До ид два дня. Сто тысяч сестерциев – это десять тысяч талантов. Вы успеете собрать такую сумму?

Квинт Фабий пренебрежительно фыркнул.

– Деньги не проблема. Скорее, это оскорбление – запросить всего-навсего сто тысяч. Хотя, – чуть слышно добавил он, – я не уверен, что мальчишка стоит даже этого.

Валерия яростно глянула на него.

– Будем считать, что я этого не слышала, Квинт! Да ещё при чужом человеке! – она бросила взгляд на меня и тут же опустила глаза.

Квинт Фабий пропустил её слова мимо ушей.

– Итак, Гордиан. Берёшься?

Я поглядел на письмо. Всё это мне совершенно не нравилось.

– Если дело в оплате, то уверяю тебя, я не поскуплюсь, – сказал Фабий, по-своему истолковавший мою нерешительность. – Я достаточно щедр и хорошо тебе заплачу.

– Размер платы всегда ключевой вопрос, – заметил я, хотя скудость доходов в последнее время и сумма, до которой возросли мои долги, вынуждали меня хвататься за предложенную работу практически на любых условиях.

– Я поеду один?

– С тобой поедут мои люди. У них будет оружие.

Я поднял руку.

– Этого-то я и боялся. Квинт Фабий если ты намерен освободить своего сына силой, прошу тебя, выбрось это из головы. Ради безопасности твоего сына и своей собственной я не стану в этом участвовать.

– Гордиан, я сделаю так, как решил.

– Тогда твои люди поедут без меня.

Он глубоко вздохнул.

– Значит, я посылаю тебя одного, ты передаёшь им деньги, они отпускают моего сына – и уходят с миром? Просто потому, что нет никого, кто решился бы схватить их?

– А ты собираешься их схватить?

– Хватать грабителей – одна из тех целей, для которых нанимают вооружённых людей.

Я покачал головой.

– Ладно, – угрюмо сказал Квинт Фабий. – Мне говорили, что с тобой можно договориться, если хорошо поторговаться. Как тебе такое условие: если ты передашь им выкуп в обмен на моего сына, а потом мои люди сумеют отбить деньги обратно, я плачу тебе двадцатую часть от выкупа? Сверх оговорённой платы?

Звон монет никогда не претил мне, а одна двадцатая от ста тысяч сестерциев равнялась пяти тысячам, что составляло пятьсот талантов.

– Пять тысяч сестерциев? – уточнил я, чтобы не осталось никаких недоразумений.

– Пять тысяч сестерциев, – повторил Квинт Фабий.

Пять тысяч хватит на то, чтобы расплатиться с долгами, починить прохудившуюся крышу и наконец-то купить телохранителя – что мне давно следовало сделать. И ещё останется ещё изрядная сумма.

С другой стороны, вся эта история скверно пахла.

В конце концов, я решил, что за пять тысяч плюс гонорар можно на время зажать нос.

После того, как мы окончательно договорились о размере оплаты, я спросил хозяев, не найдётся ли в доме изображения их сына, чтобы я мог узнать молодого человека при встрече. Квинт Фабий ушёл, предоставив отвечать своей жене. Валерия в ответ на мой вопрос вытерла слёзы и слабо улыбнулась.

– Йайа из Цибицен – она известная художница – сделала наш групповой портрет в прошлом году, когда мы всей семьёй были в Байи.

Она провела меня в соседнюю комнату и показала портрет, мастерски выполненный на дереве восковыми красками: слева Квинт Фабий, суровый и надменный; справа – радостно улыбающаяся Валерия; а между ними – на удивление миловидный юноша с тёмными волосами и голубыми глазами. И хотя на портрете все были изображены по плечи, можно было разглядеть, что юноша облачён в тогу.

– Этот портрет был сделан, чтобы отпраздновать совершеннолетие вашего сына?

– Да, верно.

– Он очень красив. Почти как ты. – Я сказал это, потому что так оно и было, а вовсе не для того, чтобы польстить ей.

– Все говорят, что мы похожи.

– Хотя вот тут, в складках у рта, немного проглядывает сходство с отцом.

Она покачала головой.

– Квинт Фабий не отец Спурию. Спурий мой сын от первого брака. Его отец, мой первый муж, погиб в гражданскую войну. Когда мы с Квинтом поженились, он усыновил Спурия и назначил своим наследником.

– Значит, он его отчим. А ещё дети у вас есть?

– Нет. Квинт хотел, но… – Она пожала плечами и тяжело вздохнула. – Но Квинт любит Спурия, как родного. Я в этом ничуть не сомневаюсь, хотя с виду иной раз этого и не скажешь. Между ними случаются размолвки; но разве между родными отцами и сыновьями их не бывает? Да, они нередко ссорятся из-за денег. Спурий экстравагантен в своих вкусах, не отрицаю, а Фабии известны своей прижимистостью. Но то, что сказал мой муж про Спурия – не принимай его слов всерьёз. Мы оба вымотаны до предела.