Текст книги "Орудие Немезиды"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Таких скандалов было множество.

– Да, но Красс был высокородным римлянином, полководцем, героем сражения Квиринальского холма. Сулла лишь пожурил своих подручных. Но еще до этого скандала Красс первым включился во все эти дела, сразу же вслед за Помпеем. Людям Красса благоволили даже больше, чем самым старым друзьям и сторонникам Суллы.

– Таким, как вы сами.

– Да.

– Как я понял, Муммий получил в чем-то лучший кусок, чем вы, а Сулла встал на его сторону.

– Это была одна собственность, получить которую очень хотел каждый из нас.

– Недвижимость? Или же человек?

– Раб.

– Понимаю.

– Нет, вы не понимаете. Этот парень был собственностью некоего сенатора в Риме. Однажды я услышал его пение на одном званом обеде. Он приехал из моего родного Города Этрурии. И пел на диалекте, которому я научился еще ребенком. Его пение трогало меня до слез. Узнав, что его продавали вместе с остальными рабами дома, я поспешил в Форум. Аукционист был приятелем Красса. Оказалось, что приобрести этого парня хотел также Муммий, но вовсе не из-за его пения. Аукционист не обратил внимания на мою просьбу, и Марк Муммий получил весь лот рабов за цену поношенной туники. Как он был доволен. Мы обменялись угрозами. Я вытащил нож. В толпе было полно людей Красса, и мне в конце концов пришлось спасаться бегством. А они свистели мне в спину. Я пришел к Сулле, требуя справедливости, но он отказался вмешиваться. Муммий был слишком близок к Крассу, сказал он, а в тот момент он не мог позволить себе портить с ним отношения.

– Таким образом, Муммий взял верх, и раб достался ему.

– Но этим дело не кончилось. Всего через два года Муммий потерял к нему интерес и решил от него отделаться. К тому времени Сулла умер, и я не имел влияния в Риме. Я написал письмо Муммию, в котором просил его позволить мне выкупить юношу. Так знаете, как он поступил? Он послал письмо по кругу на званом обеде, сделав его объектом для насмешек. А потом пустил по кругу и юношу. И позаботился, чтобы об этом узнал я.

– И что же этот парень?

– Муммий продал его работорговцу, отплывавшему в Александрию. И он исчез навсегда. Моллион! – позвал он. – Сегодня твои руки что-то не помогают!

– Терпение, хозяин, – отозвался раб. – Ваш позвоночник жесткий как деревяшка.

Открылась дверь. Вместе с холодным воздухом ворвался высокий, пронзительный голос Сергия Ораты.

– И еще больше труб проложено под этим полом и в обеих стенах, – продолжал он начатую фразу. – А вот вентиляционные отверстия, воздух из которых равномерно распространяется по помещению. – За ним следовал энергично кивавший вдогонку его словам Экон. Ората был гол, если не считать очень широкого полотенца вокруг талии. От его пухлой розовой плоти поднимались клубы пара.

– Гордиан, ваш сын – способный ученик. Лучший слушатель из всех, кого я когда-либо встречал. Мне кажется, что у мальчика технические способности.

– В самом деле? – Я глянул на Экона, лицо которого выражало скуку. Несомненно, мысли его витали в более поэтических сферах подводного пейзажа женских бань, где царила Олимпия.

– Я и сам всегда так думал, Сергий Ората. Конечно, он не может ставить сложные вопросы, но вчера он с большим любопытством смотрел на устройство для слива воды после пропускания ее через бассейны. Я говорил ему, что система труб ведет в залив, но мои объяснения его явно не удовлетворили.

– О, правда? – Ората выглядел очень довольным. А Экон в недоумении смотрел на меня, пока я не подмигнул ему, когда Ората повернулся ко мне спиной.

– Тогда я должен объяснить ему все более подробно, ничего не упуская. Пойдемте, молодой человек. – Ората скрылся за дверью, а Экон устало потащился за ним.

– Сергий Ората не такой простак, каким хочет казаться, – заметил актер с насмешливой улыбкой. – У него на плечах есть умная голова, непрерывно вычисляющая и подсчитывающая доходы. Он достаточно богат, и ходят слухи об его слабости к азартным играм и к танцовщицам. И все же в этом доме он кажется образцом добродетели. Не таким алчным, как Красс, и не таким порочным, как Муммий.

– О Крассе я знаю очень мало, – признался я, – только то, что говорят за его спиной в Форуме.

– Верьте каждому слову. По правде говоря, я удивляюсь, как это он не вынул изо рта трупа монету.

– Что же до Муммия…

– Свинья.

– Он представляется мне каким-то странным человеком. В нем есть жестокость. Я сам видел ее пример во время нашего морского перехода сюда. Для тренировки он заставил гребцов на триреме работать с максимальным напряжением.

– Это похоже на Муммия. Дисциплина для него – бог, прощающий все пороки, такой же как нажива для Красса, любое средство оправдывает цель. Оба они – две стороны одной и той же монеты, во многом противоположные друг другу, но по самой сути одинаковые. – Такая критика показалась мне очень странной из уст человека, так тесно связанного когда-то с Суллой. Но, как говорят этруски, любовь закрывает глаза на разврат, тогда как ревность всюду видит порок.

– И все же, – продолжал я, – я думаю, что уловил в них обоих некую слабость, мягкость, проглядывающую через их защитную броню. Броня Муммия из стали, броня Красса из серебра, но почему любой человек, покрывая себя броней, оставляет открытым самое уязвимое место?

Метробий поднял бровь и посмотрел на меня с особым вниманием.

– Да, Гордиан из Рима, вы, кажется, более проницательны, чем я думал. Что же это за слабости, выказываемые Крассом и его ближайшим помощником?

– Я пока еще очень мало знаю о них обоих, чтобы говорить об этом, – пожал я плечами.

– Ищите и обрящите, Сыщик. Но довольно об этой парочке. Давайте сменим тему разговора.

– Возможно, вы сможете рассказать мне что-нибудь о Луцие и Гелине. Как я понимаю, вы с Гелиной очень близкие друзья.

– Да, это так.

– А с Луцием?

– Вы, кажется, пришли сюда сразу после осмотра расписанного Иайей вестибюля?

– Да.

– Тогда вы должны были видеть его портрет.

– Какой портрет?

– Медузу, изображенную прямо над дверью.

– Что? Ах, понимаю. Вы шутите.

– Вовсе нет. Посмотрите как следует на нее в следующий раз, когда там будете. Тело медузы, а лицо безошибочно Луция. Это бросается в глаза. Блестящий образчик сатиры, тем более исчерпывающий, что сам Луций никогда не понимал шуток. Иайа слыла в свое время тончайшей портретисткой в Риме, и с полным основанием.

– Значит, Луций был медузой?

Метробий фыркнул.

– Более бесполезного человека мне встречать не приходилось. Просто скамейка для ног Красса, хотя и у скамейки для ног может быть больше индивидуальности. Таким людям лучше не рождаться.

– Но Гелина любила его.

– Любила? Да, я полагаю, что любила. «Любовь слепа», как говорят этруски.

– Я как раз думал об этой поговорке. Но мне кажется, что Гелина – чувствительная женщина. Она очень озабочена судьбой своих рабов.

Метробий пожал плечами.

– Если Красс настоит на их уничтожении, это будет глупым расточительством, но я уверен в том, что он тут же предоставит ей новых. У Красса рабов больше, чем рыбы в море.

– Меня удивляет, что Гелина смогла убедить Красса послать корабль за мной.

– Гелина? – Метробий как-то странно улыбнулся. – Да, первой назвала ваше имя Гелина, но я сомневаюсь, чтобы она сама подвигла Красса на такую меру и расходы из-за простых рабов.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я думал, что вы знаете. Здесь есть еще один человек, который хочет видеть этих рабов вырванными из челюстей смерти.

– Кого вы имеете в виду?

– Кто отправился аж в Рим, чтобы привезти вас сюда?

– Марк Муммий? Человек, который едва не довел гребцов на триреме до смерти из-за прихоти? К чему ему было шевельнуть хоть пальцем ради спасения рабов Гелины, да к тому же еще и против воли Красса?

– Я был уверен в том, что вы знаете. Когда вы говорили о слабости Муммия… Вы разочаровываете меня, Сыщик. Неужели вы действительно глупы, как я подумал сначала. Мы сидели рядом на обеде вчера вечером и видели ясно слезы, брызнувшие из глаз Муммия, когда запел раб. Неужели вы думаете, что он плакал от дешевой сентиментальности? Такие люди, как Муммий, плачут только тогда, когда разбивается их сердце.

– Вы хотите сказать…

– В тот день, когда Красс высказал мнение о том, что рабов следует убить, они спорили, спорили без конца. Муммий практически на коленях умолял Красса сделать одно исключение. Но Красс настаивает на том, что казнены должны быть все, включая и красавца Аполлона, невзирая на то, каким безобидным и невинным может быть этот юноша, и независимо от того, как его желает Муммий. И вот, на следующий день после похорон, Марку Муммию придется смотреть на то, как его собственные люди погонят юношу на арену и предадут его смерти, как и остальных рабов этого дома. Я спросил, неужели им будут отрубать головы по одному? Разумеется нет, это заняло бы время до самой ночи, и пресыщенная публика потеряет терпение. Возможно, они заставят выполнить эту грязную работу гладиаторов, которые загонят рабов в сети и превратят их в кровавое месиво своими копьями…

– Значит, Муммий хочет спасти их всех всего лишь из-за одного Аполлона?

– Разумеется. Он сходит с ума по нему. Все это началось во время его последнего приезда сюда с Крассом весной. Муммий был мгновенно поражен, как бывает сражен олень стрелой, угодившей ему между глаз. Летом он даже написал юноше письмо из Рима. Луций перехватил его и прочитал с крайним отвращением.

– Там были неприличные подробности?

– Неприличные подробности – от Муммия? Полноте! Да я уверен в том, что на это у него не хватило бы ни воображения, ни литературных способностей. Совсем наоборот, оно было вполне целомудренным и осторожным, скорее похожим на эпистолу Платона, обращенную к одному из его учеников, полную благочестивого преклонения перед мудростью и божественной красотой Аполлона.

– Но Луций был женат по любви. И мог отнестись к этому с пониманием.

– Луций был скандализован неестественностью этого. Одно дело связь гражданина с одним из собственных рабов, о ней не говорят. Но тот факт, что римлянин пишет такие письма к мужчине-рабу, не может не шокировать. Луций сообщил об этом Крассу, который, должно быть, сказал что-то Муммию, потому что второго письма не последовало. Но Муммий был по-прежнему охвачен страстью. Он хотел выкупить для себя Аполлона, но чтобы это свершилось, необходимо было согласие как Луция, так и Красса. Один из них отказал в этом, – возможно, Луций, со зла на Муммия, а может быть, Красс, желавший избежать дальнейших осложнений.

– И теперь Муммию остается лишь мучительно ожидать убийства этого раба.

– Да. Он пытался скрыть свою муку от Фауста Фабия и от остальных членов свиты Красса. Но это известно всем. В этой маленькой армии слухи распространяются очень быстро. Ужасной была сцена в библиотеке в тот день, когда он униженно умолял Красса, приводя абсурдные доводы, чтобы спасти Аполлона…

– Полагаю, что это происходило при закрытых дверях?

– Разве я виноват в том, что в выходившие во внутренний двор окна было слышно каждое слово? Муммий умолял о сохранении жизни юноше, а Красс ссылался на суровое величие римского закона. Муммий просил сделать исключение, а Красс требовал, чтобы он перестал строить из себя глупца. Что сказали бы вы о страданиях Гелины, если бы слышали то, что говорил в тот день Муммий. Я не могу представить себе, какова будет его реакция, когда копье какого-нибудь римлянина вонзится в нежного Аполлона и этот смазливый раб начнет биться в агонии… – Метробий медленно закрыл глаза, и его лицо приняло двусмысленное выражение.

– Вы улыбаетесь… – прошептал я.

– А почему бы и нет? Моллион – лучший массажист в Заливе. Я чувствую себя восхитительно и готов принять ванну.

Метробий поднялся на ноги и стоял, воздев руки, пока раб обматывал его длинным полотенцем.

– Мне так кажется, – тихо спросил я, – или в этом доме действительно есть люди, с нетерпением ожидающие зрелища резни? Но римлянин ищет справедливости, а не мести.

Метробий ничего не ответил, тихо повернулся и вышел.

– Как жаль, что ты плаваешь не лучше, чем я, – сказал я Экону, когда мы выходили из бань. Он поднял на меня обиженный взгляд, но не стал спорить. Нашей следующей задачей должно быть обследование вод около эллинга. Что вчера выбросили с причала в море и почему?

Я посмотрел вниз с террасы около бань. С того места, где мы стояли, были видны эллинг и большая часть причала. Поблизости никого не было. Береговая линия была обрамлена крутыми скалами, и глубина в этих местах была внушительна.

– Интересно, этот мальчик, Метон, умеет плавать? Ведь он, наверное, вырос здесь, на берегах Залива.

Мы нашли его на втором этаже. Увидев нас, он улыбнулся и побежал навстречу.

– Вы должны вернуться к себе в комнату, – прошептал он.

Я попытался заставить его объяснить, в чем дело, но он лишь покачал головой и повторил сказанное. Мы с Эконом подчинились, а он побежал впереди.

Моя комната была залита светом. Еще никто не приходил, чтобы застелить наши постели, но я чувствовал, что в комнате кто-то побывал. Я искоса взглянул на Метона, поглядывавшего на меня из-за двери, и откинул покрывало на своей постели. Уродливая фигурка исчезла. На ее месте лежал листок пергамента, исписанный красными буквами.

– Что ж, Экон, это меняет наши планы. Упражнения в плавании сегодня не состоятся. Кто-то доставил нам послание прямо от богов.

Экон посмотрел на клочок пергамента, взял его и передал мне. Он, по-видимому, не заметил того, что увидел я: все буквы «А» были выписаны с эксцентричным завитком, а поперечная палочка была резко продолжена вправо.

Глава одиннадцатая

Когда я спросил Метона, сможет ли он показать нам дорогу к пещере Сивиллы, или по крайней мере в Кумы, он остановился и покачал головой. Когда я повторил вопрос, он побледнел:

– Только не я, – прошептал он. – Я боюсь Сивиллы. Но я знаю, кто может показать вам эту дорогу.

– Кто же?

– В Кумы каждый день, примерно в это время, отправляется Олимпия, приглядеть за домом Иайи.

– Какой удобный случай, – заметил я. – Она ездит в фургоне или предпочитает роскошь паланкина?

– О, нет, она ездит верхом на лошади, совсем как мужчина. И сейчас она, вероятно, в конюшне. Если вы поторопитесь…

– Пошли, Экон, – сказал было я, но он опередил меня и исчез в дверях.

Олимпия уже выезжала верхом на низкорослой белой лошади. Короткая стола оставляла ее ноги обнаженными до колен. Экон бросал восхищенные взгляды на совершенные линии икр девушки, прижатых к бокам животного.

Олимпия согласилась проводить нас до Кум, правда, не без некоторого колебания. Когда я сказал ей, что мы ищем Сивиллу, на лице ее сначала мелькнула тревога, а потом сомнение. Ее смущение меня удивило. Я подумал, что она, должно быть, играла роль в каком-то туманном плане, но не была от него в восторге. Мы тоже вывели из конюшни предложенных конюхом лошадей и вместе тронулись в путь.

– Мальчик Метон говорит, что вы совершаете эту поездку ежедневно. Много ли времени уходит на дорогу туда и обратно?

– Я срезаю дорогу, – ответила она.

Мы ехали между пилонами, потом повернули направо, как и накануне с Муммием, когда мальчик показывал нам место, где была найдена окровавленная туника. Быстро проехав то место, мы двинулись на север. Холмы слева от нас были покрыты оливковыми рощами. Нигде не было видно рабов. За ними следовали виноградник, потом разбросанные по обе стороны дороги участки обработанной пахотной земли и снова лесистая местность.

– Земли вокруг Залива знамениты своим плодородием, – заметил я.

– И чудесами, – подхватила Олимпия.

Теперь дорога вилась вниз. Между деревьями я увидел впереди то, что называли Лукринским озером – длинную лагуну, отделенную от Залива узкой полоской берега.

– Именно здесь Сергий Ората сколотил свое состояние, – сказал я Экону, – выводя устриц и продавая их богатым соседям. Если бы он был сейчас с нами, то, несомненно, прочитал бы тебе хорошую лекцию.

Экон закатил глаза и демонстративно повел плечом.

Перспектива расширялась, дорога шла между озером и заливом, а потом отклонялась на восток, где проходила по ряду невысоких холмов, прежде чем снова спуститься в Путеолы. Я увидел там много доков, но крупных судов было мало. Олимпия оглянулась через плечо.

– Если все время придерживаться дороги, мы проедем мимо Лукринского озера, окажемся на полпути до Путеол, прежде чем повернуть снова, в направлении Кум. Но это для повозок и паланкинов и вообще для тех, кому нужна мощеная дорога.

Она свернула с дороги на узкую тропу, проходившую через поросль низкого кустарника. Проехав через рощу, мы выехали на гребень горы по узкой дорожке, выглядевшей как козья тропа. Слева от нас сменяли друг друга холмы, а справа местность круто спускалась вниз, к Лукринскому озеру. Далеко внизу под нами, на широкой плоской равнине, окружавшей озеро, стояла лагерем армия Красса.

На кострах варилась пища, раскачивались султаны дыма. Поднимая клубы пыли, легким галопом проезжали всадники. Солдаты занимались строевой подготовкой, маршировали или по двое состязались в поединках на мечах. Из долины доносился звук ударов мечей по щитам, смешивавшийся с глубоким, похожим на рык голосом. Слова различить не удавалось, но не узнать его было невозможно. Марк Муммий громко инструктировал группу солдат, стоявших перед ним по стойке «смирно». Рядом, перед самой большой из палаток, стоял Фауст Фабий, легкоузнаваемый по гриве рыжих волос. Наклонившись, он что-то докладывал Крассу, сидевшему на складном стуле без спинки. Он был одет по всей форме, со всеми военными регалиями. На солнце сверкало его серебристое снаряжение, а большой красный головной убор алел, как капля живой крови на фоне пыльного ландшафта.

– Говорят, он готовится к выступлению против Спартака. Разумеется, у Сената имеются свои собственные армии, но их ряды сильно поредели от весенних и летних поражений. Поэтому-то Красс и создает свою собственную армию. Фабий говорит, что на Лукринском озере стоят шесть сотен человек. В лагере под Римом у Красса впятеро больше людей, и в случае одобрения Сенатом он может поставить под ружье еще больше. Он считает, что никто не может назвать себя богатым, пока не создаст собственную армию.

Пока мы созерцали это зрелище, пробил барабан, и солдаты стали собираться на обед. Между кипевшими котлами взад и вперед бегали рабы.

– Вы узнаете эти туники? Кухонная прислуга – это рабы из дома Гелины, – объяснила Олимпия. – Так суетиться, чтобы накормить тех самых людей, которые через два дня перережут им глотки…

Экон коснулся моей руки и указал на удаленную часть равнины, где виднелась большая площадка голой земли. Рядом лежали груды поваленных деревьев, из которых группа солдат строила временную арену. В земле был вырыт глубокий котлован с плоским утрамбованным дном, а вокруг него солдаты возводили высокую стену, окруженную амфитеатром сидений. Я прищурился и без труда представил себе внутри этого кольца группу людей в шлемах, имитирующих сражение на мечах, с сетями и трезубцами.

– Готовятся к погребальным играм, – пробормотал я. – Должно быть, гладиаторы уже прибыли. Здесь-то они и будут послезавтра сражаться в память Луция Лициния. И должно быть, здесь же…

– Да, – подтвердила Олимпия. – Здесь же предадут смерти рабов. – Лицо ее затвердело. – Люди Красса не должны были валить эти деревья. Они относятся к лесу Авернского озера. У них нет хозяина. Авернская роща считается священной. Срубить там хоть несколько деревьев, для какой бы то ни было цели, – значит оказаться нечестивым осквернителем святыни. Убить стольких людей лишь для удовлетворения собственной амбиции – страшный акт высокомерия со стороны Марка Красса. Ничего хорошего из этого не получится. Вот увидите. Если не верите мне, спросите у Сивиллы, когда будете у нее.

Мы молча ехали вдоль гребня холма, потом снова въехали в лес, где начался постепенный спуск. Листва деревьев стала почти черной, подлесок зарос Колючим кустарником и мшистым лишайником.

Под копытами лошадей лопались грибы. Козья тропа куда-то исчезла. Нас окутывала тяжелая тишина, нарушавшаяся лишь приглушенными звуками от лошадиных копыт, да порой далеким криком какой-нибудь странной птицы.

– И вы ездите этой дорогой одна? – удивился я. – Такое безлюдное место, мне кажется здесь вам трудно считать себя в безопасности.

– Что может угрожать мне в этих лесах? Бандиты, разбойники, беглые рабы? – Олимпия смотрела прямо перед собой, и лица ее я не видел. – Эти леса посвящены богине Диане. Они принадлежали ей тысячу лет, еще до прихода греков. В руках у Дианы большой лук, помогающий ей охранять свои владения. И когда она видит цель, никакое сердце не в силах избежать ее стрелы. Я испытываю здесь не больше страха, как если бы была ланью или, скажем, соколом. Только человек, входящий под своды этих лесов со злом, может встретиться здесь с опасностью. Преступники чувствуют это сердцем, и ноги их здесь не бывает. А вы, Гордиан, испытываете здесь страх?

Облако затмило солнце. Границы пятен солнечного света стерлись, и по лесу прошел серый холодок. Меня захватила какая-то странная иллюзия, почти галлюцинация: в лесу воцарилась ночь, спрятавшееся солнце сменила луна, из полых стволов умирающих деревьев и глубоких теней под валежником сочилась густая тьма. Все было тихо, не считая стука копыт. И даже он казался смягченным, как если бы влажная земля поглощала звук каждого шага. На меня опустилась какая-то странная дремота – не то, чтобы я засыпал, а словно медленно просыпался в некоем царстве, слегка искажавшем все мои чувства.

– Вам страшно, Гордиан?

Я смотрел на ее затылок, на кипу ее нежно-золотистых волос. И вдруг вообразил себе странную вещь – если она вдруг обернется, то увижу не ее прекрасное лицо, а устрашающую, ухмыляющуюся грозную маску со сверкающими очами – лицо разгневанной богини.

– Нет, мне не страшно, – хрипло прошептал я.

– Хорошо. Тогда вы имеете право здесь находиться и будете в безопасности. – Она обернулась, наваждение исчезло, передо мной было улыбающееся лицо Олимпии. Я облегченно вздохнул.

В лесу стало темнее. Запах брызг морской воды смешивался с влажными запахами гниющей листвы и разлагающейся древесной коры. А потом все подавил едкий запах кипящей серы.

Олимпия указала на просвет справа от нас. Мы выехали на выступ голой скалы. Над нашими головами плыли облака, с моря ползли полосы тумана. Под нами открывалась бездна. Внизу висел шарообразный клуб пара в кольце огромных, погруженных в раздумье деревьев. Поверхность колодца пузырилась и кипела.

– Челюсти Гадеса, – прошептал я.

– Говорят, что именно здесь Плутон увлек Прозерпину в преисподнюю. И что под этим омутом шипящей сернистой грязи, где-то глубоко в не знающих покоя недрах земли, текут подземные реки царства мертвых: Ахеронт – река скорби и Коцит – река плача. Есть в подземном царстве еще и Флегетонт – огненная река, и Лета – река забвения. Все они впадают в большую реку Стикс, через которую паромщик Харон перевозит души умерших в мрачные пустыни Тартара. Сторожевой пес Плутона, Цербер, очень часто срывается со своей цепи и разгуливает по верхнему миру. Я как-то разговаривала с одним фермером в Кумах, который слышал это чудовище в Авернских лесах, когда все три его головы выли ночью на полную луну. Из вод Авернского озера выходят наводящие ужас лемуры – души умерших, они вселялись в тела волков. К утру Плутон всегда забирает их обратно. – Олимпия с интересом посмотрела на Экона, не отрывавшего от нее своих расширившихся от ужаса глаз. – Странно, не правда ли, – продолжала она, – сознавать, что все это существует так близко от комфортабельного Залива с окружающими его виллами? В доме Гелины мир состоит из пляски солнечного света на поверхности воды и свежего соленого воздуха. Там легко забыть о богах, живущих под влажными камнями, о лемурах в серокипящих ямах. Авернское озеро было здесь еще до римлян, и даже до греков. Были здесь и эти леса, и эти дымящиеся фумаролы, и кипящие колодцы, исторгавшие зловоние. Это место, где преисподняя ближе всего подходит к царству живых. Все эти красивые дома и яркие светильники, обрамляющие Залив, не больше как оболочка мыльного пузыря. Под ней гудит и кипит сера, как кипела и гудела она вечность. И еще долго после того, как светильники погаснут, а эти прекрасные дома превратятся в тлен, огнедышащие Челюсти Гадеса будут оставаться разверстыми, заглатывая тени умерших.

Подобные слова, исходившие от юного и полного жизни создания, изумили меня. Улыбка, змеившаяся в уголках губ, поражала своей загадочностью.

– Нехорошо слишком долго смотреть в лицо преисподней или вдыхать ее дымы. – Олимпия развернула лошадь.

Дорога наша постепенно спускалась с предгорья. Скоро мы выехали из чащи леса на травянистые склоны низких холмов. По мере нашего приближения к морю холмы исчезли, и появились острые белые скалы. Они росли, становились все выше и выше. Формы их были причудливы и разнообразны. Туман поднялся и клочьями висел над нашими головами.

Узкое ущелье между скалами оказалось лабиринтом, а проход в крутом склоне скалы был замаскирован деревьями и осыпавшимися камнями.

– Здесь я вас покину, – объявила Олимпия. – Найдите удобное место для лошадей и ждите. Жрица к вам выйдет сама.

– Но где же здесь храм?

– Она проведет вас в храм.

– Но я думал, что здесь стоит большой храм над гробницей Сивиллы.

– Вы имеете в виду храм, что построил Дедал, приземлившись на этом месте после своего долгого полета? Дедал построил его в честь Аполлона, украсил декоративными панелями из чеканного золота и покрыл его золотой крышей. Так говорят в Кумах. Но золотой храм – это всего лишь легенда, если, конечно, его давным-давно не поглотила земля. Здесь это порой случается – земля разверзается и пожирает целые кварталы. А теперешний храм находится в скрытом скалистом месте, недалеко от входа в пещеру Сивиллы. Не беспокойтесь, жрица обязательно придет. Вы принесли с собой какой-нибудь символический подарок из золота или серебра?

– Я принес несколько монет, которые оказались у меня с собой.

– Этого достаточно. А теперь я ухожу. – Она нетерпеливо дернула повод.

– Подождите! Как мы встретимся с вами снова?

– А зачем вам вообще со мной встречаться? – В ее голосе послышалось раздражение. – Я привела вас сюда, как вы просили. Или вы боитесь, что не найдете дороги обратно? – Я посмотрел на лабиринт между скалами и неуверенно пожал плечами. – Поезжайте, придерживаясь берега моря, через поросший травой холм вы попадете в Кумы. Дом Иайи крайний в дальнем конце. Вас впустит в него раб, если… – она как-то неопределенно задумалась, – если меня там не будет. Подождите меня.

– А где будете вы?

Она тронула лошадь, не отвечая на мой вопрос, и быстро скрылась среди валунов. «Какое жизненно важное дело зовет ее каждый день в Кумы?» – спрашивал я себя. И почему она так стремилась от нас отделаться?

– Ну, Экон, что ты думаешь об этом местечке?

Я взглянул на окружавший нас каменный хаос. Между скалами стонал ветер. В любом направлении видно всего на несколько локтей из-за всех этих камней. Здесь может скрыться от глаз целая армия.

Мы отвели лошадей за выступ холма, где вилась сильно вытоптанная тропинка. Экон сильно дернул меня за рукав.

– Да, Экон? Что ты…

В проходе между двумя ближайшими валунами, словно возникшая ниоткуда, по следу Олимпии двигалась верхом какая-то фигура. Опускавшийся туман скрадывал звук от лошадиных подков, и казалось, что человек этот ехал совершенно бесшумно, как призрак. В своем темном плаще с капюшоном он мелькнул перед нами лишь на одно мгновение.

– Что ты об этом думаешь? – шепотом спросил я Экона.

Экон кинулся к самой высокой из соседних скал, вскарабкался на нее, цепляясь пальцами за выступы, и стал пристально всматриваться в лабиринт между каменными глыбами. В какой-то момент лицо его оживилось, но тут же снова помрачнело. Не отрывая глаз, он помахал мне рукой. Потом потрогал свой подбородок и волнистым движением опустил руку вниз. Я разгадал этот жест:

– Длинная борода? – проверил я свою догадку. Он кивнул. – Уж не думаешь ли ты, что этот всадник – философ Дионисий? – Экон кивком подтвердил мои слова. – Ничего себе! Ты хорошо его видишь?

Экон нахмурился и покачал головой. Потом просиял снова. Он воспроизвел пальцем дугообразную траекторию полета стрелы, упавшей далеко впереди. А потом уже знакомым мне движением руки изобразил косы Олимпии.

– Ты видишь девушку? – Он утвердительно кивнул, но тут же покачал головой, поскольку она, наверное, исчезла из поля его зрения. – По-твоему, философ гонится за ней? – Экон довольно долго смотрел вперед, не отрывая глаз, а потом взглянул вниз, на меня, с выражением серьезной тревоги и медленно кивнул, подтверждая эту мысль. – Странно. Очень странно. Если больше ничего не видно, слезай оттуда.

Экон еще довольно долго всматривался в каменный хаос, а потом спустился со скалы и тут же устремился к лошадям, указывая на поводья.

– Ехать за ними? Не будь смешным. Нет никаких причин думать, что Дионисий хочет причинить ей какой-нибудь вред. Да, возможно, он вовсе и не преследует ее. Да, странно, конечно, что он едет по едва заметной тропе. А может быть, он следит за нами, а вовсе не за Олимпией, и тогда мы его провели.

Мои соображения не удовлетворили Экона. Он раздраженно скрестил руки.

– Нет, – твердо сказал я. – Мы не поедем за ними. Теперь Олимпия уже в Кумах. Вообще такая сильная девушка, как Олимпия, вряд ли нуждается в защите от такого седобородого старика, как Дионисий.

Экон наморщил брови и поддал ногой какой-то камешек. Но через мгновение замер как вкопанный и тут же обернулся. Раздался голос, вызвавший странную тревогу, – грубоватый, хриплый, мало похожий на голос женщины. На говорившей была накидка с капюшоном кроваво-красного цвета, и она стояла, спрятав сцепленные руки в широких рукавах.

– Назад, мальчик! Девушка в безопасности. Другое дело вы, вторгшиеся сюда пришельцы, которым угрожает опасность, пока бог не взглянет на ваши обнаженные лица и не решит, поразить ли вас молнией или же открыть вам уши, чтобы вы услышали голос Сивиллы. Итак, наберитесь оба мужества и следуйте за мной. Пошли!