Текст книги "Орудие Немезиды"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава восьмая

Нас поселили в небольшой комнате южного крыла дома, в которой стояли две роскошно убранные кровати, а пол устилал толстый ковер. Обращенная на восток дверь выходила на небольшую террасу с видом на купол бань. Экон пожаловался на то, что от нас не был виден залив, на что я ответил, что нам следовало радоваться, что Гелина не поселила нас на конюшне.

Он стянул с себя тунику и качался на пружинах кровати, как маленький. Я остановил его легким шлепком по лбу.

– Ну, так что же ты обо всем этом думаешь, Экон? Как, по-твоему, наши дела?

Он на мгновение поднял глаза к потолку, затем приложил открытую ладонь к носу.

– Да, я с тобой согласен. На этот раз мы, кажется, уперлись в глухую кирпичную стену. Полагаю, что заплатят мне в любом случае, но ждать, чтобы я раскопал это все за три дня? Фактически же осталось всего два – завтрашний и день похорон. Третий – день траурных игр, и если Красс будет стоять на своем, это будет и день уничтожения рабов. А подумать как следует – так у нас всего один день, потому что как можно надеяться на какой-то успех в день траура? Экон, тебе не показалось, что кто-то из убийц сидел с нами за столом?

Экон изобразил руками роскошные кудри Олимпии.

– Ученица художницы? Это несерьезно. – Он улыбнулся, и пальцы его сложились в виде стрелы, пронзавшей ему сердце.

Я тихо рассмеялся и натянул на себя темную тунику.

– Хоть одному из нас сегодня будут сниться приятные сны.

Я погасил светильники и долго сидел на краю кровати, чувствуя босыми ногами плотную мягкость ковра. В окне были видны холодные звезды и восковой бледности луна. Рядом с окном стоял небольшой дорожный сундук, в который я спрятал окровавленную тунику и сложил наши вещи, в том числе кинжалы, захваченные нами из Рима. Над сундуком висело зеркало из полированного металла. Я встал и шагнул к отражению своего залитого лунным светом лица.

Я увидел тридцативосьмилетнего мужчину, удивительно здраво оценивающего свои многочисленные разъезды и опасности, связанные с его занятием, широкоплечего, упитанного, с полосками седины в черных вьющихся волосах – не молодого, но и не старого. Нельзя сказать, чтобы это лицо было слишком красиво, но и отнюдь не уродливо, хотя и с несколько плоским, чуть загнутым носом, широким подбородком и спокойными карими глазами. Очень симпатичный, подумал я, не слишком избалованный Фортуной, но и не забытый ею. Человек с собственным домом в Риме, с постоянной работой и красивой женщиной в постели, ведущей его дом. С сыном, носящим его имя. И что с того, что унаследованный им от отца дом был полуразвалившимся, что работа его порой выглядела малопочтенной и часто бывала опасной, что женщина эта была рабой, а не женой или что сын был не его крови и пораженный немотой – все равно в конечном счете очень счастливый человек.

Я подумал о рабах на «Фурии», об их затравленных, полных муки взглядах, о предельной безысходности их отчаяния. Подумал о том юноше, что напомнил мне Экона, о том, как он смотрел на меня со своей жалобной улыбкой, словно я имел власть помочь ему, просто потому, что был свободным человеком, в его глазах я был подобен какому-то богу.

Я чувствовал себя усталым, но заснуть не мог. Выдвинув себе кресло из угла комнаты, устроился на нем поудобнее. И вспомнил юного раба Аполлона. В голове у меня словно эхом отдавались звуки его песни. Я вспомнил рассказ философа об Эвне, который изрыгал огонь и поднял своих товарищей на безумный мятеж. В какой-то момент я, должно быть, задремал, потому что привиделся мне Эвн в зеркале за моей спиной, из ноздрей которого и между зубов с шипящим свистом вырывались языки пламени. Из-за другого моего плеча на меня смотрело окровавленное лицо Луция Лициния, с одним полузакрытым глазом – труп, но почему-то способный что-то бормотать, однако так тихо, что разобрать я ничего не мог. Он что-то выстукивал по полу. Я в недоумении тряхнул головой и сказал ему, чтобы он говорил громче, но вместо этого он стал цедить кровь между губами. Кровь попала мне на плечо и колени. Я посмотрел вниз и увидел окровавленную тунику.

Она корчилась и шипела. По ней ползали тысячи червей, могильных червей, тех самых, для которых все равно кого пожирать – раба или диктатора. Я хотел отбросить тунику в сторону, но не смог пошевелиться.

Мне на плечо легла тяжелая рука. Я открыл глаза и увидел в зеркале лицо человека, с чуть отвисшим подбородком и сонными глазами. Я зажмурился от отраженного зеркалом яркого света фонаря, который держали чуть сзади, выше моей головы. Рядом со мной стоял гигант в одежде солдата. Его испачканное грязью лицо выглядело уродливым, как театральная маска. «Телохранитель» – подумал я, мгновенно узнав этот тип. Было бы в высшей степени несправедливо и жестоко, если бы кто-то в этом доме послал убийцу, чтобы разделаться со мной.

– Я вас не разбудил? – Голос его был грубым, но на удивление вежливым. – Я постучал в дверь и могу поклясться, что услышал ваш ответ, поэтому и вошел. Увидев вас в кресле, я решил, что вы не спите.

Некоторое время я смотрел на него молча.

– Что вам здесь нужно? – спросил я его наконец.

Лицо солдата расплылось в доброжелательной улыбке.

– Марк Красс просит вас прибыть в библиотеку, что на первом этаже. Если вы, разумеется, не очень заняты.

Я в один момент сунул ноги в сандалии и стал было искать при свете его фонаря подходящую для такого случая тунику, но телохранитель сказал, чтобы я шел так, как есть. В течение всего нашего разговора Экон тихо посапывал. Он, видимо, видел во сне Олимпию и не желал расставаться с ней.

Винтовая лестница вела в открытый сад, из которого небольшие стоявшие на земле светильники отбрасывали странные тени на труп Луция Лициния. Библиотека была чуть дальше по коридору, в северном крыле здания. Стражник указал мне на дверь справа, проходя мимо которой предостерегающе прижал палец к губам. «Госпожа Гелина спит», – пояснил он. Пройдя еще несколько шагов, он открыл дверь в левой стене и ввел меня внутрь.

– Гордиан из Рима, – объявил он.

За квадратным столом, стоявшим поперек комнаты, сидел человек в плаще. Поблизости стоял другой телохранитель. Человек чуть повернулся на своем стуле без спинки, ровно настолько, чтобы бросить на меня взгляд одним глазом, потом вернулся к своему делу, сделав какой-то знак. Оба телохранителя вышли.

После длинной паузы он встал, сбросил плащ, который был на нем – что-то вроде древнегреческой хламиды, что римляне часто надевали, посещая Чашу, – и повернулся ко мне с приветствием. На нем была обычная туника из суровой ткани, простого покроя. Выглядел он немного растрепанным, как если бы долго ехал верхом. Улыбка была усталой, но не была неискренней.

– Так, значит, вы Гордиан, – проговорил он, облокачиваясь на заваленный документами стол. – Ну, а кто такой я, вы, наверное, знаете.

– Да, Марк Красс.

Он был ненамного старше меня, но седины у него в волосах было значительно больше – и неудивительно, учитывая трудности и трагедии, пережитые им в ранние годы жизни. Бегство в Испанию после самоубийства его отца и убийства брата противниками Суллы. Мне случалось видеть его в Форуме, когда он произносил свои речи либо разъяснял свои интересы на рынках, всегда в сопровождении узкого круга секретарей и подхалимов. Было немного неспокойно видеть его в такой интимной обстановке – с неприбранными волосами, усталыми глазами и немытыми руками, на которых были видны следы повода.

В конце концов, несмотря на свое баснословное богатство, он был совершенно обычным человеком. «Красс, Красс, богатый как Крез!» – ходила по городу частушка, и народное воображение римлян рисовало его образ как человека, купающегося в роскоши и предающегося излишествам. Но люди, знавшие его, видели совершенно иной образ. Одержимость Красса богатством выражалась не в стремлении его к роскоши, которую можно купить за золото, а к максимальной власти, которую он мог бы сосредоточить в своих руках.

– Удивительно, как это мы не встретились раньше, – он говорил хорошо поставленным голосом. – Я, разумеется, знал о вас. Например, по тому прошлогоднему делу девственниц-весталок. Вы, как я понимаю, были на стороне Каталины. Я слышал также, как Каталина с похвалой отзывался о ваших методах. Да и Гортензий тоже. Я узнаю ваше лицо, как мне кажется, именно по Форуму. Я предпочитаю работать со своими людьми.

– Владеть людьми, хотите вы сказать?

– Поймите меня правильно. Если я, скажем, хочу построить новую виллу, то целесообразнее будет купить образованного раба или обучить уже имеющегося, способного, чем нанимать какого-нибудь модного архитектора за грандиозный гонорар. Я предпочту купить архитектора, а не услуги архитектора. В этом случае я могу пользоваться им снова и снова, и без особых затрат.

– Но некоторые специальности выходят за пределы способностей рабов, – заметил я.

– Да, думаю, что это так. Например, вряд ли можно, пригласив раба на обед с гостями Гелины, рассчитывать на то, что он сможет поддерживать с ними оживленную беседу. Вы услышали что-нибудь ценное, с тех пор как прибыли сюда?

– Говоря по правде, да.

– Да? Расскажите. В конце концов вас нанял я.

– Я думал, что за мной послала Гелина.

– Но вас привез сюда мой корабль, и ваш гонорар будет выплачен из моего кошелька. Это делает меня вашим нанимателем.

– И все же, с вашего позволения, я предпочел бы до времени сохранить свои догадки при себе. Порой информация подобна соку, выдавленному из грозди винограда: он должен перебродить в темном и спокойном месте, вдали от пытливых глаз.

– Понимаю. Хорошо. Я не буду вас торопить. Откровенно говоря, ваше присутствие здесь не больше чем трата вашего времени и моих денег. Но Гелина настаивала, и поскольку убили именно ее мужа, я решил пойти ей навстречу.

– А самому вам не любопытно узнать, кто именно убил Луция Лициния? Как я понимаю, он был вашим родственником и многие годы управлял вашей недвижимостью.

– Вообще не имеет значение, кто его убил. Гелина, конечно, рассказала вам о сбежавших рабах и о буквах, нацарапанных у ног Луция? Сам тот факт, что это случилось с одним из моих родственников, на одной из моих собственных вилл, возмутителен. И закрыть на это глаза невозможно.

– И все же есть много оснований считать, что рабы в этом преступлении невиновны.

– Какие такие основания? Ах да, я забыл, ваша голова – это своего рода шкатулка, в которой медленно бродит истина. – Он зловеще улыбнулся. – Метробий, несомненно, мог бы много наговорить на эту тему, но я слишком устал, чтобы слушать эти разговоры. Ах, эти счета – сплошной скандал. – Он отвернулся от меня и склонился над лежавшими на столе свитками, всем своим видом показывая, что мне у него больше делать нечего. – Я и понятия не имел о том, что Луций стал таким неосторожным. С побегом раба Зенона в этих документах вообще нет никакого смысла…

– Я вам больше не нужен, Марк Красс?

Погруженный в свои счета, он, казалось, меня не слышал. Я огляделся в комнате. Пол был покрыт толстым ковром с геометрическим рисунком в красном и черном цветах. У стен справа и слева сплошь тянулись полки, забитые свитками, одни из которых были просто свалены в кучу, другие же аккуратно разложены по ящичкам. В стене напротив двери было два узких окна, выходивших во внутренний двор перед домом, ставни которых были закрыты от холода, а изнутри на них были плотно сдвинуты темно-красные шторы.

Между окнами, над столом, за которым работал Красс, висел портрет Гелины, безупречный и, как говорят греки, одухотворенный. На заднем плане высился Везувий, сверху было голубое небо, а внизу зеленое море. Образ Гелины на переднем плане, казалось, излучал глубокое спокойствие и изящество. В правом нижнем углу полотна четко значилось: ИАЙА ЦИЗИЦЕНА. Она выписала букву «А» с причудливым завитком, резко переходившим в уходящую вправо подчеркивающую прямую.

По обе стороны стола стояли невысокие тумбы с небольшими бронзовыми фигурами, каждая высотой человеку по локоть. Левую мне не было видно, так как она была закрыта небрежно брошенным на нее плащом Красса. Та же, что справа, была фигурой Геракла, с дубиной на плечах, обнаженного, если не считать накинутой на него львиной шкуры. Странный выбор для библиотеки, но придраться к ней как к произведению скульптуры было невозможно. Волосинки львиной шерсти были выполнены очень тщательно, и вся текстура ее замечательно контрастировала с гладкой мускулатурой обнаженной плоти. Видно, Луций Лициний был так же беззаботен в отношении произведений искусства, как и в отношении бухгалтерских книг, подумал я; гриву льва уже тронула коррозия.

– Марк Красс… – повторил я.

Он вздохнул и движением руки отпустил меня, не поднимая голову.

– Да, можете идти. Полагаю, я ясно дал вам понять, что не испытываю никакого энтузиазма в отношении ваших намерений, но буду содействовать во всем, чтобы вам ни понадобилось. Но прежде обратитесь к Фабию или Муммию. Если вас что-то не удовлетворит, идите прямо ко мне, хотя я не гарантирую, что вам будет легко меня найти. У меня здесь очень много дел до возвращения в Рим, а времени очень немного. Главное при этом то, чтобы, когда это дело будет закончено, никто не смог сказать, что истина осталась нераскрытой и что справедливость не восторжествовала. – Он наконец повернул голову в мою сторону, впрочем, только для того, чтобы подарить мне неискреннюю улыбку в знак окончания аудиенции.

Я вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Стражник предложил провести меня, но я сказал ему, что хорошо запомнил дорогу. Я задержался в центральном атриуме, чтобы еще раз посмотреть на труп Луция Лициния. Хотя, как видно, в курильницу было положено много благовоний, запах разложения, подобно запаху роз, ночью становится сильнее. Я уже прошел полдороги до своей комнаты, как вдруг резко повернул обратно. Стражник удивился, не без некоторой подозрительности. Он настоял на том, чтобы первым войти к Крассу, прежде чем впустить меня. Потом вышел и закрыл дверь, снова оставив нас вдвоем.

Красс по-прежнему был погружен в бумаги. Теперь он сидел в нижней рубахе, сняв тунику для верховой езды и бросив ее на этот раз на Геракла. Почти сразу после моего ухода один из рабов принес ему поднос с дымившейся чашкой, содержимое которой он теперь отпивал маленькими глотками. В воздухе стоял запах мяты.

– Да? – он нетерпеливо поднял бровь. – Я что-то упустил?

– Сущий пустяк, Марк Красс. Возможно, я глубоко ошибаюсь, – сказал я, снимая его тунику с Геракла. Ткань еще хранила тепло его тела. Красс посмотрел на меня почти злобно.

Ясно, что он не привык к тому, чтобы его личных вещей касался кто-то посторонний.

– Очень интересная фигура, – заметил я, глядя на Геракла сверху.

– Еще бы. Это копия с оригинала, стоящего в моей вилле в Фалериях. Луцию она очень понравилась, и я велел сделать для него копию.

– Какая ирония судьбы в том, что именно она была использована для того, чтобы его убить!

– Что?

– Мне кажется, достаточно посмотреть на эту кровь, чтобы убедиться в этом, Марк Красс. Что вы скажете об этом похожем на ржавчину веществе, застрявшем на гриве льва?

Красс поднялся, не отрывая глаз от скульптуры, взял ее обеими руками и поднес под самую висячую лампу. Молча вглядевшись в следы крови, он поставил ее на стол и спокойно посмотрел на меня.

– У вас очень острый глаз, Гордиан. Но представляется совершенно невероятным, как такую громоздкую вещь можно было протащить по всему коридору до атриума, чтобы убить ею Луция, а потом отнести обратно.

– Переносили не фигуру Геракла, – заметил я, – а тело.

Лицо Красса выражало сомнение.

– Судя по тому, в каком положении был найден труп, его тащили по полу. Из этой комнаты до атриума не слишком далеко, чтобы сильному человеку было трудно это сделать.

– А еще легче двоим, – согласился он, и я понял, что он имел в виду исчезнувших рабов. – Но где другие следы крови? Их должно было быть больше на статуэтке, да и на полу должен был остаться след.

– Не обязательно, если под голову подложили, скажем, что-нибудь из одежды, ею же могли вытереть возможные следы на полу.

– Но откуда она могла взяться, эта одежда?

– Марк Красс, простите мне мое предположение, но я попрошу вас не говорить никому другому о том, что сейчас скажу. Правда, Гелина, Муммий и двое из рабов об этом уже знают. Да, найдена накидка, пропитанная кровью, в обрыве под дорогой. Кто-то явно пытался сбросить ее в море.

– Значит, эта окровавленная накидка, одно из ваших открытий, о которых вы упоминали как о секретах, которые должны перебродить у вас в голове? – Взгляд Красса пронзил меня.

– Да, – подтвердил я, присев на корточки, чтобы посмотреть, нет ли на полу следов крови. Вряд ли накидкой можно было стереть кровь с ковра, но в полумраке никаких ее следов увидеть было невозможно.

– Но к чему было убийцам перетаскивать тело? – Он снова взял скульптуру, теперь одной левой рукой, а пальцами правой потрогал засохшую кровь и тут же с гримасой отвращения снова поставил ее на стол.

– Вы сказали «убийцы», Марк Красс, а не «убийца».

– Так ведь рабы…

– Возможно, тело перетащили и выцарапали начало имени Спартака как раз для того, чтобы заставить заподозрить рабов и ввести нас в заблуждение.

– Если, конечно, рабы не намеренно перетащили тело на самое видное место и не нацарапали это имя демонстративно.

На эту мысль ответа у меня не было. Одно сомнение вызывает другое.

– Кажется маловероятным, чтобы убийство могло быть совершено в этой комнате так, чтобы никто ничего не услышал, особенно если перед такой развязкой произошел какой-нибудь спор или же Луций мог хотя бы вскрикнуть. Спальня Гелины рядом, через коридор. Непривычный шум обязательно разбудил бы ее.

Красс сардонически улыбнулся.

– Гелину можете не брать в расчет.

– Да? Почему же?

– Гелина спит мертвецким сном. Вы, может быть, обратили внимание на ее пристрастие к вину? Это у нее старая привычка. В коридоре можно устроить пляску под цимбалы, а она и не пошевельнется.

– Тогда встает вопрос: почему Луция убили именно здесь, в его библиотеке?

– Нет, Гордиан, вопрос встает все тот же: где два сбежавших раба? Тому, что его секретарь, этот самый Зенон, убил его в комнате, где они часто работали вместе, вряд ли стоит удивляться. С ними мог быть молодой конюх Александрос. Как я понимаю, он умел читать и писать цифры, и Зенон иногда использовал его как помощника. Возможно, что именно этот Александрос и совершил преступление. И у конюха достаточно силы, чтобы протащить Луция по коридору, а потом этот фракиец со зла решил нацарапать на полу имя своего земляка. Ему что-то помешало, и он убежал, не успев дописать.

– Но им никто не мешал. Тело было обнаружено только утром.

Красс пожал плечами.

– Может быть, ухнула сова или же кошка столкнула лапой камень. Или этот фракийский раб просто еще не выучил букву «к» и остановился, – с иронией заметил он, потирая пальцами глаза. – Простите меня, Гордиан, но мне кажется на сегодня с меня хватит. Даже Марк Муммий уже отправился в постель, и нам пора последовать его примеру. – Он переставил Геракла обратно со стола на тумбу. – Не это ли еще один из ваших секретов, который должен дозреть у вас в голове? У меня же мысли только о Морфее.

Свет лампы в коридоре стал каким-то тусклым. Я прошел мимо двери Гелины на цыпочках, несмотря на слова Красса. В полумраке мной овладело ощущение суеверного страха: по этому самому коридору волокли безжизненное или умирающее тело Луция. Я глянул через плечо, почти жалея о том, что отклонил предложение телохранителя проводить меня до комнаты.

В залитом лунным светом атриуме я на несколько секунд остановился. Там царил покой, по-прежнему журчал фонтан. Этот звук отдавался эхом в похожем на огромный колодец атриуме и был достаточно громким, чтобы перекрыть шум шагов человека, старающегося идти тихо. Но был ли он способен заглушить резкий скрежет ножа, выцарапывающего буквы на твердом камне, которым был вымощен пол? От самой мысли об этом звуке у меня застучали зубы.

Уголком глаза я с ужасом заметил рядом с гробом какой-то странный предмет, похожий на белую вуаль. Сердце мое бешено забилось, но то были клубы дыма, поднимавшегося из курильницы с ладаном и приобретавшего в пересечении с полосой лунного света таинственные очертания. Я содрогнулся и, недовольный собой, выдохнул в холодный ночной воздух тихое ругательство.

Я поднялся по лестнице на верхний этаж, где убедился, что, должно быть, заблудился. Небольшие, далеко отстоявшие друг от друга светильники освещали незнакомый коридор, оставляя темные участки, через окна полосами лился лунный свет, но мне все же было не по себе. Я попытался определить нужное направление по звуку. Но не услышал ничего, кроме бульканья горячей воды в трубах за облицовкой стен. Я прошел мимо закрытой двери, за которой, как мне показалось, услышал тихий смех – я был уверен в том, что один голос принадлежал Марку Муммию, которому вторил другой, более сдержанный. Я шагнул внутрь, всматриваясь в темноту, и увидел то, что показалось мне округлым профилем Сергия Ораты, лежавшего на широком ложе под газовым балдахином. Вернувшись в коридор, я пошел дальше и дошел до полукруглой комнаты, где нас принимала Гелина.

«Сыщик Гордиан» – так, кажется, вы себя называете», – с раздражением вспомнил я ее фразу. Благодарю богов за то, что здесь не было никого, кто мог бы надо мной посмеяться. Я дошел до северного конца дома, свернув в диаметрально противоположном направлении, поднявшись по лестнице из атриума. И уже был готов повернуть обратно, когда решил выйти на террасу чтобы освежить голову. Под восковой луной залив выглядел обширным серебряным пространством, окаймленным небольшими черными волнами и окруженным черными же горами, на фоне которых здесь и там мерцали желтые огоньки ламп, горевших в далеких домах. Завороженный этим зрелищем, я едва не проглядел слабый проблеск фонаря на расстилавшемся внизу берегу.

Гелина упоминала о лодочном эллинге. Выступ скалы и кроны высоких деревьев скрывали его от моих глаз, но почти прямо подо мной я увидел часть крыши – причал, выдающийся в море, на расстоянии показавшийся мне весьма маленьким. Заметил я и пламя, вспыхивающее через небольшие интервалы. Я внимательно прислушался, и мне показалось, что каждая вспышка фонаря совпадает с мягким плеском, как если бы что-то тихо капало в воду.

К одному концу террасы, на которой я стоял, примыкает наклонный спуск, я осторожно двинулся вперед. Этот спуск начинался в виде мощеного пандуса, тут же поворачивавшегося на сто восемьдесят градусов и, сужаясь, подходившего к крутой лестнице, соединявшейся с другим лестничным пролетом, спускавшимся откуда-то на территорию виллы. Его ступеньки, сужаясь, переходили в мощенную булыжником тропу, зигзагами спускавшуюся по склону холма под прикрытием высоких кустов и деревьев. Оставшаяся наверху вилла скоро скрылась из глаз, как скрылся на какое-то время И стоявший внизу эллинг.

Наконец я обогнул какой-то угол и увидел внизу крышу, а за ней дальний конец выступавшего в море причала. На причале вспыхивал фонарь. Возникала вспышка, и фонарь тут же исчезал. В тот же момент я почувствовал, что поскользнулся. Из-под меня словно стали уходить ноги, и я заскользил вниз по тропе, увлекая за собой песок и камни, которые крупным градом застучали по крыше стоявшего внизу эллинга.

Я неподвижно сидел в воцарившейся тишине, сдерживая дыхание, вслушиваясь в темноту, и жалея о том, что не взял с собой кинжал. Вспышки света прекратились, но я внезапно услышал громкий всплеск, разорвавший тишину, а потом какой-то шум внизу, в подлеске, похожий на прыжки вырвавшегося на свободу оленя. Между подножием тропы и эллингом лежала площадка, погруженная в почти непроницаемую темноту под нависшими над ней деревьями и вьющимися по ним плетями виноградной лозы. Я медленно шагал вперед, прислушиваясь к неестественно громкому звуку собственных шагов по траве и к мягкому плеску воды, облизывающей опоры причала.

Причал выступал в воду, наверное, футов на пятьдесят. Перил на нем не было, но по обе его стороны торчали причальные столбы. У причала не было ни одной лодки, и сам он был пуст. Эллинг представлял собой простой квадратный сарай. Дверь его была открыта. Я шагнул на освещенное луной место, к открытой двери. Посмотрев внутрь, внимательно прислушался и ничего не услышал. Окно в стене пропускало достаточно света, чтобы можно было увидеть бухты канатов на полу, несколько весел, приставленных к стене у двери, и темные снасти, висевшие на противоположной стене. В углах помещения лежали глубокие тени. В этой мертвой тишине я слышал только свое дыхание, и ничего больше.

Я шел по причалу. На берегу были видны точки огней далеких вилл, а еще дальше, за огромным зеркалом воды, сверкали огни Путеол. Посмотрев за край причала на черную воду и ничего в ней не увидев, я повернулся и пошел обратно.

Удар последовал, казалось, ниоткуда, словно невидимый деревянный молоток возник из черной бездны. Боли я не почувствовал, только сильно закружилась голова. Из темноты возник таинственный молоток, и на этот раз я его увидел. Это было короткое, прочное весло. Я избежал второго удара, отчасти инстинктивно, отчасти сознательно – когда человека одолевает головокружение, четкой цели он поставить себе не может. Перед глазами у меня ходили цветные круги, но за веслом я уловил во мраке занесшую его фигуру с головой, скрытой капюшоном.

Потом я оказался в воде. Люди, нанимавшие меня, иногда спрашивали, умею ли я плавать. Обычно я отвечал утвердительно, хотя это было неправдой. Кое-как удерживаясь на плаву, барахтаясь и захлебываясь, я отчаянно рвался к причалу, несмотря на маячившую там фигуру в капюшоне. Чудом добрался я до причальных столбов, руки заскользили по мокрой земле, и тут весло, по всей видимости, должно было размозжить мне пальцы. Однако случилось так, что мне удалось ухватиться за него, и моя сила, многократно увеличенная желанием выжить, опрокинула зловещего преследователя в черную воду.

Оттолкнув меня, он пытался взгромоздиться на помост, я вцепился в его плащ, и мы опять отчаянно пытались утопить друг друга в кромешной мгле.

Я не смог различить ни лица, ни голоса, и, видимо, ужас от того, что это Зло не имело конкретных очертаний, довел меня до экстаза. Борьба захватила все мое существо. Зловещий незнакомец отступил, сохраняя силы. К тому же огромный плащ с капюшоном, намокнув, тянул его на дно. Вцепившись в столб и переводя дыхание, я наблюдал, как удаляется от меня смерть.

Кругом все снова стало тихо, тишину нарушали только мое дыхание и стук сердца. Ноги мои дрожали, но враг бежал, и возбуждение было так велико, что усталость не ощущалась.

Немного успокоившись, я понял, что не следовало выходить ночью одному. Нужно было взять с собой Экона и фонарь. Я выловил из воды весло, в качестве оружия для защиты, и поспешил назад. Крутой подъем был трудным, но мне он дался легко. Я шел, вглядываясь в каждое темное пятно и размахивая веслом перед возможно прятавшимся здесь невидимым убийцей. Тропа перешла в лестницу, лестница в пандус, а он вывел меня на террасу, где меня покинул страх смерти. Но навалилась безмерная усталость, если бы не холод и мокрая туника, сдвинуться с места было бы делом немыслимой трудности. По темным коридорам, дрожа и все еще не выпуская из рук весла, я оказался у себя в комнате.

Экон мирно похрапывал в своей постели. Я подошел к нему и, почувствовав внезапный прилив нежности, осторожно прикоснулся к упавшей на лоб пряди мягких волос. Стянув с себя промокшую до нитки тунику, я улегся на спину и тут же вскочил. Что-то твердое и острое вонзилось мне в спину. Видно, ночные сюрпризы не кончились. На подушке что-то темнело. Кое-как завернувшись, я выскочил из комнаты, чтобы взять в коридоре фонарь, и в его свете рассмотрел предмет, положенный кем-то в мою постель.

На меня злобно смотрели красные глаза химеры – мастерски вырезанного существа из черного пористого камня. Удивительно живые глазки красного стекла мерцали в свете фонаря. А вонзился в меня его острый, крючковатый нос.

– Было ли на свете что-либо более уродливое? – пробормотал я. В горле у Экона раздался какой-то слабый звук, и он перекатился к стене, не просыпаясь. Я поставил маленькое чудовище на подоконник, не в состоянии ни предпринять что-нибудь, ни задуматься о чем-либо. Упав на постель, я почти мгновенно заснул. Однако за миг до того, как Морфей раскрыл мне свои объятия, я с содроганием понял, зачем мне была подложена эта вещица. Дружественный или же нет, подарок, предупреждение или символ проклятия – это был колдовской акт. Мы приехали в тот район Залива, где земля дышит серой и паром, где у жителей процветает магия и куда греки занесли новых богов и оракулов.