Текст книги "Появление темного и голодного бога. Прыжок во власть"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

Служебная документация:
Краткая история Концерна рудных компаний
(Продолжение)

Тайная история Концерна рудных компаний должна рассматриваться в свете чрезмерного тщеславия двух людей – Холта Фэснера и Уордена Диоса.

Используя техники омоложения, развитые «Интертехом», Холт Фэснер в добром здравии перевалил стопятидесятилетний рубеж. В сорок лет он стал председателем Корпорации космических рудников. В течение последующих лет он превратил небольшое рудоплавильное предприятие в одну из ведущих компаний, которые исследовали и осваивали космические ресурсы. Затем его корпорация стала самым крупным объединением во вселенной – Концерном рудных компаний. Фэснер сделал это благодаря способности предвидеть, хитрости, умению рисковать и афёрам, в которых никто из конкурентов не мог с ним равняться.

Он добивался этого с помощью простых увёрток и приобретений – например, покупки «Интертеха». Или производственным шпионажем, который приносил ему огромные дивиденды. Взять хотя бы тот случай, когда он довёл «Копи Стрельца» до банкротства, разоблачив жалкую попытку директоров этой станции подкупить политиков и получить привилегии для некоторых своих компаний. Кроме того, он обладал редким даром оказываться в нужном месте и в нужное время: например, контакты и торговля с амнионами были организованы ККР на основе информации, полученной от «Интертеха». А его политика освоения дальнего космоса принесла фантастические плоды. Корабли ККР обнаружили богатый пояс астероидов в опасной близости к запретному пространству, что, в свою очередь, привело к созданию Рудной станции. И, конечно же, Фэснер не гнушался предательства. Однажды при приобретении новой плавильной платформы, необходимой для обработки возраставшего количества руды, он нарушил условия сделки, и компании, которые вели с ним дела, разорились настолько, что были вынуждены войти в корпорацию Холта. Не брезговал он и взятками: возможно, самый его удачный ход заключался в подкупе членов совета, когда за несколько миллиардов долларов КРК получила монополию на все сделки с амнионами. Фактически именно Холт Фэснер сделал КРК настолько мощным предприятием, что оно контролировало человеческий космос и отвечало за безопасность людей. Однако его амбиции на этом не кончались. Добившись непоколебимого господства Концерна рудных компаний, он сконцентрировал внимание на полиции КРК.

С одной стороны, это было вполне объяснимо. Амнионы поставляли людям огромные богатства, но в то же время представляли собой самую смертельную внешнюю угрозу, с которой когда-либо сталкивалось человечество. Здесь требовались бдительность и сила – самодостаточная сила, которая могла бы противостоять империализму амнионов. Считалось, что если человеческий космос будет способен эффективно защитить себя, то уже одно это предотвратит открытую агрессию. Так появилась объективная причина для развития полицейских сил КРК и для придания им юридического превосходства над любыми другими службами безопасности. На несколько лет полиция Концерна стала самым обширным и важным объектом огромных вложений Концерна рудных компаний. А затем вскормленная и взлелеянная Концерном полиция превратилась в мотор, который приводил в действие все предприятия в империи Холта.

Это объяснение косвенным образом приписывает Фэснеру альтруизм, который никто и никогда не замечал в его характере. В любом протоколе соглашений он всегда заявлял о самых добрых и гуманных намерениях, но люди, разорившиеся пли процветавшие от сделок с ним, пропускали такие утверждения мимо ушей. С другой стороны, если мы упустим из виду заявленные им причины для вложения столь огромных средств в создание полиции Концерна, то какие объяснения у нас останутся? Какими же тогда были истинные амбиции Холта? Неужели он просто жаждал власти? Неужели Фэснер хотел убедить людей, что он и только он защищал человечество от гибели? Для гарантий того, что его имя навсегда останется в памяти потомков?

Или этот вопрос следует рассматривать иначе? Что было реальной причиной его действий? Чего хотел Холт? Или нет – чего хотел Уорден Диос? И мог ли Холт Фэснер, самая влиятельная личность в человеческом космосе, подпасть под влияние шефа полиции Концерна рудных компаний?

Такая возможность ещё больше затрудняет ответ.

Кем был Уорден Диос? Каковы были его амбиции? Как он добился своего положения? И что он хотел получить от него? Без адекватного понимания этой личности нам не удастся оценить истинную роль КРК – а также полиции Концерна – в делах всего человечества. Уордсн Диос не имел детей, жены, братьев и сестёр. Никто не знал о его любовницах, увлечениях, слабостях или зависимостях. Судя по отчётам, у него не было ни матери, ни отца. Что же сделало его таким выдающимся, если он не обладал ни одной нормальной связью, которые опутывают паутиной любого человека? Какими могли быть его желания, если он стал воплощением фантазий Фэснера или идеальным инструментом Дракона, выточенным волей и хитростью своего хозяина?

Впрочем, многие аналитики настойчиво утверждают, что это было не так. На их взгляд, Уорден Диос являлся одним из тех редких людей, которые приходят к идеализму через опыт. Осиротев в раннем детстве, Диос провёл юность в одном из самых заражённых городов Земли. Он вырос среди уличного бандитизма и жестокости, и именно этот период жизни заставил его поверить в абсолютную необходимость того, что полиция пыталась сделать на всём протяжении человеческой истории: поставить порядок над анархией, защитить слабых от унижения в обществе, оградить само общество от внешних и внутренних угроз. Его идеализм в контексте этой аргументации был присущ лишь людям, которые не только верят в благородные помыслы полиции, но и служат им.

Если принять такую точку зрения, то Диос и Фэснер образовали странный и неустойчивый союз. Холт Фэснер был кем угодно, но только не идеалистом.

Нам известны лишь некоторые факты его жизни. Уорден Диос был моложе своего босса, однако выглядел старше, – в частности, из-за глазного протеза, но в основном из-за того, что не разделял энтузиазма Фэснера в отношении экспериментов по омоложению. В тридцать с небольшим Диос стал главой службы безопасности ККР, которая послужила прообразом полиции Концерна рудных компаний. Он был единственным шефом полиции Концерна с момента её образования и почти не имел отношения к процессу, благодаря которому Фэснер превратил Корпорацию космических рудников в Концерн рудных компаний. Фактически его можно было обвинить только в том, что он, по всей видимости, участвовал в дискредитации «Копей Стрельца». Но в остальном его служебная деятельность не была омрачена сомнительными сделками Фэснера.

И всё же именно Уорден Диос превратил обычную службу безопасности в одно из самых мощных подразделений КРК. Это он довёл полицию Концерна рудных компаний до её нынешнего статуса. Чем сложнее становилась проблема пиратства и чем опаснее казались отношения с амнионами, тем больше Земля и станции нуждались в полиции. Из своей орбитальной штаб-квартиры Диос руководил огромной организацией, защищавшей человеческий космос. Наведённый им порядок не только обеспечивал работу КРК, но и поддерживал само существование Концерна. В руках Уордена находилась единственная сила, которая противостояла двусмысленной угрозе амнионов.

В правительственных и промышленных кругах Диоса ценили и уважали. Но это было вполне естественно: почёт и лесть всегда сопутствуют могущественным людям. Фэснера тоже почитали люди, которые восхищались его достижениями. Однако Диоса считали и очень опасным человеком – намного опаснее Холта Фэснера, потому что именно он решал вопросы выживания человеческой расы. Как мы знаем, самая жестокая тирания всегда маскируется под защитника своих жертв. А после утверждения в совете акта преимущественного права почти все аналитики соглашались с тем, что полиция Концерна превратилась в форму тирании. Любое аналитическое исследование Концерна рудных компаний должно принимать в расчёт не только общедоступную историю, но и субъективные предпосылки её развития. Здесь следует сопоставлять почти парадоксальное взаимодействие экономических рычагов и личной силы, которая уже по своей природе проявляется только в индивидумах, а не в приказах, официальном положении и привилегиях.

Морн

Охранники заперли её в комнате. Генотехники пришли, ввели ей в вену мутагены и ушли. Дрожа, как в лихорадке, Морн сидела в кресле и ожидала конвульсий, которые должны были уничтожить её обречённую человечность.

Освещённая зеленовато-жёлтым светом, который так нравился амнионам, её небольшая стерильная камера, казалась, таила угрозу. Это была обычная комната, совершенно не похожая на лабораторию, – пустая и чистая, с небольшим санузлом и креслом, напоминавшим кушетку. Видеокамеры либо имели другой вид, либо были хорошо замаскированы – Морн не отыскала их на голых стенах и потолке Но амнионы наверняка вели видеозапись. Просто им не хотелось смущать сё объективами и рисковать аппаратурой – особенно в тот период, когда тело пленницы начнёт изменять свою форму. Или, возможно, их оборудование на верфях «Купюра» не позволяло проводить необходимые исследования. Вполне вероятно, что в камеру её поместили потому, что это было единственное место, пригодное для содержания людей. Какой бы ни была причина, пленница могла ходить или сидеть И Морн сидела.

Она сидела неподвижно в кресле, объятая страхом. Её взгляд был прикован к пятну на предплечье, куда генотехники ввели мутаген. Под красной ранкой находилось вещество, похожее на змеиный яд.

Дыхательная маска предохраняла её лёгкие от едкого воздуха. Это была единственная защита Морн. Амнионы не дали ей никаких лекарств, чтобы избавить её от ужаса или приглушить ужасную боль трансформации. Впрочем, у них не было для этого причин. Здесь, в амнионском секторе верфей «Купюра», который они построили для себя, идея сострадания была чуждой, как и сами люди. Амнионы не имели психологических, социальных и, возможно, видовых концепций, чтобы думать о таких понятиях. С их точки зрения, то, что они давали ей, было огромным благом. Это удовлетворяло тот императив ДНК, который оформлял любые цели амнионов. И поэтому они не собирались облегчать страдания Морн. Наоборот, им надо было изучить её муки и видоизменения, чтобы затем улучшить свои методы воздействия.

Где же они ошиблись с Марком Вестабулем? Почему они могли трансформировать людей только полностью, а не частично? Какой элемент человеческого ума или генетического кода сохранял идентичность личности по формуле «всё или ничего»? Почему амнионы не могли менять мозг без трансформации тела?

Узнав ответ на этот вопрос, они начнут создавать амнионов, похожих на людей. И, возможно, откроют этот секрет, исследуя Морн, или, точнее, её видоизменения. Глядя на воспалившуюся красную рану, Морн ожидала, когда эта тайна откроется ей. Что она почувствует после гибели её видовой уникальности? Что произойдёт, когда её клеточное бытие разорвётся на части и будет создано нечто новое? Быть может, в самый последний момент она сойдёт с ума от испуга? Но станет ли страх её последним спасением?

Или она превратится в амниони с человеческим телом – ужасное и эффективное оружие против людей?

Неужели божественная тайна, давшая ей человеческую жизнь и наделившая людей особой уникальностью в огромной вселенной, будет раскрыта амнионами? А если их самку усадить в это кресло и ввести ей мутаген, то изменится ли её сущность и почувствует ли она тот же ужас? Или химия чужеродной атомной идентичности даст ей другую форму защиты?

Все эти вопросы носились в сознании Морн, но не получали никаких ответов.

Поможет ли ей иммунное лекарство? Если нет, то у неё останется только одна надежда – на то, что ужас разрушит её мозг до того, как она увидит свой новый облик.

С другой стороны, если лекарство подействует, Морн вряд ли будет легче. Она получит лишь малую отсрочку. Амнионы заметят, что трансформация не произошла. А поскольку они аккуратны и захотят узнать причины неудачи, то сделают анализ её крови. Если Морн повезёт, она проглотит ещё одну капсулу, спрятанную в кармане костюма. Но это уже второстепенный вопрос. Возможно, амнионская колония на верфях «Купюра» не имеет оборудования для усовершенствования новых мутагенов, и в этом случае её человеческая суть продлит на какое-то время своё бытие. Однако подобная вероятность тоже была неважной. Морн беспокоилась теперь о том, что враги узнают секрет иммунного лекарства. Выкрав капсулы из каюты Ника, она тем самым дала амнионам знание, необходимое для противодействия лекарству.

Ради того, чтобы продержаться ещё несколько часов, – в лучшем случае день или два, если эта база не оборудована устройствами для производства новых мутагенов, – она предала все человечество. Но стоит ли теперь об этом беспокоиться? Наверное, нет. Не теперь и не здесь. Да и к чему? В любой момент красное пятно на предплечье Морн могло распухнуть и загноиться, спровоцировав в каждой клетке её тела череду драматических и быстротечных изменений. Полиция КРК предала человечество задолго до неё. Это лекарство утаили от тех, кто нуждался в нём. И сейчас её вынужденное предательство завершало работу, начатую людьми, которые поклялись защищать человеческую расу.

А она могла получить ещё несколько часов.

Морн не просила большего. Ник Саккорсо лишил её будущего. Он продал её почти ни за что. Отклонение спасательной капсулы от амнионского корабля к верфям «Купюра» ничего не решало. Но это было лучшее, что она могла сделать.

Отсрочка на несколько часов.

Кража лекарства тоже была лучшим, что она могла сделать. Взяв из пузырька шесть или восемь капсул, она положила на дно. немного ваты, чтобы Ник не заметил пропажи. Расспрашивая его о сделке с полицией, она лишь хотела понять масштаб коррумпированности тех людей, которые погубили сё. Морн не имела иных целей. У неё остался только один выход – отказаться от борьбы. Но она не собиралась сдаваться. Во всяком случае до тех пор, пока Ник Саккорсо был жив, до тех пор, пока он и подобные ему люди в полиции Концерна оставались на свободе, торгуя её сыном и другими людьми. Семья привила ей убеждения, от которых она не могла отказаться даже под давлением того, что делали с ней амнионы. Семья научила Морн сдерживать эмоции. Вот почему она смотрела на маленькую красную ранку и неподвижно ожидала, хотя волны страха прокатывались сквозь неё одна за другой. Нервы Морн были напряжены до предела. Тело дрожало, словно в лихорадке, – будто оно уже сражалось против органической атаки на структуры её ДНК.

С краёв дыхательной маски, как слюна, капал пот. Нагубник стягивал рот и мешал дышать. Если бы она сейчас взглянула на своё лицо, то не узнала бы себя. Синяки и нервное истощение исказили её красивое лицо, запавшие глаза походили на раны, волосы дико торчали в стороны – неухоженные и неопрятные, как у наркоманки, перебравшей нервосока.

Однако в груди пылала всё та же страстность. Жажда жизни была неиссякаемой, и ничто, кроме абсолютной трансформации тела, не могло подавить её. Впервые с тех пор как Ник забрал пульт, она не тосковала по зонному импланту. Конечно, с этой искусственной силой она могла бы совершить невральное самоубийство и тем самым обмануть амнионов. Или могла избавить себя от страха и ужаса, заглушив эмоции и воссоздав то состояние психического оцепенения, которое позволило ей вытерпеть рождение сына. Но Морн не хотела умирать.

И ещё ей казалось, что любое средство, которое могло бы смягчить её ужас, работало бы больше на амнионов, помогая им в трансформации человеческого тела. Она искала в своём разуме место, где смерть и пагубные склонности не были бы так важны, как борьба за человеческую сущность. Может быть, страх – это тоже таинство жизни? Тогда она не должна сопротивляться ему. Лучше уж страх, чем полная капитуляция.

Лихорадочный озноб перемежался с мелкой дрожью. Её мышцы содрогались, словно начались конвульсии. Наверное, она задыхалась от выделяемого ею же углекислого газа. На миг Морн показалось, что красное пятно стало распухать. Сейчас края раны порвутся, мутагенный гной потечёт по коже, разъедая плоть и разрушая ДНК. Она будет кричать и дико метаться от отвращения к себе, а затем её ужас станет таким же огромным, как пустота между звёздами, и человек в ней умрёт…

Но дрожь прошла. Её зрение прояснилось, и она увидела, что покраснение вокруг того места, куда был введён мутаген, заметно поблекло. Кожа почти восстановила свой нормальный цвет. В Академии им рассказывали об амнионских мутагенах. Они действовали очень быстро – не так, как в сё случае. Неужели ей помогло иммунное лекарство? Что говорил о нём Ник? На самом деле это лекарство не вырабатывало иммунитет. Оно скорее походило на яд или связующее вещество. Он связывало мутагены и делало их инертными. А затем они быстро выводились из организма. Вакцина была эффективна в течение четырёх часов.

Значит, она будет жить. Хотя бы какое-то время.

Может быть, амнионский сектор верфей «Купюра» не имеет ресурсов для создания новых мутагенов, способных перебороть лекарство. И, возможно, она успеет проглотить ещё одну капсулу перед тем, как враги испытают на ней что-нибудь другое. Главное – не упустить момент. Морн решила следовать примеру Ника: она сунет капсулу в рот, но раскусит сё только после того, как у нёс возьмут кровь на анализ. Только бы амнионы не догадались, как создастся сё иммунитет.

Придумав этот маленький план, Морн ощутила в душе проблеск надежды. Её дыхание клокотало в нагубнике маски. Она едва не падала в обморок.

Ещё несколько часов. Это всё, о чём она просила.

О господи! Пожалуйста!

Энгус

Боль в языке притуплялась зонными имплантами – без них она была бы гораздо сильнее. Волдыри пощипывало от пота и экскрементов Каждый вдох вызывал отвращение. Его рот был наполнен вкусом золы и вонью дерьма. Сажая «Трубу» на верфи «Купюра», Энгус Термопайл сражался с мозаичностью сознания, которая была навязана ему пси-программированием. Хэши Лебуол сделал его шизофреником. Расщеплённая личность Термопайла напоминала многофункциональный компьютер. Остатки воли управляли посадкой на Малый Танатос. Различные базы данных беспорядочно поставляли ему информацию: сведения о «Трубе», разработки полиции, связанные с Биллом и пиратским космопортом, классификация амнионских боевых кораблей, обвинения против других нелегалов, которые в данный момент находились на верфях «Купюра», описания неисправностей термоядерного генератора. В то же время его программное ядро анализировало всё, что говорил и делал Майлс. Каждый бит его переговоров с неизвестными адресатами записывался и отправлялся на декодирование.

Это была абстрактная часть активности Энгуса. Он выполнял её не рассуждая – а иногда даже не понимая того, что делает. Другие куски информации имели личностный оттенок.

Энгус полностью слился с кораблём. Он чувствовал «Трубу» каждым дюймом кожи от макушки до пальцев на ногах. Он был настроен на любую неожиданность. Ошалев от шизофрении, Термопайл почти радостно мчался к холодной скале Малого Танатоса, наслаждаясь силой корабля и своей способностью командовать им. Осязательное удовольствие было настолько острым, что у него чесались ладони, – как будто их не вскрывали до костей, чтобы вставить микролазеры. Когда он вводил команды, проверял системы и прислушивался к сервоприводам, на его лице пылал румянец вдохновения.

Но радость просачивалась сквозь фрагментированное сознание и терялась. Вместо неё из трещин появлялись визгливые примеры замешательства. Они кричали в его сознании, как дети, оставленные в своих кроватках.

Почему он должен изучать эту чушь о термоядерных генераторах? Согласно его базам данных, в современных реакторах использовались магнитные контейнеры для излучаемой энергии, в то время как в старых моделях случались гравитационные утечки, которые влияли на массу тел, находившихся в зоне их действия. Он это уже знал. Но ему приходилось перечитывать заново абзацы текста. Что, чёрт возьми, задумал Диос?

«Мы совершили преступление против вашей души».

Что он хотел ему сказать? Зачем подключался к его программному ядру? Кого пытался предать шеф полиции?

«Это нужно остановить».

Ещё какие-то фрагменты…

Среди них, словно электроны, лишённые ядер, проносились небольшие вспышки ярости – намёки на насилие, точные и чистые, как норадреналин в его нервных окончаниях, и такие же бессмысленные, как неразгаданная физика контактного поля бреши. Человеческий мозг был плохим инструментом для той работы, которую он выполнял. Только искусное программирование и зонные импланты позволяли ему продолжать многоцелевое функционирование, иначе он давно развалился бы на куски, как корабль при взрывной декомпрессии.

Его программному ядру было безразлично, останется ли он в своём уме или превратится в полного идиота. Им управляла электронная система, для которой безумие или здравомыслие ничего не значили. Но Энгус сражался за себя, удерживая разлетавшиеся куски своей личности.

Ему хотелось наслаждаться полётом «Трубы». Ему хотелось увидеть Морн Хайленд. Ему хотелось отомстить Майлсу. И Уорден Диос дал ему лучик надежды.

«Мы совершили преступление против вашей души. Это нужно остановить».

Энгус ничего не знал о человеке, который говорил ему такие слова. Насколько он мог судить, его вообще не существовало. Термопайл считал, что Уорден, как и все другие люди, действовал по злобе. Но Энгус понимал, что мишенью Диоса был не он. Не в этот раз.

Злость главы полиции Концерна была направлена на кого-то другого. А значит, все могло измениться, когда различия между командами его программного ядра и директивами Лебуола начнут проявлять себя в полной мере.

И тогда крики Энгуса не будут звучать в его голове колокольным звоном – крики ярости и боли, потери и надежды, крики маленького мальчика, которого терзали и мучили в детской кроватке.

Эти крики удерживали его от желания сдаться. Зонные импланты не выпускали их на уровень сознания, но они жили в его хитрости и злости, в его ненависти и странной осведомлённости, в его усилиях уменьшить зазоры между кусками разума.

Курс «Трубы» был определён. Никаких изменений вносить не требовалось. Чтобы избавиться от просмотра ненужных баз данных, Энгус сконцентрировал внимание на помощнике.

Команды программного ядра требовали от него фиксации всего того, что говорил и делал Майлс. Очевидно, Лебуол и Диос не доверяли бывшему помощнику шефа службы безопасности Рудной станции. Прекрасно! Энгус тоже не доверял ему. Но его недоверчивость – нет, его лютая ненависть – отличалась особым свойством.

Лебуол и Диос подозревали, что Тэвернер может предать миссию Энгуса. А Термопайл знал, что Майлс пойдёт дальше – гораздо дальше. Недели шизофренического ошеломления, голода и унижений, не говоря уже о привкусе ника и дерьма, заставили Энгуса изучить характер Майлса – причём более тщательно, чем это мог бы сделать любой полицейский. Он хотел знать о Майлсе все, потому что намеревался сначала кастрировать его, а затем выпотрошить голыми руками. И любые сведения о Тэвернере, любые намёки на его стремления и слабости могли в дальнейшем помочь ему добиться этой цели. Вот каким образом Энгус Термопайл сражался за обретение своей целостности.

Когда Майлс закончил свои тайные переговоры, «Труба» находилась в шести часах лета от дока. Тэвернер сиял от самодовольства и с улыбкой посасывал ник. Он пытался скрыть свои чувства, но они проявлялись во всём его виде, как пятна засохшей спермы на костюме Энгуса. Чувства изливались из него, словно электромагнитный поток. Термопайл ловил каждый оттенок этой бесстрастной изощрённости. Он прекрасно понимал Тэвернера. Тот был самовлюблённым человеком, и его желание унизить Энгуса диктовалось старыми обидами и потребностью в силе. Его кодированные сообщения по прямому лучу дали ему долгожданную уверенность, которую он по какой-то причине не хотел показывать сейчас. Энгус многое бы отдал, чтобы содрать эту улыбку с лица Майлса – содрать вместе с кожей и мышцами прямо до костей. Одна часть его «я» хмуро следила за Тэвернером, другая пыталась расшифровать сообщения, третья часть отмеряла расстояние до кресла Майлса, оценивая свои возможности, а ещё одна часть ждала…

Майлс выбрался из кресла и, забыв о невесомости, взлетел к потолку.

– Джошуа, мне нужно отдохнуть, – небрежно произнёс он, обращаясь скорее к плафонам ламп, чем к Энгусу. – Дай мне знать, если что-то случится.

Оттолкнувшись от приборной консоли, он, как воздушный шар, подлетел к трапу и покинул мостик. Энгус облегчённо вздохнул. Теперь он мог заняться расшифровкой сообщений.

Однако его надежда помочь работе программного ядра оказалась пустой иллюзией. Микропроцессор функционировал сам по себе, на своей собственной скорости. Более того, это он принимал решения за Энгуса. Несмотря на злость и возбуждение, Термопайл почувствовал сонливость. Очевидно, программа решила, что он тоже нуждается в отдыхе. Не в силах сопротивляться принуждению зонных имплантов, он откинул голову на спинку кресла и провалился в тёмное пространство между его умом и механическим разумом процессора. Засыпая, он злобно обругал Лебуола. Но это ничего не изменило. Его программное ядро продолжало работать.

* * *

Он проснулся через четыре часа со странным чувством, которого у него никогда прежде не было. Открыв глаза, Термопайл понял, что знает обо всех событиях, случившихся на корабле во время его сна. В памяти Энгуса были записаны данные Башни о траектории «Трубы» и движении других судов. Ему даже стало интересно, а не говорил ли он с диспетчером, пока его сознание спало. Чёрт знает, на что было способно его программное ядро. Однако записи компьютера свидетельствовали о том, что «Труба» сохраняла молчание и лишь автоматически реагировала на корректировку навигационных буев верфей «Купюра».

Отбросив в сторону ощущение, что он существует одновременно в нескольких местах, Энгус начал готовиться к делам, которые ожидали его на Малом Танатосе.

Конечно, Башня не транслировала новости пиратской колонии, но Термопайл понимал, что космопорт омывали гигантские волны интриг. Это было очевидно по присутствию трёх кораблей: «Мечты капитана» на гостевой стоянке, «Штиля» в амнионском секторе и «Затишья» на орбите Малого Танатоса, причём последнее судно находилось на оптимальной для выстрела дистанции. Капитан Ник Траходав прилетел сюда с Станции Всех Свобод и привёл на хвосте два самых больших амнионских крейсера, когда-либо виденных Термопайлом. Это предполагало конфликты и тайны, которые могли облегчить задание Энгуса.

Его программное ядро ничего не сообщало ему о «Мечте капитана». Но со слов Диоса он знал, что на борту этого судна находилась Морн Хайленд. И ещё он подслушал слова Лебуола, когда тот в беседе с Фриком сказал, что программа Джошуа не учитывала спасения Морн. Одного этого было достаточно, чтобы вызвать у Энгуса желание помочь ей остаться в живых.

Если бы он отвечал за свои действия, то его позиция была бы очень сложной. Морн представляла для Энгуса смертельную опасность. Она обладала информацией, которая могла лишить его последней надежды. Именно по этой причине – среди прочих поводов, настолько расстраивавших его, что ему не хотелось о них думать, – он заключил с Морн сделку и сдержал своё слово.

Что бы он сделал с ней, если бы не был запрограммированной марионеткой? Убил бы на месте? Да. Или попросил бы сё присоединиться к нему? Да! Или умолял бы поверить, что будет верен ей до конца своей жизни? Да и ещё раз да!

Мысль о том, что ему, возможно, придётся стоять и смотреть, как она умирает, вызвала в нём старую и острую тоску.

Вопросы, касавшиеся Ника, не имели такой личностной окраски. Но какого чёрта он летал на Станцию Всех Свобод? И что здесь делали боевые корабли амнионов – гнались за Саккорсо или защищали его? Кто был предан на этот раз?

Впрочем, Энгусу было всё равно. Ему требовалась только месть – простая и ясная. Интриги Ника и его альянсы ничего не меняли. Для миссии Джошуа Саккорсо был опасен лишь тем, что он имел какие-то тайные отношения с Майлсом.

Сообщения, которые Тэвернер отослал по узкому лучу, адресовывались не Башне, а «Мечте капитана» и «Штилю». Оба корабля ответили. Это делало Ника таким же опасным для Джошуа, как Морн – для Термопайла.

Его глубокая ненависть не влияла на точность движений. Нажав на кнопку интеркома, он вызвал каюту Майлса и прорычал, как демонический ангел-хранитель:

– Просыпайся, детка. Пора возвращаться из страны сновидений. Впереди нас ждёт смертельная опасность, и она стремительно приближается к нам.

Чтобы не отвечать на вопросы Майлса, он выключил интерком и зловеще усмехнулся.

* * *

Посадка «Трубы» прошла спокойно и плавно. Майлс делал свою работу неохотно, но без возражений. Да и Башня не имела причин обращаться с разведчиком хуже, чем с другими кораблями. Пушки планетоида могли уничтожить его в один миг. Кроме того, на орбите находился амнионский крейсер. Все остальные вопросы мог решать только Билл, и лишь от него зависела дальнейшая судьба экипажа «Трубы».

Наконец присоски дока захватили корпус корабля. Силовой, воздушный и коммуникационный патрубки присоединились к внешним разъёмам судна. По приказу программного ядра Энгус заглушил импульсные двигатели и тем самым включил счётчик стоянки. В один миг он, Майлс и «Труба» стали должны Биллу значительную сумму.

– Если у тебя есть какие-то особые инструкции, – предупредил он Тэвернера, – тебе лучше высказать их сейчас.

Во рту у него смердело, как на адской свалке.

– Здесь не место для сюрпризов – если только ты не научишься импровизировать лучше, чем делал это на моём корабле.

Майлс бросил окурок в кучу мусора рядом с креслом и прикурил другой ник. Потом, не глядя на Энгуса, надменно произнёс:

– Это и есть твоя «смертельная опасность»? Место, где не любят сюрпризов?

Энгус разразился злым смехом.

– Ты не понял мой намёк?

Ему требовался какой-нибудь выход для бурлившей в нём ярости.

– Когда ты поймёшь его, он тебе дико не понравится. Это я могу гарантировать. А теперь слушай меня внимательно.

Он начал расстёгивать защитные ремни.

– Сейчас мы выйдем из корабля и постараемся вести себя так, словно прилетели сюда по собственному желанию. Даже если ты провёл свою юность среди уличных банд (это была догадка Энгуса, но он верил ей), то всё равно не видел ничего подобного.

Глаза Майлса беспокойно сузились.

– И к чему ты это говоришь? – спросил он.