Текст книги "Приливы войны"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Некоторые из вас не одобряют моих амбиций, из которых я не делаю секрета. Да, кое-что попахивает нарушением законов. Вы боитесь последствий. Других возмущают примеры моего личного поведения. Если позволено будет сказать, я и сам возмущён! Это всё – молодость и избыток энергии. Когда покупаешь жеребца, то подбираешь скакуна, и не смирного, а такого, в ком виден огонь. Пусть животное объездят. Вот о чём я прошу вас сегодня. Приручите меня. Обуздайте моё безрассудство, чтобы я стал сдержанным, как вы. Именно так создаются великие союзы и одерживаются победы в больших гонках.

Сицилия – могучая страна. Территории её необъятны, она богаче, чем весь Пелопоннес, а пахотных земель там больше, чем во всей Греции. Сицилия родит ячмень, пшеницу, рис, овёс. Там цветут оливы и фрукты. На Сицилии есть вода, лес, лошади. Кто владеет Сицилией, тот не нуждается в зерне из Понта. Сицилия обладает полезными минералами, золотом, серебром, железом, медью, оловом. Её города, а их пятьдесят, ресурсами и богатством не уступают нашим полисам.

Ещё более заманчиво то обстоятельство, что Сицилия расположена на пороге Италии. Не стоит вдаваться в детали относительно богатства этой земли. Я вижу, что вы с этим согласны. Хорошо. И всё же я понимаю ваш немой вопрос – каждый хочет знать, что он получит с этого.

У всех вас уже есть сыновья, у некоторых родились свои сыновья. Каждый новый наследник разбавляет родовое наследственное имущество. Что мы оставим нашим потомкам? Где найдут они кусок для себя? Вы, друзья мои, принадлежите к сословию всадников. Вы владеете собственностью. Позвольте вас спросить, что легче: воздвигать своё богатство собственными руками, из грязи и камня, или завоевать всё и сразу, получить очищенные и засеянные поля, с чистой водой и загородками от скота, с пастбищами и даже с крестьянами, которые знают эту землю и работают на ней? Когда мы завоюем Сицилию, чьим сыновьям достанется самое лучшее? Кому, как не тем, кто финансировал армию?

Вы думаете: «Война – нешуточное мероприятие, Алкивиад. Она приносит неисчислимые бедствия, её результатом может стать катастрофа». И ещё одно: Сицилия действительно сильна, её пятьдесят городов не собираются сдаваться просто так. На это я отвечу, что хотел бы, чтобы городов было ещё больше. Ибо чем их больше, тем больше будет что делить и легче будет покорить их. Мы должны считать эти города островами. Каждый существует отдельно, со своими интересами, каждый ревниво относится к соседу. Мы захватим эти города, как захватывали некогда острова нашей империи: союз сильнейших против самых слабых. Завоевать главное, а потом и второстепенное. Оставить пару городов независимыми – этим мы докажем, что никого не принуждаем становиться нашими союзниками.

Многие из вас командовали на флоте. Вы понимаете, что такое морская держава. Вы сомневаетесь в том, что она может реально влиять на такое количество городов, расположенных так далеко от дружественных гаваней, где можно пополнять запасы. Я отвечу, друзья, так: если бы флот был нам не нужен, мне пришлось бы искать повод создать его. Позвольте объяснить почему. Имея в виду размеры Сицилии, грубой силы недостаточно. Потребны дипломатия и дерзость да ещё внезапная демонстрация превосходящей силы. Ничто не сравнится с флотом при выполнении этой задачи. Послушайте же меня!

Какими бы многочисленными ни были сухопутные силы, они представляются непривлекательным, плохо поставленным зрелищем. Когда они выстроены на поле, их численность часто скрыта посевами или холмами. Тысячная пехота занимает пространство немногим большее, чем это поместье. Армия даже в пятьдесят тысяч часто теряется в пыли. Несмотря на свою мощь, она выглядит слабой и не представляющей угрозы.

Но флот! Вид кораблей в открытом море, сверкающих парусами, с поднятыми вёслами! Армия на поле выглядит толпой, армада на море – как гнев богов. И вспомните: у врага никогда не будет шанса увидеть, как наш флот теряется в просторах моря. Он увидит нас лишь в пределах собственной гавани, которую мы заполним от края и до края боевыми кораблями и людьми, укротившими страшные суда и внушающими благоговейный страх.

Есть ещё один красноречивый аспект демонстрации морской мощи. Это её безоглядная смелость. Флот всегда дерзок. Когда враг смотрит, как флот движется на него, подобный небесной каре, он испытывает ужас – словно Приам при виде чёрных кораблей Ахилла, приближающихся к Трое.

Флот сводит к минимуму риск и всякие случайности. Мы наведём страх на один город за другим и подчиним их себе. Регий, Мессения, Камерина, Катина, Наксос и в прошлом вставали на нашу сторону. Они снова будут с нами. Наше наступление наращивает темп, который в глазах неприятеля обретает сходство с неотвратимостью судьбы. Враг видит, что не может противиться нам, и по собственной воле склоняется перед нашим знаменем. Да, да, скажете вы, всё это звучит хорошо, Алкивиад, но кто осуществит всё это на деле?

Здесь я должен отбросить деликатность и высказать всё прямо и откровенно. Есть люди, которые мне завидуют. Я понимаю это, друзья. Но прошу вас учесть, что теперь моя популярность – в ваших руках. Я отдаю себя на вашу милость. То, чего я достигну собственными усилиями, будет содействовать славе Афин – ну, и моей тоже. Вспомните Олимпиаду. Лучшие люди Сицилии присутствовали на стадионе, когда мои упряжки трижды занимали первое место. Они воздвигли павильоны в честь моей победы и толпами ходили за мной, добиваясь моей дружбы. Разве они не будут благосклонны к нам, если я и мои командиры, поддерживаемые мощной армадой, обратимся к ним так, как сегодня я обращаюсь к вам, – не свысока, не угрожая разрушить их дома и поработить их семьи, но с целью сделать их союзниками? Как ни нескромно это прозвучит, я спрошу: кто ещё в Афинах может привлечь к себе такое внимание, как я?

Ещё два замечания, и я закончу.

Во-первых, я обращаюсь к тем, кто протестует на том основании, что наш народ сейчас сохраняет мир, что у нас договор со спартанцами и что сицилийское мероприятие в конце концов обернётся полномасштабной войной. Я отвечу им вопросом: что это за мир, когда народы Греции сражаются на большем количестве фронтов, чем во время войны? Что это за мир, когда треть наших молодых людей нанимается в армии для этих самых государств? Война непременно начнётся опять. Нам только остаётся решить, когда это произойдёт. Возобновится ли она в час, выбранный нашими врагами, когда они соберутся с силами и будут готовы продолжать? Или наступит тогда, когда мы посчитаем нужным, когда наше положение будет более выгодным?

Переходим к сути дела. Разговаривая с кем-нибудь ещё, я мог бы ограничиться просьбой рассмотреть все риски и выгоды. Но с вами, полагаясь на вашу мудрость, я могу поговорить о более глубоких мотивах.

Наш народ велик. Но величие порождает ответственность. Афины должны доказать, что они чего-то стоят, иначе они падут. Все вы видели, что сделал этот так называемый мир с нравственностью нашей молодёжи. Достигшие зрелости жаждут действия, а ветераны становятся угрюмыми и раздражительными. Они сбиваются с пути. Сицилия – это противоядие. Это зов к подвигу, который избавит нашу молодёжь от безысходности. Перикл ошибался, заставляя нас обороняться. Это не для Афин. Это не наш стиль. Мы постепенно умираем, скованные этим постылым миром. Мы засыхаем не из-за отсутствия пищи, но из-за недостатка славы.

Афины – меч, ржавеющий в ножнах. Нам нельзя сидеть смирно, мы – афиняне. Безделье смертельно для нас. Самым ненавистным в этом перемирии стал для меня погребальный звон по душе нашего народа. Он покончит с нами, друзья мои, покончит вернее поражения. Афины – не мул, а сильная скаковая лошадь. Её можно запрячь не в плуг, но в боевую колесницу.

И последнее. Для тех, кто не доверяет мне и страшится моих амбиций. Когда этот флот окажется у Сиракуз, вы не увидите меня уклоняющимся от встречи с врагом. Моё таранное судно ударит по неприятелю первым. Может быть, я буду убит. Тогда вы избавитесь от меня и вас больше не будет раздражать моя гордыня. Но флот останется. Ещё до того, как мои кости превратятся в пыль, он у вас будет. Он будет вашим, он перейдёт в полное ваше распоряжение.

Обдумайте это предложение, друзья мои. Хорошо обдумайте. Трофеи нашей победы будут поделены на всех, даже на тех, кто останется дома в безопасности. Но слава и честь достанутся тому, кто возглавит список. Присоединяйтесь ко мне, братья и соотечественники! Выпустим из наших гаваней эту мощную армаду, и пусть мир испытает восхищенное удивление!

Глава XV
РЕЧЬ НИКИЯ

После отъезда Алкивиада из дома моего деда разгорелся спор. Без сомнения, по накалу и оживлённости этот спор был похож на все прочие, что неизменно начинались в каждом частном доме, где Алкивиад выступал с речами.

Обсуждали красоту слога нашего гостя, независимо от согласия или несогласия с его словами; поражались силе его личности. Многие из наших стариков имели возможность видеть Алкивиада только в Народном собрании. У них никогда не было возможности поглядеть на него вблизи, заглянуть ему в лицо, заметить ум в его глазах, оценить выразительность его жестов и решительность, звучащую в его голосе. Да, очень сильная личность! Его вера в предприятие, которое он затеял, была исключительно искренней. Он высказывал мысли с такой убедительностью, что даже те, кто относился к его речам с осторожностью или вообще находился к нему в открытой оппозиции, вынуждены были мобилизовать всю свою волю, чтобы противиться силе его убеждения. Красота его наружности легко завоёвывала сердца людей, которые поначалу не были к нему расположены. Она обезоруживала даже тех, кого приводили в ужас его поведение и характер.

Даже некоторая шепелявость – и та была ему на пользу. У Алкивиада был недостаток. Это делало его человечнее. Дефект снимал проклятие с его манеры преподносить себя как божество. Несмотря на все опасения, именно речевой недочёт заставлял любить этого человека. Хотя я передал его речь так, словно она лилась плавно, без перерывов, в действительности её влияние было в определённом отношении усилено этим очаровательным недостатком.

У Алкивиада была привычка, когда он не мог подобрать нужного слова, останавливаться на несколько секунд, склонив голову на плечо в ожидании, пока вспомнится подходящее выражение. В этом ощущалось приятное отсутствие искусственности, нарочитости, это было неподдельное. Вот что завоёвывало сердца слушателей.

Среди моих родственников наметился нешуточный раскол. Мой дядя Гемонт, твердолобый представитель партии Хороших и Истинных, пренебрежительно отнёсся к «почётности» предлагаемой Алкивиадом экспедиции и весьма низко оценивал его самого как патриота.

   – Он – пособник толпы, явный и самый заурядный. Этот его сицилийский трюк – попытка выдать наглость действий и масштаб амбиций за благородство и справедливость. Это не благородство, а сплошная самоуверенность, и только.

Говорили много. Мнения разделились. Мой дед, нахмурясь, сидел молча. Наконец по настоянию своего сына, брата моего отца Иона, он заговорил. Дед отрицательно отнёсся к Алкивиаду.

   – Он носит слишком длинные одежды.

Молодые люди отозвались стоном.

   – Лучше продолжай себе спать, дед! – крикнул мой двоюродный брат Калликл.

Патриарх отозвался:

   – В былые времена принято было носить одежды куда короче из почтения к своим корням. Платье землевладельцев не должно подбирать грязь и навоз. Но новое поколение, рождённое в городе, ничего не знает о земле, поэтому и носят хитоны, которые волочатся за ними, как хвосты. Это нескромно и некрасиво. То, чего я опасаюсь, не имеет ничего общего с рощами или виноградниками, Калликл. Я говорю о добродетелях, которые воспитывает в человеке работа на земле: о скромности, терпении, почитании богов, о которых этот ваш Алкивиад почти ничего не знает да и знать не хочет. Он – порожденье города и олицетворяет все его пороки: тщеславие, заносчивость, нетерпение и нескромность перед небесами.

Калликл горячо возразил:

   – Я могу перечислить тебе ещё несколько достоинств, присущих сельским жителям, дед: узость взглядов, предрассудки, мизантропия, скаредность, замкнутость. Очень хорошо, что мы избавились от этого! Достоинства горожан – смелость, воображение, открытые взгляды!

   – Человек земли, – продолжил дед, – занят мирным трудом, а городской служит войне.

   – Эта служба не причинила вреда твоему кошельку, дед. И никому другому из собравшихся под этой крышей – тоже.

Все заволновались.

Мой дядя Ион восстановил порядок. Он был, пожалуй, единственным из собравшихся, по-настоящему олицетворявшим то благоразумие, которое сельчане называют «мудростью от сохи». Он обладал простым здравым смыслом. Родственники спросили его, что он думает о нашем госте и его предложении.

   – Я опасаюсь Алкивиада. Но ещё больше я боюсь недооценить его. Когда я наблюдал за ним, когда я смотрел, как он разговаривает с нами, я не мог не вообразить себе другой картины. Вот он появляется в Сицилии, рисуясь перед тамошними аристократами и домогаясь их дружбы. Сицилия богата, однако Сицилия и примитивна. Её правители похожи на наших, только сотню лет назад. Мощь Афин ужаснёт их меньше, чем агрессивность и наглость. Вот качества, которых они страшатся, которыми восхищаются и которым завидуют. А наш гость олицетворяет эти качества более, чем кто-либо другой. Он – Афины. Во всяком случае, та часть Афин, которая действительно может привести в ужас сицилийцев и завоевать их. Пифиад правильно отметил, что Сиракузы – демократия. А Сиракузы – ключ к завоеванию Сицилии. Мы видели, как наш молодой герой умеет взывать к своим слушателям. Вероятно, это тоже может сработать на пользу его экспедиции. И всё же...

   – И всё же ничего, – вставил наш молодой смутьян Калликл.

Он заговорил о своей службе. Прошлой зимой он работал в правлении морских ресурсов. В его обязанности входило заключать договоры с представителями иностранных моряков – с островов Самос, Хиос, Лесбос и других, – которые служили за плату в афинском флоте.

   – Я знаю этих людей, – сказал Калликл. – Это не пираты, не вечно пьяные морские волки. Это ответственные профессионалы. Да, они обладают духом авантюризма, любят риск и живут надеждой добиться успеха. Они знают цену своим способностям и нанимаются благоразумно. И всё же эти иностранцы служат на нашем флоте не только за деньги. Деньги они могут получить в любом другом месте. Нет, у них имеются значительно более убедительные причины. Они любят Афины. Понаблюдайте за ними в праздники, – продолжал Калликл. – Они принимают участие в шествиях, поют и танцуют. В свободное время они собираются в гимнасии в ликее и в храме Леокории, на рыночной площади и в Академии, в рощах, где встречаются философы и их ученики. Вы их видели. Они усаживаются в сторонке, заворожённо слушая Протагора из Абдеры, Гиппия из Элиды, Горгия из Леонтины, Продика с Коса и десятки других софистов и краснобаев, которые устраивают сборища на открытом воздухе, чтобы распространять свои взгляды. Они роятся вокруг Сократа. Но прежде всего их занимает театр. Утром в дни соревнований их сотнями можно видеть во внешнем дворе в тени под статуями полководцев или выходящими из платановой рощи со своими возлюбленными и корзинами для припасов, с шерстяными одеялами на плечах, с подушками, на которых они сидят на скамьях галер. Я наблюдал их в гимнастических залах – там, куда допускают иностранцев. Моряки-евреи терпят боль от медных зажимов, называемых «грибные шляпки», которые натягивают обрезанную кожу над оголённой крайней плотью, чтобы, раздевшись, они выглядели не евреями, а греками. Они желают быть хотя бы немного афинянами. Вот как они любят наш народ. Откройте списки гражданства – количество жаждущих получить афинское подданство трижды перекроет рыночную площадь. Вот о чём я хочу сказать. В любом заморском порту раз двадцать за день меня осаждают иностранные моряки, первоклассные специалисты своего дела, умоляя меня использовать своё влияние и дать им должность в Афинах. Многие готовы служить даже бесплатно. Они лишь хотят обучаться под руководством афинского капитана, совершенствовать своё умение и потом продвинуться по службе. Эти иностранцы, я считаю, будут стремиться служить у такого командира, как Алкивиад. Чем они лучше, чем больше у них амбиций, тем вероятнее они захотят плавать с ним, потому что верят: он принесёт им победу. А кроме того, он им нравится. Они все мечтают стать такими, как он. Алкивиад знает это. Он знает также, как этим воспользоваться. Помните, все моряки знают друг друга. Они завсегдатаи одних и тех же притонов и борделей. Они знают всех флотских командиров, знают, кто с кем плавает. Я не буду говорить об Алкивиаде как о человеке. Но шанс служить под его началом привлечёт к нему лучших моряков со всего света – вот моё мнение. Оценивать их влияние на Сицилию и на наших пелопоннесских врагов я предоставляю вам.

В эту зиму многие богатые люди заключили соглашение с Алкивиадом на закладку кораблей. Но, как это в людском обычае, когда пришла весна, они нашли оправдание задержкам денег. Алкивиад и его окружение уже вовсю вербовали моряков. Эвриптолем и Фрасибул укомплектовали личным составом «Аталанту» и «Афродизии». Другие соратники Алкивиада нашли людей на «Бдительный», «Противовес» и «Грозный». Алкивиад начал постройку «Антиопы» и «Олимпии» – в дополнение к четырём кораблям, которые он уже передал в дар флоту. Мог ли он позволить себе такие расходы? Вероятно, нет, но такое начало привлекло других – тех, кто до сих пор не решался. Вид кораблей, стоящих на стапелях в доках Мунихии и Телегонеи, непрерывные глухие удары тесаков, запах смолы и пакли, которой заделывают шипы и гнёзда, толпы техников и строителей, столяров и корабельных плотников, каждый из которых занят своим делом, – всё это непреодолимо притягивало к себе. Вскоре вся береговая линия длиной в милю на Кантаре и в две мили вдоль Сунийской дороги была заполнена строящимися корабельными корпусами. Одновременно с этим возводились суда на лесных участках в Македонии и Херсонесе. Повсюду шумели столярные мастерские и лавки мелочных товаров, плазы мастеров, изготовляющих паруса, литейных цехов, везде были кузнецы, оружейники, верёвочники, изготовители мачт, агенты по поставкам рангоутного дерева. Красились вымпелы и эмблемы. День и ночь громыхали подводы со строительным материалом.

Всех охватила лихорадка. Город мог говорить только о Сицилии. Глиняные модели острова раскупались на рыночной площади сотнями. Взрослые и мальчишки рисовали её очертания на дорогах и расхваливали её достоинства в цирюльнях и шорных мастерских. Создавалось впечатление, будто мы уже завоевали Сицилию и остаётся только поделить трофеи.

Однажды жарким утром, когда раскалённый от солнца Пникс, холм к юго-западу от Акрополя, где собиралось на открытом воздухе Народное собрание, был усеян людьми, к народу обратился аристократ Никий.

– Афиняне! Вижу, ваши сердца склонились к этому предприятию. Сегодня, отправляясь на это собрание, я не мог найти своего слугу. В конце концов его обнаружили среди конюхов, исступлённо болтающих о Сицилии. Что ещё? Это в вашей природе, люди Афин, считать уже своим то, на что вы только-только нацелились. Вы уже не потерпите никаких возражений, вы будете яростно защищать свои фантазии. Да вы любого перекричите, словно он своими словами стремится отнять у вас то, чем вы обладаете, в то время как он лишь хочет образумить вас – для вашего же блага. Ведь вы можете так никогда и не получить того, к чему стремитесь, и это стремление в силах погубить вас. Я вижу в первом ряду того молодого человека, чьи амбиции склонили ваши сердца к этому безрассудству. Вот он стоит передо мной, окружённый своими сторонниками. Он улыбается, этот гордый лошадник и развратитель общественных нравов, потому что знает: я говорю правду. Я ненавижу эту улыбку, друзья мои, какой бы симпатичной она ни казалась. Вы рискуете оказаться рядом с приспешниками этого самца, если позволите запугать себя громкими словами, если побоитесь почувствовать стыд, когда они назовут вас трусами – только за то, что вы протестуете против безумной экспедиции! Да, друзья этого человека сейчас закидают меня вопросами. Пусть. Но если эти горячие головы не отнесутся к моим словам серьёзно, то очень прошу вас, более зрелых, старших по положению: вы отнеситесь к ним со всей серьёзностью. Я также вижу Сократа, философа, единственного человека, к чьему совету иногда прислушивается наш юный чемпион. Он скрывается в тени – он всегда предпочитает тень. Мы знаем твою точку зрения, Сократ. Ты высказался открыто, когда заявил, что сицилийская авантюра несправедлива. Нельзя нести войну народу, который и не думает нападать на нас. Поправь меня, друг мой, если я сейчас ошибаюсь. Твой знаменитый daimon, дух, этот голос, который предостерегает тебя об опасности или преступлении, – ведь он запрещает эту эскападу, не так ли? И всё же я вижу, что никому здесь нет дела до седин – ни твоих, ни моих. Позвольте же мне тогда, люди Афин, говорить не против этого предприятия – я понимаю, вы настроены решительно и ничто не сможет разубедить вас. Я лишь хочу показать вам из «опыта рундука», как говорится, те проблемы, которые следует учитывать, если мы действительно хотим успешно завершить этот трюк и не провалить всего дела.

Никий заговорил об опасностях такого предприятия вдали от дома, о том, как сложно пополнять припасы на таком расстоянии от складов, о коварстве морей. Зимой даже быстроходному курьерскому кораблю может потребоваться четыре месяца пути. Когда мы прежде вели заморские кампании, у нас имелись союзные гавани, которые можно было использовать как базы. Поблизости находились дружественные территории, где мы пополняли запасы. Всего этого не будет на Сицилии. Там мы окажемся на краю земли, где для нас не найдётся даже корки, чтобы погрызть, кроме тех, что мы привезём с собой. Никий предупреждал, что, приобретя нового врага, мы оставим у своего порога старого – спартанцев и их союзников, которые уже почти одолели нас. Хотя пока что они соблюдают условия мира, они живо возобновят военные действия. И если мы потерпим поражение в Сицилии, это придаст нашим врагам новые силы и новых союзников, после чего спартанцы попросту уничтожат Афины.

Никий говорил об иноземных торговцах, о механиках и моряках, которые находятся сейчас в доках и на верфях и которые занимают большую часть гребных скамей на флоте. Насколько мы можем доверять иноземцам, тем, кто не нашей крови? А ведь без них нам и надеяться нечего на победу. Разве мы не ставим себя в такое же рискованное положение, в каком находились наши враги спартанцы? Нам придётся сражаться, одним глазом кося на врага, а другим – на собственных рабов. В войне даже на соотечественника не всегда можно положиться, так что тогда говорить о тех, кто служит за плату?

– Сегодня, отправляясь в Народное собрание, я видел многочисленные строительные площадки. Возводятся дома и магазины. Это хорошо. Но не забывайте, афиняне: сегодня застраиваются те самые участки, где некогда уже были дома, – дома, оставленные или даже сожжённые афинянами во время чумы! Вы забыли о ней, друзья? Помните ли вы о том времени, когда наша жизнь висела на волоске, когда у нас не оставалось ни средств, ни имущества, ни сил, когда даже мольбы, обращённые к богам, были бессильны снять с Афин эту небесную осаду? Я принимал участие в заключении мира, и этот мир принёс нам благо. Мы можем теперь растворить ворота нашего города, ездить в наши поместья, засевать поля. Рождаются дети, которые уже не вдыхают зловоние пожарищ, которым не довелось увидеть, как по ночам увозят тела их матерей. Соотечественники, вы можете наблюдать безопасную гавань. Но какая первая мысль посещает вас при виде этой мирной картины? Едва лишь упокоились в склепах кости ваших отцов, как вы тотчас решили похоронить рядом с ними ваши! Неужели вы не в состоянии радоваться спокойной жизни? Неужели я так стар, что мне вечерами удобнее сидеть у огня и наблюдать, как внуки мои играют во дворе? Но это не в вашем характере, афиняне! Для вас нет ничего невыносимее мира. Каждый миг бездействия для вас – это напрасно потраченное время, это враг, который лишает вас прибыли. Крестьянин знает, что земля должна отдыхать, что каждый фрукт созревает в свой сезон. Однако вы отказываетесь признавать эти старомодные вещи. Вы обитаете в других реалиях. Вы живете в фиктивной стране, которую называете будущим. Вы мечтаете о том, что настанет, и презираете то, что уже есть сейчас. Вы определяете себя не тем, кто вы есть, а тем, кем вы можете стать. Вы спешите через море к берегу, которого никогда не достигнете. Для вас ничто то, чем вы обладаете. Вы цените лишь то, что получите завтра. Но как только руки ваши хватают это вожделенное сокровище, вы тотчас отказываетесь от него и стремитесь к чему-то новому. Поэтому я не удивляюсь тому, что вы так высоко цените этого молодого человека, этого колесничего, ибо он живёт не по средствам даже в большей степени, чем вы. Какой же изъян характера заставляет вас желать войны, когда вы обладаете миром? Неужели нам недостаточно наших собственных неприятностей? Почему мы должны куда-то плыть в поисках новых? Прошу вас, друзья мои, отказаться от этого неразумного предприятия! Призываю председателя собрания вновь поставить этот вопрос на голосование.

После Никия выступили ещё несколько человек. Большинство высказывались в пользу экспедиции. Когда наконец под общие возгласы одобрения поднялся Алкивиад, он ограничил своё выступление основными тезисами.

   – Благодарю нашего школьного учителя, – поклонился он в сторону Никия, – за его проникновенное и полезное поучение. Ясно, что национальный афинский характер полон различных недостатков. Мы пали значительно ниже того уровня, к которому стремимся. Но если мне позволено будет высказаться открыто, мы должны быть самими собой – и никем иным.

Эти слова были встречены бурным одобрением. Я находился на epotis – «ухе» Пникса и мог видеть Никия. Он мрачно улыбался и качал головой.

   – Фактически, – продолжал Алкивиад, – мы только и можем, что быть самими собой. Как афиняне могут быть не афинянами, а кем-то иным?

Опять восторженные вопли. Алкивиад принялся опровергать Никия – остроумно, пункт за пунктом. Каждый контрудар доведён до логического завершения.

– Неугомонность нашей натуры? Афиняне! По моему мнению, это не недостаток характера, а свидетельство нашей силы и предприимчивости. Наши отцы не отразили бы натиск персов, если бы продолжали греть ноги у огня, они не стали бы повелевать империей, если бы только тем и занимались, что наблюдали, как их детки резвятся во дворе. Каждый фрукт созревает в свой сезон, говорит Никий? А я говорю, что этот сезон уже наступил! Что лучше всего обеспечивает безопасность? Предосторожности и оборона, как утверждает наш друг? На это я отвечу: может быть, это и справедливо – но для другого народа, не для нас! Для активного народа перемена образа жизни предусмотрена самой судьбой. Такова уж наша участь – меняться. В нашей натуре – ходить далеко и смело. В этом, а не в пассивной обороне, кроется наша безопасность. Никий напомнил нам об иностранных гребцах. Наш флот не может плавать без них, говорит Никий и называет это необходимостью. Он полагает, что это доказывает недостаточность наших собственных людских ресурсов. А я вижу в этом нечто прямо противоположное. Ничто не может так красноречиво свидетельствовать о нашей жизнеспособности, о привлекательности мифа об Афинах, как обилие иностранцев, жаждущих нам служить. Почему эти иноземцы приезжают именно к нам, а не к какому-нибудь другому народу Эллады? Потому что они знают: здесь, и только здесь, они могут быть свободными. Кое-кто считает этих новоприбывших людьми, которые стоят ниже нас. Я скажу: тот, кто так думает, не знает этих людей и этим оказывает дурную услугу и нам, и им. Эти люди подвергаются большому риску, друзья мои, а Никий унижает их и обесценивает. Они оставили свой дом и семью, родные небеса и землю. Они отреклись от своих богов ради того, чтобы отправиться за море, в эту чужую для них землю, где они не могут участвовать в политической жизни, где их не защитит закон, где они не имеют права голоса – они фактически лишены даже имени. И всё равно они приезжают к нам, и никакая сила под этими небесами не может их остановить. Почему? Потому что они знают: жить на краю Афин лучше, чем жить в центре их родного города. Никий ошибается, друзья мои. Эти иноземцы не могут быть для нас, образно выражаясь, кирпичом и камнем, но они – раствор. Они цементируют наше государство.

Раздались оглушительные рукоплескания. Как для союзников оратора, так и для его противников не было никакого сомнения: эти слова всю ночь будут передаваться из уст в уста среди иноземных моряков и мастеров. Для них он станет героем и покровителем.

Алкивиад поднялся, призывая к порядку. Когда шум наконец стих, он повернулся и без злости или хвастовства вызвал своего соперника на спор.

– Никий, ты был назначен старшим командиром. Это справедливо, если учитывать твои прежние заслуги, и я уважаю твоё назначение. Я высоко ценю твой ум и твою удачу – ты доказал их неоднократно. Я не хочу занимать твоего места, однако от всего сердца желаю, чтобы ты принял участие в нашем деле, в деле нашего государства. Помоги нам! Не говори, почему мы потерпим поражение. Лучше скажи, как мы можем преуспеть. Я призываю тебя выйти сюда не как моего противника, но как союзника, такого же патриота. Замечания, которые ты сделал, достойны внимания. Но скажи нам, что нужно для победы? Скажи прямо! Пусть это будет суровая правда. Обещаю: если Афины не смогут обеспечить то, что, как ты считаешь, необходимо для успеха экспедиции, я первый присоединюсь к её противникам. Но если у нас найдётся то, в чём мы, по-твоему, нуждаемся, тогда я призываю тебя согласиться с решением твоих соотечественников. Не уклоняйся от командования, которым страна почтила тебя, но возьмись за него решительно. Ты нам нужен, Никий. Скажи же, что мы должны сделать, чтобы ты был уверен в успехе.

Никий принял вызов. Поднявшись, он начал подробно перечислять припасы, оружие, профессии, материалы – список казался бесконечным. От запасных мачт и парусов до подсушенного ячменя, от пекаря до печей. Никий требовал исключительного превосходства морских сил – как минимум, сто военных кораблей. Тяжёлая пехота, численностью намного превосходящая любые силы, какие сможет поднять против нас противник. Легковооружённая пехота не меньшей численности. Лучники. Строповщики, чтобы нейтрализовать кавалерию противника, поскольку через огромные морские просторы мы не сможем переправить нашу собственную.