Текст книги "Приливы войны"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

В городе отряды врага заняли дорогу массовых мероприятий. Теперь начался бой за Птерон, громадную дамбу, на которой сражение шло, казалось, за каждую пядь земли и воды. Строительные леса, поднимавшиеся по обе стороны, были объяты пламенем. Перемычки вплотную примыкали к концам дамбы, усыпанным строительным мусором, обломками кирпичей, брёвнами. Там имелись салазки для раствора, насосы, большие кучи железных деталей. Острые края превращали их в ловушки. Люди и лошади попадали в эти смертельные западни, и неизвестно, сколько их там было.

Антиох подал сигнал “Вперёд!”. Я поставил “Каллиопу” с левого фланга, чтобы пройти с траверза Птерона и оценить ситуацию. Мы ответили на сигнал и тронулись.

Налёт на дамбу был ярким зрелищем. Алкивиад с кавалерией и тяжёлой пехотой уже прорвались, хотя с нашей позиции мы об этом ещё не знали. Их продвижение по дороге блокировали массы противника, сотня пехотинцев в ширину и приблизительно на милю в глубину. Около четырёх тысяч противника, включая кавалерию, взобрались на дамбу ещё до прихода Алкивиада и Адиманта. Теперь они с боем прорывались к лебёдке в конце дамбы. Они добирались до троса, чтобы вновь перекрыть гавань. Тогда наши корабли окажутся в ловушке. Последние двести метров дамбы защищали афинские эпибаты, ещё прежде захватившие причал и перерезавшие трос. Инженерные суда Эрасинида выстроились по краям причала против заграждения дамбы. Они прилаживали лебёдку и бегучий такелаж к подводным столбам, одновременно принимая на борт морских пехотинцев с транспортных судов, поставленных на мёртвый якорь корпус к корпусу.

Проходя мимо Птерона на борту “Каллиопы”, я увидел в первых рядах противника фигуру, величественно восседающую на коне, облачённую в великолепные одежды и окружённую телохранителями. Это мог быть только Лисандр.

Я сразу решил ударить по нему, отказавшись от других целей. Я принял решение пожертвовать своей жизнью и всей моей командой, если потребуется. Своему заместителю Ликомену на “Теаме” я просигналил, чтобы он взял на себя командование эскадрой. Затем дал знаки Дамоду, триерарху “Эрато”: “Следуй за мной!” и “Высади морских пехотинцев!”

Я видел, как Дамод вызвал Медведя в концевой отсек на корме. Он тоже увидел нашего главного врага и загорелся желанием достать его. При выполнении поворота в гавани “Тихе” Антиоха повредила нос и должна была уйти. Корабль вышел из гавани кормой вперёд и теперь подошёл к Птерону со стороны берега. Поставить трирему на мёртвый якорь против двадцатифутовой дамбы при ярком свете дня – и то не простое дело. Под огнём “Каллиопа” вошла в гавань, как мусорная баржа, направляемая пьяным рулевым. Антиох просто прошёл напролом вперёд кормой между двух перемычек и, швырнув последний из своих “приветов”, под прикрытием огня поднялся на дамбу.

Бой на Птероне вёлся в такой тесноте, что даже самую элементарную тактику нельзя было применить, чтобы не получить увечья. У врага на стене было пять тысяч войска, все стояли щит к щиту, а ещё несколько тысяч приближались с суши. Большинство конников бились теперь пешими, поскольку противник постарался перебить лошадей. Несчастные животные жалобно ржали, били копытами и ранили других. Ещё больше их упало в воду, многие лошади тонули. Взбираясь на дамбу, я поскользнулся и упал, сильно ударившись о камень переносицей шлема. Некоторое время я ничего не мог видеть. Кроме того, я порвал перепонку между большим и указательным пальцами – она до сих пор не срослась. Наконец я забрался на Птерон и начал искать глазами спартанца.

Но это оказался не Лисандр, а принц.

Перс Кир, который поклялся разломать свой золотой трон, лишь бы свергнуть власть Афин. Кир! Кир!

Выкрикивая его имя, наши бросились на его телохранителей. Конники перса дрались с поразительной храбростью. Мастерство всадников уступало разве что мастерству их животных, обученных сохранять плотный строй, лягаться и наносить удары передними копытами и нагрудной пластиной с шипами. Взгляд их диких огненных глаз никогда не сотрётся из моей памяти.

– Убейте его! – кричал Антиох с кормы “Тихе”.

Теперь сквозь толпу пробилась кавалерия и тяжёлая пехота. Алкивиад и Адимант. Морские пехотинцы, тесня противника, кричали, что Кир у них в ловушке. И мгновенно с нашим командующим произошла перемена, чудная и кардинальная. Хотя, как мы узнали потом, под его нагрудной пластиной была сломана ключица, – а такое болезненное повреждение вывело бы из строя любого, – он выпрямился и поднял свой тяжёлый щит именно той рукой, над которой была сломана кость.

Алкивиад бросился к принцу. Все последовали за ним. Нас преследовала пехота противника, которая старалась оттолкнуть нас к краю Птерона. С берега к персу приближалось подкрепление – спартанцы и пелопоннесцы.

Впереди наступающих шёл Лисандр. Он крикнул Киру, чтобы тот пробирался к нему: “Прорывайся, я поддержу тебя!” Их разделяло небольшое пространство, сплошь заполненное афинскими эпибатами – такими же, как я, без корабля, – и кавалеристами во главе с Алкивиадом и Адимантом. Корабли трещали, охваченные пламенем, из ноздрей коней шёл пар, люди вопили так, что звенело в ушах.

   – Видите, люди Греции? – кричал Алкивиад, показывая на противника. – Спартанец сражается рядом с варваром!

   – За свободу! За свободу от тебя, спесивый негодяй! – рявкнул Лисандр.

Спартанец сжал коленями бока коня и метнул копьё через толпу на таком близком расстоянии, что оно пролетело всего три длины своего древка, после чего с громоподобным звоном воткнулось в щит врага. Алкивиад принял удар на повреждённую руку. Наконечник пробил бронзу, расщепил дубовую подкладку и остановился на волоске от тела.

   – Он ранен!

С обеих сторон люди закричали от неожиданности. Спартанцы и персы бросились вперёд, чтобы убить Алкивиада. Афиняне сплотили ряды ещё теснее, если такое было возможно, воздвигая живую стену перед своим командиром. Пехотинец, находившийся рядом, закрыл его своим щитом – у Алкивиада не осталось сил, чтобы держать собственный. Дротики вонзились в спину героя, пики проткнули его коня. Тучи стрел летели над его головой.

Конники Лисандра набросились на него. Алкивиад рубил топором древки пик и шлемы, украшенные плюмажем. Я был в нескольких метрах от спартанца. Я находился так близко, что видел бороду под “щеками” его шлема, когда он отбивал щитом брошенное в него копьё.

   – Бросай туда, Лисандр! – громко крикнул Алкивиад, указывая на Кира. – Бросай копьё в перса и переходи на сторону Леонида!

Он, конечно, имел в виду того спартанского царя, который два поколения назад так храбро сражался при Фермопилах и пал, защищая Грецию от персов.

Лисандр вскипел:

   – Ты даже сейчас не можешь не играть на публику, актёр!

   – Он здесь, твой царь, – он метит тебя клеймом предателя Греции!

Наши морские пехотинцы сделали последний бросок, чтобы захватить Кира. Снаряды дождём летели с кораблей и дамбы. Принц и его кавалеристы отступили.

   – Убейте его! – громом пронёсся голос Антиоха над общей свалкой.

Юный перс, преследуемый афинянами, бросился к концу Птерона.

   – Люди Персии! – крикнул Кир на своём языке (так нам передавали потом). – Решайте, будет жить ваш принц или умрёт!

Без возражений, не дрогнув, защитники Кира направили своих коней на копья афинян, оттесняя их и потрясая своей величественной жертвенностью. Они создали пространство для своего господина, и Кир пришпорил коня. Принц прорвался под защитой бронзы спартанских конников.

Настал момент последнего броска. Толпа против толпы, и каждая стремится сбросить противника в море. Дрались молча. Люди не кричали, даже не стонали. Лошади больше не всхрапывали. Был слышен лишь тот звук, который заставляет всех знавших, что такое бой, просыпаться в ужасе.

Врага было слишком много, нас – слишком мало.

Мы отступили. Погрузились на корабли и отплыли. Штурм закончился. Алкивиад находился на “Тихе”. Антиох рассказал мне потом, что люди окружили его плотным кольцом и, указывая на большой пожар, бурно приветствовали его триумф.

Он тогда ничего не сказал. Только потом, после рассвета, на берегу Самоса, когда врачи вымыли и перевязали его, он вызвал к себе по очереди Адиманта, Аристократа, Антиоха, Мантитея и меня. Он убеждал нас, что отныне мы должны каждый идти своим путём.

   – Сегодня ночью закатилась моя звезда, – сказал он.

После сражения появился анекдот про Лисандра. Говорили, что на собрании в Артемисии доложили, что сожжены или выведены из строя сорок четыре из восьмидесяти семи трирем, вместе с верфями, ремонтными мастерскими, крепостными валами вокруг Птерона. У Лисандра произошло столкновение не только с принцем Киром, которому предстояло отчитаться в использовании золота его отца, но и с представителями эфората Спарты, его официальными начальниками.

   – И как это называется, Лисандр? – спросили наварха, показывая на руины порта.

   – То, что есть, – ответил, по слухам, Лисандр. – Победа».

Глава XLII
ТЯЖЁЛАЯ РАБОТА – ГРАБЁЖ

Сохранить дневники молодого Перикла вместе с эмблемами «Каллиопы», погибшей впоследствии в сражении у Голубых Скал, и «Старания», у руля которого он стоял у Аргинусских островов, было для меня делом чести. Это был его последний приказ. Сейчас мы вернёмся к этим событиям.

Возвратимся же к Полемиду, которого мы оставили в тот момент, когда они с Теламоном выскакивали из горящего склада.

Пользуясь темнотой и суматохой, он успешно добрался до Эфеса. Ожоги привели к шоковому состоянию, которое настигло его в пригороде южнее города. Полемид должен был где-то укрыться.

После налёта береговая охрана Лисандра удвоила посты и патрули. За поимку афинян были обещаны награды. Местные жители, мальчишки и женщины, участвовали в облавах. Полемид питался мышами и ящерица ми, пойманными в канавах, где он скрывался, а также пореем и редиской, украденными ночью с огородов. Он видел, как ночами боевые корабли Афин выходят в разведку. Он подавал им сигналы и однажды даже попытался доплыть, но у него не хватало сил. Он сказал мне, что прятался, как крыса.

Подошёл и минул срок родить его жене Авроре. Теперь у Полемида был ребёнок – или он это предполагал. Днём он не осмеливался искать корабль или передать письмо. Как обычно, он не хотел рассказывать мне о том, что считал слишком личным. Но нетрудно представить себе его состояние: он боялся за свою жизнь, которую сейчас отчаянно хотел сохранить – ради жены и ребёнка. Он испытывал ужас оттого, что в момент родов не смог находиться рядом с ней. Он причинил ей горе – ведь она даже не знала, жив ли он до сих пор.

Потом я попал в Афины. Город отрезвел, он был сдержан и похмельно постанывал после бурного опьянения Алкивиадом. Как уважаемая мать семейства вновь подпоясывается и обретает чувство собственного достоинства после дионисийских плясок, так и Афины, вздрогнули и ополоснули себе лицо, демонстрируя коллективную амнезию. Неужели мы действительно говорили это? Делали это? Обещали это? Те, кто бессовестнее всех плясали под дудку нового господина, теперь пришли в себя и, раскаиваясь в былом энтузиазме, с холодным равнодушием отрекались от прежних слов. Чем униженнее человек искал расположения Алкивиада, чем щедрее финансировал его предприятие, тем усерднее теперь выказывал полнейшее равнодушие и клялся, что он – выше такого раболепства.

И когда люди поняли, как близко подобрались к тому, чтобы лишиться свободы, их решение никогда больше не допускать подобного умопомешательства ещё более укрепилось. Страшась толпы, олигархи сомкнули ряды. Демократы терзались угрызениями совести за готовность пожертвовать свободой. Лозунг толпы был краток и понятен: «Каждый побег, выросший выше прочих, должен быть вырван». Новые радикалы, возглавляемые Клеофонтом, не распластаются перед Алкивиадом, они побьют любого, кто возвысится над Ним, Суверенным Народом.

Теперь стало ясно, до какой степени правление Алкивиада зависело от его личного присутствия. Большинство его ставленников уехало с ним на кораблях, а у тех, кто остался, – Эвриптолема, Диотима, Пантифена – не было специальной программы или своей идеологии, которую надо было осуществлять. Алкивиад покинул город, окружённый всеобщим низкопоклонством. А затем, стоило исчезнуть знаменитости, которая всех приводила к единому знаменателю, возник вакуум. И в этот вакуум хлынули его враги.

Сообщения, в которых подробно описываемая атака на Эфес считалась большой победой, в городе не вызвали радости. С флота ежедневно поступали требования денег. Я служил тогда в правлении снабжения флота. Нас было десять человек, по одному от каждого дема, с epistates – старшим чиновником и ежедневной ротацией. Только я и Патрокл, сын офицера с таким же именем, который погиб на Сицилии, голосовали за финансирование флота. Наши коллеги возражали ввиду тяжёлого экономического положения города – но в основном под давлением врагов Алкивиада, которые хотели задушить его отсутствием денег и свалить.

Официально правление получало корреспонденцию только от кураторов морского арсенала или коллегии архитекторов, Десяти стратегов и таксиархов. Теперь мы принимали также сообщения от командиров эскадр, даже от боцманов и морских пехотинцев. Их приходило до двадцати в день – и все с просьбой о деньгах. Были предложения о предоставлении гражданства всем союзникам, которые служили гребцами на флоте. А вот просьба к рабовладельцам, которые отпустили своих рабов на флот в качестве гребцов. Пусть откажутся от своих прав на них, позволив флоту платить гребцу, дабы удержать его от дезертирства. Потом поступила просьба отпустить и их на волю.

Теперь нам наносили удары сотни судебных исков, предъявленных врагами Алкивиада. Каждый товарищ по оружию – как, например, Полемид, – обвинённый в связи с врагом, добавлял ещё одну рану к прежним на теле Алкивиада. Почему Алкивиаду не удалось взять Эфес? Что, кроме его дружбы с Эндием и былого общения с Лисандром, помешало ему победить? Его враги ухватились за эту неудачу и распространили за пределы Афин замысел Алкивиада о союзе с Лакедемоном против персов. Что это могло быть, как не способ продать Афины врагу?

И чем круче меняла своё мнение демократия, тем яростнее становилась её враждебность по отношению к Спарте и недоверие к собственным порядкам. Люди приводили сыновей в порт Пирей, показывая им тайные подземные ходы, построенные олигархами, чтобы сдать порт. Кто приду мал это вероломство четыре года назад, как не те аристократы, столь заслуженно казнённые демократами, Писандр и Антифонт, бывшие самыми рьяными сторонниками возвращения Алкивиада. А Антифонт даже был его родственником и тайным интриганом, таким умным, что умел неправильное преподнести как правильное, а истину заставить прятать лицо от стыда!

Такие обвинения нельзя было не принимать во внимание как поношение или клевету. Здравомыслящие люди обязаны навести справки о целях Алкивиада. Досягаемы ли они вообще, эти цели? Если он действительно искал союза со Спартой, то его целью могла быть только дальнейшая война. И какие новые требования выдвинул бы он тогда по отношению к нашему состоянию, нашему имуществу, нашим сыновьям? Какой порядок в Афинах он попытался бы установить, кроме всепожирающего империализма, тратящего все ресурсы только на войну? Разве цель такого нового порядка – не одно лишь завоевание чужих земель?

В моей семье без конца тянулись дебаты о судьбе страны. Губительная горячность радикальных демократов заставляла людей бояться их на ответственных должностях чуть меньше, чем Алкивиада. Фигура такого масштаба, пусть даже знатного рода, ослабляла внутреннюю деловую жизнь государства. Даже те, кто любил его, или такие, как я, кто видел в нём командира, начали опасаться его возвращения. И неважно, с победой вернётся он или с пустыми руками.

Но самый большой вред нанесли Алкивиаду его печально знаменитые «гарантии компенсации», которые он раздавал от имени Афин в течение всей войны за Геллеспонт. Они имели потрясающий успех, заменяя грабёж при обеспечении финансирования флота... А теперь они подлежали выплате. Конечно, никакой выплаты быть не могло. Казна пуста. Но само их существование вызывало доверие к союзникам, когда те переворачивали денежные ящики и оттуда вылетала моль. Враги Алкивиада быстро ухватились за эти «гарантии», чтобы объявить его режим бесплодным и продажным. А когда он перестал побеждать – когда он не взял Эфеса, когда Лисандр вновь оживил Пелопоннесский флот, когда среди наших островных гребцов участились случаи дезертирства под влиянием золота Кира, – шёпот стал ропотом, а ропот превратился в крики.

Той весной я был назначен на трирему «Европа», и мы отправились на Самос, чтобы присоединиться к эскадре под командованием молодого Перикла. Разногласия начались прежде, чем мы спустились со стапеля. Десяток гребцов-рабов дезертировал ещё в порту, а ещё человек двадцать моряков из числа иностранцев – на острове Андрос, когда мы пристали туда, чтобы поддержать осаду. Так что к Самосу мы приплыли с половинным составом гребцов. Работали только на нижней палубе триремы. Алкивиада там не оказалось – он отсутствовал уже два месяца. Бродил по полуострову Херсонес, пытаясь собрать деньги.

Вот что можно сказать о моряках, внук мой: им необходимо вино. Даже больше, чем женщины, которых они используют для физического облегчения. Вино требуется им для психологического выхода из эйфории и оцепенения. С моей точки зрения, это меньшее зло, чем факт естества. Морякам требуется вино, когда они сражаются, и требуется ещё больше, когда сражений нет. Трудности жизни моряка хорошо известны. Меньше понятен их постоянный страх. Землевладелец думает, что моряки любят моря и чувствуют там себя как дома. Это ошибка. Большинство страшится морской бездны, даже когда стоит штиль. А в бурю их только кнутом и можно заставить взяться за вёсла. Ни один архитектор не изобрёл судна, менее пригодного для плавания, чем трирема. Высота её надводного борта до нижнего ряда гребцов – меньше ярда. При малейшем волнении корабли постоянно черпают воду. Трирема строится для скорости, а не для силы. При ударах волн она теряет устойчивость, её доски не выдерживают. При зыби она вспучивается и горбатится. Её таран, закреплённый перед штормом, срывается. Её рискованный крен делает её почти неуправляемой при ветре с траверза. Её длинный тонкий профиль грозит быть пробитым насквозь от любого удара. Пережитый шторм не закаляет моряка, он всё равно будет испытывать ужас в ожидании следующей бури. Добавь страх перед неприятелем, перед возможной смертью в этом безликом пространстве – и ты получишь такой кошмар, какой могут вынести немногие, даже во время похода на малые дистанции.

По флоту пронёсся слух, что Алкивиад собирает, добычу с грабежей. Говорили, будто его любовница Тимандра, прозванная матросами Сицилийкой за её рождение в Хикаре, истратила свыше пяти талантов на приобретение убежища во Фракии для своего любовника – на случай, если обстоятельства заставят его бежать. Раздражение людей уже миновало стадию ворчания.

– Это всё наше вино и наша милашка, – жаловались они и были правы.

Нужда в финансах толкнула Алкивиада на отчаянный шаг. С фракийскими владыками Севтом и Медоком он прошёл по внутренним областям Фракии, намереваясь ограбить их. Но племена продемонстрировали такую воинственную враждебность и так хорошо припрятали своё добро, что потери в людях превзошли добычу в отношении десять к одному. Люди отказывались сходить на берег. Алкивиад больше не мог «занимать» деньги у дружественных округов и распространять свои «гарантии». Когда Лисандр возвёл вокруг прибрежных городов укрепления, опасно стало высаживаться даже для того, чтобы просто запастись питьевой водой.

Наша эскадра должна была оказать поддержку кораблям Алкивиада в Фокее. В моём вахтенном журнале есть записи о высадке на пути в Теркалу. Жители деревни сотнями выстроились на берегу. Они сыпали проклятиями. Для начала они закидали корабли камнями; потом, когда после долгих увещеваний мы их убедили, что не причиним им зла, разрешили высадиться. Женщины окружили нас, рыдая. Войска Алкивиада сравняли с землёй четыре города, утверждали они, унесли деньги, угнали скот. Перикл заверял женщин, что они, должно быть, ошиблись. Пиратами могли быть только люди Лисандра. Они нарочно выдавали себя за афинян, чтобы вызвать мятеж.

Мы прошли на север. Над холмами поднимался дым. Матросы с одномачтовых рыболовных судёнышек повторяли уже слышанный нами рассказ. Колонны согнанных с места селян, сказали они, уходили в глубь материка. Мы встретили «Теаму» и «Панегирис», триремы Алкивиада – они возвращались на Самос с заложниками. Это были дети наших союзников, взятые для выкупа. Неужели наше финансовое положение стало настолько отчаянным? Мы догнали их у Кимы. Ты знаешь этот город. Он источает лёгкий аромат Востока. Он расположен над очаровательной гаванью под названием Блюдце.

Алкивиад потребовал у них двадцать талантов. Жители уверяли, что они бедны, и умоляли о милости. Они говорили об огромных суммах, которые только что выплатили. И теперь они перебиваются кое-как, только чтобы выжить. На это Алкивиад ответил, что нужды флота превыше всего. Не в состоянии заплатить, жители закрыли перед ним городские ворота. Алкивиад атаковал. Это было полное поражение. Отряды афинян воздерживались от агрессивных действий против союзников. Некоторые отказывались подчиняться приказам. Только одна часть уверенно пошла за Алкивиадом – это были его Dii, «боги», самые жестокие из фракийцев. Впоследствии открылись такие зверства, что замести следы было уже невозможно. Город взяли, казну изъяли силой.

Наша эскадра прибыла сразу же после этого. Полевые суды уже закончились. Четверо афинских офицеров и ещё шестьдесят один человек были осуждены. Обвинения в неподчинении приказу морского начальства нельзя было свести к простому непослушанию. Это был мятеж, наказание – смерть.

Несколько человек Алкивиад ухитрился освободить под разными предлогами или устроить побеги. Но девять гребцов во главе с неким Орестидом из Марафона отказались подтвердить свою вину таким образом. Они невиновны. Приказы, полученные ими, были преступны. Так утверждали эти люди.

Стояла сухая осень, дули пассаты. Обвиняемых держали в лавке шорника, недалеко от места, которое народ прозвал Площадь Истины. Алкивиад был пьян. Конечно, не до потери рассудка. Он пытался притупить ощущение кошмара. Он искал способ избавить этих людей от смерти, но не мог найти его. Он не мог компрометировать себя личными переговорами с мятежниками. Вместо себя он послал Перикла. Я вызвался проводить моего друга.

Мы поговорили с Орестидом и его товарищами, когда их вывели и привязали к столбам. Этот человек был исключительно благороден. Мы плакали, слушая, как он говорит, в чём обвиняют его и его товарищей. Он говорил убеждённо, бесхитростно, ничего не приукрашивая. Его искреннее возмущение состоянием флота было настолько сильным, что, как он сказал, он и его товарищи лучше умрут, чем станут служить в таких условиях.

Алкивиад подал знак начинать казнь. Морские пехотинцы отказались. Никогда прежде мне не доводилось быть свидетелем такой сцены горя и оцепенения. У Алкивиада был отряд из племени «богов». Он приказал им привести приговор в исполнение.

И они выполнили приказ.

После этого весь флот обуяла такая ярость из-за того, что свободные афиняне были зверски убиты дикарями, что Алкивиад вынужден был всю ночь находиться на борту «Неукротимого» в страхе за свою жизнь, На рассвете он приказал собранную в Киме добычу разложить вдоль прибрежной полосы. Но моряки шли мимо столов с деньгами. Ни один не прикоснулся к своему жалованью.

В тот вечер пришло сообщение с юга.

Два дня назад там произошло морское сражение. Эскадры Лисандра наголову разбили наши корабли под командованием Антиоха. Антиох убит. Пятнадцать афинских кораблей потоплены или захвачены – небольшая потеря по численности, но с моральной стороны – катастрофическая.

Алкивиад бросился назад, в Эфес, собрал флот в устье гавани. Но Лисандр был слишком хитёр. Он не вышел. Теперь уже полностью построенный Птерон накрепко запечатал бастион. Спартанцы и пелопоннесцы удерживали каждую пядь берега.

Шестнадцать дней спустя пришло сообщение из Афин. Результаты голосования по составу Коллегии десяти стратегов на новый год. Алкивиад в Коллегию не прошёл.

Через два дня он обратился к флоту с прощальным словом.

Он не смел возвращаться домой, зная, что его ждёт суд. Он должен удалиться – может быть, во Фракию, если слухи о крепости, приобретённой Тимандрой, верны. Алкивиад распустил команду «Неукротимого», позволив каждому искать себе другой корабль. Сто пятьдесят четыре человека, гребцы и эпибаты, выразили желание разделить судьбу Алкивиада.

В тот вечер моё судно, «Европа», проходило учение за волноломом. Мы обменивались сигналами с несколькими кораблями с Самоса и почтовыми судами. Вернулись поздно, уже при свете факелов. Когда судно развернулось кормой вперёд, готовясь выскочить на берег, мы заметили, как от берега отходит боевой корабль. Борясь с приливом, он постепенно набирал скорость.

Мы присмотрелись. Корабль шёл без ходовых огней, без сигнальной лампы. Гребли молча. Слышен был лишь стук камня, отбивающего такт. Это уходил «Неукротимый».

Одиннадцать месяцев прошло со дня апофеоза наварха в Афинах до этого бегства – тайного, при свете одной лишь луны.