Текст книги "Приливы войны"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Глава XXXV
НЕДОСЯГАЕМЫЙ ДЛЯ ЗАВИСТИ

Пять дней спустя prytaneis созвали Народное собрание. Совет подготовил множество тем для рассмотрения: казна, которая была почти пуста; пересчёт сумм, получаемых в качестве дани от государств империи; налоги с проливов; дела флота и армии; награждения за храбрость, полевые суды, обвинения в служебных проступках и казнокрадстве; вопрос о дальнейшем ведении войны. Список дел, назначенных к слушанию, был огромным, но никто не хотел высказываться первым. Собрание лишь гудело, пока не появился Алкивиад. Едва он возник, народ обратился к нему столь елейно и с таким подхалимством, что ни о какой работе не могло быть и речи. Всякий раз, когда выдвигали законопроект или предлагали какие-либо меры, кто-нибудь непременно прерывал оратора и вновь начиналось шумное чествование героя. Всё это не прекращалось ни назавтра, ни в последующие дни, ибо как только epistates – председательствующий – пытался подвести хоть какой-то итог, все головы поворачивались к Алкивиаду в ожидании замечаний от него или его сторонников. И все кричали «да», если видели, что он голосует «за», или «нет», если замечали, что он нахмурился.

Собрание было парализовано. Всё затмевалось блеском его самого знаменитого члена. Это уклонение от правильного пути не ограничилось публичным спором. Даже частных лиц – таких, как Эвриптолем и Перикл, – осаждали раболепствующие просители, а также друзья и товарищи по оружию, наперебой предлагавшие свои услуги лишь потому, что эти люди, как считалось, обладают каким-то влиянием на Алкивиада.

Народное собрание состояло только из сторонников Алкивиада. Оппозиции не было. Даже когда он просил коллегию голосовать «против», не опасаясь его недовольства, все ораторы поднимались лишь для того, чтобы поддержать предложения, выдвигаемые самим Алкивиадом или его сторонниками. Они предлагали только то, что, как предполагалось, вызовет одобрение Алкивиада. Когда Алкивиад отсутствовал, надеясь, что хотя бы это стимулирует дебаты, собрание просто расходилось по домам. Какой толк быть там, если Алкивиада нет? Когда он удалялся пообедать, народ разбредался по сторонам. Он не мог даже просто встать, чтобы сходить по нужде, поскольку вся коалиция тотчас вскакивала и занимала места рядом, освобождая свои мочевые пузыри.

Далее следовал Элевсинский триумф. Некогда путь священной процессии Элевсинских мистерий по суше прекратился из боязни многолетней спартанской осады и проходил только по морю, уже не так торжественно. Теперь Алкивиад вернул мистериям былую пышность. Его кавалерия и пехота сопровождали служителей богинь и посвящённых на их двенадцатимильном пути. Противник совершал своё «вооружённое паломничество», держась на почтительном расстоянии, бессильный вмешаться. Я был там и видел лица женщин, которые старались пробиться поближе к своему спасителю. Они вытирали слёзы и взывали к Деметре и Коре, ведь проявленная к ним несправедливость была источником всего зла. Они хотели видеть сильную руку, защищавшую их; они жаждали воздать почёт Алкивиаду. Теперь казалось, что он был в фаворе не только у людей, но и у богов.

Предполагалось, что безумие со временем утихнет, но не тут-то было. Повсюду Алкивиада окружали толпы, причём в таком количестве, что Самос и Олимпия выглядели детскими играми. Когда Алкивиад шёл по аллее, по которой можно приблизиться к Круглой палате сзади, он и его спутники оказались в такой толпе, что Диотима, Адиманта и их жён прижали к стене в узкой улочке. Люди напирали с такой силой, что женщины в ужасе закричали, боясь задохнуться. Эскорт из морских пехотинцев вынужден был прокладывать себе путь через чей-то личный дом, извиняясь за вторжение. Дипломаты и их жёны убегали через заднюю дверь, а домохозяйки, разинув рты, глазели на Алкивиада, который сидел во дворе на скамье, закрыв лицо руками. Всеобщая истерия доконала его. Нервы его не выдержали.

Наиболее назойливых мы выгоняли из отхожих мест, с крыш домов, из склепов их предков. Обожатели приходили ночью и пели под окнами. Через стену летели камни и куски дерева, обёрнутые в прошения и поэмы, иногда – в таких количествах, что слугам приходилось уносить подальше все бьющиеся предметы, а детям приказывали играть в помещениях, дабы свидетельства обожания не пробили им голову. Кругом торговали изображениями Алкивиада на тарелках и подставках для яиц, на медальонах, головных повязках, вымпелах и бумажных змеях. На каждом углу были выставлены картины под названием «Ловцы удачи», маленькие кораблики с мачтой и гротом и буквами N и А («Ника» – «Победа» и «Алкивиад»). Модели «Антиопы» продавали за обол. Простодушные сердца повсюду воздвигали молитвенные алтари. Через открытые двери можно было заметить мишурные украшения, разложенные как на алтаре полубога.

К нему приходили делегации от братств и племенных советов, от культов героев и предков, ассоциаций ветеранов, гильдий мастеров, от товариществ проживающих в Афинах иностранцев, представителей женщин, представителей стариков, представителей молодёжи. Одни обращались с просьбой удовлетворить жалобу, другие заверяли в своей преданности. Какая-то секта торжественно преподнесла нелепую вещицу, на которую морские пехотинцы попросту прикрепили ярлык, положили в ящик и отнесли на склад. Но в основном приходили просто так, без всякого повода, просто чтобы увидеть его, побыть рядом. Делом чести сделалось прийти вдруг, без предварительного объявления. И всё равно каждый визит попахивал алчностью или личным интересом. Плотники на рассвете, «Сыновья Данаи» – с открытием рынка; потом – кураторы морского арсенала, продавцы гончарных изделий, и все напыщенные, и все приниженные, и все в восторге от собственного поступка. Критий, который сам однажды станет тираном, даже сочинил по этому поводу стих:

 
То предложенье, которым назад возвращён ты в отчизну,
Сам я составил, прочёл и в исполненье привёл.
Но мой язык запечатан; об этом сказать я не смею...[1]1
  Перевод Е. Озерецкой.


[Закрыть]
 

Нигде нельзя было отыскать теперь того, кто голосовал против Алкивиада. Куда-то расточились члены суда, вынесшего Алкивиаду приговор. Наверное, отправились к гиперборейцам или в Тартар. Ещё не отзвучали последние панегирики, когда вдруг из толпы послышались крики: «Диктатор, диктатор!» Они хотели, чтобы Алкивиад управлял государством, не подчиняясь законам, а вечером более сдержанные братства высказались в поддержку этого мнения. То были гоплиты, всадники, флотские люди и торговцы. Они умоляли Алкивиада поставить себя вне досягаемости для тех, кто ему завидует. Каждый круг лиц со своей стороны предупреждал его о непостоянстве народа. «Они» отвернутся от него, «их» преданность непрочна. Когда настанет час, предупреждали эти приверженцы Алкивиада, власть его должна быть абсолютной, ведь вопрос стоит о выживании нации.

На двенадцатый день вечером в доме Каллия, сына Гиппоника, собралась самая серьёзная и влиятельная компания в Афинах. Возглавлял собрание сам Критий. Если Алкивиад согласится, то завтра утром он внесёт это предложение перед народом. И оно будет одобрено. Наконец-то город преодолеет свои колебания, столь для него разрушительные, и утвердится в постоянной привязанности. Войну можно будет продолжить и выиграть.

Алкивиад молчал. За него высказался Эвриптолем:

   – Но, Критий, – заметил он сдержанно, – такое предложение будет противоречить закону.

   – Demos творит закон, друг мой. Что он говорит, то и есть закон.

Но Алкивиад продолжал молчать.

   – Правильно ли я понял, – обратился Эвриптолем к Критию, – должны ли мы согласиться, что этот самый demos, который в противоречии с законом осудил и изгнал моего двоюродного брата, может теперь, столь же беззаконно, назначить его диктатором?

   – Тогда народ действовал в припадке безумия, – убеждённо ответил Критий. – Теперь же он поступает разумно.

Глава XXXVI
ИСКАЖАЮЩЕЕ СТЕКЛО

Как тебе известно, Алкивиад отклонил предложение Крития, приведя наставление поэта:

 
Тирания – прекрасный насест и удобный;
Но нету ступени, чтобы удобно с него низойти.
 

Когда эта цитата дошла до народа, популярность Алкивиада взметнулась до беспрецедентных высот.

Враги его недолго думая воспользовались этим. Интересно было наблюдать за Клеофонтом, Анитом, Кефисофонтом и Миртилом, приверженцами олигархов. Они прямо-таки сиганули в объятия радикальных демократов и теперь рьяно защищали ту политическую линию, которая вероятнее всего понравится сторонникам Алкивиада. Другими словами, сделались его наиболее ревностными и услужливыми лизоблюдами. Их стратегия, как потом объяснили поэты, заключалась в том, чтобы «переалкивиадить» народ, пока он не поселится в их желудках, и вот тогда-то они начнут им блевать.

Никто не понимал этой опасности острее, чем сам Алкивиад. Теперь он окружил себя друзьями юности и боевыми товарищами – это были Эвриптолем, Адимант, Аристократ, Диотим, Мантитей. Он чувствовал, что они любят его таким, каков он есть, и не воспринимают его, говоря словами поэта Агафона, через искажающее стекло собственных страхов и надежд. Я тоже оказался в числе лиц, которым он доверял.

Он поручил мне распределение растущего импорта. Меня направили к тем, кто потерял близких на Сицилии; я вошёл в комитет, который должен был определить место для мемориала. В качестве официального лица я присутствовал на жертвоприношениях; я представлял морских пехотинцев на торжествах; я развлекал возможных союзников и пытался подкупить или запугать потенциальных врагов. Все эти обязанности были для меня мучительны, и я попросил освободить меня от них. Он захотел знать причины.

   – Они приветствуют меня не как человека, не как Полемида. Они принимают меня за какого-то воображаемого «Полемида» и обращаются ко мне так, словно я и есть «порожденье войны».

Он засмеялся:

   – Теперь ты политик.

До этого времени мне удавалось держаться в стороне от политики. Теперь это стало невозможно. Политикой сделалась самая жизнь. Встреченного на улице человека нельзя было приветствовать просто как приятеля; теперь надлежало оценивать его – союзник он или противник. Любое взаимодействие исходило из прогноза: что может данный человек сделать для нас сегодня, сейчас, пока он ещё на нашей стороне. Не стало разговоров, были только переговоры; люди не общались, а представляли позиции. По любому поводу заключали соглашения. Казалось, человек живёт только для того, чтобы заключить соглашение. Но всё это выглядело неуловимым, как дым. Ибо многие могли сказать «нет» и только один – «да», а без «да» ты ничего не получал. Ценность каждого человека то возрастала, то падала, как на барана на рынке домашнего скота. Мерилом стоимости служила не монета, а влияние. Я никогда не улыбался так много, я никогда не встречал столько «друзей», для которых я был ничем. Во всех делах восприятие преобладало над сутью вещей. Нельзя требовать ответственности от других или давать своё поручительство любому предприятию, каким бы тривиальным оно ни было. Всегда должны иметься варианты, отходные пути – до последнего момента, когда все ставки уже сделаны. Если ты дал другу слово, ты можешь нарушить его по приказанию другого «друга», и вот ты уже хватаешь этот главный шанс как можно проворнее.

На рассвете я стоял с гирляндой, совершая жертвоприношение богам. К вечеру я разрывал соглашение с какой-нибудь марионеткой. Всё это было не для меня. Я это презирал. В довершение всего подобные дела были слишком рискованными, так что следовало думать и думать. И я действительно думал – не только о том, как наша партия может одержать верх над оппонентами, но и о том, как можно отойти от неё в кризисной ситуации. Я тосковал не только по жене, но и по её братьям и отце, я скучал по честной жизни землевладельца. Теперь, вдали от моей семьи, я понял, как дорог мне этот очаг.

А меня уловили в политические сети.

Я поселился у моей тётки в Мелите. Ей я доверил свой план уйти со службы и поселиться с женой и ребёнком в поместье «У поворота дороги». Моим самым горячим желанием было взять к себе и тётку. Я построил бы ей домик. Она стала бы патриархом и заправляла бы у нас всем. Она заявила, что всегда мечтала жить в поместье в домике. Я взял её руки в свои. Казалось, осталось только одно, последнее препятствие между мною и моим счастьем.

Я отправился к чиновнику, чтобы зарегистрировать моё намерение построить нечто на нашей земле в Ахарнах. К моему крайнему удивлению, мне сообщили, что против этого имеется возражение. Что это, шутка? Регистратор показал мне документы. Некий Аксиомен из Колона, о котором я никогда не слышал, подал прошение на бесхозное поместье, ссылаясь на мою смерть где-то за морями, на кончину моего брата и отца. Он претендовал на это имущество. Он даже внёс parakatabole – десятую часть стоимости поместья.

Рассвет застал меня перед служащим архонта, который составлял diamartyria, слушания, на котором известные суду свидетели подтвердят, что я – действительно сын моего отца и законный наследник земли. Это должно положить конец безумию, подумал я. Но когда в полдень я выехал в поместье, то обнаружил на участке рабочих. Трое сыновей этого Аксиомена как раз прибыли на место. Они держались с недопустимым высокомерием. Они показали какие-то документы и приказали мне уйти с моей собственной земли. Я был в солдатской одежде и, кстати, с мечом. Вероятно, мною овладел злой демон. Я схватился за эфес меча, и хотя я одумался и не обнажил клинка, самый факт и выражение моего лица заставили наглецов попятиться в страхе. Они удалились с проклятиями и обещанием разгромить меня в суде.

– И не беги к своему покровителю Алкивиаду! – пронзительно крикнул самый старший. – Даже он не выше закона!

Политик сразу ухватился бы за скрытый намёк. Но я не сделал этого. Я был в отчаянии. Я посоветовался с несколькими друзьями, включая и моего командира – молодого Перикла. А тот, будучи таким же бесхитростным, как я, проводил меня в дом Аксиомена. Я извинился перед ним и, стараясь сдерживаться, объяснил ситуацию. Меня не убили на войне. Эта земля – моя. Покончим же со скандалом. Я возмещу убытки и извинюсь за злополучную вспышку гнева.

   – Да уж конечно, возместишь, – ответил этот негодяй. Он уже выдвинул обвинение против меня.

   – Обвинение в чём?

   – В измене!

Он постарался, этот мошенник, и раскопал подробности моего освобождения из каменоломни в Сиракузах. Я был, как гласило обвинение, eisangelia, «агент и орудие Спарты». Упоминалось моё обучение в спартанской школе, моё возвращение в Лакедемон после Сицилии, моя служба у Алкивиада в Азии «в союзе с врагами Афин» и даже происхождение моего имени и имени моего отца – наряду с другими лжесвидетельствами, клеветническими утверждениями и обыкновенной ложью.

Дело было серьёзное. Обвинение вело к смертному приговору, однако целью такого заявления было взять меня под арест. Я глаз не мог сомкнуть без страха, что враги проткнут меня ножом.

Однако я решил уладить всё, не докучая Алкивиаду. Он услышал об этом сам и вызвал меня к себе. Это произошло на его конюшнях в Эрхие, где он ранним утром ездил верхом, чтобы освежить голову.

   – Всё это нацелено не на тебя, друг мой, – сразу сказал он, – а на меня. И это не единственный случай.

Он сообщил, что за последние одиннадцать дней подано уже около сорока исков. И все они направлены против его коллег. Тема одна – связи с врагом. Общий эффект, как надеялись оппоненты, – породить недоверие к Алкивиаду и представить его тайным сообщником Спарты. Мой случай – мелочь. Этот Аксиомен – подхалим Эвтидема из Кидатенея, дяди Антифонта и члена культа Геракла того округа, ультраолигархического политического клуба. А есть ещё десяток других – и все они решили свалить Алкивиада, пылая к нему ненавистью.

   – Мне жаль, что твои дела оказались замешаны в мои, Поммо. Но наши враги неразумно нанесли нам удар в более важной игре. Ты веришь мне, старый друг?

Он может воспользоваться мною, если я соглашусь.

Алкивиад хотел наложить запрет на прошение о вакансии на поместье, подав dike pseudomartyrou, иск по поводу ложного свидетельства; после чего намерен назначить временным управляющим поместья любого родственника, кого я назову. Он будет следить за этими землями до моего возвращения.

   – Возвращения? Откуда?

   – Но ты, Поммо, не должен оспаривать другой иск – обвинение в измене. Тебе придётся действовать так, словно это правда. Ты должен бежать.

Я мог думать лишь о жене и тётке. Как я объясню им это? Как я смогу заботиться о нашем ребёнке? Если я скроюсь, Аврора и ребёнок не приедут в Афины. Что касается меня, то разве своим бегством я не подтвержу свою виновность? Я рискую оказаться в изгнании навсегда.

   – Разве когда-либо мне не удавалось защитить тебя, Поммо?

Алкивиад уверил меня, что до тех пор, пока он остаётся у власти, ни один человек, ни один закон не причинит зла ни мне, ни моей семье. Он всё сделает как надо и с выгодой для меня.

   – Наши враги хотят представить тебя сторонником Спарты. Очень хорошо. Мы не возражаем.

Он хотел, чтобы я перешёл на сторону врага. Поехал вместо него в Эфес, оплот спартанцев в Эгейском море. Там теперь находится Лисандр. Он наконец-то сделался навархом. Прежнее знакомство Алкивиада с Лисандром да ещё эти обвинения в связях со Спартой откроют передо мной его двери. Я буду представляться частным лицом, но, когда Лисандр позовёт меня, чтобы порасспросить – а это случится обязательно, – следует открыть ему, что я – личный посланник Алкивиада. Я должен подтвердить добросовестность намерения установить дружеские отношения со спартанцами. Если Лисандр пожелает обменяться с Алкивиадом сообщениями, то я послужу курьером. Что касается любого приговора, вынесенного мне в Афинах, то Алкивиад своей властью strategos autocrator просто издаст указ о помиловании.

   – Ну, так сделай это для меня сейчас, – потребовал я.

Мой командир замолчал. Наши взгляды встретились.

Его глаза не были ни холодными, ни злыми, просто упрямыми.

   – Сейчас делаются большие дела, Поммо.

   – Это твои большие дела.

   – Я так же ограничен ими в своих действиях, как и ты.

Он отметил ещё одну деталь. Дней за десять до этого из Халкидики доставили несколько групп военнопленных. Среди них был мой старый товарищ Теламон. Я освободил его. Он находился теперь в госпитале, излечиваясь от ран. Об этом я не поставил в известность ни Алкивиада, ни кого-либо ещё, считая это дело мелким, недостойным их внимания. Конечно, Алкивиад знал об этом.

   – Вызволи твоего человека из лап костоправов. Договорись с ним. Действуйте сообща, демонстрируйте вашу полезность в качестве убийц. Это укрепит доверие Лисандра к тебе. Он даже может попробовать использовать тебя в таком качестве против меня.

Я согласился поехать. Что ещё я мог сделать?

   – Мне жаль, что я пользуюсь твоим трудным положением, Поммо. Но крайние обстоятельства требуют крайних мер. Я знаю, тебя это мало волнует. Но если эта тяжёлая задача будет решена успешно, то изменится судьба не только Греции, но и всего мира.

   – Ты прав, – сказал я. – Мне всё равно.

В этот момент с прогулки по холмам как раз возвратились Эвриптолем и Мантитей. Они заметили, что я в затруднении из-за поручения командира. Любыми средствами мне следует заглотить обвинение в измене, сказал Эвриптолем. Я не должен допустить, чтобы меня поместили за решётку. До суда пройдёт не один месяц. Кто может предсказать настроение народа? Было бы сумасшествием искушать судьбу, представ перед судом афинян. Особенно ввиду того, что мои защитники должны будут довольно скоро отправиться на войну.

– Гляди веселей, Поммо, это разнообразит твою биографию. – Двоюродный брат нашего командира засмеялся, положив руку мне на плечо. – Разве ты не знаешь, что нельзя считать себя истинным сыном Афин, если ты не побывал в ссылке и не был приговорён к смерти?

Глава XXXVII
ОХОТА НА ПАРНАСЕ

Моё положение было ещё одним, и не самым главным, следствием хитрого плана Алкивиада, который он запустил за несколько дней до этого. Кампания тяжбы с законом была лишь элементом ответа его врагов. У тебя есть родственники и коллеги, Ясон, которые присутствовали при происходившем в тот вечер. Нет сомнения, ты помнишь его. Я расскажу тебе, насколько мне позволяет память.

Через несколько дней после своего возвращения в Афины, почти сразу после триумфа в Элевсине, Алкивиад организовал охоту на склонах Парнаса. Он пригласил туда не только своих сторонников, но и несколько личных и политических противников, включая Анита и Кефисофонта, будущего тирана Крития, а также Лампонта, Гагнонта и твоего дядю Миртила. Последние трое представляли крайнее правое крыло партии Хороших и Истинных. Они были самыми злобными из обвинителей Алкивиада во время слушания дела о мистериях. Клефонт и Клеоним представляли приверженцев радикальных демократов. Был приглашён также Харикл. Вместе с Писандером он настраивал народ против Алкивиада. В те дни резкость их выступлений содействовала разжиганию вражды. Во время разгула террора, среди прочих мер, они предложили аннулировать закон, запрещающий пытки граждан. Эта охота на Парнасе, как объявил Алкивиад, была способом протянуть оливковую ветвь мира бывшим врагам. Он хотел дружбы с ними.

Сама охота была показным жестом хозяина, поскольку в семи милях к востоку, в районе форта в Декелее, всё ещё находились значительные силы спартанцев. Смелость Алкивиада произвела впечатление на город, поскольку даже самые искусные охотники уже несколько лет не решались охотиться в тех горах. Спартанцы настолько считали это место своим, что в сезон охоты лакедемонская конная охрана оставляла в охотничьем домике кирки, лопаты. Они даже переложили каменную печь, когда та накренилась. Там же имелась и кладовая для мяса. Нельзя было ответить отказом на подобное приглашение. Весь город гудел. Добровольцы из числа конницы взялись обеспечить охрану. Конечно, все хотели узнать, что задумал Алкивиад.

Стихия разгулялась. Дожди не переставали лить два дня. Охотники все вымокли. Но охота была грандиозная, и, надо сказать, никто не жаловался. Они возвратились в хижину, сняли намокшие туники и развесили их перед огнём. От одежды повалил пар. Грелись в огромных чанах с горячей водой, натирались тёплым маслом, а потом отдыхали, не отказывая себе в удовольствии полакомиться красным виноградным вином, грушами, фигами и сыром. Всем также пришлись по душе куропатка, оленина и жареный гусь. Наконец гости, уставшие и сытые, расположились на ложах в большом зале, где четыре медных колокола служили дымоходом для двух разожжённых очагов. Ловчие, загонщики, псари и слуги были отпущены. Осталась только личная прислуга – на молчание этих людей можно было положиться. Всего осталось около тридцати человек.

Среди друзей нашего хозяина были Эвриптолем, Адимант, Мантитей, Аристократ и молодой Перикл. Ферамен, Фрасил, Прокл, Аристон и его партия представляли умеренное крыло; имена оппозиционеров я упоминал раньше. Такое разграничение способствовало усмирению враждебности. Все, казалось, смягчились, когда хозяин, одетый в охотничий плащ, встал рядом с очагом и начал говорить.

Без всяких предисловий он сразу предложил закончить войну и заключить со Спартой мир. Пока гости в недоумении таращили глаза, Алкивиад продолжал: следует совместно со Спартой двинуться на Персию. Цель этой новой войны заключалась не только в освобождении греческих городов Малой Азии, но и в захвате Сард, Суз, Персеполя. Другими словами, он планировал захватить всю Персидскую державу вплоть до Индии.

Безрассудная смелость такого предприятия выглядела настолько захватывающей, что одни гости, обретя наконец дар речи, расхохотались, а другие спросили, не сошёл ли с ума их дорогой хозяин.

Алкивиад сначала обозначил практические выгоды. Самая первая – спартанцы уйдут из Аттики и к нам возвратятся все наши поместья. Одно только это совершит чудо: успокоит враждебность богатых и ослабит их интриги против демократии. Верните им их виноградники и лошадей – и вот они уже не хотят никаких переворотов. Доходы от такого предприятия получит не только аристократия. Обогатится также и demos. И не только наши собственные неимущие граждане, но также и метэки – иностранцы, проживающие в Афинах и не имеющие права голоса на выборах; и даже рабы, большинство которых стремится к действию даже больше, чем полноправные афиняне. Предоставь им возможность участвовать в войне, сулящей выгоду и славу, причём не грек против грека, а грек против варвара, да ещё против такого варвара, с которого просто капает золото, – и прощай недовольство.

– Это я и называю «кормлением чудовища». Это значит обеспечить для беспокойных слоёв нашего народа цель, достойную их стремлений, цель, которая не делает их врагами, но напротив – примиряет между собой их личные цели, зачастую коренным образом отличающиеся друг от друга. Сейчас таким чудовищем стала вся Греция, ибо последняя война соскребла мох с каждой эллинской задницы. Все они стали афинянами, даже спартанцы.

Он предложил провести резкое разграничение партий в Лакедемоне. Экспансионистская фракция, возглавляемая Эндием, ухватится за эту идею, если только убедится в её осуществимости, равно как и Калликратид, и старая гвардия, которые ненавидят варвара и возмущаются низкопоклонством перед его золотом. Партия Агиса и Лисандра будет противостоять нам, но не потому, что они не верят в это предприятие (они в любом случае начнут рваться к лидерству, если решат, что это послужит их интересам), но потому, что их амбиции слишком тесно связаны с кошельком принца Кира. Личные посланцы, поведал Алкивиад, давно подали сигнал обеим партиям. Чего нельзя добиться убеждением, то можно купить золотом.

Непобедимость персов – миф, продолжал Алкивиад. Их армия, составленная из солдат, которых мобилизовали из подчинённых государств, разбежится даже перед второсортными спартанскими силами, как это случилось во время войны на Геллеспонте, а их флот окажется бумажным при встрече с афинскими кораблями. Алкивиад описал персидскую систему управления: независимые сатрапы и расставленные между ними барьеры. Здоровье Дария плохо. Борьба его наследников потрясёт всю Азию. А наши стремительные удары разнесут всю его империю в клочья. Алкивиад произнёс это настолько убедительно, что стало казаться, будто всё это неотвратимо. Особенно если эллины будут действовать в союзе с македонцами и фракийцами, а ведь фракийские владыки хорошо расположены к Алкивиаду. Следует также привлечь греческие города Ионии, которые всегда стремились к независимости. Они все как один встанут под знамёна объединённой родины.

Все слушающие Алкивиада были профессиональными политиками и знали, чем отличается замысел от воплощения. И именно об этом заговорил теперь Алкивиад.

   – Рассмотрим трудности, с которыми столкнутся спартанцы в результате этого предложения. Они объединили союзные государства лозунгом «свобода», что означает не более чем возможность отделаться от нас. Теперь мы силой возьмём эту высоту, поставив их перед выбором, который потрясёт их до основания. Далее, рассмотрим реакцию независимых греческих городов-государств. Каждое избегает следовать за кем-либо, будь то Спарта или Афины, боясь, как бы его не сожрали и не поработили. Каждое боится, что греческая федерация нанесёт ему поражение. Но присоединиться к союзу этих двоих против негреков представляется им значительно менее пугающим выбором. Если дела пойдут не так, такое государство всегда может поддержать одну сторону против другой. Если предприятие вообще не удастся, государство рискует только людьми и кораблями, но не своим суверенитетом, а в случае успеха оно может обогатиться и прославиться. И наконец, подумаем об эффекте, который наше дело окажет на перса. Спартанцы – его союзники. Даже если они отклонят наше предложение, мидийцы не могут всем этим не интересоваться, поскольку каждый новый адмирал – выходец из Спарты. Им важно знать, каковы его взгляды, насколько ему можно доверять. Так что даже если нам придётся продолжать эту войну, мы уже посеем раздор между нашими врагами, причём без всяких затрат с нашей стороны.

Теперь настал черёд главного удара.

   – Я хочу, чтобы это предложение выдвинули вы, Клеофонт, Анит и Харикл. Оно не может исходить лично от меня. Такое предложение должно быть озвучено моими противниками. Выслушайте меня, пожалуйста, и взвесьте следующие соображения. Если я или любой из моих сторонников объявит этот план перед нашим народом, то вся эта идея будет воспринята как безответственные бредни, очередное порождение Алкивиадовой гордыни. Меня обвинят в том, что я действую в интересах Спарты из-за моих прошлых связей с ней. Или, того хуже, заподозрят, что спартанцы дали мне взятку. За этим последуют весьма предсказуемые обвинения в измене, завышенных амбициях, личном интересе и так далее. Вы же сами, несомненно, и выдвинете эти обвинения. С другой стороны, если ваши партии, чья враждебность по отношению к спартанцам не вызывает сомнений, выдвинут те же самые предложения, к ним сразу же отнесутся с доверием. Более того, их будут приветствовать как смелые и дальновидные. Доверие к вам укрепится ещё больше. А я поддержу вас всем, чем могу.

Он говорил всё это не дуракам. Все они сразу поняли гениальность этого плана. Особенно умно придумано доверить оглашение новых идей Алкивиада его врагам. Если Анит и Харикл, представители олигархов, или Клеофонт, представитель радикальных демократов, последуют совету Алкивиада и выдвинут его предложение от своего имени, он действительно достигнет своей цели – если это в самом деле является его намерением. Но ещё более вероятно, что Алкивиад ведёт со своими противниками двойную игру. В таком случае он может объявить этот проект изменой, а своих политических оппонентов – предателями, сказать, что никогда не слышал о подобном плане, потребовать строго осудить его создателей. С другой стороны, если враги Алкивиада попытаются опередить его, выдав его детище, они рискуют привлечь к нему demos и оказаться отвергнутыми из-за собственной трусости и вероломства. А он, Алкивиад, предстанет великодушным и заботливым государственным деятелем, который даже своим врагам предоставил шанс добыть себе славу, от которой они столь близоруко отказались. Или безупречным патриотом, получившим удар в спину от тех же негодяев, которые некогда лишили Афины его гения. Оппоненты Алкивиада выйдут из этой ситуации невредимыми только в одном случае: если народ не примет план Алкивиада. Но кто станет рисковать этим теперь, в час его наивысшего восхождения?