Текст книги "Приливы войны"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Книга третья
ПЕРВАЯ ВОЙНА СОВРЕМЕННЫМИ МЕТОДАМИ

Глава X
РАДОСТИ СОЛДАТСКОЙ СЛУЖБЫ

Я не принял ни предложения Алкивиада получить офицерское звание, ни предложения Теламона последовать за ним и стать наёмником. Однако совет Алкивиада без внимания я всё же не оставил и отплыл пехотинцем под командованием Эвкла к фракийскому Херсонесу. Та кампания закончилась. Я остался жив и тотчас принял участие в другой, столь же бесславной, а потом ещё в одной.

Война стала совсем иной. Насчёт этого нас, рядовых тяжёлой пехоты, просветили старшие. В их времена были сражения. Битвы. Они вооружались и сражались. Линия против линии. Победу добывали в честном бою, с оружием в руках. А в наши дни всё стало по-другому. Наша война не была войной одного государства с другим, то была грызня фракций внутри государства – война меньшинства против большинства, война тех, кто имел, против тех, у кого этого не было.

Будучи гражданами Афин, мы принимали сторону демократов. Точнее, заставляли всех, кто искал нашей помощи, понять, что их демократия будет настолько демократичной, насколько мы им это позволим. При этом новом способе ведения войны, атакуя город, сражаешься не с героями, объединившимися для защиты своей родины, а с шайкой фанатиков, которой выпал случай в данный момент управлять государством. При этом твоими союзниками являются члены изгнанной фракции, стремящиеся восстановить своё господство.

В Митилене мне удалось устроиться на службу. В нашу часть включили изгнанных демократов города, которые были свергнуты в результате мятежа олигархов и теперь являлись политической вспомогательной силой афинского войска. Я раньше никогда не видел таких людей. Они не были ни воинами, ни патриотами. Они были зилотами, фанатическими приверженцами демократии. Одним из них был человек по имени Терсандр. Мы звали его «Перо».

Наш капитан созвал нас для получения списка. Этот список представлял собою ордер на смерть. В него были включены соотечественники Пера, которых после взятия города нам предписывалось арестовать и казнить. Список составлял сам Перо. Он будет сопровождать нас во время syllepsis, облавы, чтобы опознать тех, кто назван в списке. Ты видел такие перечни имён, Ясон, они писаны кровью. Список Пера не был объективным перечнем гражданских врагов или политических оппонентов. Это были его соседи и друзья, товарищи и родственники, – те, кто в своё время разорил его. Они убили его жену и дочерей. Его брата они оттащили от алтаря и зарезали на глазах у его детей. Я не знал никого, кто умел ненавидеть так, как Перо. Это был не человек – сосуд, до краёв наполненный ненавистью. С таким невозможно было договориться. И все они были такими.

Потом, когда город пал, мы взяли в плен восемьдесят два человека из списков Пера и других, включая шесть женщин и двух мальчиков. Дождь лил как из ведра, дул тёплый западный ветер; мы стояли под потоками воды, и нас прошибал пот. Всех пленных мы поместили на площадке, где выгуливали скот. Соратник Пера, тоже митиленец, явился с инструкциями для нас. Нам предписывалось перебить арестованных.

Но как, спрашиваю я, выполнять такие приказы? Кто наберётся смелости и предложит способ? Из задних рядов крикнули, что их надо сжечь – запереть в сарае и поджечь. Другой предложил зарезать их, как баранов. Я вообще отказался выполнять приказ.

Ко мне приблизился соратник Пера. Кто дал мне взятку? Известно ли мне, что я предатель? Я был молод, гнев охватил меня.

   – Как я буду командовать ими? – воскликнул я, показывая на своих людей. – Как я смогу приказывать им выполнять их солдатский долг после того, как они совершат такое злодеяние? Это будут уже не солдаты, а убийцы.

Появился Перо.

   – Они враги! – закричал он, показывая на несчастных, запертых в овчарне.

   – Вот сам и убивай их, – сказал я ему.

Он сунул мне в лицо список:

   – Я занесу сюда твоё имя!

На этот раз меня спас мой горячий нрав. Я схватил дощечку и сам вписал своё имя. Этот поступок так разъярил моего противника, что он готов был убить меня на месте. Возник скандал, и желание устроить массовое убийство угасло само собой. Однако я не хочу показаться чьим-то спасителем. Бедняги были зверски убиты на следующий вечер. Это сделали другие солдаты. А я, разжалованный в рядовые, опять отплыл на север.

Проходили годы, словно прожитые каким-то другим, чужим человеком. Я вспоминаю зачисления на службу и увольнения, платёжные свидетельства, обломки железа, вынутые из моего тела и хранимые на дне моего мешка, как сувениры. В памяти всплывают всякие безделушки, имена мужчин и женщин, которых я любил, – они были записаны на войлоке моего подшлемника и нацарапаны остриём меча на лямках мешка. Но я никого из них не помню.

Сезон пролетел как одна ночь, как сон, от которого временами лихорадочно пробуждаешься и в который проваливаешься снова, а утром уже ничего не исправить, и в постели стоит кислый запах. Казалось, перед Потидеей я снова пришёл в себя. Я осаждал этот город вторично. Прошло семь лет. Сейчас не могу сказать, что это было: реальность или сон.

В течение двух зим после смерти жены мне никого не хотелось любить. Это не было вызвано ни добродетелью, ни горем. Отчаяние. Только оно. Однажды вечером я притащился в лагерь проституток и уже не ушёл оттуда. Ты ведь знаешь, что значит заплатить по счетам, друг мой. Подсчитай, сколько жалований – не забудь включить добавочные вознаграждения при увольнении! – может накопить солдат, если в течение десяти лет он не увольняется из армии? Если он непрерывно сменяет одну кампанию на другую и не уходит из армии даже зимой, разве чтобы оправиться от ран? Могу тебя уверить, набирается приличная сумма. Достаточная, чтобы купить небольшое приличное имение, со скотами, работниками и даже хорошенькой женой.

Но я промотал на шлюх каждый обол. Я всё спустил на любовь и на выпивку. В конце концов мне не на что было экипироваться.

Настал мир – так называемый «Мир Никия», полководца первой половины Пелопоннесской войны. Обе стороны, обессиленные годами борьбы, согласились отступить и перевести дыхание. Мы провели новые границы и поклялись не нарушать их. Я вернулся домой. Алкивиаду уже исполнилось тридцать лет, он был избран в высший исполнительный орган государства, коллегию десяти стратегов. Он занял тот же пост, который некогда занимал Перикл. Но до пика его возвышения было ещё далеко. У него был соперник – Никий, человек очень влиятельный. Никий был старше. Он договаривался о мире со спартанцами. Афиняне избрали Никия для заключения мирного договора, чтобы не допустить к этому процессу Алкивиада, чьей предприимчивости и популярности они боялись.

Мой друг нанял меня с жалованьем капитана, которое выплачивал из своего кармана, на должность личного посланника к лакедемонянам, точнее, к некоторым их представителям – Ксенару, Эндию и Миндару. С ними он договаривался нарушить мир. Я не дипломат. Я тосковал по сражениям. Мне была необходима война.

Человек чувствует призвание стать наёмником, как преступник имеет призвание к преступлению. Ибо война и преступления – это двойня незаконнорождённого приплода. Иначе почему магистрат представляет сбившемуся с пути юноше выбор: каторга или армия? Они взаимосвязаны, война и преступление, и чем чудовищнее преступление, тем глубже следует погрузить преступника в некую новую среду, чтобы он перевоспитался, забыв о родственниках, о своей стране, забыв даже о собственном преступлении, так чтобы в конце концов единственной загадкой, самой таинственной из всех, осталась последняя: почему я до сих пор жив? Ни один солдат ещё не решил её.

Мир был для меня войной, но под другим именем. Я никогда не прекращал заниматься своим ремеслом. Не имея возможности служить своей стране, я нанимался воевать в другие страны. Сначала к союзникам, а затем... когда наступают трудные времена, прежние враги оказываются самыми ретивыми нанимателями. Фивы приобрели вкус к власти, когда нанесли Афинам поражение у города Делий. В результате этой войны они присоединили к своим владениям Платею, Феспии и половину городов Беотийского союза. Фивы не были заинтересованы в спартанском мире. Коринф тоже остался в стороне и был этим обижен. Договор не вернул ни Анактория, ни Соллия. Коринфяне потеряли влияние на северо-западе, не говоря уж об острове Керкира, мятеж на котором и явился той искрой, что зажгла пожар войны. Мегара нервничала, стремясь вернуть себе порт Нисею, занятый афинскими войсками, а Элиде и Мантинее, демократическим городам, надоело жить под каблуком тиранической Спарты. На севере Амфиполь и Фракия игнорировали мирный договор. Я работал на них всех. Мы все так поступали.

Пока стоит мир, государства предпочитают наёмников солдатам-призывникам. Смерть наёмников не отягощает совесть политиков; от их услуг можно отказаться, когда это станет неудобным. Если наёмники восставали, им прекращали выплачивать жалованье, а если их убивали, то им вообще не надо было платить.

Ты имеешь представление о жизни наёмников, Ясон. В кампании продолжительностью год настоящие сражения занимают от силы дней десять. Сведи это до тех моментов, когда ты на самом деле подвергаешься опасности, – и счёт пойдёт на минуты. Всё, что нужно, – это пережить десять дней, и вот ты уже заработал себе ещё один сезон. У наёмника, который хочет сохранить свою жизнь и получить средства к существованию, куда больше общего с врагом, нежели с его собственными офицерами. Офицеры стремятся к славе. А что значит слава для наёмного солдата? Он предпочитает остаться в живых.

Наёмник никогда не называет себя по имени. Если у него есть своё снаряжение и он нанимается в тяжёлую пехоту, то он – «щит». Копьеносцы – «пики», стрелки из лука – «луки». Агент, прозванный pilophoros за свою войлочную шапку, нанимая солдат, скажет: «Мне нужно сотню щитов и тридцать луков».

Ни один «щит» не идёт наниматься один. Страх быть ограбленным заставляет его искать напарника. Проще наняться, когда вас двое или даже четверо. В каждом городе есть места, где собираются солдаты, которые ищут работы. В Арго – это таверна под названием «Гимн», в Астаке – бордель под названием «Бабки». В Гераклее – две площади, одна возле сухого ключа под названием Опунт, другая – на холме, восточнее Алтаря Амазонок; местные жители именуют её Гиссакополь – Город Кошечек.

В сельской местности тоже найдутся такие особые места. Цепь бивуаков, называемых «курятниками», простирается от мыса Суний до самого города Пеллы. «Мне нужна дюжина щитов». – «Попробуй в Арго, я видел там в курятнике целую толпу».

Иногда это сухие склоны возле ручьёв. Иногда – довольно просторные городки, затенённые леском. Там есть даже рынки, работающие неполный день, и палатки из грубой ткани. Эти палатки называются «почасовыми»: солдат может там побыть с женщиной час или два, а потом должен освободить палатку для следующей пары. Один такой городой – Тритея, недалеко от Клеон; другой, «У излучины», расположен на реке Пеней, недалеко от Элиды.

Оставленные охотничьи домики – любимые убежища «щитов», которых ночь застала на дороге. Эти пристанища можно отыскать, увидев на склонах пеньки – деревья здесь срублены на дрова. В то время в стране была налажена негосударственная, но очень эффективная почтовая служба. Солдаты носили в своих мешках письма, пакеты, разные вещицы, которые совали им жёны и любовницы, а то и случайный попутчик. Каждого прибывшего в «курятник» сразу окружали, пока он рылся в своём мешке. Если человек слышал имя отсутствующего товарища, то брал письмо для него, и нередко проходило полгода, прежде чем удавалось передать послание по назначению.

Объявления о найме – «рекламные тряпки» – наклеивались на «курятниках» и борделях, иногда на межевых камнях или возле родников. Узнав о работе, весь «курятник» снимался, офицеров выбирали прямо на марше. Звание в наёмнической среде менее официально, чем в государственной армии. Командира называют по числу человек, которых он возглавляет. Он – «восемь» или «шестнадцать». Офицеры – «вымпелы», потому что свои ленты они прикрепляют на остриё своих копий, как флажки. Это делается для сборов и равнения строя. У хорошего офицера никогда не будет недостатка в желающих служить под его началом. Так же и хорошего солдата командир всегда постарается записать к себе. А ты ищешь команду, на которую можешь положиться и которой впоследствии будешь держаться.

Занимаясь своей профессией, ты постоянно видишь одни и те же лица. Они всё время возвращаются к тебе. Я дважды встречал Теламона на паромной переправе из Патр и в «курятнике» на реке Алфей; а потом мы вместе участвовали в первом Трахинском сражении.

Почти никто не пользуется своим личным именем. Обычно это прозвища или солдатские клички. Македоняне, «маки», кареглазые и рыжеволосые, составляют большинство. Я никогда не служил в соединении, где не было бы Большого Рыжего и Малого Рыжего и целой группы разных оттенков от Большого до Малого.

Если человек ещё не пролил крови или у него нет поручителя, ему не платят жалованья. Он должен служить бесплатно, и никто с ним ничем не делится, пока он не докажет, что способен не отступить в бою. После этого на сборном пункте к нему подходит казначей.

   – Когда ты в последний раз получал жалованье?

   – Ни разу.

Офицер записывает его имя и даёт ему монету или две.

   – Начнёшь с завтрашнего дня.

Вот и всё. Ты принят.

Дисциплина у наёмников тоже не такая строгая. В Гераклее, в области Трахиния, когда я служил вместе с Теламоном, случилась первая неприятность. Один солдат дезертировал во время атаки. Приняв униженный вид, он направился к Теламону, на ходу придумывая себе оправдания. Не останавливаясь, наш капитан пронзил его копьём. Удар был таким сильным, что железный наконечник прошёл насквозь и вышел между лопатками. Секунду несчастный дезертир стоял, насаженный на копьё Теламона. Затем тот взялся за древко и, упёршись в шею убитого, снял с копья тело. Не говоря ни слова, он раздел труп, вытащил из мешка содержимое и бросил всё проституткам и мальчишкам маркитанток, оставив лежать голое позорное тело. Я оказался рядом с афинским «щитом», которого мы звали Кроликом. Он повернулся ко мне с окаменевшим лицом:

– Я понял.

Ритм жизни наёмника – как страсть распутника или игрока. Эта страсть движет «щитом», если он воистину «щит», она преследует его. Этот ритм стирает всё, что было прежде, и всё, что наступит потом. Из чего он состоит?

Во-первых, из усталости. Это прежде всего. Пехота никогда не отдыхает. Даже при шторме на море, когда солдату делать нечего, он занимается тем, что блюет, перегнувшись через леер, вываливая весь свой обед в море, и лишь потом падает на койку и мгновенно засыпает.

На втором месте – скука, на третьем – голод. Солдат всё время на ногах. Он постоянно на марше. Только дойдёт до одного пункта назначения – уже пора идти к следующему. И это лишено всякого смысла. Земля выдерживает его поступь с полным безразличием, но сам он всякую минуту готов упасть на эту землю, если не мёртвым, то вконец изнурённым. Солдат никогда не видит ландшафта, он не замечает природы, его взгляд упирается в спину идущего впереди.

В жизни солдата преобладают жидкости. Ему необходима вода, иначе он умрёт. Пот капает с его лба, стекает струйками по телу. Он нуждается в вине – в конце марша и перед сражением. Ещё – рвота и моча. Сперма. И это никогда не кончается. На предпоследнем месте – кровь и, когда уже совсем невмоготу, – слёзы.

Солдат живёт снами и никогда не устаёт рассказывать их. Он скучает по любимой и по дому, но тем не менее с радостью возвращается на службу. Он никогда не рассказывает о том, как живёт вне армии.

Нас учили, что копьё и щит – оружие пехотинца. Вздор! Кирка и лопата – вот орудия его ремесла. Ещё мотыга, рычаг, лом. Да ещё корыто для раствора – у строителя, топор – у лесника, корзина для камней – у работающего на каменоломнях. Сей предмет материальной культуры новобранец хорошо знает, умеет починить его на месте с помощью травы или тростника. Он знает, как взвалить её на себя, чтобы не осталось рубца на лбу от ремня, чтобы ёмкость за плечами не имела комков, выдавливающих плоть, ибо, когда корзина нагружена камнем, она тянет на половину твоего собственного веса и висит у тебя на спине. А ещё надо тащить всё это вверх по лестнице – понимаешь? Туда, где ждут деревянные формы, которые необходимо наполнить содержимым корзины. Потом получится стена, опоясывающая город. На эту стену мы должны будем взобраться, чтобы снести её, а потом возвести снова. Этому нет конца.

Солдат – крестьянин. Он знает, как обращаться с землёй. Он плотник. Он возводит крепостные валы и частоколы. Он рудокоп, он копает канавы и тоннели. Он каменщик, умеет из камня проложить ровную дорогу. Солдат – врач, который делает операции без наркоза. Он священнослужитель, который хоронит без надлежащих гимнов и жертвоприношений. Он философ, который дерзает проникнуть в самые тайны существования. Он бравый филолог, который умеет назвать женскую «киску» на дюжине языков. Он и архитектор, и разрушитель, и пожарник, и поджигатель. Он – животное, которое живёт в грязи, червяк, обладающий только ртом и анусом. Ещё у него есть аппетит.

Солдат видит ужасы и остаётся к ним равнодушным. Он перешагивает через трупы, не обращая на них внимания, и устало шлёпается на окровавленные камни, чтобы проглотить свою кашу. Он вбирает в сознание всякие истории, от которых побелеет и грива Аида, и рассказывает ещё похлеще, и смеётся при этом; а потом вдруг отдаёт последний обол женщине-беженке или уличному мальчишке, которого никогда больше не увидит – разве что проклинающим его со стены или крыши, при метании вниз черепиц и камней с целью раскроить проклятому наёмнику череп.

Раз пять мы переходили перевал у Фермопил и оказывались на холме – там, где триста смельчаков обрели бессмертие. Что подумали бы они, эти воины былых времён, если бы увидели, как мы ведём нашу войну? Это вам не эллины против варваров поднялись на защиту священного отечества. Это грек дерётся с греком из-за своего фанатизма. Не армия против армии, не человек против человека, а партия против партии, отец против сына. Они приводят своих детей и их мать, чтобы те бросали камнями в голову противника, иначе им перережут горло. Что сказали бы эти герои прошлого о гражданских волнениях на улицах Керкиры, когда демократы окружили храм Геры, где укрылись четыреста аристократов, выманили их, поклявшись сохранить им жизнь, а потом зарезали на глазах у их детей? А убийство шестисот человек в том же городе, когда demos, народ, закрыл их на постоялом дворе, сорвал крышу и обрушил на них смертельный град кирпичей и камней? Запертые в четырёх стенах, несчастные в отчаянии убили себя, вонзая себе в горло те самые стрелы, которые сыпались на них сверху, и вешались на планках кроватей. И как поступили бы они на Мелосе и Сционе, когда пришёл приказ из Афин – вырезать всех мужчин, а женщин и детей продать в рабство? Одобрили бы они убийство своих соотечественников в Гисиях или их поведение при осаде Платеи, когда сыновья Леонида задавали пленным лишь один вопрос: «Какую пользу принесли вы Спарте?» – а потом перебили всех мужчин до последнего?

В то время у меня была женщина с острова Самофракия. Впрочем, когда она напивалась, то заявляла, будто она из Трезена. Звали её Эвника – «Честная победа». Раньше она была лагерной женой моего товарища, командира восьмёрки по имени Автомедонт. Он умер – но не от раны, а от заражения зуба. В ту же ночь Эвника пришла ко мне.

– Ты не должен путаться с проститутками.

И она стала моей женщиной.

Чем она отличалась от моей жены Фебы? Хочешь это знать, Ясон? Я расскажу тебе.

Моя дорогая жена была цветком, взращённым в закрытом цветнике, а эта женщина, Эвника, – побег, проросший после бури. Она – дикое растение. Эту женщину можно было оставить с товарищем и знать, что она не полезет к нему в постель, как только ты отвернёшься. Возвращаешься и застаёшь их смеющимися; она что-то готовит ему. Перед уходом он отводит тебя в сторону и говорит: «Если тебя убьют, я её разыщу». Наивысшая похвала.

Эвника была опытной любовницей. Предпочитала позу наездницы. Её лодыжки сжимали мне уши, пальцы впивались в рёбра. Она была жадна до меня, до моего семени, я чувствовал это. Я знал, что она может уйти к следующему мужчине так же легко, как перешла ко мне; но жаловаться было не на что. В этом имелась своя честность.

Целый год мы оставались во Фракии по контракту с Афинами. Мы ходили по деревням и забирали провиант, чтобы снабжать флот. Занятие абсурдное. Бывало, человек сорок по три дня таскаются по горам и возвращаются с одной тощей овцой. Дикие пастушеские племена защищали свой скот, раскрасив себе лица и налепив на бока своих низкорослых лошадок магические символы. Это выглядело как война в далёкие времена, что предшествовали бронзовому веку, – за тысячу поколений до Трои. Возвращаешься в лагерь уставшим, но живым. У тебя нет даже палатки, чтобы укрыться от непогоды, зато можно на ходу подмять под себя какую-нибудь женщину... Совсем неплохо.

Жизнь солдата – это дикость. Вынужденный вести подобный образ жизни, он возвращается к дописьменным временам истории человечества. В этом тоже есть нечто особенное.

Я убил свою сестру Мери.

Мой меч перерезал ей горло.

Что мне оставалось после этого, как не скитаться по земле, окроплять её своей кровью и не бояться, что когда-нибудь она поглотит меня? Но этого до сих пор не случилось. Почему? Неужели я стал таким уж негодным, что даже земля не хочет меня принять? Неужели я буду жить вечно?

Во второе лето перемирия наш «курятник» подрядился за хорошие деньги восстановить стены Арго и укрепить его порт Навплию. Этим занимался Алкивиад. Он перехитрил своего спартанского друга Эндия, возглавлявшего дипломатическую миссию в Афины, и помешал аргосскому союзу выставить его мошенником и лгуном. Теперь народ в гневе заключил союз не только с Арго, но и с Элидой, и с Мантинеей. И вот Алкивиад прибывает в Арго с четырьмястами плотниками и каменщиками, привезёнными из самих Афин. Так начал воплощаться замысел Эвриптолема: амбиции Алкивиада вышли за пределы родного города. Обаянием своей личности и силой убеждения, в Народном собрании и личных беседах с ведущими людьми полисов Алкивиад переманил на сторону Афин три демократических государства Пелопоннеса, причём два из них были прежде союзниками Спарты.

Увидев размах строительства, наш «курятник» так и ахнул. От цитадели Ларисса, насколько видел глаз, по всему периметру города громоздились леса и строительные скаты, вороты для подъёма тяжестей, тележки, дорожные струги, лесопильни, палатки агентов. Кишело такое множество работающих, что те, кто не имел лотка для подноса извести, носили раствор на голых спинах, поддерживая его сплетёнными сзади пальцами. Я натолкнулся на Эвриптолема, когда искал для нашего «курятника» хорошо оплачиваемую работу. Он похлопал меня по плечу и сказал, что сможет найти нам лучшее применение.

Эвриптолем записал нас в отряд мессенских вольноотпущенников, чтобы сделать из них тяжёлых пехотинцев. Отряд насчитывал двести человек. Это были бывшие спартанские рабы. Они бежали в крепости, возведённые Алкивиадом и Никием, и готовы были драться за свою свободу. Всё лето мы натаскивали их, сопровождая Алкивиада в Патры. К осени этот город тоже стал нашим союзником. Когда я наконец добился аудиенции у нашего командира и заговорил о том, что к осени этих мессенцев нам не обучить – они не смогут сражаться, – он только засмеялся:

– А кто говорит о сражении?

Алкивиад намерен был завоевать Патры любовью. И он сделал это.

Как тебе известно, Патры господствуют в западной части Коринфского залива. В городе была демократическая форма правления. В пору войны он соблюдал нейтралитет. Но теперь, когда другие великие демократии Пелопоннеса – Элида, Мантинея и Арго – стали союзниками Афин, Патры готовы были примкнуть к этому союзу.

Ты бывал в Патрах, Ясон? Очень милое место. Основное блюдо тамошних стряпух – рыба и жареные дрозды. Едят там не рынке, а в помещениях, называемых «флаги», в частных домах, многие – с террасами с видом на море. Каждый входящий берёт флаг – ярко раскрашенный кусок ткани с изображением дельфина или трезубца – и завязывает его на плече. Сделав так, он становится членом семьи. Хозяйка подаст ему блюдо, какое он пожелает. Поев, он заворачивает деньги во флаг и оставляет на скамье.

Правительство Патр состоит из двух палат – Совета старейшин и Народного собрания. Алкивиад сначала связался со старейшинами, с которыми познакомился лично. Он успокоил их страхи относительно намерений афинского народа и заручился их разрешением обратиться к Народному собранию. Теперь Алкивиаду было тридцать два года. Дважды он избирался стратегом Афин. Он был самым ярким представителем нового поколения элладских мужей.

Алкивиад сказал следующее:

   – Народ Патр, я исхожу из предположения, что вы, как все свободные эллины, предпочитаете независимость своего государства диктату чужой воли. Нейтралитет – уже не выход. Согласитесь! Сегодня каждое государство Греции должно объединиться или с Афинами, или со Спартой. Третьего не дано.

Народное собрание Патр происходило на открытом воздухе, на выступе под названием Ворот, выходящем в залив. Сейчас Алкивиад указывал на этот залив широким жестом.

   – С какой стихией связываете вы будущее вашего народа – с водой или сушей? Это решающий фактор! Если решающей для вас является земля, то судьба города должна зависеть от Спарты. Такой союз обеспечит для вас наибольшую безопасность. Но если вы надеетесь выйти в большой мир через морскую торговлю, то вам следует признать: господствующая на море держава, Афины, не потерпит, чтобы некое другое государство претендовало на такое же господство. Патры расположены у моря, друзья мои, на самом важном со стратегической точки зрения мысе. Это выгодно вашему народу, и для Афин очень важно, чтобы мы стали друзьями. Но если вы решитесь пойти против Афин, вы погибнете. Не обманывайтесь. Этот мир не может продолжаться долго. Скоро вновь начнётся война. Вам следует подготовиться сейчас. Определите, какой политический курс для вас наиболее безопасен. Союз с морской державой, которой вы нужны и которая будет защищать вас, чья мощь откроет перед вами все порты и все морские пути обитаемого мира, которая будет хранить ваших купцов повсюду, куда ни заведут их амбиции? Или связь с сухопутной Спартой, которая не сможет уберечь вас от наших нападений с моря, но станет забирать вашу молодёжь для службы в своей пехоте – в то время как ваши юноши менее всего обучены шагистике и не обладают хорошим вооружением? Под гегемонией Спарты вы будете изолированы, вам предстоит влачить нищее существование. Вас отрежут от торгового обмена, а ведь торговля приносит вам не только необходимое для жизни, но и излишки ресурсов, без которых безопасность – лишь иллюзия.

Он хотел, чтобы Патры построили длинные стены, соединяющие верхний город с портом. Когда один член Совета высказал опасения, что Афины поглотят Патры, Алкивиад ответил:

– То, что ты говоришь, может быть и правдой, друг мой. Но если Афины будут глотать вас по частям, начиная с ног, то Спарта захватит вас с головы и сжуёт сразу.

Однако этот самый веский аргумент даже не нужно было высказывать. Об этом хорошо знали беглецы из Мессены. Подогреваемые ненавистью к Спарте, они образовали отборную воинскую часть. Своим присутствием они как бы говорили: «Вот что могут сделать для вас свобода и Афины. Будьте как мы – или готовьтесь встретиться с нами на поле боя».

И Патры перешли на нашу сторону. Таким образом, Алкивиад оторвал от Спарты три мощных государства, а четвёртое из нейтрального сделал союзным. Он создал коалицию, чьи объединённые вооружённые силы соперничали с силами бывшего хозяина. И тем не менее они придерживались условий перемирия и не рисковали безопасностью Афин. Алкивиад и его представители готовы были идти дальше и простереть свои амбиции на пятое государство – приморский город Эпидавр. Если Эпидавр станет афинским, то шестой – и самый важный – союзник Спарты, Коринф, окажется отрезанным от центра коалиции и будет уязвим.

И вот тогда впервые появились агенты Спарты. Их кавалерия возникла в Ахее и Арголиде, за ними следовали их союзники, носящие алые цвета семидесяти спартанских городов, так называемых Соседей. То была тяжёлая пехота, обученная столь великолепно, что превосходила всех, за исключением Корпуса Равных. Прибыли главнокомандующий Миндар, Эндий и Клеобул – лидеры партии войны. В «курятниках» начали появляться они и их офицеры. Впервые видели мы спартиатов – полноправных граждан Спарты – вербующими «щиты» и «копья». Один в своём рвении превосходил всех. Это был Лисандр, сын Аристоклета, – тот самый Лисандр, чьё имя останется в анналах Афин как синоним рока.

Теламон нанялся к нему и всё ворчал на меня за то, что я не желал последовать его примеру. Другие из нашего «курятника» также выполняли «поручения» Лисандра. В чём заключаются эти «поручения», они не рассказывали никому, даже мне. Было лишь известно, что «поручения» выполняются по ночам и хорошо оплачиваются.

Вместе с Теламоном я слушал обращение Лисандра к Народному собранию Патр.

– Люди Патр, речь афинского стратега, – имелся в виду Алкивиад, который обращался к собранию несколько дней назад, – известна всем! С речами выступали также посланцы моего города, чьё красноречие далеко превосходит моё собственное. Тем не менее я слишком хорошо отношусь к вашему народу. Поэтому, хоть я и пришёл сюда как солдат, я считаю долгом добавить мой голос ко всем прозвучавшим прежде. Не сделайте ошибки, друзья. Курс, который вы выберете сейчас, будет иметь очень серьёзные последствия. Умоляю вас не поддаваться импульсу и не торопиться. Есть такая поговорка: заяц может прыгнуть в кастрюлю, но выбраться из-под плотно закрытой крышки ему не под силу. Позвольте мне рассказать вам, в чём заключается разница между афинянином и спартанцем. Может быть, об этом вы не подумали. Кто такие спартанцы? Да, мы не моряки. Не в нашей натуре создавать империю. Согласитесь, наша часть Пелопоннеса никогда не стремилась к расширению. Мы заключаем только оборонительные союзы. Даже когда мы сражаемся с нашими врагами, наша цель – не завоевать, а только предотвратить возможную опасность. Мы крепко удерживаем пограничные с нами государства. Но чем дальше расстояние, тем слабее вожжи. Люди Патр, ваш город расположен далеко от нашего. Чего же мы хотим от вас? Только одного: чтобы вы оставались свободными, независимыми и сильными. Мы верим, что в этом заключается наша безопасность, ибо свободное государство будет противостоять вторжению всей своей мощью. Вы боитесь, что мы нанесём вам вред? Напротив, Спарта всеми способами будет помогать вам сохранять независимость – до тех пор, пока вы нам не угрожаете. Теперь поговорим об афинянах. Они представляют силу на море. Они возводят империю. У них в подчинении уже двести государств. С Патрами будет двести одно. Этот оратор, выступавший перед вами, этот афинский стратег расточал медовые речи и не скупился на заверения. Вы должны смотреть глубже, друзья мои. С помощью именно таких льстивых речей они лишили свободы другие государства. Спросите себя, будет ли этот человек таким же обворожительным, когда вернётся сюда с боевыми кораблями и потребует вашу молодёжь, чтобы укрепить свой флот? Когда он явится навязывать вам афинские принципы и законы? Каким же справедливым окажется этот так называемый союз, когда вам придётся отдавать ему все деньги из вашего кошелька, а взамен получать «воду» от Афин? Ваш гость обещал вам защиту афинского закона. Что это значит, кроме того, что любой, даже самый простой иск больше не сможет рассматриваться вашим судом, но будет направляться для решения в Афины, в присутствии афинских заседателей, где царят такие продажность и алчность, что вам не выдержать! Вы, знатные люди, имеете состояние и принадлежите к сословию всадников. Когда война возобновится – а она обязательно возобновится, в этом наш афинский друг прав, – кто из ваших соотечественников пострадает больше всех? Простые люди, которые найдут себе место на флоте и улучшат своё положение благодаря войне, или вы, чьи земли находятся вне этих хвалёных Длинных стен и останутся невозделанными? Чьи сыновья погибнут первыми, чьё достояние будет разорено?