Текст книги "Солдаты Александра. Дорога сражений"

Автор книги: Стивен Прессфилд

– Не далее как весной мы тоже будем на юге.

Филипп просит назвать ему имена моих недругов, а также имена их отцов.

– Из какого они, кстати, племени?

– Послушай, – урезониваю его я, – зачем тебе это? Я не хочу, чтобы ты лез в это дело.

– А почему нет? – рассудительно спрашивает мой брат.

48

Наступает весна. Войска Койна перемещаются к горным громадам. Александр с тяжеловооруженными подразделениями уже находится там.

Никогда прежде мир не видел столь грозной и столь хорошо укомплектованной армии. Всю зиму наш царь занимался ее перевооружением, переоснащением и переподготовкой, призванными существенно расширить наши возможности при ведении боевых действий в горах. На смену тяжелым осадным машинам, которые до сих пор транспортировались лишь на подводах, влекомых быками, теперь приходят новые, очень компактные и разборные механизмы, детали которых навьючиваются на мулов. Несмотря на свою неказистость, подобная катапульта способна посылать камни или горшки с горящей нефтью за четверть мили от места ее установки. В обозах везут тонкие бронзовые пластины. Деревянные мантелеты, обитые ими, как вы понимаете, уже не боятся огня. Им нипочем ни кипящее масло, ни горящие угли, ни раскаленный песок. Сформированная с помощью таких щитов «черепаха» позволяет штурмовикам без особого риска подтащить свои приставные лестницы к любой стене. Плотники с кузнецами всю зиму изготавливали блоки, цепи и вороты, веревочники сплели мили и мили канатов. Механики разработали немало хитроумных приспособлений, таких, например, как облегченные горные лебедки, лишенные прежде считавшихся необходимыми громоздких железных храповиков. Оказалось, что и без них пара этих лебедок, закрепленных за валуны, свободно поднимает в вертикальное положение довольно внушительную осадную башню. Еще недавно военные вылазки в горы ограничивались стычками нашей пехоты с шайками вражеских лучников или пращников, а о каких-то осадных действиях нельзя было и помыслить. Считалось, что провести правильную осаду возможно лишь на равнине. С этим покончено. Теперь досягаемы даже цитадели, угнездившиеся на горных вершинах. Инженерные новшества открывают дорогу самым смелым тактическим изысканиям. Все ненужное моментально отсеивается. Снабженцы, в чьем хозяйстве полтысячи мулов, уже не везут с собой практически ничего, кроме терпентинного масла, которым пропитывают зажигательные снаряды да время от времени смазывают топоры. Все вспомогательные детали вытесываются на месте из горных сосен.

Взятие горных крепостей производится в несколько стадий. Сначала внизу, на равнине, разбивается базовый лагерь, куда в огромных количествах по реке и сухопутными караванами доставляется провиант и все прочее. Потом от этой базы войска выдвигаются вперед и разбивают новый лагерь, на сей раз в предгорьях. Материалы, необходимые для осады, перемещаются ближе к цели. Враг, не будучи в силах помешать этим приготовлениям, скрывается в своих горных твердынях.

Теперь вообразите гору Олимп. Так вот, система укреплений, с которой нам предстоит разобраться, представляет собой нечто подобное.

Десятки квадратных миль сплошных круч с сотнями тайных троп, по которым шныряют одни лишь афганцы.

Первым еще до зимы блокируется так называемый Согдийский Камень. Там, во главе одиннадцати тысяч воинов, запасшись всем необходимым, засел могущественный туземный вождь Оксиарт. С учетом того, что в крепости имеются незамерзающие источники, она способна обороняться годами. Когда посланцы Александра предлагают Оксиарту сдаться, дикарь поднимает их на смех. Случайно, у македонцев нет крыльев, иначе как же они попадут в цитадель?

Однако смех смехом, а мы продолжаем этап за этапом забираться все выше и уже копошимся под самой твердыней, хотя не прекращаются и переговоры. Считается, будто это великая тайна, однако все о ней знают, все видят, как гонцы Оксиарта так и снуют то туда, то сюда.

– Похоже, – говорит Стефан, – что Александр хочет поставить на одного скакуна.

То есть на одного воителя, которому подчинится Афганистан.

На одного вождя, способного обуздать прочих.

В конце зимы все необходимое поднято наверх. Впереди неприступное укрепление размером с небольшую страну. Северные и южные откосы массива, на котором оно расположено, поросшие редкими сосенками и покрытые осыпающимся каменным крошевом, слишком круты даже для мулов. Штурм возможен лишь с запада, где крутизна несколько меньше, но это понимает и Оксиарт – все подступы к крепости там намертво перекрыты. С востока картина еще хуже – голый, крутой склон, упирающийся в пяту отвесной скалы, высотой в двести сорок локтей.

Александр созывает молодых воинов и объявляет, что первый, кто заберется на эту скалу, получит дюжину талантов золота. Все остальные тоже не останутся без наград. Шесть сотен добровольцев под покровом ночи атакуют утес, вбивая в еле заметные трещины железные колышки от шатров, к которым они тут же крепят веревки, чтобы за ними могли уже с меньшим риском последовать прочие удальцы. Многие, струхнув, поворачивают назад, кто-то, сорвавшись, калечится, тридцать семь человек разбиваются насмерть, но три сотни храбрецов добираются до вершины и на шнурах поднимают к себе доспехи и снаряжение. И когда на рассвете варвары видят над собой маков при полном вооружении, им остается только поверить, что воины Александра и вправду крылаты, а сам он, скорей всего, бог. Даже не пытаясь сопротивляться, они просят о мире.

Правда, видавший всякое Оксиарт в сопровождении горстки приближенных почитает за лучшее бежать по одной из тайных троп – и бежит, но вывезти обоз ему не удается. Наши легкие отряды настигают возки и захватывают все – лошадей, припасы, сокровища, а также жену вождя и трех его дочерей.

Про младшую, Роксану, идет слух, что она писаная красавица и что отец дорожит ею как зеницей ока.

Что сделает с ней Александр?

Убьет? Возьмет в заложницы? Потребует выкуп? Использует как приманку, чтобы влиять на отца?

Но нет, наш царь гениален не только в воинском деле.

Он появляется перед армией бок о бок с плененной девушкой.

И объявляет, что намерен жениться на ней.

49

Блистательный ход.

Взяв в жены дочь воинственного Оксиарта, Александр без урона для собственного величия словно бы сделает его равным себе. А тот, хочешь не хочешь, станет ему тестем, и обе воюющие стороны автоматически породнятся. Столь крутой поворот порождает немалый переполох. Между нашим лагерем и афганскими биваками носятся нарочные, Филипп тоже бесконечно что-то там утрясает. Армия гудит, обсуждая перспективу скорого мира.

Если, например, Оксиарт решится нанести в Бактру дружественный визит, чтобы лично передать свою доченьку будущему супругу, Александр, несомненно, осыплет его такими сокровищами и наделит такой властью, что это, безусловно, поставит мало прежде кому известного предводителя дикарей на одну доску с самим Аминтой Николаем, наместником Бактрии и Согдианы. Племена, конечно, воспримут сие возвышение как честь, оказанную всем потомкам Афгана, ибо в годы правления Дария так возвеличивались одни только персы. Из всего этого сам собой следует вывод, что кровь патриотов проливалась не зря. Прошедшая через тяжкие испытания и вновь снискавшая милость Неба страна наконец обретет своего собственного правителя.

По крайней мере, так это можно будет подать.

Но чей же выигрыш будет большим?

После свадьбы Александр уйдет из Афганистана и уведет свою армию. Оксиатр останется, чтобы, используя свое влияние, поддерживать в неспокойной провинции мир. Местным вождям и царькам обещаются льготы с сохранением за ними всех прежних владений и привилегий. Жаловаться вроде бы не на что никому.

– Нам следует уразуметь простую истину, – втолковывает как-то вечером Филипп мне, а заодно Флагу, Стефану и еще кое-кому из наших ребят, – что в ненормальных войнах нет и нормальных побед. Здешние жители, и мужчины, и женщины, будут сражаться до последнего вздоха, лишь бы не дать нам взять верх над собой. Уничтожать их всех поголовно и долго, и хлопотно, и не стоит затрат, а идти дальше, оставив за спинами тьму недобитых врагов, невозможно. Однако нельзя не признать, что туземцы тоже вымотаны до крайности. При таких обстоятельствах мир нужен всем, но такой, чтобы каждая сторона могла трактовать его в выгодном для себя смысле. Местные варвары, разумеется, ни за что не признают себя покоренными и будут похваляться, что союз заключен под давлением их несомненного превосходства.

Ну и пусть похваляются. Во всяком случае, подкупив здешних разбойников, с одной стороны, и отрезав их от более-менее суверенных сообщников – с другой, а также оставив в ключевых пунктах Афганистана сильные гарнизоны, мы стабилизируем ситуацию настолько, что сможем двинуться в Индию, не страшась за уязвимость своих тылов. Это лучшее, чего сейчас можно добиться. И этого нам достаточно.

Заканчивает свою речь Филипп так:

– Все сводится к вопросу: какой выход из положения хотя бы минимально приемлем? Вероятно, такой, с каким есть шанс смириться, не уронив собственного достоинства хотя бы в своих же глазах. Как бы там ни было, то, к чему мы приходим, куда предпочтительнее поголовного истребления всех обитателей этой страны.

Итак, на носу долгожданный мир. Македонские войска с облегчением собирают манатки. Все бы хорошо, но у меня есть проблема.

Шинар отказывается выходить за меня замуж.

В честь своего бракосочетания с Роксаной, которое намечено провести в Бактре, во дворце Хорина, наш царь приготовил щедрые дары для тех воинов, что, последовав его примеру, возьмут себе азиатских жен. Эти счастливцы произнесут слова брачного обета одновременно с царственной парой.

Но нас с Шинар среди них не будет.

Это все та же старая песня. Имя ей – ашаара.

– И не проси. Если я что-то для тебя значу, даже не заикайся!

Можно ли вообще понять женщину? Ведь она носит во чреве мое дитя!

– А что ты тогда сделаешь? Уйдешь?

А ведь уйдет. Судя по отчаянию в темных глазах, с нее станется.

– Так ты не отступишься? Так и будешь терзать меня?

– Да! Ты должна объяснить мне все, чтобы я понял. Раз и навсегда.

Она садится, сгорбившись, словно под тяжкой ношей.

– Ты не дашь мне воды?

Я даю ей воды – холодной, с дольками абрикоса, как она любит.

– Ашаара, Матфей, это не просто обычай, это основа всей нашей жизни. Позволив тебе, чужаку и завоевателю, опекать меня, я навлекла позор и гнев наших богов не только на себя, но и на весь свой род. Я стала бенг, бесприютной изгнанницей, и уже никогда не вернусь в лоно семьи.

Меня это возмущает.

– Какая же ты бесприютная, если у тебя есть я? Твой Бог не властен надо мной, а когда брачная клятва соединит нас, Он не будет властен и над тобой.

Она мрачно улыбается.

– Бог… да, может быть. Но не другие.

Она имеет в виду свою родню. Своего брата.

Моя возлюбленная – истинная дочь Афганистана, дитя пустынь, где ей выпало возрастать. Пытаться понять ее – все равно что пытаться вобрать в себя весь этот край с его охристыми горами и небом в клочьях гонимых бурями облаков.

Единственный, кто хоть как-то может влиять на нее, – это мой брат. По заключении мирного соглашения отряд Филиппа первым направляется в Бактру для деликатной подготовки тамошних жителей к грандиозному свадебному обряду. Перед отъездом брат заходит к нам в гости с блюдом багии (бараньих колбасок, зажаренных с чечевицей) и кувшином сливового вина.

Живот у Шинар уже сделался тугим, что твой барабан, постучишь пальцем – звук как у арбуза. Филипп от всего этого просто в восторге. Как дядюшке будущего младенца ему многое дозволяется, например прикладывать к животу ухо. Когда малыш начинает толкаться, и брат, и Шинар заливаются счастливым смехом.

Потом Филипп напускает на себя строгий вид. Он хочет поговорить, в этом доме назрела проблема. И Шинар не отмахивается от него, как отмахнулась бы от меня, а чинно садится и делается серьезной.

Первым делом Филипп заявляет, что Шинар просто обязана выйти за меня замуж. Если уж не из желания как-то упрочить свое положение, то ради блага еще не рожденного малыша.

– Пойми, Шинар, теперь ты в ответе не только за себя, но и за того, кому даешь жизнь. Сама понимаешь, в одиночку тебе в этой стране ребенка не вырастить, а ни один афганский мужчина никогда не возьмет в дом жену с македонским отродьем. Здесь у мальца нет будущего, зато Македония предоставит ему все права. Там твоему сыну – или дочурке, если ты вдруг разродишься девчушкой, – ничего не придется стыдиться. Дети героев у нас, как правило, окружены всеобщим вниманием, да и растут они среди сверстников, чьи матери собраны со всех концов мира.

Он видит печаль на лице Шинар и продолжает:

– Девочка, милая, я знаю: ты считаешь, что Небеса от тебя отвернулись. Может, оно так и было, не знаю, но в наше время все быстро меняется. Да и мне что-то не верится в этакую суровость. Вышние силы все-таки не безжалостны, несчастья, обрушившиеся на вашу страну, должны тронуть их. Свидетельство тому вызревает в твоем чреве. Твои вины, если таковые имелись, уже искуплены твоими страданиями. Бог протягивает тебе руку, Шинар, так прими же ее с благодарностью и без сомнений. Ибо есть ли кощунство большее, чем неверие в милосердие Неба?

50

Свадьбу Александра с Роксаной, как уже говорилось, намечено провести в городе Бактра, в неприступной крепости на горе Бал Тегриб. Народное празднество по персидскому обыкновению пройдет под открытым небом. Все македонские полководцы и старшие командиры, а также добрая половина афганских царьков, князьков и вождей соберутся отметить это событие во дворце Кох-и-Ваз, резиденции военачальника Хорина.

Флаг собирается уйти в отставку, вернуться домой. С учетом денежных поощрений, всяких накруток, доли в добыче и наградных, полагающихся за трех Львов, двух Серебряных и одного Золотого, ему причитается сумма в двадцать два одинарных годовых жалованья. Он несметно богат.

Я тоже составляю заявку на увольнение. Мне отвалят шесть годовых выплат. Нищим не назовешь и меня.

Четырнадцать сотен маков, нежно поглядывая на своих туземных избранниц, произнесут слова брачной клятвы одновременно с монаршей четой. По слухам, больше половины из этих пар решили остаться в Афганистане. Парням обещаны хорошие должности в гарнизонах афганских Александрий. Начиная, кстати говоря, с Дальней, которая на Яксарте. Кое-кому из счастливчиков светят Артакоана, Кандагар, Газни и Кабул. Зато каждый солдат-поселенец может рассчитывать на неплохую усадебку, а командиры – и на поместья.

– Придурки безмозглые, – бормочет Флаг. – Теперь Македонии им нипочем не видать.

Нет уж, мы с ним не такие глупцы. Посмотреть мир, заработать деньжат – это одно, но будущее ждет нас дома. Назад мы и не оглянемся.

Правда, хозяйствовать на земле Флаг не хочет. Душа не лежит, а к охоте – лежит. Милое дело – прихватить с собой пару сынишек и гоняться с ними за дичью в холмах. Ну а еще лучше – разводить лошадей.

– Вы с Шинар будете наезжать ко мне каждым летом. И уж конечно, ты станешь уговаривать меня распахать пару-тройку полянок, но, клянусь Зевсом, я на то не пойду. Поэтому, парень, даже не трать зря время.

Я вполне серьезно спрашиваю у него, не жалко ли ему расставаться со службой.

– Имел я в задницу эту службу, – отвечает Флаг. – Кому она, на хрен, нужна?

Девятнадцатого артемисия Шинар рожает крепкого, здорового мальчика. Мы, как и решено, называем его Илией. Весит он ровно столько же, сколько мой щит пелта (около семи мин), и как раз помещается в его кожаной чаше. Когда я его купаю, он брыкается и вопит, словно форменный новобранец. У него десять пальчиков на ручонках и ровно столько же на ножонках, а под животиком помещается маленькая розовая штуковина, из которой порой бьет чудесный фонтан. Кажется, мы с Шинар малость сдвинулись на своем первенце и уже, видимо, в прежнее состояние не вернемся. Кстати, волосы у него черные, как и у нас. И похож он тоже на обоих нас разом.

Появление этого маленького сверчка перевернуло всю нашу жизнь. Начать с того, что от моего прежнего отношения к смерти не осталось и духу. Выживать и всемерно беречь свою собственную персону – вот что вдруг сделалось для меня самым главным, ибо только живой я могу быть полезен для этого малыша.

Флаг со Стефаном заходят проведать нового боевого товарища, и он, приветствуя их, тут же делает под себя. Друзья признают, что получилось это у него от души, судя по куче, да и запашок с ног сбивает. Что до меня, то произведи мой отпрыск не то, что он произвел, а, например, новую «Илиаду», я, кажется, не возгордился бы больше.

Мне вовсе не хочется, чтобы он стал солдатом. Пусть лучше займется музыкой или врачеванием. Неплохо также разводить лошадей, возделывать землю.

Да, я изменился. Но это все мелочи в сравнении с тем, как преобразилась Шинар. Она теперь – мать, что будит во мне самые благоговейные чувства. Я просто мечтаю увидеть ее в Аполлонии, судачащей с моей матушкой о своих женских делах или прогуливающейся с Илией по холмам возле нашей усадьбы.

Я знаю, что там, на родине, у моего маленького сынишки есть брат и сестра. Двоюродные. Это чада Елены и Агафона. До чего же славно будет смотреть, как эта троица возится вместе. После родов, когда Шинар и дитя задремали, я откопал среди пожитков сохранившееся каким-то чудом в сумятице трудных дней письмо от зятя.

Вот сижу я сейчас, пишу эти строки и поглядываю на своего сынишку, что резвится себе на солнышке во дворе. Знаешь, брат, собственное увечье так меня оглоушило, что и дитя мое стало мне представляться уродом с обрубком вместо ручонки. Увидев здорового, крепкого малыша, я заплакал от счастья. Этот ребенок вернул мне мир.

Спустя шесть дней после рождения маленького Илии в городе проводят предсвадебное торжество Мазар Дар (Новая Жизнь). Оно устраивается в честь царевны Роксаны и мужчин не касается. Обряды этого празднества вершат одни женщины.

Там с Шинар что-то происходит. Что именно, не понять, от нее не добьешься, но она возвращается совсем другой. Возможно, все дело в охах и ахах подружек над новорожденным, может, во встречах и разговорах со множеством афганских невест, которым в очень скором времени предстоит стать женами греков и македонцев. Чего не знаю, того не знаю. Но в тот вечер, устраиваясь рядом в постели, она вдруг спрашивает:

– Как думаешь, еще не поздно внести наши имена в свадебный список?

– Ты решила за меня выйти?

Моя любовь улыбается:

– Если, конечно, тебя это не пугает.

52

Мой приятель из тыловой команды по имени Теодор говорит, что эта свадьба обойдется казне дороже, чем любая военная операция последних трех лет. Оксиарт, чтобы почтить дочь, привел с собой всех вождей кланов и маликов со всех территорий от Бактры до Окса, а те притащили всех своих близких в возрасте от шести лет и старше. Другие царьки, чтобы не ударить в грязь лицом, тоже явились с пышными, многолюдными свитами. Свадебным торжествам должен предшествовать праздник Антар Греб (Десять дней всепрощения). В эти дни освобождают узников, прощают долги, улаживают старые распри. Племенные советы заседают денно и нощно, разбирая споры.

И где же вся эта толпа будет спать? Чем кормиться? Только для доставки шатров, способных вместить этакую тьму народа, требуются тысячи верблюдов, а сколько мулов – не хочется и говорить. А где брать фураж для всех этих животных? Чем их поить? Еще проблема – в реке Бактр обитают сотни священных выдр.

– Клянусь Гераклом, лучше бы им унести отсюда свои мохнатые шкуры. Поживей да подальше.

Понятно, городу такую прорву гостей не принять, и прибывающие устраиваются сами, как могут. Палаточные лагеря, словно грибы после дождя, растут по берегам реки, взбегают по склонам холмов, усеивают Долину Скорби, в кои-то веки не оправдывающую своего угрюмого названия. Портные и сапожники со всех земель к востоку от Артакоаны стекаются на празднество в расчете менее чем за месяц разжиться годовой выручкой. Зазывают, размахивая бритвами, брадобреи, углежоги, пригнавшие двухколесные тачки, продают прямо с них вразвес свой товар. Наперебой расхваливают свои изделия оружейники, медники, шорники, кузнецы и лудильщики. Увечные попрошайки соседствуют с мастерами замысловатой татуировки, тут же толкутся заклинатели змей и темные личности, торгующие всякого рода дурманом. Всюду снуют мальчишки, на чьих спинах побулькивают закупоренные бронзовые сосуды. Горячий чай разливается всем желающим через трубочки, прикрепленные к поясам огольцов. И уж в чем у афганцев нет недостатка, так это в рыбе. Бурую и крапчатую форель из горных ручьев, изловленную умелыми дхутти, держат в воде, в плетеных корзинах, и покупателям она достается живой.

Город забит. Очередные купеческие караваны распаковывают свои тюки прямо там, где встают. На этих рынках можно найти что угодно. Из Мидии везут туфли и безрукавки, из Дамаска – кинжалы, из Парфии – туники и отовсюду – стеганые удобные шапочки, их тут называют аги.

Гадатели, бросив кости, готовы предсказать тебе будущее, астрологам для выполнения той же услуги необходимо учесть расположение звезд. Мелкие украшения – кольца, перстни, браслеты для запястий-лодыжек, ожерелья и бусы соседствуют на лотках с амулетами, талисманами и колдовскими составами. Ну и конечно, полным-полно памятных изображений царственной пары. Они отчеканены на чашах, монетах, медалях, вытканы на коврах, вышиты на платках и шарфах, ими украшены декоративные лакированные подносы.

На каждом углу праздный люд веселят актеры, музыканты, акробаты, жонглеры, фокусники, канатоходцы. Шуты и клоуны непрерывно острят, поэты с надрывом выкрикивают стихи, рапсоды в голос распевают баллады. Там же с важным видом расхаживают и философы, охотно излагающие суть своих заумных учений, и жрецы, восхваляющие своих богов. Я в жизни не видел стольких любителей помолоть языком. Все камни заняты, на каждом – оратор. Слушают даже тех, кто несет откровенную чушь. Не хочешь слушать, ступай к факирам, аскетам и йогам. Те больше помалкивают, но у них есть на что посмотреть. Чего только эти люди не творят со своим телом! Мне запомнился один садху. Он проткнул себе щеки дюжиной шампуров для кебаба, но при этом продолжал улыбаться. Его корзинка мигом наполнилась медяками и черносливом. Маки и базы платят по-разному, но в эти дни одинаково щедро.

А вон, представьте себе, две девицы! Одна глотает мечи, другая, встав на руки, изгибается так, что стукает себя голыми пятками по макушке. Они тоже имеют успех.

Глазеть на них можно, вкушая местный пилав – распаренный рис, подаваемый по желанию с бараньими мозгами, свиными копытами или бычьими яйцами. Тут же торгуют глазными яблоками мертвецов, костями и черепами, а также полосками сыромятной кожи с нанизанными на них клыками различных зверей. Есть ожерелья из человеческих зубов, ушей, пальцев. Все это ходовой и очень ценящийся товар наряду со всевозможными противоядиями, оберегами, приворотными зельями, текстами заговоров, мастиками, благовониями, притираниями, белилами, румянами и эликсирами от всех хворей. Силу снадобий демонстрируют в действии. Я лично видел, как один малый трижды за день отбрасывал костыли и пускался в пляс, безмерно радуясь очередному «чудесному исцелению».

Из Вавилона прибывают изготовители воздушных змеев, их причудливые творения уже парят на афганском ветру.

Да здравствуют Александр и Роксана! Их бракосочетание обещает стать наиславнейшим праздником со дня рождения Зороастра – и для македонцев, потому что они наконец-то отсюда отвалят, и для афганцев, которые давно этого ждут.

Старейшины местных бесчисленных кланов окружены особым почетом. Всюду звучат призывы к милосердию и примирению, все пронизано духом скорого и, без сомнения, благотворного обновления.

Как я уже говорил, свадьбу играть решено на персидский манер. Всякого рода предваряющие ее церемонии растянутся на четверо суток и достигнут своего апогея к пятому дню, когда состоится главный обряд грандиозного торжества. У персов пять – число любви, оно играет важную роль и в символике местных народов. Желательно, чтобы все было кратно пяти. Пять сотен узников получат прощение, пять тысяч рабов обретут свободу, то же количество свадебных змеев воспарит над дворцом в кульминационный момент, а белых голубей в воздух выпустят вдвое больше.

Слова брачной клятвы будут произнесены на закате, с которого, по персидским понятиям, начинаются новые сутки, а предшествующий тому военный парад планируется провести на равнине в присутствии царственной пары и всех высших военачальников, как наших, так и афганских. Потом жених с невестой, полководцы, вожди и другие сановные лица поднимутся в цитадель для участия в главном обрядовом действе. А уж по его завершении в небо взлетят и змеи, и голуби, что послужит сигналом ко всеобщему ликованию.

Празднование продлится всю ночь и весь день, даже после того как поутру молодые удалятся в покои. Оно не утихнет и с новым днем, какой, по обычаю, следует посвятить щедрости и милосердию. Что же касается нас, служивых, то последняя репетиция марша состоится где-то за пять часов до парада, после чего всех распустят начищать форму, оружие и доспехи. Предполагается, что мы успеем привести себя в лучший вид – умыться, подстричься, подровнять бороды, натереть зубы воском.

За несколько дней до всей этой кутерьмы происходит еще кое-что. Открывается обелиск в память о павших греках и македонцах. Церемония проходит на рассвете. На камне высечены шесть тысяч и девять сотен имен. Все перечислены – Илия, Лука, Толло. По этому поводу Стефан сложил прощальную песнь.

 
СРЕДИ ТОВАРИЩЕЙ-СОЛДАТ
 
 
Среди товарищей-солдат
Мне нет нужды кривить душой.
Среди товарищей-солдат
Могу я быть самим собой.
 
 
Среди товарищей-солдат
Мне притворяться ни к чему,
Не нужно цену набивать,
Ведь с ними я прошел войну.
 
 
Среди товарищей-солдат
Грехи мне будут прощены.
Какие могут быть грехи,
Когда пришел солдат с войны?
 
 
Здесь каждому известен я,
Повсюду верные друзья.
И дом мой там, где всяк мне брат —
Среди товарищей-солдат.
 

Потом устраиваются поминальные игры, поглазеть на которые собираются толпы людей. Да и от охотников показать себя нет отбою. Настроение торжественное, но не печальное, а приподнятое. Строители и землекопы сооружают ипподром с дорожкой в четыре стадии между поворотными пунктами. Первоначально предполагается, что состязаться там будут только греки и македонцы во избежание всплеска возможного недовольства со стороны афганских старейшин. Участие своих соплеменников в скачках они могут расценить как недопустимое по здешним понятиям почитание павших врагов. Однако игры проводятся в непосредственной близости от становищ, где группируется не подыскавший себе приюта в городе люд из Бактрии и Согдианы. Среди этих туземцев немало превосходных наездников, которые так и рвутся продемонстрировать свое мастерство, – как же им отказать? В итоге к скачкам допускаются все. Я тоже решаю малость размяться на своей Снежинке, и, кстати, небезуспешно. Один заезд мы выигрываем, во втором приходим третьими, но в конце концов моя вымотанная походной жизнью кобылка сдает, и мы с ней, отказавшись от дальнейшей борьбы, присоединяемся к зрителям.

Стоя с Флагом в очереди к палатке, где принимают ставки, я примечаю знакомую белую бороденку (по-афгански – спингар). Это Аш, тот самый погонщик мулов из Кандагара, который нашел нам женщин-носильщиц для перехода через Гиндукуш.

Я толкаю старого хрыча в бок.

– Клянусь Зевсом, а я, дурень, думал, что всех воров и разбойников засадили в темницы.

Он ухмыляется, скаля редкие зубы.

– Видно, не всех, если ты на свободе.

Мы обнимаемся, как родные. Без шуток. Похоже, правда, что давних врагов объединяет особая близость, перерастающая с годами в приязнь.

– Аш, что тебя сюда привело?

– Мулы, что же еще?

Мы находим местечко потише, чтобы без помех поболтать.

– На сей раз ты, надеюсь, без женщин? – спрашиваю я.

Старик воздевает ладони к небесам.

Флаг рассказывает ему обо мне и Шинар.

– Неужели это все правда? Не верю!

Чтобы заставить Аша поверить, мне приходится призвать в свидетели Небо! Он трясет бороденкой, пытаясь вспомнить Шинар.

– Которая же это девонька, а?

– Да та, какую ты колотил пуще прочих. Которую я потом выкупил у тебя.

– Храни нас Всевышний! – восклицает он, снова воздевая ладони. – Похоже, эта страна вселила в тебя сумасшествие еще большее, чем я думал.

Флаг сообщает старику о Луке и Гилле, об их ребенке. Аш опечален.

– Славный был малый, – говорит он. – Да упокоится его душа с миром.

Аш остановился в палаточном городке, примерно в миле отсюда, вверх по реке. Там большой лагерь панджшеров.

– Отобедайте со мной, друзья, – предлагает он.

Однако нам приходится отказаться: скоро сеанс предпарадной шагистики. Скука, занудство, но пропускать эти вещи нельзя. Договорившись встретиться позже, мы уже собираемся удалиться, но старый разбойник удерживает меня за руку:

– Ее брат здесь, ты знаешь?

Он имеет в виду брата Шинар. Меня охватывает ужас. Учитывая, сколько тут толчется афганцев, Баз может оказаться сейчас где угодно. Даже в нашем собственном лагере.

– Где? – требовательно спрашивает Флаг.

– Он служит в отряде согдийских копейщиков, приданных войску Гефестиона. Он сам и оба его двоюродных брата.

Аш говорит, что они стоят на равнине, в нескольких милях от города.

– Имей в виду, этот парень и два его родича твердо настроены смыть позор, какой ты навлек на их род. Я сам слышал, как они о том толковали, хотя тогда мне и в голову не приходило, что речь идет именно о тебе.

Я киваю, потом интересуюсь у Аша, насколько серьезны подобные заявления. В какой мере их следует опасаться?

– Молодые парни, горячая кровь, рассудительности в них мало. Теперь поздно думать. Лучше бы ты опасался девиц, крепко зажатых в когтях ашаара. Разве орлы отпускают добычу?

Флаг помалкивает, но ход его тайных дум мне понятен. Надо подкупить старикана, отыскать с его помощью братца Шинар и прикончить. Всего и делов. Мысль, конечно, весьма здравая, и каким-то краем сознания я не могу не одобрить ее. Загвоздка лишь в том, что она в корне противоречит всем положениям македонской филоксении – кодекса, с каким мы сверяемся, строя новые отношения. Нельзя же ведь вот так взять и убить собственного, можно сказать, свойственника – фактически дядюшку только что народившегося малыша?

«Кроме того, – думаю я, – возможно, Небо посылает мне шанс».

– Нынче ведь у вас Дни всепрощения, Аш?

Аш подтверждает это и говорит, что Дни всепрощения объявляются по особым случаям, очень редко, между ними, как правило, многолетние перерывы. Я поворачиваюсь к Флагу.