Текст книги "Солдаты Александра. Дорога сражений"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

23

Прямо в Кирополе войскам дают трехдневный отдых. Солдаты действительно в нем очень нуждаются, но гораздо важней эта передышка для лошадей и для мулов. Если не подкормить их как следует, может начаться падеж. На третий день к нам наконец-то подкатывает осадный обоз, а с обозом приходит и почта. Я получаю солидный пакет, сразу дюжину писем от моей Данаи. Самое последнее отправлено более полугода назад. Флаг дает мне полчаса на медленное и приятное ознакомление с новостями.

– А потом возвращайся. Что-то, мне кажется, назревает.

Я пристраиваюсь в тени под глинобитной стеной. На площади передо мной наши парни вместе с малыми из другого отряда вяжут веревками женщин с детьми. Как уже говорилось, в этом походе воинам разрешено их захватывать и к своей выгоде продавать. Однако многие полагают, что основной целью Александра является не столько намерение пополнить кошельки своих солдат, сколько стремление напрочь очистить вражеский край, лишив неприятеля даже тени надежды, вернувшись, застать тут кого-то из близких. Не к кому возвращаться, не за что и сражаться. Такая стратегия. А нам сподручнее осуществлять ее скопом, вот почему мы и объединяемся с соседствующим отрядом. Больше наловишь, если действовать заодно.

Плюхнувшись в пыль и перебирая письма Данаи, я по уже выработавшемуся солдатскому обыкновению вскрываю последнее и заглядываю в конец. Ведь если там значится: «Прости и прощай», остальное можно уже не читать.

Так оно, увы, и оказывается.

Даная почувствовала, что ее молодость проходит. Она продолжает любить меня, но…

Как все надолго покинувшие родной дом солдаты, я ждал этого известия и страшился его. Готовился к нему, настраивался, копил мужество, чтобы хоть как-то справиться с опустошающим душу отчаянием, однако ничего подобного не происходит. Ни жгучей боли, ни сердечных мук, ни страданий, ни каких-либо сожалений – вообще ничего.

По ту сторону площади арабские работорговцы клеймят скупленную у нас по дешевке добычу. Эти мошенники знают толк в живом товаре, а наш товар никудышный – наглые, безграмотные щенки и совершенно дикие сучки. Легче приручить стаю шакалов. Можно предречь заранее, что большая часть из них не дотянет и до ближайших невольничьих рынков. Одни по дороге разбегутся, другие передохнут.

Дата, стоящая на письме, сообщает, что оно долго искало меня. Целых семь месяцев. Мне приходит в голову, что Даная, вероятно, уже вышла замуж и, скорее всего, ожидает ребенка.

Вялый всплеск нездорового любопытства побуждает меня вскрыть и прочесть остальные послания, написанные в те дни, когда она еще оставалась моей невестой. Вот они-то как раз и наполняют мою душу горечью: между строк угадывается, что Даная видится с другим мужчиной, тем самым, которому, как я уже знаю, суждено занять мое место в ее истомившемся сердце, девушку явно начинает тянуть к нему. Однако могу ли я обвинять ее в вероломстве?

Ведь у меня есть Шинар.

Мы вместе уже долгое время.

Это я изменил Данае, а не она мне.

Так о чем тогда речь?

Работорговцы осматривают взрослых невольниц и прочую мелюзгу, как лошадей или мулов: щупают руки и ноги, заглядывают в зубы. При всей их жестокости (порой смущающей даже афганцев) они заботятся о приобретенном имуществе и, даже наказывая рабыню или раба, стараются не попортить товар.

В лагере, куда я возвращаюсь, царит обычное настроение. Резня, в которой рекой лилась кровь, похоже, нимало не омрачает солдат. Мутный осадок, ею оставленный, давно смыт вином, и сейчас парни лениво толкуют о своей доле в военных трофеях, о разных способах ее увеличить, о возможных шансах продвинуться и о прочих тому подобных вещах. Врага ненавидят все, особенно потерявшие друзей и родичей, а о содеянном никто не жалеет. Люди просто выполнили свою работу, и выполнили хорошо.

Подсевши к Луке и Костяшке, я ковыряю свой ужин и помалкиваю о письмах Данаи, они же озабоченно обсуждают, нормально договорился Кулак с арабами или нет. Костяшка никак не может забыть об упущенной прибыли. О женщинах, так некстати зарезанных в той деревушке, где нам с Лукой довелось в первый раз «нюхнуть крови». Напоминая, какими мы были, он хихикает, но тут же важно и со значением произносит:

– Вы прошли долгий путь.

– Ага, – соглашается Лука. – Долгий и скверный.

Разговор прерывает появление Флага, который оглашает приказ.

Нам вменяется сняться с места за два часа до рассвета. Наш отряд включен в состав южной колонны, выступающей на поиски Спитамена. Сам Александр форсированным маршем двинется на север – усмирять племена за Яксартом.

– Сколько же, интересно, содрал с них Кулак? – бормочет, вставая и почесываясь, Костяшка.

«С них» – это с арабов.

Флаг не отвечает.

– Как насчет тех мальцов?

Костяшка имеет в виду трех подростков, отловленных нами в карьере. Им лет по двенадцать-тринадцать, что обещает хорошие деньги.

Флаг искоса смотрит на горы.

– Кое-кто из ребят, – ворчит он, – наткнулся в цитадели на место, где афганцы перебили весь наш гарнизон.

Тем самым он намекает, что надеяться на прибыток особенно нечего. Многие сделки не состоятся. Пленников тоже, скорей всего, перебьют.

– Ну что это за война такая! – негодует Костяшка.

24

Река, вдоль которой мы спешим к Мараканде, торопясь настичь осадившего этот городок Спитамена, называется Благоносной. Берущая свое начало где-то на северо-востоке, в горах, она бурным потоком мчит по теснине, именуемой Горловина Сестер (в память о двух афганских девицах, якобы бросившихся туда с кручи, чтобы таким манером досадить какому-то завоевателю, вроде бы посягавшему на их невинность), а потом ныряет под землю. Наверху хорошо слышен шум воды, ярящейся в каменной толще. Затем, возле деревушки Зардосса, река снова выныривает на поверхность, бежит по очередному обрывистому ущелью и, вырвавшись из него, разливается на пол мил и, зато становится такой мелкой, что ее может перейти и ребенок. Островков и отмелей на этом приволье не счесть, причем все они так густо поросли ивняком, ракитником и хлопчатником, что являют собой единое зеленое буйство. Ни берегов, ни проток практически не видать. Особенно сейчас, когда в воздухе носится хлопковый пух, напоминающий о поре снегопадов.

В нашей колонне двадцать три сотни воинов, три четверти из которых – наемные пехотинцы, какими командует Андромах Мохнатый, прозванный так за огромную рыжую бородищу. Конницу возглавляет двадцатисемилетний командир Менедем, лихой рубака и блестящий кавалерист, еще юношей, когда ему было всего девятнадцать, удостоенный на Олимпийских играх венка победителя в пятиборье. Нашему отряду, по-прежнему пребывающему под началом Флага и Стефана, выпала роль флангового охранения. Попросту говоря, мы держимся справа от всех и поглядываем, нет ли где засады. Путь наш лежит через полупустыню, поросшую чахлым кустарником, верблюжьей колючкой и тамариском.

Уже второй день я еду рядом с поэтом.

Он так и не завел себе лагерную подружку. На родине у него есть жена, дети. Хотя Стефан не склонен распространяться о них, мы все же знаем, что они существуют. Для него день не в день, если не удается черкнуть им парочку строк. Правда, в его случае это вовсе не говорит о каких-то чрезмерных супружеских или родительских чувствах. Стефан вообще любит писать, он переписывается с добрым десятков других поэтов, а также с актерами, философами, музыкантами и невесть с кем еще. Когда армия где-нибудь останавливается, Стефан, даже если нам велено жить в палатках, норовит снять домишко, чтобы иметь возможность уединяться. Трясясь плечом к плечу с ним в седле, как-то забываешь, насколько он знаменит, но ему об этом забыть не дают: Стефан желанный гость на всех пирах и приемах. И можете быть уверены, если в каком-либо городишке обнаружатся дамы, не чуждые греческой образованности (либо сами что-то кропающие, либо вообще покровительствующие искусствам), то они непременно будут искать его общества.

Чем больше я узнаю Стефана, тем больше им восхищаюсь. Это воистину человек-загадка, толком его не знает никто. Он даже пьяный не сболтнет лишнего. Я ловлю себя на том, что украдкой наблюдаю за ним, присматриваюсь, как он пьет и как ест, прислушиваюсь к каждому слову. Если он с одобрением отзывается о каком-то писателе, я переворачиваю весь лагерь, чтобы раздобыть его книгу, если порицает кого-то из сослуживцев, я тут же перестаю того замечать.

Еще во время горного перехода Стефан взял за правило оказывать нашим носильщицам ненавязчивую поддержку. Вот и сейчас он порой к ним пристраивается и в очень уважительной форме заводит беседы на фарси, на дари. Шинар с удовольствием говорит с ним на греческом, а наш поэт даже пробует обучать ее грамоте. По его мнению, я не ценю ее, и он не стесняется сказать мне об этом в глаза.

– Тебе следовало бы всегда помнить, Матфей, что эта совсем еще молоденькая афганка, делящая с тобой все тяготы походной жизни, должна была ради этого совершить такое душевное усилие, каких мы с тобой и близко-то не знавали, да и вряд ли способны на них. А она справилась, вернее, справляется с этой бедой, как и все ее сестры, ставшие спутницами наших товарищей. Ведь то, что они сейчас делают, противоречит всем их представлениям о добре и о зле. В деревнях, где они выросли, даже за один беглый взгляд на чужеземца девушек нещадно бьют, а уж за разговор с ним могут и вообще забить насмерть. Но они здесь, они с нами. Или ты думаешь, им теперь все безразлично? Как бы не так! Они плоть от плоти своего народа, они разделяют все его предрассудки и за те немногие радости, которыми мы их тут оделяем, расплачиваются стыдом и позором. В глазах соотечественников, как и в своих собственных, они отверженные, презренные твари. И все же они любят нас. А Шинар любит тебя. Однако слышал ли ты, чтобы она хотя бы раз воззвала к Богу? Шинар считает, что у нее нет на то права как у изгнанницы, напрочь лишенной малейшей надежды как-то загладить свою вину и возвратиться домой.

«Да отвернется от тебя Бог!» – самое жестокое проклятие у афганцев. Таков горький хлеб твоей девушки, которым она вынуждена давиться с каждым восходом солнца!

Я вмиг обращаюсь в слух и осторожно интересуюсь, есть ли у Стефана стихи обо всем этом. Лирик словно не слышит.

– Солдаты и их подруги, – гнет свое он, – отнюдь не столь примитивны, как склонны воображать себе некоторые. Глядя на твоего брата Илию с его возлюбленной, можно подумать, что видишь княжескую чету, так нежно пекутся они друг о друге. Даже Флаг, который предпочитает распутниц, обращается с ними по-своему ласково. И уж если на то пошло, разве войско блудниц, якобы увязавшееся за нами, не является неотъемлемой частью нашей великой армии? Разве эти девицы не наши сестры? Разве «добропорядочные» женщины способны так заразительно хохотать, так безудержно отдаваться простым человеческим радостям?! Например, прыгать голышом в реку или барахтаться в выпавшем за ночь снегу?

А дети, которых армия походя производит? Их просто тысячи, им нет числа! Можно, конечно, воротить от шлюх нос, но, рожая наших детей, они в первую очередь становятся их матерями.

Нет, ты хотя бы попытайся представить, как горько этим несчастным созданиям сознавать, что мужчины, с которыми они живут как с мужьями, без раздумий покинут их, как только им придет время возвращаться на родину, к настоящим женами и детям, где они даже не вспомнят ни об оставшейся в далеких краях безотцовщине, ни о своих верных спутницах. Ты помнишь Оке? Помнишь, с каким надрывом прощались там со своими лошадками отправлявшиеся домой фессалийцы? Похоже, разлука с животными удручала бравых конников больше, чем расставание с собственными чадами и с женщинами, которые выносили и вынянчили этих чад.

Что, по-твоему, чувствовали тогда эти брошенки? Разве они настрадались меньше, чем мы? Разве не бок о бок с нами преодолевали они каждую милю этого бесконечного и считавшегося ранее непроходимым пути? Разве они не мучились от хворей, голода и жажды, не ломали рук-ног, не падали, обессилев от изнурения, наземь?

Да, их не шлют в бой, но разве они находятся в безопасности? Разве караваны и обозы, с какими им разрешается следовать или к каким они прибиваются на свой страх и риск, не манят к себе грабителей разного рода? Особенно диких даанов, саков и массагетов, подлинных опустошителей этих краев, что в первую очередь охотятся за поживой и потому предпочитают захватывать женщин, а не сражаться с хорошо обученными солдатами.

И нашим спутницам зачастую приходится защищаться самим, впрочем, постоять за себя они тоже умеют. В их руках даже простая заколка превращается в грозное оружие, ибо каждая из них знает, куда и как ее нужно вонзить, чтобы удар был смертельным.

Я скажу вот что: все эти так называемые обозные шлюхи есть, может быть, единственная наша опора в этой не слишком-то дружелюбной стране. Без них, поверь, мы здесь и месяца бы не протянули!

* * *

Мараканда свободна. Мы тут ни при чем. Разве что косвенно. Спитамен, успевший ее захватить, узнав, что мы приближаемся, ударился в бегство. Местные жители заверяют, что это они вынудили его уйти. Похоже, им боязно, как бы Александр не решил поквитаться с ними за потворство врагу. А может, они просто пытаются набить себе цену. Или рассчитывают на благодарность. В любом случае, как только Андромах с Менедемом узнают, что неприятеля в городе нет (весть эта приходит раньше, чем мы успеваем добраться до места), они решают незамедлительно устремиться в погоню. При этом, как всегда, царит полная неразбериха. Наш авангардный отряд, не получая никаких приказов, прохлаждается в седлах, пока вместе с несущим хлопковый пух полуденным ветерком не прибывает курьер, посланный Андромахом. Нам вменяется встать кордоном и разворачивать всех, кто до нас дошагает, в обратную сторону, а когда поворот совершит вся колонна, двинуться за ней следом. Вот тебе, значит, и пообедали, и покормили животных!

– И какой же гений измыслил этот маневр?

Мы с Тряпичником, Кулаком и Костяшкой торчим под самыми стенами Мараканды, заворачивая усталых ребят. Узнав, что им предстоит топать обратно, они стонут. До города рукой подать, а город – это фураж и вода для коней, а для нас самих по меньшей мере шанс выспаться не на голой земле. Так нет же, нам не дают даже оправиться, нас просто гонят, как скотину, назад с туманной задачей попробовать изловить неприятеля в лабиринтах ущелий или в прибрежных зарослях, где он как рыба в воде, а мы ни ухом ни рылом.

– Дети мои, – глубокомысленно изрекает Стефан, – мне это ну совсем уж не нравится.

Мы рысцой движемся в том направлении, откуда только что прибыли. Служба под началом столь выдающегося полководца, как Александр, таит подводные камни. Командиру, его замещающему, стыдно действовать с меньшей отвагой или напором, чем он, а поскольку уровни их стратегической одаренности несравнимы, то наспех принятые решения порой приводят к плачевному результату. Солдаты всякий подвох нутром чуют.

– Чехлы долой! – орет Флаг, галопирующий вдоль растянутой конной цепи. Он хочет, чтобы мы сдернули с наконечников копий защитные лоскуты бычьей кожи. – Натереть древки!

Флаг свешивается с седла, подхватывает с земли горсть песка и начинает энергично втирать его в рукоять своей пики, чтобы та не скользила в ладони. У меня, как назло, сводит брюхо – я отдал бы десятидневное жалованье за возможность спешиться и облегчиться. Но куда там – четкие следы копыт сворачивают на восток, причем следы очень свежие: от конских яблок еще идет пар. А кто будет вам заливать, будто вид дымящейся кучи дерьма не усугубляет мучений страстно мечтающего присесть где-нибудь в кустиках человека, тот наглый лжец.

Пребывая по-прежнему в охранении, только теперь в тыловом, мы минуем деревню Зардосса. Река, широкая, мелкая, задыхающаяся от ракитника и ивняка, течет справа от нас. Слева сплошные кустарники, креозот с тамариском. Заросли буйные (дальше чем на шестьдесят локтей ничего не видать), они то и дело (локтей примерно через четыреста) разваливаются на овраги, промытые боковыми ручьями. Те отовсюду сбегают к реке, словно проселки к главному тракту. До темноты часа два. Лошади фыркают и артачатся у каждой промоины, они изнывают от жажды и хотят погрузить морды в воду. Но нам приказывают прибавить ходу, и мы гоним их дальше, не давая напиться.

Элементарная походная дисциплина требует, чтобы по враждебной стране, где весьма вероятны засады, войска перемещались, соблюдая все меры предосторожности. Скачущая по флангам кавалерия должна прочесывать весь кустарник самое меньшее на дистанции в сотню локтей от маршевой магистрали, а все распадки, ущелья, теснины на пути следования надлежит проверять еще до подхода колонны. Задача трудная, а в нашем случае совершенно невыполнимая. Нужна вечность, чтобы надежно обследовать хоть какой-то кусок непролазной и непроглядной чащобы. А чтобы обезопасить колонну еще и со стороны реки, численность конницы необходимо удвоить, ведь на бесчисленных заросших всякой всячиной островках и тем паче на прячущемся за ними другом берегу тоже может таиться враг. Между тем начинает смеркаться. До наступления темноты где-то час, но мы отошли слишком далеко от Мараканды, чтобы в случае чего вызвать подмогу.

Неожиданно в тылу появляются всадники, их примерно столько же, сколько и нас в арьергардной охране. Едут они, как и мы, рысью, причем совершенно не таясь. Уж не свои ли?

Впрочем, гадай не гадай, а зевать не стоит. Резкий свист Костяшки, и Флаг, едущий впереди, посылает гонца к командирам тыловых пеших отрядов. Те на наших глазах останавливаются и разворачиваются, готовясь отразить возможный налет. Флаг скачет к нам, выкрикивая приказ строиться клиньями.

Нас восемьдесят человек, что позволяет сформировать четыре клина, крайним левым из них командую я. Мы должны прикрыть фланги пехоты и движемся, чтобы занять свое место в крыле – я впереди клина, Костяшка его замыкает. Скачущий мимо к своему месту в строю Лука, указывая на всадников в тылу, спрашивает:

– Это наши?

– А ты сгоняй к ним да проверь, – смеется Флаг.

Между тем мы чувствуем, что впереди что-то происходит.

Колонна, похоже, остановилась и сжимается. Хлопковый «снегопад» мешает обзору, и все же мы видим, что солдаты формируют оборонительные линии, обращенные как налево, к зарослям, так и направо, в сторону отмелей.

Однако основная часть пехотной колонны уже находится в непосредственной близости к тому месту, где склон круто забирает вверх, и сейчас над ней из-за гребня холма тоже появляются всадники. Конные лучники. Не наши, у нас конных лучников нет. Всадников добавляется и в нашем тылу, постепенно они заполняют всю заросшую тамариском низину между рекой и откосом и продолжают прибывать. Едут главным образом по двое: конник везет за спиной пехотинца. Мы наслышаны о подобной тактике, хотя сами с нею не сталкивались. В бою задний седок спрыгивает на всем скаку с лошади, объединяется с такими же ловкачами, как он, и конная атака подкрепляется пешим напором.

Стефан придерживает коня.

– Сукины дети! – рычит он, указывая на неприятеля. – Они все знали заранее. Они хотели, чтобы так все и вышло.

Он имеет в виду, что бегство Спитамена из Мараканды было сплошным притворством. Эту засаду хорошо продумали и обустроили не в один день. Уже очевидно, что враги вырыли на путях нашего возможного отступления волчьи ямы и перегородили ложбины завалами из кустов и деревьев.

Я прошу Флага разрешить мне проверить кажущийся очень уж подозрительным островок, но слишком поздно. Заросли оживают, из них беззвучно выезжают конные лучники. Они не стреляют, не нападают, а просто выстраиваются у кромки воды, но этого вполне достаточно. Теперь наш отряд прикован к месту – мы не можем ни атаковать всадников, накапливающихся сзади, ибо тогда подставим под удар пехоту, прикрытием которой являемся, ни ударить по островку, поскольку в таком случае откроем врагу свой собственный тыл. Лука клянет наши передовые кавалерийские патрули за то, что они поленились обследовать эту позицию, словно нарочно предназначенную для скрытного ожидания, но не исключено, что они это сделали и никого на острове не нашли. Причем не по невнимательности, а потому, что там никого и не было. Островков таких здесь просто прорва, все покрыты шапками густых зарослей, и враг легко мог отойти назад, дать нашим патрулям провести проверку и вернуться на прежний рубеж.

Какие еще сюрпризы подготовил для нас Волк Пустыни? Сейчас мы видим на острове около двухсот конников, но сколько их может появиться еще, когда в дело вступит наша пехота?

У нас в армии всех солдат готовят к тому, чтобы в пиковых ситуациях они действовали самостоятельно, без приказов. Когда перед кавалерией оказывается фронт вражеских всадников, каждому идиоту понятно, что она должна разбиться на клинья. При угрозе нападения с флангов пехота мгновенно разворачивается в оборонительные шеренги. Наши войска вымуштрованы отменно, все основные маневры бойцы могут выполнять даже во сне. Беда в том, что в нынешней ситуации не помогут ни выучка, ни отвага. Мы в ловушке. Мы угодили в капкан, и его челюсти вот-вот сожмутся.

Это день славы Спитамена: он провел нас, как зеленых юнцов, как недотеп, набранных из мужланов. Волк учел все: рельеф местности, время дня, длину нашего марша и вечную, давно доставшую нас нехватку фуража и воды, он воспользовался нашим высокомерием и нашим невежеством. Он вынудил нас сражаться в избранном им месте, в угодный ему момент и по его правилам.

Правда, в численности он нас не превосходит. К тому же мы лучше обучены и дисциплинированы, лучше вооружены и защищены. Но мы растянуты, словно утки на плесе, что дает Спитамену ощутимое преимущество. Сначала он возьмет в оборот голову и хвост нашей колонны, в то время как наши главные силы, зажатые в центре и обездвиженные, будут беспомощно за тем наблюдать. Потом, благо наша линия длинна и тонка, Волк прорвет ее в нескольких местах, расчленив пехотинцев на отдельные группы, а затем каждую из них примутся чуть ли не в упор расстреливать неутомимые конные лучники. Бедные парни ничего с этим не смогут поделать, поскольку при любой попытке сойтись врукопашную быстрые всадники не подпустят их близко, постоянно держась на расстоянии выстрела. Своих лучников у нас нет, и если наши люди, вооруженные лишь копьями и мечами, нарушат строй, они будут тут же смяты конной атакой и перебиты, а сохраняя хотя бы подобие боевого порядка, им, возможно, удастся продержаться подольше, но потом все неизбежно полягут под градом стрел. Что касается конного охранения, то, если мы решимся напасть на стрелков, те, не меняя тактики, будут также себе отступать, избегая схватки и стараясь увести нашу конницу подальше от пехотинцев. В результате этой игры мы или вернемся к колонне и разделим общую участь, или окажемся отрезанными от нее – и нас прикончат отдельно. Разница, честно говоря, невелика. В любом случае нам конец.

Однако это всего лишь прогноз, пусть и мрачный, а действия, которые необходимо предпринять нашему арьергардному охранению, настолько очевидны, что наши командиры даже не утомляют себя отдачей приказов. Они просто разъезжаются по местам, зная, что каждый боец сам займет нужное положение, исходя из сложившейся обстановки, ибо не зря же он постигал воинскую науку. Так оно и происходит. В то время как Флаг направляет два конных клина навстречу напирающим с тыла кочевникам, наши соседи, наемные пехотинцы, образовав фалангу шириной в сто человек и глубиной в четыре шеренги, движутся к острову с целью навязать бой находящимся там конным лучникам.

Стефан формирует тыловой конный резерв, около сорока всадников. Так же поступают и пехотные командиры, их резерв – полторы сотни бойцов. При этом все мы прекрасно понимаем, что неприятель будет под нашим натиском отступать до тех пор, пока мы не оторвемся от основных своих сил и не предоставим ему замечательную возможность со скрытых позиций обрушиться на наши фланги. Однако выхода у нас нет – не стоять же, как баранам, под стрелами, полностью отдав инициативу Волку.

Наша пехотная колонна растягивается вдоль реки более чем на милю. Со своей позиции мы видим, что там уже начинает роиться противник. Это древняя как мир тактика степняков. Ничего нового в ней нет, но она срабатывает. Суть ее в том, что конные лучники вьются вокруг оказавшегося в ловушке врага, забрасывают его стрелами, отступают, когда тот атакует, а когда выдыхается, приближаются и жалят снова. А уж в нынешнем восхитительном случае, когда вражеская пехота, не имеющая сильной кавалерийской поддержки и прикрытых флангов, словно пришпилена к очень мелкой реке, ее разгром – лишь вопрос времени и терпения.

От наших взоров не ускользает, что как на этом, так и на том берегу из-за утесов или пригорков появляются, ведя в поводу лошадей и мулов, какие-то люди. Это не воины, а, очевидно, рабы и работники Спитамена. Животные, шагающие за ними, навьючены плотно уложенными вязанками стрел. Конные лучники, подлетая к ним на всем скаку, хватают эти вязанки и, не теряя времени, возвращаются на места с пополненным боезапасом.

Кочевники, находящиеся в тылу, боя не принимают и по приближении наших клиньев просто рассеиваются, отходя к реке и к утесам. Противопоставить этой тактике нам нечего. Мы не можем рассыпаться и преследовать этих выродков поодиночке, а продолжать наступление строем – значит атаковать пустоту, ежеминутно ожидая удара в спину. Перестраиваются степные наездники стремительно, словно ласточки в небе, и стоит нам чуть зарваться, они тут же отрежут нас от своих. Тем более что к ним, как мы видим, спешат на подмогу сотни других варваров, быстро спускающихся с холмов и выступающих из укрытий.

А мы всего лишь разведотряд, наша численность недостаточна, чтобы самостоятельно принять бой в окружении, и проклятый Волк прекрасно это понимает. Опять он нас обставил. Мы с Тряпичником натягиваем поводья, видя, как позади нас рассеявшиеся было враги вновь смыкаются, чтобы отсечь нас от колонны. Нам не остается ничего другого, как повернуть и во весь опор мчаться обратно.

Мы мертвы, и мы знаем это. То, что мы чувствуем, наверное, ближе всего к ощущениям начинающего шахматиста, взявшегося играть против мастера. Каждый ход, не важно, насколько он правилен или оригинален, лишь глубже загоняет нас в западню. Мысли наши мечутся в поисках какой-нибудь уловки или неожиданного маневра, способного вернуть нам инициативу. Но мы попались, мы влипли, как дрозды в птичий клей, и чем сильнее трепыхаемся, тем крепче приклеиваемся. События развиваются с такой скоростью, что у нас нет возможности выстроить хоть какой-нибудь план, а потому мы попросту возвращаемся к исходной точке, поворачиваемся лицом к врагу и готовимся драться до последнего вздоха.

Тем временем Волк затягивает в ту же ловушку нашу пехоту, штурмующую островок. Пока парни шлепают по мелководью, вражеские всадники группируются справа и слева от них, потом заходят с тыла и пускают в ход свою излюбленную тактику: носятся вокруг, осыпая их стрелами. Громадные, до семнадцати пядей в холке, парфянские скакуны взметают из под копыт фонтаны сверкающих в предзакатном свете брызг. Право же, зрелище впечатляющее, им впору залюбоваться, однако ситуация слишком уж бедственная: отвлекаться и некогда, и нельзя. Степняки начинают роиться и позади нас. Флаг со Стефаном бросают на них свои клинья.

Схватка разворачивается именно так, как мы и предполагали.

Волк даже не прощупывает нашу основную позицию, а сразу посылает к ней два конных строя – один движется под утесами, другой по отмелям, у водной кромки. Рассредоточившись вдоль наших шеренг и зажав их между собой, враги разворачиваются и, образовав с интервалами в четверть мили группы прорыва, начинают раскалывать фронт. Всего этого нам не видно, зато очень хорошо слышно, ибо нет на свете звуков, подобных тем, что издаются при сшибке латной кавалерии с тяжелой пехотой. Бактрийские и согдийские конники, составляющие костяк ударных сил Спитамена, – это дисциплинированные и хорошо обученные бойцы еще персидской закалки. Они могут сражаться и клиньями, и колоннами, они умеют пробивать бреши в пехотных шеренгах как никто в мире. Дааны же и массагеты, как и положено дикарям, берут не умением, а нахрапом. У них нет никакой тактики, они просто наваливаются всем скопом, но и этого зачастую хватает. Массагеты защищают грудь своих коней бронзовыми пластинами, нашитыми на войлочную основу, и покрывают той же броней собственные ноги – от бедра до лодыжки. Говорят, когда вал такой конницы накатывает на пехоту, у той нет ни малейшей возможности устоять. Правда, говорят и другое. Например, что нашим наемникам, какими командует Андромах, в стойкости просто нет равных. Это греки – ахейцы, выходцы из Аркадии, подчиняющиеся лишь своим землякам, а если выбора нет, то спартанцам. Будучи ветеранами, причем заслуженными (многим перевалило за пятьдесят), они поначалу сражались за царя Персии, сперва под командованием великолепного Мемнона Родосского и его сына, потом – Главка и Патрона, двух выдающихся военачальников, которые до последнего служили Дарию и перешли на жалованье к Александру, лишь когда перс окончательно проиграл. Эти славные воины за пять лет непрерывных сражений прошагали три тысячи миль и изведали все, что только может выпасть на солдатскую долю – и горечь поражений, и радость побед. Их главное оружие – пика длиной в семь с лишним локтей. В умелых руках это лучшее средство отразить кавалерийский наскок, а они обращаются с нею с непревзойденной сноровкой. Вот почему в кровавой схватке, разразившейся на речных отмелях, не уступает никто. Дааны, саки и массагеты дерутся ради поживы и славы, стремясь уничтожить ненавистных захватчиков, а греки-наемники стоят, чтобы выжить.

Но мы теперь даже не поглядываем в ту сторону и знать не знаем, что там происходит, ибо заняты только собой. Наша арьергардная группа (четыре сотни обычных и восемьдесят ездовых пехотинцев) отрезана от основных сил. Шансов на спасение у нас очень мало, но если они все-таки есть, то лишь благодаря прозорливости Флага со Стефаном, сообразивших, что Волку желательно, чтобы мы устремились либо назад, к Мараканде, либо к реке. Хитрый варвар явно ждет этого, поскольку эти два направления кажутся единственно возможными для прорыва, и, конечно же, разместил там дополнительные отряды, рассчитывая устроить резню. И наши командиры влекут нас к утесам. Враг мечет сверху камни и стрелы, но, по крайней мере, окружение нам не грозит. Пожалуй, будь наши кони посвежее, успей мы перед этой заварухой хотя бы полчасика отдохнуть, нам удалось бы выскочить на холмы, а там, может быть, мы бы и вообще ускользнули.