Текст книги "Солдаты Александра. Дорога сражений"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Короче, наши враги чувствуют себя тут более чем вольготно. Они могут появляться невесть откуда и исчезать невесть куда, мы же, захватчики, будем обречены на блуждания в мрачных теснинах, пока там не сгинем, ибо нас всех перебьют «непревзойденные мастера» внезапных налетов и ударов из-за угла.

Одними декларациями наши стражи не ограничиваются – они снимают с наших голов мешки, чтобы дать нам возможность воочию лицезреть то, с чем предстоит столкнуться Александру. К этому времени вся кочевая компания уже переправляется через Яксарт (на боузах в ночной темноте), и нас больше не стерегут. Незачем. Куда нам бежать?

К северу от реки равнину пересекает зубчатая гряда скал. Теперь мы находимся в Диких Землях. Отряд поднимается вверх по столь крутой тропе, что даже «непревзойденным мастерам» джигитовки приходится спешиться и идти рядом с лошадьми. Местность вокруг такова, что, по моему разумению, в ней не выжить и скорпиону, но вот мы огибаем отрог, и нашим взорам предстает самое замечательно обустроенное становище, какое только можно вообразить. На диво стройные молодые красавицы бросаются в объятия отцов и мужей, горделивые юноши принимают у воинов поводья. Нас с Лукой заталкивают со связанными руками в тупик между высокими скалами, где к нам подступают свирепого вида афганки и что-то злобно выкрикивающие мальцы.

Очень похоже, что нас сейчас начнут рвать на части.

Помешать этому некому, ни Гама, ни Крючка рядом нет. Все воины куда-то ушли, мы в полной власти этой оравы. Нас дергают за волосы, щиплют, тычут палками. Одна карга зачем-то полезла мне своей клешней в рот, а когда я отпрянул, заехала между глаз каменюкой. Другая щупает мои яйца: тут уж я ору благим матом, призывая на помощь.

Как ни странно, Гам появляется очень скоро в компании полудюжины соплеменников. Все они покатываются со смеху. Гам объясняет, что многие здесь считают, будто македонцы не люди, а демоны. А эти бабы со своими щенками захотели проверить, так оно или нет.

На следующий день женщины продолжают донимать нас. Дубасят, швыряют камни. Руки у нас связаны за спиной, при спуске в ущелье мы валимся с ног от пинка, что их весьма забавляет. Лука, с его выбитым глазом и сломанными ребрами, терпит страшные муки. Когда это до них доходит, они принимаются травить его еще пуще. Причем даже не из ненависти или жестокости, просто, по их разумению, существа с соломенными волосами и карими глазами людьми быть не могут, а разной нечисти все поделом. Когда из разбитой глазницы Луки начинает сочиться темная жидкость, женщины тычут в нее пальцами, облизывают их и с удивлением выясняют, что это кровь, причем точно такая же, как у них. Наконец ближе к вечеру им надоедает нас мучить и они убираются восвояси.

– Клянусь Зевсом, – стонет Лука. – Еще часа такой забавы я бы не пережил.

Только одна добрая душа не принимала участия в общем веселье – девушка лет пятнадцати, с блестящими, словно кусочки обсидиана, глазами и черными, как вороново крыло, волосами. Мы, распластанные и привязанные на ночь к кольям, когда все уходят, опять видим ее. Она, выскользнув из ночной тьмы, опускается на колени рядом с Лукой, чтобы протереть его глаз смоченным в холодной воде уголком своего петту. Я и Медон, лежащий в паре локтей от меня грек, переглядываемся и умиленно вздыхаем. Ну не диво ли – встретить подобное милосердие в столь ужасном краю?

Неожиданно из темноты появляется человек. Он рывком поднимает девушку на ноги и начинает яростно хлестать ее по щекам, выкрикивая ругательства. Похоже, он в чем-то обвиняет ее, но в чем, мы не понимаем, тем паче что девушка даже и не пытается оправдаться. В считаные мгновения вокруг собирается половина становища. Дикари орут как безумные, мы с Лукой и с другими пленниками тоже кричим, что малышка не сделала ничего плохого. Тут один из туземцев хватает бедняжку за волосы и под одобрительный рев соплеменников демонстративно достает из ножен свой кофари. Изогнутый клинок вспыхивает, как молния. Показав его нам, дикарь мгновенным и мощным движением перерезает малышке горло, причем с такой силой, что едва не рассекает шейные позвонки. Я ору, словно режут меня. Мы все орем. Разбойник выпускает волосы жертвы и, в то время как мертвая девушка падает наземь, поворачивается и уходит, сопровождаемый одобрительно гомонящей сворой своих собратьев.

– Могучие боги! – восклицает Медон. – Кто этот человек? Зачем он это сделал?

Гам и его товарищи смотрят вниз, на убитую.

– Он ее отец.

Женщины утаскивают тело девушки в темноту. Гам растолковывает нам, что, оказав помощь Луке, она нарушила ашаара. Мы, македонцы, тут ни при чем, а ей пришлось ответить за свое преступление.

На какое-то время чудовищность и нелепость произошедшего просто лишает нас дара речи. Что это за преступление? Да возможно ли вообще, чтобы отец лишил жизни родную дочурку только за то, что она отерла кому-то там глаз.

О том, чтобы уснуть в эту ночь, нет и речи. Мы, дрожа, ворочаемся в своих лохмотьях. Неожиданно к концу второй стражи нас поднимают. Мы думаем, что подошел наш черед разделить участь девушки с волосами цвета воронова крыла, но о ней наши тюремщики уже, похоже, забыли. На уме у них совсем другое. Гам и прочие выталкивают нас на гребень холма. Вся шайка уже там толпится.

Гам указывает на далекую россыпь огней.

– Искандер, – говорит он.

Мы смотрим сквозь тьму на южный берег Яксарта. Огней там и впрямь очень много. Не счесть. Словно звезд на небе. Я бросаю взгляд на Луку. Ну и чего хотят от нас эти разбойники? Мы должны подтвердить, что их догадка верна? Что этот лагерь действительно наш? Или им желательно знать, куда двинется Александр, каковы его планы? Но нет, никаких разъяснений от нас не ждут – нам просто показывают стан наших соотечественников. Возможно, чтобы поддразнить. Неужели это все, что им нужно?

Сборы у кочевников недолгие: какой-то час – и люди Крючка снимаются с места. При этом женщинам и детям предоставляют самостоятельно пробираться по тайным тропам и руслам высохших рек к горным убежищам, тогда как воины стремительно движутся на соединение со своими. После полуночи к нашему отряду примыкают еще два десятка всадников, поутру прибывают две группы в шестьдесят и девяносто бойцов, а потом я теряю прибывающим счет. Я мучительно ломаю свою и без того больную голову, пытаясь понять, что означает появление Александра на Яксарте. Если эти костры не уловка, призванная ввести врага в заблуждение относительно численности разбившего лагерь отряда, то выходит, что царь стянул к реке свои основные силы, включая даже осадный обоз. Причиной тому может быть лишь одно – Спитамен ушел из Мараканды на север, в Дикие Земли. Иначе Александр направился бы прямо к городу, чтобы отомстить Волку за бойню у Благоносной, о которой ему наверняка уже доложили.

На вторую ночь пополнение, вливающееся в отряд Крючка, разрослось до тысячи человек, причем по степи во всех направлениях беспрерывно снуют гонцы. Похоже, близится сражение. Кочевники собираются с силами, чтобы дать бой Александру.

Больше становится и нашей братии, пленных. Прибывающие одна за другой шайки приводят с собой тех македонских солдат, что были захвачены у Благоносной или отловлены позже в холмах. Все они изранены, избиты, в лохмотьях – многие выглядят хуже нас. Самый высокопоставленный пленник – старший командир конных «друзей» Аэропа Неоптолем. Я о нем слышал еще в Кандагаре от Илии, тот служил у него. Ему нет тридцати, он синтрофи (школьный друг) Александра, они вместе внимали наставлениям Аристотеля. Афганцы ослепили Аэропу, и его теперь водят товарищи по несчастью.

Нас заталкивают в загон внутри лагеря. Аэропа, даром что слеп, быстро наводит порядок. Он выясняет, кто тут есть кто, и организует из пленных самостоятельную воинскую единицу с младшими командирами и соответствующим делением рядового состава. По его мнению, солдат и в плену должен оставаться солдатом. К моему удивлению, дикари этому не препятствуют.

– Они все равно его убьют, – говорит Лука.

Наступает ночь, но затишья в лагере нет. Со всех сторон к нему сотнями и десятками продолжают подтягиваться новые воины.

– Вот увидишь, – уверяет мой друг, – они зверски замучают его у нас на глазах, устроят из этого представление.

Не выдержав, Лука подходит к Аэропе и почтительно излагает ему суть своих опасений.

Тот не выказывает ни малейшего удивления. Ему тоже известно, что варвары имеют обыкновение взбадривать себя перед боем издевательствами и глумлением над захваченными врагами. Отбирают для этого, как правило, увечных или калек, а он – слепец. Именно то, что им надо. Лучшего и придумать нельзя.

– Мне сегодняшней ночи, скорей всего, не пережить, – говорит Аэропа. – Что же до вас, парни, то молитесь богам, в которых мы веруем, и особенно тем, что способны помочь вам сохранить мужество и присутствие духа.

Сам он, оказывается, признает лишь одно божество – ненависть к супостату.

В полночь Аэропу Неоптолема вытаскивают из загона на площадку под базальтовыми утесами. Он предстает перед неким Садитом, тот, видимо, поглавнее всех прочих собравшихся в лагере маликов, включая Крючка. Ночь ясная, светло как днем. Раскинувшееся у подножия горы становище вмещает уже тысячи варваров, и с каждым часом их становится все больше.

Аэропа как бы заменяет собой Александра, до которого кочевникам не дотянуться. Что ж, тогда сойдет старший по рангу, но выходит не так. Варварская забава прерывается, не начавшись, – прибывает еще один отряд всадников, и его прибытие вызывает общую суматоху. Окружающие Садита вожди рассеиваются, а сам он подходит к Аэропе, удерживаемому парой головорезов в центре освещенной факелами площадки, и, указав жестом на отрог, заявляет:

– Сегодня Бог щадит тебя, чужеземец.

Разумеется, там, куда он ткнул пальцем, никого нет, но оттуда верхом на своем великолепном арабском скакуне спускается виновник всех наших бед и наш невольный спаситель. Спитамен.

27

– Скажите мне, македонцы, пересекшие и моря, и пустыни, чтобы навязать войну нашим и без того бедствующим народам: какой вред причинили мы вашему государю? Разве наши отряды вторгались в ваши владения? Разве мы уводили ваш скот? Оскорбляли ваших женщин? Разве мы, обитающие в столь отдаленной степи, позволяли себе дерзостно презирать вашу славу?

Волк Пустыни обращается к нам, пленным, хотя на деле речь его предназначается для ушей соплеменников. Толпа собралась такая, что у подошвы горы негде встать. Слова Спитамена то и дело прерываются оглушительными возгласами. Дикари в знак одобрения стучат копьями о щиты или колотят по земле дубинками и булавами.

– Ваш правитель Александр, – продолжает говорить Спитамен, – покорил Лидию и Сирию. Перед ним склонились Египет с Месопотамией, и даже грозная Персия признала над собой его власть. Но ему все мало, он овладел также Бактрией и теперь простирает свою ненасытность к нашим стадам, табунам и отарам. Неужто мир недостаточно широк, чтобы удовлетворить его алчность?

Гром одобрительных восклицаний снова вынуждает Волка прерваться. Он поднимает руки, призывая свои войска к тишине. Мы с Лукой отчетливо его видим и убеждаемся, что это и вправду тот самый человек, который проехал мимо нас в ту злосчастную ночь. Вблизи он выглядит старше и изможденней. Но его глаза в свете факелов брызжут искрами острого, проницательного ума, а могучий, властный голос с легкостью перекрывает гомон собравшихся. У меня от этого голоса мурашки бегут по коже. Вот настоящий враг. Противник, от одного вида которого стынет кровь в жилах.

– Македонцы, неужто ваш царь не понимает, что, пока он покоряет бактрийцев, восстают согдийцы, а когда поворачивается, чтобы привести их к послушанию, сзади на него бросаются дааны и саки. Все прочие тираны мира, подчинив себе какой-либо край, наслаждаются своей властью над ним, и только для вашего повелителя каждая новая победа всего лишь стимул к продвижению еще дальше. Спору нет, он велик, но никто не способен побеждать вечно. Вы сами видите, что даже извечно враждующие между собой племена сегодня объединяются, чтобы отбить его натиск. Ненависть к нему сделала братьями волка и льва и побуждает ворона и орла парить в одних высях.

Далее Спитамен коротко обрисовывает обстановку. Александр уже много дней стоит у Яксарта, явно готовя свою армию к переправе. Похоже, на этот раз он всерьез вознамерился вторгнуться в Дикие Земли.

– Ну что ж, скоро этот самовлюбленный павлин узнает, сколь велики степи скифов, хотя покорить самих скифов ему никогда не удастся. Ведь мы бедны, а потому мы всегда будем опережать его войска, отягощенные добром, награбленным по всему миру. Разве он сможет стиснуть нас мертвой хваткой? Мы всегда выскользнем, мы уйдем, но когда он решит, что нас рядом нет, вдруг обнаружится, что кто-то громит его лагерь. А когда глаза Александра наконец нас узрят, мы уже будем у него за плечами. Мы уподобимся облакам, теням, призракам ночи, то возникая, то исчезая и не страшась ни тяжести камня, ни жара огня. Вы, греки, слышал я, потешаетесь над странной любовью кочевников к безлюдным и бесплодным землям, но хоть на миг попытайтесь задуматься: почему нас не манят ни тучные нивы, ни все эти шумные города? Отчего мы стремимся в пустыню? Что влечет нас туда?

Ответ очень прост.

Свобода! Мы предпочитаем грызть черствую корку на воле, чем лакомиться медовой лепешкой в оковах.

* * *

Рев поднимается такой, что кажется, будто сама гора сейчас взлетит в воздух.

Спитамен вступает в круг света, очерченный пляшущим пламенем факелов. Он снял свой торбусс, его ноги босы, длинные, ниспадающие на плечи волосы щедро подернуты серебром седины. Лицо у вождя желтоватое, нездоровое, при ходьбе бросается в глаза хромота. Уж не болен ли он? Но если и так, его сила не сломлена: взгляд обжигающе ярок, голос по-прежнему тверд.

Теперь он обращается к своим людям:

– Воинам, может, не подобает превозносить свою доблесть, но раз уж нам привелось всего несколько дней назад перебить чужеземцев на отмелях Благоносной, то почему бы и здесь, у Яксарта, не дать им хороший урок? Когда Искандер с наемными бандами решится начать переправу, мы истребим всех заморских шакалов. Бог не допустит, чтобы нечестивцы попирали нашу благословенную землю. Всемогущий вложит нам в руки свой меч – и река станет красной от вражеской крови!

Подобно Крючку в недавних наших с ним разговорах, Спитамен не упускает случая перечислить могущественных воителей былых времен, каких отвага афганцев и скифов довела до печального, но поучительного конца. Пусть Александр не очень-то полагается на свою везучесть, ибо, сколь долго ни дул бы ветер с севера, рано или поздно он переменится и подует с юга.

Волк вновь поворачивается к нам, пленным:

– Ваш царь считает нас дикарями и неучами, но мы тем не менее сумели усвоить нечто, неведомое ему: всему под небесами есть своя мера.

Деревья-великаны растут долго, но падают в один час. Даже львы однажды идут на корм птицам, даже железо ест ржа. Александру надо бы хорошенько усвоить, что удача – вещь скользкая, силой ее удержать невозможно.

И еще я скажу: если ваш Искандер и вправду бог, каковым его возглашают, то ему следовало бы знать, что богу пристало дарить людям благо, а не лишать их последнего скарба. Если же он простой смертный, то пусть вспомнит, отринув гордыню, о своем месте пред ликом Всевышнего. Ибо что есть безумие, как не потеря себя и не забвение земной своей роли?

* * *

Через два дня Александр трубит сбор. Нас, пленных, как находившихся под надзором Гама, так и всех прочих, сгоняют на гребень холма, откуда огромная, голая равнина видна как на ладони.

Ширина реки составляет шестьсот с лишним локтей. На ближнем берегу собралось тысяч тридцать бактрийцев, согдийцев, даанов, саков и массагетов. Их там как муравьев, внизу все черно, все покрыто сплошной шевелящейся массой. Я боюсь поднять взгляд на Луку, не понимая, что происходит. Есть ли смысл затевать переправу на виду у столь грозного воинства? На что, скажите, тут можно надеяться?

Плавсредства между тем спускаются на воду. Мы видим, как гонцы Спитамена веером мчатся в разные стороны с приказами сомкнуть фронт. Рассредоточенные вдоль берега дикари уплотняются, стягиваясь к той части береговой линии, где ожидается высадка. Впереди всех, на белеющей песчаной кромке, Волк размещает своих лучников. Некоторым из них так не терпится обагрить Яксарт вражеской кровью, что они забегают в реку по пояс. Их оружие – мощный скифский боевой лук, выпущенные из которого стрелы длиной в половину метательного копья способны с расстояния в двести локтей пробивать воинские доспехи.

Как только плоты подойдут на выстрел, нескончаемый гибельный град просто сметет с них все живое. Нам вообще непонятно, как Александр собирается прорываться сквозь эту завесу.

Среди нас, пленных, топчущихся на верхушке холма, находится и Аэропа. Слепец стоит в первом ряду, и товарищи сообщают ему обо всем, что творится.

– А нет ли признаков какого-нибудь обходного маневра? – интересуется он. – Может быть, то, что делается на другом берегу, всего лишь отвлекающая внимание хитрость? Возможно, царь уже ночью послал кавалерию вверх или вниз по реке, чтобы та скрытно форсировала Яксарт и обрушилась на противника с фланга и с тыла?

Все напряженно всматриваются.

Нигде ничего.

Аэропа клянет свою слепоту.

– На чем они хоть переправляются? – нетерпеливо выспрашивает он. – На барках? На плотах? Сколько их?

Македонцы волна за волной движутся через реку. Их плоты, снабженные бортовыми ограждениями и прикрытые спереди подъемными щитами, вмещают от двух до пяти десятков воинов каждый, общее же количество только этих плавсредств приближается к пяти тысячам. Самые первые из плотов, миновав середину реки, смыкаются воедино и образуют длинную цепь понтонов, которую мало-помалу стопорят и ставят на якоря. От этих платформ к берегу тянутся тросы и канаты. Нам с холма они кажутся тоненькими, как ниточки. Но очевидно, что следующие плоты перемещаются уже не на веслах (иначе бы их сносило течением), а по своим направляющим, словно паромы. Возможно, их подтягивают установленные на заякоренных понтонах лебедки.

– Да нет, – отмахивается Аэропа. – Скорее всего, парни просто перехватывают канаты руками. Далеко ли они продвинулись?

– Далеко. Еще локтей сто, и скифы начнут доставать их из луков.

– А что с лошадьми?

С лошадьми все нормально. Их переправляют вплавь, укрывая за плотами и барками. А следом, держась за набитые соломой мешки, на которых сложено снаряжение и оружие, плывут тысячи пехотинцев.

– Где Александр? Вы его видите?

Разумеется, видим. Наш государь, как всегда, впереди. Даже со столь приличного расстояния нельзя не заметить его сверкающий панцирь и отполированный до сияния железный с двойным гребнем шлем.

Очередная волна македонских плотов подтягивается к понтонам. Зыбкая составная платформа колышется на воде в обманчивой близости от скифского берега, и дикари не выдерживают – с яростными криками они начинают обстрел. Луки у них и вправду отменные, стрелы вспенивают поверхность реки в каких-нибудь двух-трех локтях от палубных досок, а иногда вонзаются и в заградительные щиты. Тысячи варваров устремляются к берегу, сотни прыгают в воду – так им неймется схватиться с ненавистными чужаками.

Гам и прочие стражи, смешавшись с теми, кого им надо бы караулить, таращатся на все это во все глаза, да и мы, пленные, почти забываем, кто тут есть кто, захваченные грандиозной разыгрывающейся внизу драмой.

Челюсти Гама непрестанно работают, ноги непроизвольно приплясывают.

– Сейчас, – говорит он нам с Лукой. – Сейчас мы увидим, как ваш хваленый царь захлебнется собственной кровью.

– Я бы на твоем месте на это ставить не стал, – откликается дерзко Лука.

Длинные шеренги плотов пристраиваются одна к одной и моментально скрепляются сходнями, тросами и настилами, образуя искусственный остров в две тысячи локтей по фронту и в сто пятьдесят локтей в глубину. А впереди за полоской воды с воем беснуются в нетерпении орды изрыгающих проклятия и оскорбления скифов. У нас перехватывает дыхание.

Неожиданно над плотом Александра взвивается сигнальный флаг. Южный берег Яксарта заполнен палатками, около тысячи из которых теснится прямо на берегу. То есть и мы, и кочевники думали, что это обычные, мало чем примечательные палатки, но сейчас по знаку царя шкуры и парусину отбрасывают, открывая взгляду то, что маскировалось под ними.

Метательные машины с боевыми расчетами.

– Ну? Что там? – нетерпеливо восклицает Аэропа.

– Катапульты! – кричит кто-то из наших.

Да, катапульты, а еще и баллисты, способные метать тяжелые стрелы, камни и зажигательные снаряды.

Артиллерия дает залп – тучей летят стрелы, сосуды с горящей нефтью описывают огненные дуги, оставляя за собой дымный след.

Все напрягают зрение. Машины на том берегу еле видны, но дальнобойность их такова, что снаряды легко переносятся через реку.

Но этого мало. Оказывается, камнеметы и стрелометы установлены и на плотах. Эти ладные механизмы сноровисто расчехляются и пускаются в ход. Растянувшийся на две тысячи локтей плавучий фронт предстает в виде единой артиллерийской платформы.

Разумеется, столь шаткое основание мало пригодно для прицельной стрельбы, но толпа варваров у кромки воды так плотна, что промахнуться попросту невозможно. За первой тучей смертоносных стрел, камней, горящих горшков летит вторая, третья. Залпы выкашивают врагов, валят, как град молодые посевы. На скифском берегу воцаряется хаос. Нет стрелы, нет камня, какие не поразили бы воина или лошадь. Разбивающиеся в людской гуще сосуды обрызгивают дикарей липкой пылающей жидкостью.

Афганцы отважны, но они привыкли иметь дело с людьми, а не с современными боевыми машинами. Гам, судя по выражению его лица, отродясь не сталкивался ни с чем подобным. На происходящее внизу он взирает в немом изумлении. Кроме того, несмотря на немалое расстояние, до нас начинают долетать звуки, которые нельзя спутать ни с чем. Оглушительно кричат раненые, бешено ржут кони.

Это паника.

Первыми сломя голову прочь бегут лучники, скопом наваливаясь на стоящую позади конницу, что порождает сумятицу и ломает ряды. Давка все ширится, оба фланга обескураженной армии Волка разворачиваются и пускаются наутек. Арьергард уже удирает. Ища спасения, дикари мечутся под ногами коней, и согдийская кавалерия топчет свою же пехоту.

Первая линия македонских плотов возобновляет движение – они уже в ста локтях от берега. Камнеметы и стрелометы теперь бьют в упор. Где Спитамен? Враг пребывает в неимоверном смятении.

Македонские понтоны и лодки движутся с максимально возможной для них быстротой, а над ними снова и снова проносятся тучи смертоносных снарядов. Неприятельский фронт, только что казавшийся сплошным и непрошибаемым, рвется в клочья и рассеивается, как туман на ветру.

Мы, пленники, вопим от восторга, в то время как Гам и прочие караульщики ошеломленно молчат. Хотя наши стражи вооружены и не уступают нам численно, мы вдруг чувствуем, что у них больше нет над нами власти.

Первым на вражеский берег соскакивает Александр. Правда, об этом мы узнаем лишь потом, а сейчас видим, как наши соотечественники неудержимой лавиной выплескиваются на сушу и стремительно катятся дальше, разя улепетывающих, побросавших щиты и оружие дикарей.

Охваченные общим порывом, мы, пленники, тоже бросаемся на своих охранников, но до схватки у нас дело не доходит. Гам и его подручные, даже не попытавшись пустить в ход оружие, устремляются вниз, к лошадям.

К ночи речная долина пустеет. Уцелевшие варвары ищут спасения в Диких Землях, преследуемые конными и пешими отрядами Александра.