Текст книги "Солдаты Александра. Дорога сражений"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Книга седьмая
Волчья страна

36

Там, где над самым южным изгибом Яксарта гордо вздымает ввысь свои пики Скифский Кавказ, находятся неприступные, созданные самой природой твердыни, именуемые Тор Джирайя – Черные Бороды. Собственно говоря, это горы, на чьих плоских вершинах раскинулись богатые сочными травами и неиссякающими источниками луга, доступ к которым издревле защищен сплошными отвесными скалами. Туда-то, как доносят разведчики, Спитамен и увел семь тысяч согдийских и бактрийских конников, прихвативших с собой своих женщин и скарб.

Задуманную операцию Александр называет «Летний гром». Он сам возглавляет ее, собрав в единый кулак формирования Птолемея, Полиперхона, Койна и заместителя Кратера Биаса Ариммы. Объединенные силы насчитывают двадцать четыре тысячи человек. Сейчас для нас главное – скорость. Мы должны добраться до Черных Бород прежде, чем Волк успеет или бежать, или устроить нам ловушку.

Из Бактры с прочими подразделениями выступают Серебряные Щиты, опытные тяжеловооруженные пехотинцы, цвет личной гвардии Александра. Их кавалерийское сопровождение обеспечивает мой брат Филипп.

Он находит меня в лагере возле Малого Полимета, речушки, прокладывающей себе путь среди солончаков и зарослей тамариска.

Последний раз я видел брата, когда мне было пятнадцать.

– Должен сказать, что я очень на тебя зол, – заявляет он после первых объятий и прочувствованных приветствий.

Филипп старше меня на четырнадцать лет. На его форменном плаще красуется серебряный орел – знак принадлежности к командирской элите. Он очень высок, кажется, даже стал выше, чем был. Я теряюсь, меня так и подмывает вытянуться перед ним в струнку.

Филипп огорчен моим отказом сопроводить домой прах Илии, хотя его сердит отнюдь не неуважение к памяти нашего брата. Дело тут только во мне, точней, в стремлении Филиппа уберечь меня, услав подальше от Афганистана. Когда я повторяю доводы, приведенные в письме, и заявляю, что не могу оставить товарищей, он аж рычит, не в силах справиться с охватившим его раздражением.

Дураку ясно, он любит меня. Не любя, так не злятся. У меня щиплет глаза.

– Прости, Филипп. Но Илия и сам уклонился бы от этой обязанности.

Впервые за все время встречи мой брат улыбается. Я подмечаю, что борода его поседела, волосы цвета воронова крыла, нависающие надо лбом, потускнели, колени, это видно по походке, утратили гибкость – то ли от ран, то ли от повреждений. Конников часто вышибают из седел.

Я угощаю его вином. Он передает мне форменный пояс Илии, шерстяной, желто-коричневый с черным, а потом рассказывает, как тот умер и что сталось с Дарией.

– Находясь в заточении, она попыталась покончить с собой, приняв яд, который ухитрилась пронести в узилище, но ей промыли желудок, чтобы потом казнить по всем правилам. Знаешь, она ведь была первой афганкой, представшей перед нашим военным судом.

От защиты Дария отказалась, никаких заявлений делать не стала. Ее распяли.

Шинар мой брат тоже видел.

– Она сама нашла меня в Бактре на съемной квартире. Поначалу я принял ее за уличную побирушку и, когда девчонка залопотала на правильном греческом, не знал, что и думать. Потом она показала мне ойкос на твое имя.

Филипп смеется:

– Ну, наш малыш повзрослел, сказал себе я тогда.

Брат исхлопотал Шинар, а также Гилле с ребенком Луки подорожные для следования в Мараканду. Они прибудут туда с тяжелым обозом дней, наверное, через десять. Мне, к сожалению, встретить их не удастся. Мы к тому времени будем в Тор Джирайя.

– Сколько тебе осталось трубить до окончания срока, – спрашивает Филипп.

Я отвечаю как есть.

– А что?

– Да то, что мы найдем способ разорвать договор. Я хочу, чтобы ты сошел с этой кривой дорожки.

Надо же, он говорит вполне серьезно. И явно настроен потянуть за нужные ниточки.

– Что удерживает тебя в этой клоаке? – спрашивает он. – Долг? Любовь к родине? Родина далеко, да и вообще, позволь мне позаботиться о ее интересах. От нашей семьи этого будет вполне достаточно. Деньги? Это и вовсе нелепица: ты уже задолжал армии больше, чем тебе причитается по контракту.

Он смотрит на меня с раздражением.

– Не понимаю я тебя, Матфей. Чего ради ты гробишь тут свою жизнь?

Я спрашиваю, а ему-то какая забота, но Филипп на грубость не реагирует и, опустив голову, отвечает, что не может позволить себе потерять еще одного брата.

В принципе, нам пора бы убраться куда-нибудь с людских глаз, на нас уже обращают внимание. Мы спускаемся к реке, вдоль которой погонщики мулов растягивают для просушки веревки. Весь берег на сотни локтей расчерчен тугими струнами, алыми от вечернего солнца. Когда мы оказываемся одни, я говорю:

– Филипп, ты ведь сам понимаешь, что я не могу бросить ребят. И уж тем более теперь, когда близится битва.

Брат поднимает глаза. Они у него бесконечно усталые.

– Позволь мне сказать кое-что, чего, наверное, ты не знаешь. Эта война скоро закончится. При всех наших разочарованиях тактика Александра приносит плоды. Новые крепости вскоре отрежут Спитамена от юга, опустошенные нами селения уже не снабжают его припасами, а то, что мы покупаем туземцев целыми племенами, истощает его людские ресурсы. Оксиарт и другие вожди – все, кроме самого Волка, – отчетливо понимают, к чему идет дело. Они тайно шлют гонцов к Александру. Переговоры ведутся прямо сейчас. Мир не за горами. А то, на что ты рассчитываешь и с чем связываешь свои надежды, как раз за горами. Это таинственная и якобы баснословно богатая Индия, но я там уже был. Поверь мне, в Индии нет ничего, кроме дождей, ядовитых змей и полуголых факиров.

Отправляйся домой, – продолжает Филипп. – Выслужив полный срок, ты ничего хорошего не добьешься, но, чего доброго, станешь калекой, а то и вовсе расстанешься с жизнью. Я слышал, как обошлась с тобой твоя невеста Даная. Теперь ты свободен. Что тебе мешает? Можешь взять с собой свою афганскую крошку. Возвращайся и возделывай отцовскую землю.

– Это твоя земля.

Кажется, он готов ударить меня, но мимо нас, проверяя крепость веревок, проходят двое погонщиков. Они скрываются за каким-то пригорком, и брат нарушает молчание:

– Прости меня, Матфей. Но когда ты так говоришь, мне кажется, я слышу голос…

Илии, хочет он сказать, но не может.

– Подумай, как странно мне видеть тебя солдатом, когда…

Длинные волосы падают ему на лицо, он отбрасывает их назад темными, загорелыми пальцами.

– …когда в моей памяти ты был всегда малышом.

Он плачет.

Мы бредем вдоль реки. Солнце клонится к западу, окрашивая небо в жемчужный цвет.

– Знаешь, – тихо произносит Филипп, – мы с Илией разговаривали о тебе. Чаще и больше, чем ты полагаешь.

Он улыбается, будто вспомнив что-то приятное.

– Наши жизни мало что значили для нас обоих, а вот твоя всегда казалась нам невероятной драгоценностью. Может быть, потому, что ты младше нас.

Брат наклоняется и нагребает полную пригоршню плоских речных голышей.

– Толкуют, – говорит он, – будто человек становится старым, когда у него уже больше друзей под землей, чем на ней.

– И ты именно это и чувствуешь, да, Филипп?

Вместо ответа он вручает мне половину своей добычи. Мы пускаем голыши по реке, следим, как они подскакивают и тонут.

– Гляди, не кончи, как мы с Илией.

Брат отворачивается, смотрит на темную воду.

– «Солдат» вовсе не высокое звание, – говорит он. – Зверь есть зверь.

37

На следующий день колонна вновь резво движется к Тор Джирайя. Филипп впереди, с Серебряными Щитами.

Ниже я, как умею, попробую описать один эпизод нашего марша, может быть мало чем примечательный на фоне последующих событий, но тем не менее свидетельствующий о силе и глубине любви армии к своему Александру. Смерть Клита не прошла незамеченной, но это чувство поколебать не смогла.

Направив формирования Птолемея и Полиперхона в обход западных скифских отрогов, сам Александр с собственными отрядами, корпусом Койна и половиной снаряженного в Мараканде обоза устремляется прямо вперед. Два дня войска идут форсированным маршем, но на третье утро практически застревают в горном проходе под названием Ан Годжар (Брадобрей). Позднее таяние снегов образует целую грязевую реку, ярящуюся в теснинах. Я как гонец, доставивший в штаб депешу, имею возможность наблюдать всю картину со стороны.

Движение абсолютно застопорилось. Бурный поток шириной в выстрел из хорошего лука несется по ущелью, налетая по пути на огромные, величиной с двухэтажный дом, валуны, разбиваясь о них и взметая вверх грязевые фонтаны. Грохот стоит такой, что и забравшиеся повыше солдаты могут переговариваться лишь криками. Ну, и как теперь перебраться на другой берег? Искать обходной путь означает потерять несколько дней, а с ними и то преимущество, какое дает нам внезапность атаки, на что изначально уповал Александр. Правда, и выбора вроде бы нет. Любой командир в столь аховой ситуации вынужден был бы пойти на попятный, и царь наш, похоже, оглядывая преграду, приходит к такому же заключению. Однако одно его присутствие само по себе побуждает людей действовать вдвое решительней, чем обычно.

Не дожидаясь никакого приказа, как говорится, на свой страх и риск саперы с механиками изучают склон, выискивая места, где можно устроить камнепад или оползень. Совместными усилиями мулов и рабочих команд, используя в качестве рычагов здоровенные бревна, огромные валуны, расположенные в критических точках, разом выворачивают из гнезд, и они уже сами скатываются по склону к реке. Зрелище потрясающее. Эффект тоже не меньший. Кажется, вниз, потерявши опору, съезжает чуть ли не половина горы. Правда, повернуть поток в сторону все равно не удается, но, во всяком случае, оползень сильно сужает его. Потом в дело вступают лучники – они мечут на тот берег стрелы с прикрепленными к ним веревками. На каждой веревке – петля, и, хотя большая часть попыток набросить эти петли на что-нибудь оканчивается неудачей, обстрел продолжается до тех пор, пока два перекинутых через реку аркана наконец не натягиваются. Их долго дергают, проверяя, надежно ли они закрепились, после чего два очень сильных, но худощавых воина, раздевшись донага, чтобы максимально облегчить свой вес, приступают непосредственно к переправе. Со стороны кажется, что они ползут по паутинкам, которые вот-вот оборвутся.

Вся армия напряженно следит за ними, как за состязающимися на Олимпийских играх атлетами. Веревки раскачиваются, храбрецы едва не срываются в бурный поток (даже пару раз окунаются в грязь), в то время как их товарищи то холодеют от ужаса, то воспаряют к вершинам восторга. Тому, кто доберется до другого берега первым, Александр обещал талант золота, второй доброволец получит талант серебра.

Когда победитель выбирается наконец на ту сторону и, обернувшись, поднимает руки, восторженный рев зрителей перекрывает все остальные шумы. Даже поток словно бы начинает вести себя тише. Дальнейшее уже не проблема: к веревкам привязываются канаты. Их перетягивают через реку, надежно закрепляют, и ко второй половине дня над преградой уже провешен веревочный мост, а к следующему утру наведен деревянный, с настилом, способным выдержать вес груженого мула, и с ограждением, чтобы животные не боялись.

Чудеса, да и только! Но за один одобрительный взгляд Александра люди легко их творят.

В результате две наши колонны оказываются в тылу противника гораздо раньше, чем Волк успевает опомниться. Койн с ходу штурмует первую из природных твердынь и вынуждает укрывшихся там дикарей отступить глубже. Дальше дело сложней – ко второй Бороде подступиться можно лишь в одном месте, да и этот подступ перерезан глубоким ущельем.

Однако солдаты, следуя указаниям Александра, заваливают ущелье камнями и выворачивают туда клети с землей, пока на четвертый день не перегораживают его полностью. К тому времени механики с помощью сотен собранных отовсюду плотников уже успевают изготовить передвижную осадную башню высотой в сорок два локтя, защищенную подъемными щитами и снабженную системой лебедок, тросов и валов, позволяющей протащить ее по насыпи и придвинуть к скалам вплотную.

То, что Волк ухитряется благополучно ускользнуть не только со всем своим войском, но и с женщинами, и с обозом, является непреложным свидетельством его недюжинной воинской одаренности. Этот маневр по праву может считаться чуть ли самым блистательным в данной кампании. Враг уходит тайными, неведомыми осаждающим горными тропами под покровом тьмы. Мальчишки поддерживают огонь в сотнях сторожевых костров, так что маки, лишь заняв плато, узнают, что там пусто.

Однако, хотя Спитамен опять вышел сухим из воды, нельзя не признать, что в моральном плане он потерпел урон – и огромный. Именно на это обстоятельство указывает и летописец Коста в своем отчете, переправленном им в Афины через Сидон и Дамаск.

Варвары просто не в состоянии по достоинству оценить то блестящее тактическое мастерство, с которым Спитамен сумел вывести свое войско из-под удара и тем самым спасти его от казавшегося неминуемым полного уничтожения. В их глазах это не более чем ашан, то есть бегство, причем постыдное, по туземным понятиям. Кем вообще является сегодняшний наш противник? Он многолик. Это согдийский воин. Это овечий пастух. Это дикарь. Это торговец. Это и солдат, прошедший персидское обучение, и мальчишка, вооруженный только пращой. Волк ведет за собой знать и простой люд, доблестных бойцов и разбойников, патриотов, ищущих славы, и наемников, дерущихся за поживу. Немало среди врагов наших тех, что хотят свести с нами счеты. За убитых сыновей или братьев, за изнасилованных сестер, за разоренные села. Но есть и такие, что видели от нас только хорошее. И тем не менее они нас с удовольствием бьют.

Вражеское войско собирается по весне и рассеивается со снегом. Иногда мужчины одной семьи воюют поочередно, поскольку и лошадь у них единственная, и комплект оружия тоже.

На что же годна подобная армия? С нашей точки зрения, ни на что, но так ли это? Нет, особенно если ее возглавляет такой вождь, как Волк. Он играет на всем, что способно сплотить всех этих, подчас очень разных людей, а объединяет их прежде всего ненависть к захватчикам. Спитамен хорошо понимает, что афганцам в любом случае некуда деться, для нас же их родина вовсе не цель, а ступень.

Пора уяснить, что афганец дерется не так, как мы, и совсем не за то, за что мы деремся. Он сам себе голова, вольный охотник, прирожденный наездник и алчный разбойник, вечно рыщущий в поисках хоть какой-то добычи. Бактрийцы, согдийцы и в особенности их дикие союзники дааны, саки и массагеты – это отнюдь не солдаты в том смысле, который вкладывают в сие понятие греки и македонцы, имея в виду людей дисциплинированных, стойких, привычных действовать заодно. Наши враги больше походят на невоспитанных недорослей: буйные, несдержанные, предельно самолюбивые, они легко воспламеняются и так же легко остывают. Спитамен, читающий в их сердцах лучше, чем они сами, знает, что ему просто необходимо в самом скором времени нанести Александру ответный удар, ибо в противном случае он рискует утратить доверие своего лихого, своенравного и в целом разбойного воинства…

К концу лета маки одерживают еще несколько побед. Решающей ни одну из них не назовешь, но в результате Волк теряет свободу маневра. Гефестион закладывает сорок семь крепостей и опорных пунктов, в каждом из которых размещается пусть небольшой, но крепкий, способный оборонять окрестности гарнизон. К югу от Яксарта образуется единая сеть укреплений. Иногда это всего лишь смотровые башенки на высотках, однако они могут сообщаться друг с другом не только через гонцов, но также с помощью сигнальных огней или дыма. Где бы ни дернулся Спитамен, засекший вражеское движение пост тут же поднимет тревогу. Близится к завершению и строительство нового города – Александрии-на-Яксарте. Рвы откопаны, валы насыпаны, все готово к приему войск. В то время как Оксиарт и другие вражеские вожди с приходом зимы отводят своих людей в Скифские горы, чтобы отсидеться за снежными толщами, Александр стягивает корпуса Пердикки, Птолемея и Полиперхона к Наутаке и держит их в лагере в постоянной готовности. В случае надобности они должны ринуться либо на юг, к Кратеру, либо на север, к нам. Мобильность и слаженность – вот на что теперь ставит наш царь.

Инициатива перехвачена македонцами, и наше формирование получает задание вышибить Спитамена из его логовищ за Яксартом. Койну придается подкрепление в виде легкой пехоты под водительством Мелеагра, поддержанное четырьмя сотнями конных «друзей» Алкеты Арриды вкупе со всеми конными же гирканцами, бактрийцами и согдийцами из команды Аминты Николая. (Сам Аминта назначен наместником Бактрии, заняв тот пост, на какой прочили Черного Клита.) С этими силами Койну предписано найти, обратить в бегство и вымотать Спитамена.

– Выкурите Волка из норы, – гласит приказ Александра, присланный из Мараканды, – и отгоните в чистое поле. Там я с ним покончу.

38

В ходе этой операции я впервые встречаюсь с братом Шинар. Случается это так.

Наше соединение движется на север, к Александрии-на-Яксарте, с намерением переправиться в Дикие Земли. Однако несколькими днями раньше там случилась маленькая неприятность. Пустив вниз по течению горящие связки бочек и бревен, противник сумел разрушить оба наведенных через реку моста. Между тем корзинщики и так выбиваются из сил, чтобы закончить до холодов сооружение гарнизонного городка. В итоге задача восстановить переправу целиком и полностью ложится на нас.

В рабочие команды собирают весь трудоспособный лагерный люд. Под руку подворачиваются и нерегулярные, набранные в Южном Афганистане отряды, дожидающиеся приказа о причислении к корпусу Птолемея.

Однако афганцы работать отказываются. По их разумению, это не мужское дело. А коли так, ни один из них и пальцем не шевельнет.

Вообще-то считается, что наемными дикарскими шайками командуют македонские офицеры, только вот приказы их доводятся до подчиненных через афганских маликов, которым в действительности и повинуются варвары. Сами понимаете, какого терпения требует эта практика от нашего Койна.

Все более раздражаясь, Койн призывает к себе двух видных афганских вождей, и, когда они вновь в его присутствии открыто выказывают неповиновение, их заковывают в цепи. Производится общее построение, чтобы все стали свидетелями наказания. Похоже, ослушникам не избежать бичевания, а то и казни. Положение спасает Агафокл, тот самый разведчик, что допрашивал нас с Лукой после плена. Может, все было подстроено, я не знаю, только Агафокл в последний момент просит вынести этот вопрос на джиргу – племенной совет. Джирга созывается, но там нужен македонец, понимающий южные диалекты. Человек, способный проверить, точно ли все переводит афганский толмач.

В конце концов, как вы, наверное, уже догадались, эта морока поручается мне, поскольку Шинар здорово натаскала меня в своем языке.

Короче, сходка идет своим чередом, но в перерыве афганский толмач вдруг говорит мне, что он меня знает. Оказывается, этот малый доводится Шинар двоюродным братом, а родной ее брат служит с ним вместе, в одном отряде.

Признаться, тогда, закрутившись с делами, я не придал сказанному никакого значения. Лишь спустя несколько дней, когда и мосты уже восстановлены, и дело движется к выступлению, мне приходит в голову, что хорошо бы использовать появившийся шанс. Потолковать с братом Шинар, попытаться наладить с ним отношения, по крайней мере, разъяснить ему, что ничего дурного я не хочу.

Только не подумайте, что я без проволочек сажусь на лошадку и скачу в афганский лагерь. Как бы не так, сунешься туда без спросу, тебя и прикончат. Нет, сперва нужно послать туземцам дашар – своего рода заявку на встречу с извещением, кто ты таков, кого хочешь увидеть и с каким эскортом прибудешь на переговоры.

Со мной едут Флаг и Лука. День стоит ясный, но такой студеный, что ломит кости. Меченый, Кулак и еще трое парней провожают нас до границы нашего лагеря и остаются ждать.

Брат Шинар встречает нас на лугу, сплошь устланном зимним клевером, с ним тот толмач, которого я уже видел, и еще один родич. Вся троица тепло одета. Вооружены они «потрошителями» и железными копьями македонского образца. Дюжина вооруженных афганцев издали наблюдает за нами.

Вообще-то я представлял себе брата Шинар иначе. Он молод, всего на несколько лет старше ее, но глаза у него каменные, словно у древнего изваяния. Одет этот малый во все черное. Плащ на нем потертый, но пояс и перевязь пробиты серебряными заклепками, напоминающими об убитых врагах.

Я называю ему свое имя и протягиваю руку. В отличие от европейцев у афганцев рукопожатия не в ходу, они лишь слегка касаются твоей ладони кончиками своих пальцев, словно опасаясь заразы. Кроме того, у азиатов не принято изъясняться четко и ясно, равно как и глядеть в лицо собеседнику. Обычно они смотрят в сторону и что-то невнятно бубнят. Представляться тоже у них не в заводе: своего имени малый не называет.

Я чувствую, как напрягается за моим плечом Флаг. Он этих людей на дух не переносит и готов к любому подвоху. А вот Лука – сама безмятежность, чужие нравы или обычаи его не смущают ничуть.

Собственно, переговоры заканчиваются, едва начавшись. Брат Шинар явно не хочет общаться со мной и то и дело косится на старших, которые, видать, настояли на этом свидании вопреки его воле.

Я разочарован тем, как все складывается, но все-таки сообщаю ему, что у Шинар все хорошо, и выражаю желание вернуть девушку в семью. Он морщится так, будто я его чем-то пырнул.

– Ты хоть понимаешь, – говорит он на превосходном дари, – что мне не хотелось бы самому исполнять этот долг?

Поначалу до меня не доходит.

– Ты имеешь в виду опекать ее?

– Я имею в виду… – Он делает рукой резкий и все проясняющий жест. – С ней следовало бы покончить тебе.

Ах вот оно что! Мне вспоминается давнишний разговор с Елохом. Значит, и впрямь, по афганским понятиям, мое преступление вовсе не в том, что я сплю с Шинар и принуждаю ее жить среди чужеземцев.

Это, похоже, мелочи, это бы ладно, однако, спасши Шинар от расправы в горах, я, пусть и по неведению, нарушил нангвали, то есть взял обязанности ее родичей на себя. Вот что является моей главной виной, вот чего мне никогда теперь не забудут. Так, по крайней мере, настроены оба двоюродных братца Шинар. По глазам видно – они ненавидят меня. Чего, как ни странно, нельзя сказать о родном ее брате. Его взгляд кажется… укоризненным.

– Неужели, македонец, ты воображаешь, будто я желаю зла своей сестре? – говорит он. – Мне двадцать два года, и более сорока голодных ртов сыты лишь тем, что я добуду. В основном это дети и женщины.

Иными словами, у него многочисленная семья и он ее возглавляет. В Афганистане такое не редкость. Когда прочих мужчин выбивают, старшинство может переходить даже к безусым юнцам. Как и все бремя опеки.

– Мне приходится служить врагу для того, чтобы те, за кого я в ответе, не умерли с голоду.

Удивительно, но я проникаюсь к этому малому уважением. И лицо у него приятное, выразительное и умное.

– Кровь, которая должна пролиться в связи с этой историей, будет на твоей совести, а не на моей, – заявляет родной брат Шинар. – Хотя ты и твои соплеменники называете нас варварами, на самом деле это вы грубы и невежественны. Это вы не имеете ни малейшего представления ни о гордости, ни о чести. Тебе следовало бы убить ее, – повторяет он под конец, затем поворачивается и уходит по жухлому клеверу прочь.

Флаг смотрит на нас с Лукой:

– Ну и что это был за спектакль?

Между тем двое других родичей Шинар все еще здесь. Они молча стоят в вызывающих, источающих ненависть позах.

– Как зовут вашего двоюродного брата? – спрашиваю я.

Старший из этой миленькой парочки окидывает меня взглядом и после затянувшегося молчания односложно отвечает:

– Баз.