Текст книги "Операция 'Минотавр'"

Автор книги: Стивен Кунтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Они говорят, у тебя все будет в порядке, – с улыбкой сообщил он Рите. На ее левом глазу была наклейка. На щеке виднелись царапины и небольшие порезы.

Она поднесла палец к губам.

– Миссис Дуглас только что уснула, – прошептала она. Бабун стоял у края кровати, неприязненно рассматривая сверкающее, безжалостное медицинское оборудование. От одного вида больницы у него разболелась нога.

– Сюда, – шепотом сказала она. – Возьми стул и сядь. Ты обедал? – Было уже около десяти вечера.

– Угу. Как ты? – Он ерзал на краешке стула. Она пожала плечами:

– Спасибо, что спас мои кости. Он отмахнулся.

– Что с ней? – спросил он, глядя на спящую миссис Дуглас.

– Сломала бедро. Сегодня утром упала в кухне. Завтра вечером ее будут оперировать. Она очень страдает от боли.

Бабун неопределенно кивнул, разглядывая простыни, под которыми лежала Рита. Больничные простыни всегда выглядят безупречно, даже если между ними находится человеческое тело. Волосы у нее были спутаны. Их вымыли, но не позаботились привести в порядок. Вот что плохо в больнице – попадая туда, ты теряешь всякое достоинство.

– Ну и мерзкая же на тебе рубашка! Что это за цвет? Детского поноса, что ли?

– Самому противно, – с отвращением произнес Бабун, рассматривая себя. Фельдшер принес из каптерки. Наверное, думал, что я в ней буду неотразим.

– Я так не считаю.

Они еще немного посидели, не зная, что сказать.

– Думаю, щиток шлема спас тебе глаза, – произнес он наконец. Амортизировал удар.

– Просто поразительно, если задуматься. Я размышляла об этом все время, пока меня везли сюда. Скорая помощь еле ползет, ее обгоняют все, кому не лень.

Вспышка мигалки и проносятся мимо. Так что времени у меня было предостаточно.

Это поразительно.

– Что именно?

– Каким образом в целом небе, в миллионах кубических километров, эта птичка и я оказались в одном и том же месте в одно и то же время. Пролети она на полметра левее, она миновала бы кабину, на полметра правее – разбилась бы о нос, на полметра выше...

– Такова жизнь. Никаких гарантий. Никогда ничего точно не знаешь.

– Должно быть, в бою именно так?

– Откуда мне знать?

– Но ведь ты с капитаном Графтоном... над Средиземным морем?

Бабун пожал плечами и откинулся в кресле. Он положил ногу, в которую была вставлена спица, поверх здоровой и осторожно помассировал ее.

– Один-единственный бой. Пара минут, я только перепугался до смерти и был так занят, что не успел даже вспотеть. Это ведь не бой был. Бой – это когда знаешь, что в тебя будут стрелять, и ты боишься, но все равно идешь. Такого у меня не было. Надеюсь, и не будет. – Он подмигнул и наклонился вровень с головой Риты на подушке. – Я мирный ковбой. Ты разве не знала? Занимайтесь любовью, а не войной.

– А я-то думала, что твоя Серебряная звезда...

– Да дерьмо все эти медали. Над Средиземным морем КАГ проявил столько смелости и решительности, что хватило на нас обоих и еще на нескольких. Он настоящий боец. Эти паршивые арабские летчики оказались просто щенками – по крайней мере, тогда я себя уверял в этом. И сейчас стараюсь убеждать себя, когда просыпаюсь по ночам с мыслями об этом. И даже сам начинаю верить.

Она расправила простыни правой рукой.

– Как твое левое плечо?

– Просто ушиблено. Болит. Только бы с глазом наладилось...

– Все будет как надо.

– Немного оцарапано глазное яблоко. В глаз попало птичье мясо и даже черенок перышка.

– Пройдет.

– Я надеюсь.

– Ты снова будешь летать. Подожди и увидишь. Будет просто преступлением, если ты останешься на земле. Человеку с твоим талантом место только в кабине.

– Да ну?

Он опустил ноги на пол, наклонился и взял ее за руку.

– Слушай, Рита... Рыжик... я знаю, что ты испытываешь. Ветреная фортуна слегка погрозила тебе пальчиком, напомнив, что ты всего лишь обыкновенная смертная. Как все мы. Но, и это ты прекрасно знаешь, ты обязана жить и каждый день делать все, что в твоих силах, а это значит – выжимать сектор газа до упора и взлетать. Полет – вот что требуется от тебя. И когда настанет твой последний день, а когда-нибудь он настанет, ты должна взглянуть Старику прямо в глаза и сказать Ему, что жила недаром. И поблагодарить Его за это. Вот как надо жить. Иначе просто нельзя.

Она вырвала руку и потрогала свою щеку.

– Выспись хорошенько. Выздоравливай. Тебе еще много-много летать. – Он встал. – Приеду к тебе завтра к вечеру. Держись.

– Спасибо, что пришел.

Он встал в дверях и усмехнулся.

– Летим вместе. Ты помнишь?

– Поцелуй меня, любимый.

Он взглянул на миссис Дуглас. Глаза у нее закрыты, вроде бы спит. Он нагнулся к Рите и постарался изо всех сил.

***

На следующий день около часу Луис Камачо въехал в свой двор в Силвер-Спринг и вошел в дом. Жена была на работе, сын в школе. В будний день, когда никого не было, дом казался чужим. Он медленно поднялся по лестнице, прислушался к жужжанию холодильника, выглянул в окно.

В шкафу он нашел кожаные шоферские перчатки из свиной кожи, которые родные подарили ему два года назад на Рождество – он их никогда не носил, слишком уж они были красивые. Из ящика кухонного стола достал фонарик – как ни странно, батарейки еще не сели. Он сунул фонарик в карман брюк и вышел через кухонную дверь на задний двор. В заборе между участками его и Олбрайта была калитка с проржавевшей щеколдой, не запертая. Здоровенный Лабрадор увязался было за ним, но Камачо прогнал его и запер за собой калитку.

Сев на стол для пикников во дворе Олбрайта, он достал набор отмычек. Какое-то время он раздумчиво рассматривал их. Кажется, замок здесь типа "Йель".

Он провозился с замком минут десять. Собака в его доме, наконец, перестала выть. Наверное, улеглась на своем любимом месте на солнышке. Камачо уже подумывал, что не справится с замком, как вдруг он щелкнул.

В доме Олбрайта не было, насколько знал Камачо, никакой хитрой сигнализации. Управляющий гаражом не мог позволить себе такую систему безопасности, как в Форт-Ноксе. Но несомненно, где-то были расставлены ловушки, которые дали бы знать хозяину, если бы в доме побывали незваные гости.

Луис Камачо стал в прихожей и внимательно осмотрелся. Вроде все было так, как он привык видеть за многие годы. Он вошел внутрь, прикрыл за собой входную дверь и прислушался.

Дом у Олбрайта был почти копией его собственного – один из четырех вариантов типового проекта, по которому подрядчик застроил этот район. Не считая некоторых деталей интерьера, различались в основном выходящие на улицу фасады.

Вдруг прекратилось слабое жужжание холодильника. У Олбрайта холодильник потише, чем у него. Новее, видимо. Он закрыл глаза, пытаясь различить звук машины, проезжающей по соседней улице. Лишь негромкий скрип. Дом нагревается на ярком солнце.

Он медленно двинулся через кухню в гостиную. Холостяк Олбрайт сидел вечерами здесь – смотрел телевизор или читал. Камачо осматривал стены, осторожно заглядывая за картины – репродукции О'Кифа – и отворачивая краешки ковра. Проверил книги во встроенном шкафу, вынул несколько и простучал стену за ними. Он не знал, что он надеется найти, но когда нападет на это, то узнает.

Если действительно что-то найдет, что весьма сомнительно.

Затем Камачо осмотрел гараж и подвал. Там ремонт еще не закончен – голые бетонные стены, без штукатурки и стенных панелей. Сыро. Над головой всего две лампочки без абажура да еще одна на лестнице. Кучи накопившегося мусора, многолетняя пыль и копоть. Значит, Олбрайт чистит подвал таким же образом, как любой холостяк, то есть вовсе не чистит. В углу беспорядочно свалены инструменты – дрель, лучковая пила, молоток, коробка с отвертками и плоскогубцами. На них такой же слой грязи, как и на всем остальном. Несколько банок краски – их, видимо, никогда не открывали. Не иначе как его однажды охватила жажда навести порядок, которая улетучилась по пути из хозяйственного магазина домой. Камачо поднялся наверх, напоминая себе, что должен выключить лампочку на лестнице.

Он застыл в кухне. Повернулся и направился обратно в подвал. Открыл дверь.

Включил свет. Что там? Вроде какой-то шум? Выключил свет. Да, какой-то шум был, вроде что-то терли, но через полсекунды он исчез. Снова зажег лампочку. Нет, ему не показалось. Что-то было слышно.

В наклонном марше лестницы, где-то на метр ниже лампочки, виднелось запыленное окошко. Несколько дощечек сдвинуто, скорее всего, их нечаянно задели ручкой швабры, и образовалась дырочка. Он еще несколько раз щелкнул выключателем. Звук еле-еле слышен, трудно определить, что это.

Окошко держалось на четырех винтах. Сквозь отверстия для винтов просматривался голый металл. Вынув винты и сняв крышку, он обнаружил объектив фотокамеры. Корпус камеры закрыт резиновой лентой. К ней вел проводок. Он стал на ступеньки и осмотрел дыру с помощью фонарика, потом, встав на цыпочки, вынул камеру вместе с проводом.

Провод крепился к какому-то приспособлению прищепкой. Выключив свет на лестнице, он отцепил его и унес камеру в кухню. Разматывать резиновую ленту в перчатках было неудобно, поэтому он снял их.

Приспособление наверху было, по всей видимости, реле с рычажком. Когда поворотом выключателя на него подавался ток, магнит приводился в действие и побуждал стальной шток открывать затвор камеры. Когда ток выключался, пружина сбрасывала рычажок, тот отпускал затвор и автоматически продвигал пленку на одни кадр.

Камера хорошая, "Канон". В крохотном окошке стояла цифра "9". Сколько раз он включал и выключал свет? Он попробовал подсчитать. Шесть. Нет, пять. Значит, счетчик кадров должен быть на четырех.

Он открыл камеру, подцепил пленку, затем вытащил ее из кассеты и поднес к окну. Вставить пленку в кассету и перемотать ее назад оказалось очень сложно, но ему это удалось, и, старательно протерев кассету, он вернул ее в камеру.

Саму камеру он обернул в кухонное полотенце. Став на цыпочки, он поставил все устройство на место и завинтил крышку. Трижды он щелкал выключателем, и каждый раз вознаграждением ему служил этот еле слышный щелчок.

На втором этаже были три спальни, расположенные точно так же, как и в его доме, но мебель была только в двух. В самой большой, очевидно, спал хозяин, а та, что поменьше, предназначалась для гостей. Луис Камачо пытался вспомнить, оставался ли кто-нибудь ночевать у Харлана Олбрайта. Насколько ему известно, нет.

Он проверил ковер. Может, у Олбрайта. там какой-нибудь датчик, срабатывающий от давления, или термочувствительная бумага. Ничего. Еще одна фотокамера? Вряд ли.

Маленький люк в потолке коридора вел на недостроенный чердак. В спальне для гостей оказалось кожаное кресло. Камачо чуть ли не обнюхал обивку сиденья.

Да, следы грязи есть.

Луис Камачо подтащил кресло к люку, снял туфли и встал на него. Откинул крышку. Там темно. Просыпалось немного штукатурки. Встав на цыпочки, он посветил фонариком. Пощупал между балками.

Нашел-таки несколько вещичек. Мягкая, вроде бы кожаная, сумка – это пистолетная кобура на молнии. Рядом огромный тяжелый металлический ящик, который едва пролез в люк. Он чуть не выронил этот ящик, когда доставал его.

В кобуре оказался автоматический пистолет "Люгер" калибра 5,56 миллиметра с черной пластмассовой ручкой и почти полная коробка с патронами "Ремингтон".

Кое-где на пистолете вороненая сталь потускнела. Прицел и мушка спилены, на стволе снаружи нарезана резьба для установки глушителя, который тоже был в кобуре. Из такого пистолета можно стрелять только в упор: без прицела даже в пяти метрах промажешь.

Он понюхал ствол пистолета. После употребления чистили. Толкнул собачку, и магазин выпал прямо ему в руку. Все патроны на месте. Камачо со щелчком поставил магазин на место. Разумеется, где-то тут, среди балок, есть и шомпол, и бархотка, и ружейное масло. Он сложил все обратно в кобуру и застегнул змейку.

Ящик не был заперт. Внутри были аккуратно упакованные в бумагу предохранители, моток провода и двухканальный радиопередатчик "Футаба" для управляемых авиамоделей. Целых десять следящих систем. В маленьком мешочке кристаллы для изменения частот передатчика. Четыре крохотных радиоприемника, тоже фирмы "Футаба". Набор никель-кадмиевых аккумуляторов с зарядным блоком.

Четыре мощные батарейки, завернутые в черный пластик. Даже небольшой будильник.

Но что действительно поразило Луиса Камачо, так это радиоприемник с ручкой регулировки частот, регулятором громкости, наушниками к датчиком пиковых выбросов. Эта штука позволит опытному специалисту ловить любые мешающие переговоры на пространстве, какое нужно ему, дабы внести свой вклад в борьбу за совершенствование рода человеческого путем дистанционных взрывов. Бдительность никогда не помешает.

В целом находка производила неизгладимое впечатление.

Полный джентльменский набор высококлассного террориста, включая комплект отверток и ключей, какими пользуются ювелиры.

Камачо все аккуратно сложил, стараясь каждую вещь класть на то место, где ее брал. С огромным трудом он втолкнул ящик сквозь люк на чердак.

Он ощупал балки возле люка, насколько мог достать, затем поправил кобуру.

С величайшей осторожностью расставив все по местам, он вытер несколько пятнышек грязи с кресла и удалил довольно большое пятно с ковра. Еще раз осмотрев все, он спустился в кухню и уселся за стол.

Где же пластиковая взрывчатка? Где-то ведь должна быть. Включил фонарик, он спустился в подвал и осмотрел банки с краской. Приподнял их, легонько потряс. Что-то там внутри есть, и вряд ли это краска. Очень хорошо.

Он запер кухонную дверь за собой и вернулся через задний двор к себе.

У себя в кухне, возясь с кофеваркой, он размышлял о сокровищах Олбрайта, пока горячий напиток, пройдя через фильтр, наливался в чашку. Поставив кофеварку на место и потягивая кофе, он сел на телефон.

Поговорив с тремя людьми, он наконец вышел на того, кто был ему нужен, специалиста по взрывчатым веществам.

– Ну, что ж, стойкость к высоким и низким температурам и влажности зависит от типа вещества. Сейчас очень популярна чехословацкая марка "Семтекс". Жара ей не нравится, но если она не слишком сильная и не слишком длительная, взрывчатка не утратит своей эффективности.

– А на обычном чердаке ее можно хранить?

– Здесь, в нашем климате? -Да.

– Не рекомендуется. Лучше всего при температуре немного ниже комнатной, причем колебаний не должно быть.

– Спасибо.

– Я бы держал в винном погребе.

– Ясное дело.

Допив кофе, Камачо вылил гущу в раковину и отключил кофеварку. Затем вытер стол тряпкой и выбросил ее в мусорное ведро. Он не хотел оставлять следов для жены. В три часа он запер входную дверь и уехал.

***

В тот самый момент, когда Камачо отъезжал от своего дома, Бабун Таркингтон ставил машину возле больницы в Рино. Когда он зашел в палату, Рита сидела на стуле и беседовала с миссис Дуглас, своей соседкой. Представившись, Бабун устроился на другом стуле из литого пластика, явно рассчитанном на зад значительно меньшего, чем у него, размера.

– Когда тебя выписывают? – спросил он, безуспешно пытаясь устроиться поудобнее.

– Наверное, завтра. Врач придет через час.

– Ты хорошо спала?

– Да нет. – Она улыбнулась миссис Дуглас. – Так, урывками, правда?

– Да. – У миссис Дуглас был приятный голос. – Впрочем, я давно уже сплю мало. – Она прикусила губу.

– Давай немного погуляем, – предложила Рита. Она встала и затянула пояс халата. – Мы скоро вернемся, миссис Дуглас.

– Хорошо, дорогая.

В коридоре Бабун сказал:

– Я вижу, ты сделала прическу.

– Правда же, я была как пугало? Утром одна женщина помогла мне. Она сказала, что после этого я буду чувствовать себя лучше, и оказалась права. Она шла медленно, мягко ступая обутыми в тапочки ногами, засунув руки в карманы. – Бедная миссис Дуглас. Тут столько носятся с моей паршивой царапиной, а сегодня утром пришли две ее дочери и сказали, что ее придется отправить в дом престарелых. Она очень расстроилась. Бабун, это было ужасно для всех них. Они боятся, что она может снова упасть, и никого не будет рядом – дочери работают, у них свои семьи.

Бабун пробормотал что-то сочувственное. Он никогда не задумывался над проблемами стариков. И сейчас не собирался.

Рита напилась воды из фонтанчика и повернула обратно.

– Я тебя ввела в курс дела. Теперь пойдем и попробуем ободрить ее.

Бабун взял ее за руку.

– Послушайте, леди. Давайте-ка обсудим. Как, черт возьми, вы намерены это сделать?

– Вчера вечером ты поддержал меня. Мне было хорошо просто оттого, что ты рядом. Ты можешь сделать то же самое и для нее.

Бабун осмотрелся, надеясь, что кто-то придет и спасет его. Увы. Снова взглянул на Риту, которая жадно следила за малейшими движениями мышц у него на лице.

– Слушай, я женщин и своего-то возраста не понимаю. Правда, я поднабрался некоторого опыта в отношениях с прекрасным полом, но он не распространяется на восьмидесятилетних дам со сломанной ногой...

– Ты можешь, – сказала Рита с глубокой, искренней верой, схватила его за руку и повела по коридору.

В палате она усадила его на стул рядом с миссис Дуглас. Он бросил было на Риту гневный взгляд, но, заметив, что миссис Дуглас пристально смотрит на него, постарался обратить его в улыбку. Получилась она нервной, вымученной.

О женщины! За то, что ложишься с ними в постель, приходится, увы, расплачиваться.

– Рита говорит, вам предстоят очень серьезные изменения в жизни.

Старуха кивнула. Губа у нее по-прежнему была закушена. Тут Бабун забыл о Рите и представил собственную мать, какой та будет через несколько лет.

– Вам нелегко, – искренне вымолвил он.

– Вся моя жизнь – в саде, где я сажаю розы, и тюльпаны, и разные цветы. Я вожусь в доме, а потом выхожу в сад и смотрю, как они растут. Я не готова расстаться с ними.

– Понимаю.

– У меня уже все высажено. Тюльпанам уже месяц. Этой весной они так хорошо принялись.

– Не думаю, чтобы кому-то из нас хотелось расстаться с тем, что он любит.

– И я не думаю. Но я надеялась, что меня это минует. Мой муж... он умер пятнадцать лет назад от инфаркта, когда играл в гольф. Он так любил гольф. Я надеялась, что в один прекрасный день у себя в саду я... – Она закрыла глаза.

Когда миссис Дуглас открыла их, Бабун спросил, что у нее за сад.

Небольшой, узнал он. Даже очень маленький. Но ей достаточно. Один из самых главных уроков жизни – знать, что достаточно, а что уже лишнее. Надо понимать, что значит достаточно.

– Но, – вздохнула миссис Дуглас, – размер этого "достаточно" меняется с возрастом. Для ребенка достаточно одного, для взрослого другого, а в моем возрасте совсем иное представление о достаточности. Думаю, когда стареешь, жизнь становится проще, остается только самое важное.

– Интересно, – пробормотал Бабун Таркингтон в совершенной растерянности. Он рассерженно сверкнул глазами в сторону Риты. – Вы, наверное, много молитесь?

– Нет. Это все равно, что просить подаяние. Те, кто истово молится, хотят того, что никогда не получат, просто не в состоянии получить. Вроде мира на земле, или обращения всех грешников, или излечения всех болезней. А чтобы доказать, что они действительно хотят того, что получить нельзя, они падают ниц и бьют челом.

– Во всяком случае, они искренне это делают, – заметила Рита.

– А нищие всегда искренни, – парировала миссис Дуглас. – Это их единственная добродетель.

Бабун усмехнулся. Оказывается, миссис Дуглас цинична, как и он, и это ему очень понравилось. Может быть, разница в возрасте не имеет такого уж значения.

Позже он задал еще один вопрос:

– Как, по-вашему, выглядит рая? – Это сад. С розами и всевозможными цветами. Мой рай, по крайней мере, таков. Каким будет ваш, не знаю. – Миссис Дуглас уставила на него палец, не поднимая руку с кровати. – Вы оба слишком молоды, чтобы тратить время на утешение старухи. Когда вы поженитесь?

Бабун рассмеялся и встал.

– Это вы ей скажите, миссис Дуглас. Она категорически отказывается стать порядочной женщиной. – Он попрощался, и Рига вышла-с ним в коридор.

– Спасибо. Это оказалось вовсе не так трудно, правда? – Она сложила руки на груди.

– Держись, Рита. Если тебя выпустят вечером или завтра, позвони мне в общежитие. Я или капитан Графтон заберем тебя и привезем во что одеться.

Она кивнула:

– Приезжай ты, если сможешь.

– Конечно. – Он помолчал. – Чего ты хочешь от жизни, Рита? Что, по-твоему, достаточно?

Она покачала головой. Он подмигнул ей и ушел.

Глава 16

В эпоху, когда рост среднего американского мужчины составляет около ста восьмидесяти пяти сантиметров, у министра обороны Ройса Каплинджера он едва доходил до ста шестидесяти восьми с учетом специально сшитых туфель на пятисантиметровых каблуках. Вполне понятно, что героем и образцом для подражания ему служил Дуглас Макартур, биографию которого он написал десять лет назад. Критики высмеяли эту книгу, а публика, утомленная вьетнамской войной, ее просто игнорировала. Каплинджер, утверждал один умник, стал бы таким же святым, как сам Макартур, будь в этой книге хоть половина правды.

Насколько болезненно перенес Каплинджер эту неудачу, знали, видимо, только близкие. Миру было позволено видеть лишь жестокую эффективность и отточенный интеллект, сделавшие его миллионером к тридцати годам и президентом одной из двадцати ведущих военно-промышленных фирм страны в сорок два. Теперь, обладая более чем стомиллионным состоянием, он истово верил в себя; в мире эгоистичных титанов, в котором он вращался, Каплинджер казался себе гигантом, и, к его счастью, так же считали и другие.

Жесткий и грубый, Каплинджер ничего не забывал и никому не прощал. Никто ни разу не заподозрил его в наличии чувства юмора. Он выиграл больше боев, чем проиграл, потому что бывал прав, ужасающе прав, как охотно признавали многочисленные враги. Уже много лет подчиненные называли его "людоедом"; поговаривали, что он обожает вкус сырого мяса.

Каплинджер обладал умом Цезаря и душой ящерицы в теле шимпанзе – так, по крайней мере, высказалась одна из наиболее смелых его жертв в журнале "Тайм".

Эта цитата пришла на ум Джейку Графтону, когда он наблюдал, как тяжелый взгляд министра переходит с одного из сидящих за обеденным столом на другого. Стюард в белой куртке подал им груши на фарфоровых тарелках с флотской эмблемой.

Джейк уже неделю сидел в Вашингтоне, пока техники в Чайна-Лейк чинили А-6.

Рита Моравиа выздоравливала, а Сэмюэль Доджерс возился с "Афиной". Джейк впервые обедал с министром в конференц-зале военно-морских сил, поэтому вел себя как турист.

Стены просторного зала были отделаны черным деревом. На окнах темно-синие шторы. Полдюжины картин на морские темы развешаны на видных местах в простенках. Все это подчеркивалось расставленными повсюду сверкающими медными безделушками. Что-то вроде нью-йоркского яхт-клуба, решил Джейк. Так в прошлом веке представляли себе место, где железнодорожные магнаты и угольные бароны общаются за стаканчиком виски, болтая о лошадях и о том, как плавали под парусами в Ньюпорт. Вечером он расскажет Кэлли, как выглядит этот зал. Он отхлебнул холодный чай без сахара и прислушался к разговору. Каплинджер напористо говорил:

– Со времен Уотергейта Конгресс не существует как нормальный законодательный орган. Они не могут даже прибавить жалованье министрам или судьям без громадного скандала. Не имея сильных, способных лидеров. Конгресс превратился в сборище посредственностей, которые плывут по течению...

Джейк разрезал ножом грушу на тарелке. Он подозревал, что плод не особенно вкусен.

Напротив министра обороны сидел хозяин зала, министр ВМС Джордж Ладлоу. Он отправлял вилкой в рот кусочки груши и слушал речь Каплинджера. Несомненно, он привык к этим монологам – он женился на второй дочери Каплинджера, довольно красивой бабенке, улыбка которой на снимках в журналах выглядела совершенно пустой.

Джейк Графтон никогда не встречался с ней и вряд ли встретится.

– Пятьсот тридцать пять муравьев на ящике из-под мыла, плывущем по Потомаку, и каждый считает, что он за рулем. – Каплинджер осклабился, и все присутствующие вежливо улыбнулись. Джейк давно слышал этот анекдот.

Напротив Джейка за длинным столом сидели Тайлер Генри, заместитель министра обороны по науке и технике Рассел Куин и начальник штаба ВМС адмирал Джером Натан Лэнхем.

Лэнхем был подводник с ракетных лодок, со всеми чертами, свойственными этому роду сил: сплоченность, минимум риска – в общем, технократ на службе ядерного джинна. Он поклонялся Хаймэну Риковеру, отцу ядерного флота, портрет которого украшал кабинет Лэнхема. Подобно Риковеру, Джером Натан Лэнхем всюду выдвигал одних технарей. Сейчас он удивленно рассматривал Джейка Графтона, имевшего всего лишь степень бакалавра, и то по истории.

Джейк вежливо кивнул и надкусил грушу. Тарелка наполовину заполнилась соком. Может быть, попробовать собрать его ложечкой? Джейк посмотрел краешком глаза, делает ли это еще кто-нибудь за столом. Никто. Ладно. Тем не менее он воспользовался ложечкой, пока Каплинджер рассуждал о политическом положении в Японии, а стюард начал разносить овощной салат.

...хотели повесить Хирохито сразу после войны, но Макартур сказал "нет". И это было гениально. Японцы никогда не простили бы нам.

– Если мы сегодня разобьем иранцев, что делать с Хомейни? – Фриче, сидевший справа от Джейка, задал этот вопрос Каплинджеру, который только усмехнулся.

– Столь малоправдоподобная гипотеза – ему бы быть адвокатом, – пробормотал Ладлоу, пока другие хохотали.

– Сделать из Хомейни мученика? Ни в коем случае. Я бы постарался, чтобы он не жил дольше, но вскрытие, а оно обязательно должно быть, покажет: "от старости".

После салата подали в маленьких пиалах флотский фасолевый суп с безвкусными крекерами, которые даже Ройс Каплинджер не стал есть. Видимо, это и весь обед. По крайней мере, Ладлоу не изводит бюджет этого года на обжорство.

– Скажите, Графтон, – спросил Каплинджер, – "Афина" будет работать?

– Да, сэр. Это величайший технический рывок в морской авиации за все время моей службы.

– Если она будет работать, – министр обороны уставился на Джейка поверх ободка своей чашки, – значит, это крупнейший прорыв в военной технике после изобретения радиолокации. Завтра эта система потребуется военно-воздушным силам. Тогда отпадет надобность в их программе стратегического бомбардировщика.

Джейк понял. ВВС смогут покупать гораздо более дешевые бомбардировщики, чем В-2, который они никогда не получат в большом количестве по цене в полмиллиарда долларов.

– Мне она нужна немедленно, – заявил адмирал Лэнхем. – Эти штуки сделают надводные корабли невидимыми для спутников радиолокационной разведки и крылатых ракет. Вся советская морская авиация мгновенно устареет. Мне нужна мощная программа внедрения "Афины" на флоте именно сейчас, и плевать мне на цену!

Каплинджер уставился на Гельмута Фриче, сидевшего справа от Джейка.

– Будет она работать? Вы сможете заставить ее работать?

– Все возможно, если дать достаточно времени и денег.

– Сколько? – настаивал заместитель министра обороны Рассел Куин, На гражданке он был президентом крупной бухгалтерской фирмы. Мрачный человек в очках с толстыми стеклами. Бледная кожа, мягкие руки банкира, лысина. Джейку пришло в голову, что лишь истово верующий человек способен допустить, что Рассел Куин когда-то был молод или любил женщин. – Сколько, по-вашему, будет достаточно?

Плечи Фриче высоко поднялись и опустились.

– Это зависит от вашего подхода – как заключить контракт, сколько единиц приобретать в год, насколько вы готовы рисковать, покупая недоведенную технику.

Боевую систему мы не испытывали. Мы только доказали, что в принципе это возможно, и то на следующей неделе надо ставить дополнительные опыты. До серийной системы, которая надежно защитит боевой самолет, нам еще далеко.

– Как далеко?

Гельмут Фриче достал сигару и покрутил ее в пальцах. Он не полез за спичками.

– Два-три года – это если вы не будете подпускать ваших бумагомарателей и близко. Четыре-пять лет обычным порядком.

Все присутствующие схватились за головы.

– Гм-м, – Каплинджер всосал сколько мог воздуха и медленно выдохнул его. Можно попробовать – прикрыть программой "стелс", однако... – Его энтузиазм явно угасал на глазах. Даже министр обороны не в силах справиться с ордой бюрократов, каждый из которых горой стоит за свою чашку риса. Слишком надежно они защищены уставами, наставлениями и ручными конгрессменами. – Рассел, вам нужно изыскать эти деньги, пошарить по заначкам, но постарайтесь так, чтобы это не привлекло внимания. И никаких докладных, будь они прокляты.

Куин медленно кивнул; на его гладком круглом лице было написано отвращение. Он похож, подумал Джейк, на человека, вглядывающегося в темную бездну, в которую ему приказано прыгнуть.

– Не думаю, что это следует делать таким образом, – возразил Ладлоу. Адмирал Лэнхем хочет ее немедленно, и ВВС тоже. Нам следует добиться, чтобы "Афина" получала первоочередное финансирование. Рискнуть деньгами в надежде, что она будет работать.

– Вы согласны, адмирал?

– Да, сэр. Я предпочел бы "Афину" целой куче проектов, какие у меня есть, включая А-12.

– Нужно и то, и другое, – отрезал Каплинджер. – Мы включим "Афину" в проект УТИ и будем добиваться финансирования по одной программе.

– А Конгресс? – пробормотал Ладлоу. Не получив ответа, он уточнил:

– Как посмотрят на "Афину" либералы, которые так и норовят обкорнать военный бюджет?

Не придет ли им в голову, что она даст нам такое качественное превосходство над Советским Союзом, что многое другое можно обрезать? Например, сократить флот?

Чтобы поддерживать морскую мощь, необходимо постоянно заменять изношенные, устаревшие корабли новыми. А они стоят дорого и строятся много лет. Если решат не строить столько, сколько необходимо для поддержания существующего соотношения сил, это означает сокращение флота. Если будет недоставать кораблей для выполнения множества задач по всему миру, придется отодвигать сроки ремонтов и держать людей в море чересчур долго, а это приведет к преждевременному износу кораблей и массовому увольнению военнослужащих. И мы покатимся прямиком в пропасть. – Это был послевьетнамский кошмар, от которого флот едва начинал приходить в себя.

– Ни одна демократическая страна никогда не строила корабли в достаточном количестве, – заметил Джейк Графтон. – Во всяком случае, уже очень давно.

– Вы считаете, мы не в состоянии содержать флот из шестисот кораблей? нахмурился Лэнхем.

– У нас сейчас нет шестисот кораблей, сэр, и вряд ли вы их когда-нибудь получите, – парировал Джейк, вдруг решив, что не позволит Лэнхему сесть себе на голову.

– Раз уменьшилась основная угроза, нам не нужно столько кораблей. Вот что они скажут, – пояснил Ладлоу.