Текст книги "Джойленд (ЛП)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Та девчонка, – произнес он с бесконечным отвращением, и мы перешли к другим темам.

Я по-прежнему грустил и переживал из-за расставания с Венди, в этом отец был прав, но я уже начал путь (путешествие, как сейчас говорят в группах психологической поддержки) от отрицания к принятию. Спокойствие по-прежнему скрывалось за горизонтом, но уже не казалось – как я думал долгими, мучительными днями и ночами в июне – невозможным.

И все же остаться меня заставили другие вещи, в которых я даже не начал еще разбираться – разрозненные впечатления, связанные грубой бечевой интуиции. Хэлли Стэнсфилд. Брэдли Истербрук и его слова в начале лета: мы торгуем радостью. Шелест океана по ночам. Прибрежный бриз, поющий в гигантских спицах «Каролинского колеса». Прохладные тоннели под парком. «Язык» – секретное наречие, которое новички позабудут еще до Рождества (а вот я забывать его не хотел, слишком уж оно было ярким). И я чувствовал, что Джойленд дал мне еще не все. Понятия не имел, что еще меня ждет… но был уверен, что это еще не все.

Но в первую очередь – и это странно, пусть я проверял и перепроверял собственные воспоминания, чтобы удостовериться – я остался из-за того, что Линду Грей увидел именно наш Томас неверующий. Это событие изменило его – несильно, но бесповоротно. Не думаю, что Том хотел меняться, его вполне устраивало тогдашнее положение вещей… а вот я хотел.

Я тоже хотел ее увидеть.

Во второй половине августа некоторые старожилы – среди них Папаша Аллен и Дотти Лассен – посоветовали мне молиться о том, чтобы выходные на День труда выдались дождливыми. Дождь не пошел, и к середине субботы я понял, что они имели в виду: кролики ринулись в последнее наступление и заполнили Джойленд по самые жабры. Положение усугублялось еще и тем, что половина летних работников-студентов уже разъехались к тому времени по университетам и колледжам. Те же, кто остались, вкалывали как собаки.

Кое-кто вкалывал не как собака, а в качестве собаки, единственной и неповторимой. Большую часть тех выходных я смотрел на мир через сетчатые глаза Гови, Пса-Симпатяги. В воскресенье я носил эти чертовы меха с дюжину раз. После моего предпоследнего выступления я спустился на Бульвар под Джойленд-авеню. Преодолев три четверти пути до свалки, я почувствовал, как мир вокруг меня начинает уплывать в серую пустоту. Прямо-таки призрачную, успел подумать я.

Ехал я на одном из электрокаров, сдернув мех до самой талии и подставив потную грудь холодному воздуху. Когда я понял, что вот-вот свалюсь в обморок, у меня хватило смекалки подъехать к стене и снять ногу с резиновой кнопки-акселератора. Толстяк Уолли Шмидт, который заведовал шалманом «Угадай-свой-вес», в то время отдыхал на свалке. Он и увидел, как я плюхнулся на руль криво припаркованного кара. Взяв кувшин ледяной воды из холодильника, он подковылял ко мне и приподнял пухлой рукой мне подбородок.

– Эй, салага, у тебя есть другой костюм, или тебе по размеру подошел только этот?

– Есещеодин, – промямлил я пьяным голосом. – В косьмерной. Большой.

– Вот и хорошо, – сказал Уолли и выплеснул кувшин мне на голову. Мой удивленный крик разнесся эхом по всему Бульвару, и к нам ринулось сразу несколько человек.

– Какого хера, Толстяк?

Тот оскалился.

– Вставляет, а? Еще как! У нас тут День труда, салага, поэтому надо трудиться, а не спать. Благодари всех святых, что сегодня снаружи не сто десять градусов.[16]16
  Около 43 градусов по Цельсию.


[Закрыть]

Если бы было сто десять, то я бы вам не рассказывал эту историю: я бы просто загнулся от перегрева мозга во время очередного танца Гови на сцене деревни «Туда-Сюда». Но День труда в том году выдался облачный, а иногда даже дул морской ветерок. В общем, как-то я его пережил.

В понедельник, около четырех часов, когда я забирался в меха для своего последнего летнего выступления, в костюмерную зашел Том Кеннеди. Ни пёсболки, ни стоптанных кроссовок на нем уже не было: вместо них он надел хорошо отглаженные брюки (и где он только их держал), аккуратно заправленную в них рубашку Лиги плюща и кожаные туфли. Розовощекий сукин сын даже успел подстричься. Выглядел он теперь как энергичный студент с задатками бизнесмена. Вы бы ни за что не догадались, что всего двумя днями раньше Том носил грязнющие джинсы, из которых торчал как минимум дюйм его голой задницы, когда он забирался с ведром масла под «Застежку», а ударившись в очередной раз головой о какую-нибудь планку, крыл почем зря Папашу Аллена, нашего бесстрашного лидера.

– Уже сваливаешь? – спросил я.

– Так точно, дружище. Завтра в восемь сажусь на поезд до Филадельфии. Неделю побуду дома, а потом продолжу грызть гранит науки.

– Молодец.

– Эрин надо еще кое-что закончить, а вечером мы с ней встретимся в Вилмингтоне. На ночь я заказал нам номер в симпатичной гостинице.

Меня кольнула ревность.

– Звучит неплохо.

– Она – сокровище, – сказал Том.

– Знаю.

– И ты тоже, Дев. Будем на связи. Обычно люди говорят это не всерьез, но только не я. Будем на связи. – Он протянул руку.

Я ее пожал.

– Будем, а как же. Ты славный парень, Том, а Эрин – просто золото. Береги ее.

– Не боись. – Он улыбнулся. – На весенний семестр Эрин переходит ко мне в универ. Она у меня уже выучила кричалку Алых Рыцарей. «Вперед, Алые, Алые, Вперед…»

– Замысловато, однако.

Он погрозил мне пальцем.

– В нашем мире, деточка, сарказм тебя ни к чему не приведет. Если, конечно, ты не нацелился на работу в «Мэде».[17]17
  «Mad» («Мэд») – сатирический журнал


[Закрыть]

– Может, попрощаетесь уже без лишних слез? – крикнула Дотти Ларссен. – Тебе, Джонси, скоро на выход.

Том повернулся и протянул к ней руки.

– Дотти, как же я вас люблю! Как же я буду по вам скучать!

Та шлепнула себя по заду, чтобы показать, насколько она растрогана, а затем отвернулась и принялась зашивать очередной костюм.

Том протянул мне клочок бумаги.

– Домашний адрес, адрес универа и телефоны. Надеюсь, ты ими воспользуешься.

– Воспользуюсь.

– Так ты что, правда решил променять год попоек и секса на покраску аттракционов в Джойленде?

– Ага.

– С ума сошел?

Я призадумался.

– Может быть. Немножко. Но уже поправляюсь.

Я был весь потный, но Том, плюнув на свою чистую одежду, крепко меня обнял. Затем направился к двери, чмокнув по пути Дотти Ларссен в морщинистую щеку. Отругать она его не могла – рот у нее был полон булавок – но взмахом руки показала ему выметаться.

Уже в проеме Том обернулся.

– Хочешь совет, Дев? Держись подальше от… – Он махнул головой, и я его прекрасно понял: от «Дома страха». Потом он ушел. Наверное, думал о доме, об Эрин, о покупке машины, об Эрин, о новом учебном годе и снова об Эрин.

Вперед, Алые, Алые, вперед. Уже в весеннем семестре они будут вместе скандировать эту кричалку. Даже сегодня ночью, если захотят. В Вилмингтоне. В постели. Вместе.

В парке нам не приходилось пробивать часы на входе и выходе – за нами наблюдали наши бригадиры. После моего последнего выступления в роли Гови в первый понедельник сентября, Папаша Аллен сказал мне принести ему мою часовую карточку.

– Я же только через час заканчиваю.

– Ничего. На выходе тебя кое-кто ждет.

Кажется, я знал, кто этот «кое-кто». Трудно поверить, будто у старикана вроде Папаши Аллена найдется место хоть для кого-нибудь в его сморщенном сердце-изюминке, но в то лето такое местечко нашлось для Эрин Кук.

– Ты в курсе, как мы завтра работаем?

– С полвосьмого до шести, – ответил я. И никаких мехов, вот счастье-то.

– Я тобой поруковожу еще пару недель, а потом смоюсь в солнечную Флориду. Передам тебя на попечение Лэйну Харди. И Фреду Дину, наверное, если он вообще заметит, что ты все еще здесь.

– Понял.

– Хорошо. Давай я подпишу твою карточку и можешь катиться на все четыре стороны. И вот еще что. Попроси красотку время от времени посылать мне открытки. Я буду по ней скучать.

И не только он.

Эрин тоже начала понемногу возвращаться к обычной жизни. Ушли в прошлое потертые джинсы и футболка с лихо подвернутыми до плеч рукавами, то же касалось зеленого платья Голливудской Девчонки и шервудской шапочки. Девушка, стоящая в алом неоновом свете у ворот, была одета в голубую шелковую блузку без рукавов, заправленную в длинную юбку с поясом. Собранные на затылке волосы скреплены заколкой. Выглядела она просто великолепно.

– Прогуляемся по пляжу, – предложила она. – Как раз есть время до автобуса на Вилмингтон. Я встречаюсь с Томом.

– Да, он говорил. Только забудь про автобус – я сам отвезу тебя.

– Правда?

– Конечно.

Мы шли по мелкому белому песку. В небе висел месяц, посеребривший дорожку на воде. На полпути к пляжу – совсем рядом с большим зеленым викторианским особняком, который сыграет такую важную роль в моей жизни грядущей осенью – она взяла меня за руку, и дальше мы пошли так. Мы почти не говорили, пока не дошли до ступеней, ведущих на пляжную парковку. Там Эрин повернулась ко мне.

– Ты забудешь о ней, – она смотрела мне прямо в глаза. Той ночью Эрин была без макияжа, да он ей и не требовался: с его ролью прекрасно справлялся лунный свет.

– Да, – ответил я, понимая, что так и будет – пусть какая-то часть меня и жалеет об этом. Отпускать трудно. Даже если то, во что ты вцепился, полно шипов – отпускать трудно. Может, даже еще труднее, чем обычно.

– Это место как раз то, что тебе сейчас нужно. Я чувствую.

– А Том? Он чувствует?

– Нет, но он никогда не понимал Джойленд так, как ты… и как поняла его этим летом я. А после того, что случилось тогда в «Доме страха»… после того, что он там увидел…

– Вы когда-нибудь обсуждали это между собой?

– Я пробовала, но теперь даже не пытаюсь. Случившееся не укладывается в его представления о том, как устроен этот мир, поэтому он пытается просто забыть. Но, как мне кажется, он беспокоится о тебе.

– Ты тоже беспокоишься обо мне?

– По поводу твоих отношений с призраком Линды Грей – нет. По поводу твоих отношений с призраком этой Венди… есть немного.

Я ухмыльнулся.

– Мой отец больше не называет ее по имени. Для него она теперь «та девчонка». Эрин, можно попросить тебя об услуге? Сделаешь кое-что для меня, когда вернешься на учебу? Если будет свободное время, само собой.

– Да, конечно. Что именно?

Я ей сказал.

Она попросила высадить ее не около гостиницы, где Том забронировал номер, а на автовокзале Вилмингтона – сказала, что доберется оттуда до места на такси. Я начал возражать и убеждать ее, что это пустая трата денег, но потом перестал. Она выглядела взволнованной и немного смущенной, поэтому я решил, что ей просто не хочется срывать с себя одежду и прыгать в объятья Тома через две минуты после того, как я ее высажу.

Когда я припарковался напротив стоянки такси, Эрин взяла мое лицо в ладони и поцеловала в губы. Это был долгий поцелуй. Самый настоящий.

– Если бы я не встретила Тома, то заставила бы тебя забыть эту глупую девчонку, – сказала она.

– Но ты его встретила, – ответил я.

– Да. Встретила. Не пропадай, Дев.

– Не забудешь сделать то, о чем я просил? Если получится, конечно.

– Не забуду. Ты такой милый.

Не знаю почему, но от этих слов я едва не расплакался… но вместо этого лишь улыбнулся.

– Кроме того, признай, я офигенный Пес-Симпатяга.

– Это точно. Девин Джонс, спаситель маленьких девочек.

На мгновение мне показалось, что она поцелует меня еще раз. Но она просто вышла из машины – ветерок развевал полы ее юбки – и направилась в сторону такси. Я подождал, пока она не сядет в одну из желтых машин и не уедет. После этого уехал сам – в Хэвенс-Бэй, к миссис Шоплоу и моей джойлендской осени. Самой прекрасной и самой кошмарной осени в жизни.

Сидели ли Энни и Майк Росс на конце дощатого настила рядом с зеленым викторианским особняком, когда я шел по пляжу в тот вторник после Дня труда? Помню теплые круассаны, которые ел по пути и кружащихся над головой чаек… но насчет Энни и Майка не уверен. Они стали такой естественной частью пейзажа – точно какой-нибудь ориентир – что абсолютно невозможно вспомнить, когда я впервые их заметил. Ничто так не портит память, как повторение.

Через десять лет после событий, о которых идет речь, я работал штатным автором журнала «Кливленд» (должно быть, здорово нагрешил). Чаще всего я делал первые наброски материалов в кофейне на Третьей Западной улице, рядом со стадионом «Лейкфронт» – тогдашней ареной славы местных «Индейцев». Каждый день, в десять часов утра, в магазин заходила девушка, брала пять или шесть стаканов кофе и относила их в агентство недвижимости по соседству. Опять-таки, не помню, когда увидел ее в первый раз. Все, что могу сказать – как-то раз я вдруг заметил, что уже на выходе она украдкой взглянула на меня. Настал день, когда я взглянул на нее в ответ, и когда она улыбнулась, ответил ей тем же. Восемь месяцев спустя мы поженились.

Точно так же с Энни и Майком. Однажды они просто стали частью моего мира. Я всегда махал им рукой, мальчик всегда махал рукой мне. Рядом с мальчиком сидел навостривший уши пес, которому лохматил шерсть ветер. Женщина была блондинкой, и очень красивой: высокие скулы, широко посаженные глаза, полные, словно бы чуть припухшие, губы. Мальчик, сидевший в инвалидном кресле, был в бейсболке «Уайт Сокс», которая сползала ему на уши.

Он выглядел очень больным. Но его улыбка была вполне здоровой.

Всякий раз, когда я проходил мимо, он улыбался. Раз или два он даже показал мне пальцами «знак мира», и я сделал то же самое. Я стал частью его пейзажа так же, как он стал частью моего. Думаю, даже Майло – Джек-Рассел-терьер – в конце концов стал воспринимать меня частью пейзажа. И лишь женщина существовала отдельно. Часто при моем появлении она даже не отрывалась от книги, которую читала – а когда все же поднимала взгляд, то даже не думала махать мне рукой, не говоря уже о «знаке мира».

В Джойленде скучать мне по-прежнему не приходилось. Конечно, работа теперь была не такой интересной и разнообразной, как в разгар лета: она стала более рутинной и менее утомительной. Я даже имел возможность время от времени играть свою оскароносную роль Гови и распевать «С днем рожденья» в «Деревне „Туда-Сюда“», потому что первые три недели сентября Джойленд все еще был открыт для посетителей. Их поток сильно ослабел, и ни один аттракцион уже не наполнялся под завязку. Даже «Каролинское колесо», которое, наряду с каруселью, пользовалось наибольшей популярностью.

– На севере, в Новой Англии, большинство парков остаются открытыми по выходным до самого Хэллоуина, – сказал мне однажды Фред Дин. Мы сидели на скамейке и ели питательный, полный витаминов обед из чили-бургеров и свиных ребрышек. – На юге же, во Флориде, они работают круглый год. А тут мы как бы находимся в серой зоне. Когда-то, еще в шестидесятых, мистер Истербрук попытался организовать осенний сезон. Потратил кучу денег на рекламную кампанию, но ничего не вышло. Когда вечера становятся прохладными, народ в этих краях переключается на окружные ярмарки. К тому же, большинство наших ветеранов с наступлением холодов переезжают на юг или на запад. – Он окинул взглядом пустынную Песью тропу и вздохнул. – В это время года от парка веет одиночеством.

– Мне нравится, – сказал я и не слукавил. Тот год стал для меня годом слияния с одиночеством. Иногда я ходил в кино с миссис Шоплоу и Тиной Акерли, глазастой библиотекаршей, но в основном проводил вечера в своей комнате, перечитывая «Властелина колец» и сочиняя письма Эрин, Тому и отцу. Также я баловался стихами, о которых сегодня мне даже думать стыдно. Слава богу, я их сжег. А еще я добавил очередную мрачную пластинку в свою скромную коллекцию – «Темную сторону Луны». В Притчах говорится: «Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою». Той осенью я возвращался к «Темной стороне…» снова и снова, изредка переключаясь на Джима Моррисона с его «Это конец, мой друг». В общем, налицо явные признаки двадцатиоднолита. Знаю, знаю.

Хорошо хоть, что большую часть дня мне было чем заняться в Джойленде. Первые пару недель, когда парк все еще работал вполсилы, были посвящены уборке. Фред Дин дал мне под начало нескольких газунов, и к тому времени как на воротах появилась вывеска «ЗАКРЫТО ДО СЛЕДУЮЩЕГО СЕЗОНА», мы подстригли все лужайки, подготовили к зиме цветочные клумбы и вычистили до блеска все шалманы и лавочки. На задворках парка мы сколотили из металлических листов сарай и отвезли в него все тележки, с который продавалась разная снедь (на Языке их называли жратвозилками). Там они и пробудут всю зиму, каждая под своим брезентовым колпаком.

Газуны отправились на север убирать яблоки, а я продолжил подготовку к зиме уже с Лэйном Харди и Эдди Парксом, сварливым старожилом, который заправлял «Домом страха» и бригадой «Доберман». Мы осушили фонтан на пересечении Джойленд-авеню с Песьей тропой, а когда перешли к работе посерьезнее (в «Брызгах и визгах капитана Немо»), к нам подошел мистер Истербрук, уже одетый в свой дорожный черный костюм.

– Вечером отправляюсь в Сарасоту, – сказал он. – Бренда Рафферти, как обычно, будет меня сопровождать. – Он улыбнулся, показав свои лошадиные зубы. – Теперь вот обхожу и благодарю сотрудников. Тех, кто еще остались.

– Чудесной вам зимы, мистер Истербрук, – сказал Лэйн.

– Эдди пробурчал что-то вроде «вали и не мути», но, скорее всего, просто пожелал счастливого пути.

– Спасибо вам за всё, – сказал я.

Мистер Истербрук пожал всем руки. Я оказался последним.

– Надеюсь, мы увидим тебя в следующем году, Джонси. Кажется, в душе ты тот еще ярмарочник.

Но в следующем году он меня не увидел, и никто не увидел его: мистер Истербрук скончался под Новый Год, в своей квартире на бульваре Джона Ринглинга, меньше чем в полумиле от знаменитого цирка.

– Старый маразматик, – пробормотал Паркс, провожая Истербрука взглядом. Тот шел к своей машине, у открытой двери которой его ждала Бренда.

Лэйн тяжело посмотрел на Паркса и сказал:

– Заткнись, Эдди.

Эдди заткнулся. И правильно сделал.

Как-то утром, когда я шел в Джойленд со своими круассанами, джек-рассел не выдержал и побежал по пляжу ко мне.

– Майло, назад! – крикнула женщина.

Майло обернулся, посмотрел на нее, затем снова вперился в меня своими черными глазами. Повинуясь импульсу, я оторвал кусочек круассана, сел на корточки и протянул его собаке. Та пулей помчалась за лакомством.

– Не кормите его! – бросила хозяйка пса.

– Да ладно, мам, успокойся, – произнес мальчик.

Майло услышал женщину и не стал брать круассан, но, тем не менее, уселся передо мной и вытянул вперед лапы. Я протянул ему кусочек.

– Больше не буду, – сказал я женщине. – Но не пропадать же добру.

Женщина фыркнула и вернулась к своей книге – на вид толстой и тяжеловесной.

– Мы постоянно кормим его, – крикнул мальчик. – А он не толстеет: просто бегает и все сбрасывает.

– Что мы знаем о разговорах с незнакомцами, Майк? – не отрываясь от книги, сказала мама.

– Ну он же не совсем незнакомец, мы его каждый день видим, – заметил мальчик. Вполне резонно – по крайней мере, с моей точки зрения.

– Я Девин Джонс. Живу вниз по пляжу. Работаю в Джойленде.

– В таком случае, вам лучше не опаздывать на работу, – ответила женщина, по-прежнему не поднимая глаз.

Мальчик пожал плечами – «ну что я могу поделать». Он был бледен и сгорблен, точно старик, но мне показалось, что у него хорошее чувство юмора – если судить по жесту и взгляду, которым он сопровождался. Я тоже пожал плечами и пошел дальше. На следующее утро я предусмотрительно доел круассаны до того, как передо мной вырос зеленый особняк – чтобы не соблазнять Майло… но мальчику я все же рукой помахал. Майк вернул мне приветствие. Женщина сидела на своем обычном месте, под зеленым зонтом, и, несмотря на то, что в то утро книги при ней не было, она – как обычно – никак не отреагировала. Ее прекрасное лицо было суровым. Оно говорило: здесь для тебя нет ничего интересного, иди в свой дрянной парк развлечений и оставь нас в покое.

Так я и поступил. Но, тем не менее, мальчику махать не переставал. И утром, и вечером он отвечал мне тем же.

В первый понедельник после того, как Гэри Аллен, он же Папаша, отбыл во Флориду, на Олстонскую Звездную ярмарку в Джексонвилле, где его ждала работа шалманщика, я прибыл в Джойленд и обнаружил Эдди Паркса, самого нелюбимого мной из ветеранов, сидящим перед «Домом страха» на ящике из-под яблок. Курение в парке было запрещено, но мистер Истербрук уехал, а Фредди Дина нигде не было видно, и Эдди, похоже, не боялся нарушать это правило. Он курил, не снимая перчаток, что меня удивило бы, если бы он хоть иногда их снимал. Но он их не снимал.

– Вот и ты, пацан. И всего-то на пять минут опоздал.

Все звали меня Дев или Джонси, но для Эдди я был просто «пацан», и, видимо, навсегда.

– На моих семь тридцать, – сказал я, постучав пальцем по циферблату часов.

– Значит, отстают твои. А почему ты не ездишь на работу на машине, как все? Добрался бы за пять минут.

– Мне нравится пляж.

– Мне насрать, что тебе нравится, малыш. Приходи вовремя. Это тебе не лекция в колледже, куда можно прийти и уйти, когда захочется. Это работа. И теперь, когда главная Гончая уехала, придется тебе работать, как положено.

Я мог бы возразить, что Папаша говорил, что после его отъезда моим расписанием будет заниматься Лэйн Харди, но удержал язык за зубами. Не было никакого смысла ухудшать и без того плохую ситуацию. А почему Эдди меня невзлюбил – это было понятно. Эдди не любил никого, не делая никаких исключений. Если он будет сильно отравлять мне жизнь, можно будет пойти к Лэйну, но только в крайнем случае. Отец научил меня, – в основном личным примером, – что если человек хочет сам управлять своей жизнью, то должен уметь справляться сам со своими проблемами.

– У вас есть для меня работа, мистер Паркс?

– Полно. Для начала притащи банку полироля «Тёртл» со склада, и не вздумай задерживаться там и точить лясы со своими дружками. А потом пойдешь в «Страхи» и отполируешь там все вагончики. Ты же в курсе, что мы их полируем после конца сезона?

– Вообще-то нет.

– Ох уж эти детки. – Он раздавил окурок ногой, приподнял ящик, на котором сидел, и засунул его под край. Как будто от этого окурок мог исчезнуть. – И чтоб отпидорасил их как следует, пацан, а не то я отправлю тебя делать все заново. Усвоил?

– Усвоил.

– Вот и славно, – он засунул в свою пасть новую сигарету и начал нашаривать в кармане зажигалку. В перчатках это занимало немало времени. Наконец он вытащил ее, откинул крышку и остановился. – Ты на что это уставился?

– Ни на что, – ответил я.

– Тогда давай, приступай. Включи там свет, чтобы видеть, что делаешь. Ты же знаешь, где там выключатели?

Я не знал, но был уверен, что смогу найти их без его помощи.

– Конечно.

Он окинул меня кислым взором.

– Вот ведь какой ты у нас умничка.

Электрощиток я нашел на стене между «Музеем восковых фигур» и «Комнатой моста и бочки». Открыл его и ладонью поднял все выключатели. По идее, под ярким светом ламп «Дому страха» полагалось растерять всю свою дешевую жуть, но почему-то этого не случилось. По углам все равно копошились тени, а еще я слышал, как за тонкими деревянными стенами шалмана воет ветер, довольно сильный тем утром. Где-то на ветру стукала доска, и я дал себе задание прибить ее на место.

На руке у меня болталась проволочная корзина с чистыми тряпками и огромной банкой полироля. Через «Наклонную комнату», застывшую в крене на правый борт, я прошел в зал игровых автоматов. Посмотрел на скибольные машины и вспомнил тогдашнее неодобрение Эрин: «Разве они не знают, что эта игра – сплошное надувательство?» Я улыбнулся воспоминанию, но сердце у меня в груди гулко билось. Ведь я знал, что сделаю после того, как закончу драить вагончики.

Вагончики – все двадцать штук – выстроились у посадочной платформы.

За ними вглубь «Дома страха» уходил туннель, освещенный теперь не стробами, а яркими светильниками. Так он выглядел гораздо прозаичнее.

Я очень сомневался, что за все лето Эдди хоть раз прошелся по вагончикам хотя бы влажной тряпкой, а значит, для начала мне требовалось их помыть. То есть сходить в подсобку за мыльным порошком и набрать несколько ведер воды из-под ближайшего крана. Перемыв все вагончики, я увидел, что пришло время перерыва, но решил не отвлекаться и довести дело до конца. Я, конечно, мог сходить за кофе на задний двор или на свалку, но перспектива встретить там Эдди меня не прельщала: сегодня я его ворчания уже накушался. Поэтому приступил к полировке: намазывал полироль толстым слоем и тщательно растирал, переходя от одного вагончику к другому, пока они у меня не заблестели как новенькие под ярким светом потолочных ламп.

Я, правда, не думал, что табуны любителей острых ощущений оценят мои усилия. Когда я закончил, от моих перчаток осталось мало что. Придется ехать в город за новыми, а хорошие перчатки стоят недешево. Хохмы ради, я представил себе выражение лица Эдди, попроси я его за них заплатить.

Корзину с грязными тряпками и банку с полиролем (теперь почти пустую) я положил у выхода из зала игровых автоматов. Часы показывали десять минут первого, но думал я не о еде. Я потянулся в попытке выгнать боль из натруженных конечностей и вернулся к посадочной платформе. Полюбовался на мягко блестевшие вагончики и двинулся вдоль колеи уже в самый настоящий «Дом страха».

Проходя под Кричащим Черепом, мне пришлось пригнуться, хотя его уже подняли и закрепили. Впереди лежала Темница, где самородки из бригады «Доберман» старались (и в основном это у них получалось) напугать детей всех возрастов до усрачки своими завываниями и стонами. Потолок в Темнице был высоким, поэтому я смог выпрямиться. Мои шаги отдавались эхом от деревянного, выкрашенного под камень, пола. Я слышал свое собственное дыхание, резкое и сухое.

Да, я боялся, знаете ли. Том сказал мне держаться подальше от этого места, но Том управлял моей жизнью не больше, чем Эдди Паркс. У меня были «Дорз» и «Пинк Флойд», но я желал большего.

Линду Грей.

Между Темницей и Камерой пыток рельсы шли под уклон и дважды извивались в форме буквы «S». В этом месте вагончики набирали скорость и пассажиров нещадно трясло. «Дом страха» был темным аттракционом, но во время сезона только этот отрезок оставался совершенно темным. Наверное, именно здесь убийца девушки перерезал ей горло и сбросил тело. Как же быстро он должен был действовать, и как тщательно просчитать всё заранее! За последним поворотом, пассажиров ослеплял свет многоцветных стробов. Том в подробности не вдавался, но я был уверен: что бы он ни увидел, он увидел именно там.

Я медленно шел вдоль изгибов колеи, думая, что если Эдди услышит, как я тут хожу, с него станется шутки ради вырубить свет и заставить меня пробираться на ощупь через место убийства под завывание ветра и стук расхлябанной доски. И допустим… просто допустим… что из темноты появляется рука девушки и берет мою так же, как взяла тогда Эрин в наш последний вечер на пляже…

Но свет не погас. Никакой окровавленной рубашки и призрачно мерцающих перчаток рядом с рельсами я не увидел. А когда я подошел к правильному, по моему мнению, месту, прямо на въезде в Камеру пыток, меня не встретила девушка-призрак с протянутыми в мольбе руками.

И все же, что-то там было. Я знал это тогда, знаю и сегодня.

Воздух стал холоднее. Не настолько холодным, чтобы вызвать облачка пара изо рта, но холоднее. Руки, ноги и пах у меня покрылись гусиной кожей, а волосы на затылке встали дыбом.

– Ну же, покажись, – прошептал я, чувствуя себя испуганным дураком.

Я хотел, чтобы она показалась, но надеялся на обратное.

Послышался звук. Долгий, медленный вздох. Не человеческий, нет, а словно бы кто-то открыл невидимый паровой вентиль. Потом звук стих. И всё. Больше в тот день ничего не произошло.

– Что-то ты долго, – заметил Эдди, когда без четверти час я к нему вернулся. Он сидел на том же ящике из-под яблок, в одной руке – остатки сэндвича с беконом, помидорами и салатом, в другой – картонный стаканчик с кофе. Я был с ног до головы вымазан в грязи, Эдди же, в свою очередь, был чист и свеж, как маргаритка.

– Пришлось помыть тележки перед полировкой.

Эдди втянул носом воздух, наклонил голову и схаркнул.

– Если ты за медалью, то они кончились. Отыщи Харди. Он сказал, что пора дренировать систему орошения. Этого такому ленивому засранцу, как ты, хватит до конца рабочего дня. Если нет – возвращайся, я найду, чем тебя занять. У меня целый список, поверь.

– Хорошо.

Я уже пошел, обрадованный такой возможностью, как он меня остановил.

– Эй, пацан!

Я неохотно развернулся.

– Ты ее видел?

– Что?

Он неприятно ухмыльнулся.

– Не чокай. Я знаю, чем ты там занимался. Не ты первый, не ты последний. Так ты ее видел?

– А вы?

– Не-а.

Его хитрые глазки на узком, загорелом лице буравили меня. Сколько ему было лет? Тридцать? Шестьдесят? Сложно сказать – так же, как и понять, говорил ли он правду. Мне было все равно. Мне лишь хотелось поскорее уйти. От него моя спина покрывалась мурашками.

Эдди показал мне свои перчатки.

– Парень, убивший ее, был в таких же. Ты знал?

Я кивнул.

– И в двух рубашках.

– Точно, – его ухмылка расплылась еще шире. – Чтобы избавиться от следов крови. И ведь сработало, верно? А теперь дуй отсюда.

Когда я дошел до «Колеса», меня там встретила только тень Лэйна. Ее хозяин лез на свой аттракцион по опорам и добрался уже до половины его высоты. Он проверял на прочность каждую стальную балку, прежде чем наступить на нее. На бедре у него висел кожаный футляр с инструментами, и время от времени он лез в него за торцевым ключом. В Джойленде был всего один темный аттракцион, зато так называемых «высоток» – целая дюжина, включая «Колесо», «Застежку», «Шаровую молнию» и «Мозготряс». Бригада из трех человек проверяла их каждое утро перед Первой Калиткой во время сезона, и, конечно, были еще визиты (регулярные и внезапные) инспектора по паркам развлечений штата Северная Каролина. Но Лэйн говорил, что карусельщик, который не проверяет свой аттракцион сам, ленив и безответственен. Что заставило меня задуматься: когда, интересно, Эдди Паркс в последний раз катался на своих вагончиках и проверял поручни безопасности?

Лэйн посмотрел вниз, увидел меня и крикнул:

– Этот чертов сукин сын хоть отпустил тебя на обед?

– Я его пропустил, – прокричал я в ответ. – Заработался.

Но теперь я уже проголодался.

– У меня там в будке салат с тунцом и макаронами, если хочешь. Вчера наготовил слишком много.

Я зашел в крошечную будку с пультом управления, нашел здоровенную коробку и открыл крышку. К тому времени, как Лэйн спустился на землю, тунец с макаронами был у меня в желудке, и я догонялся печеньем «Фиг Ньютонс».

– Спасибо, Лэйн. Вкусно было.

– Да, повезет тому парню, который на мне женится. Дай-ка мне тоже «ньютончиков», пока ты все не слопал.