Текст книги "Врата Мертвого Дома"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Сапёр с трудом снял руку с арбалета, подобрал поводья и остановил мерина. Развернул спотыкающееся животное.

– Бросай палатки! – прокричал он Крокусу, который только-только поднялся на ноги. – Это самая свежая из запасных лошадей. Быстрей, чтоб тебя!

К Скрипачу подъехала сгорбившаяся в седле Апсалар.

– Бесполезно, – проговорила она потрескавшимися губами. – Мы должны остановиться.

Сердито ворча, Скрипач вглядывался в колючую стену песка. Битва приближалась. Кто бы ни сдерживал её, сейчас он сдавал позиции. Сапёр увидел неясно вырисовавшуюся массивную фигуру, которая так же быстро исчезла из виду. Казалось, на её плечах висели леопарды. С одной стороны возникли четыре приземистые фигуры, чёрные, низко припавшие к земле, они приближались в полном молчании.

Скрипач развернул арбалет и выстрелил. Болт ударился оземь в полудюжине шагов от четырех тварей. Волны пламени окутали их. Существа завопили.

Не теряя времени на то, чтобы оглянуться, он наугад вытащил следующий «огневик» из тяжелого чехла, прикрепленного к седлу. Вначале у него была всего дюжина стрел с морантской взрывчаткой. Сейчас осталось девять, из них – всего одна «ругань». Он покосился вниз, заряжая арбалет – еще один «огневик», затем продолжил внимательно наблюдать за стеной летящего песка, позволяя рукам работать по памяти.

Возникали силуэты, мелькая, словно зернистые призраки. Дюжина крылатых рептилий размером с собаку появилась на высоте двадцати футов, поднимаясь с потоком воздуха. Эсантан’эли, Худов дух, это же д’иверсы и одиночники! Громадная, похожая на плащ, фигура пронеслась над эсантан’элями, поглотив их.

Крокус с остервенением рылся в своём мешке в поисках короткого меча, который купил в Эрлитане. Апсалар сидела на корточках рядом с ним, наблюдая за дорогой, в её руках тускло блестели кинжалы.

Скрипач уже было закричал, что враг справа от неё, но увидел то, на что смотрела девушка. Гральские охотники, плечом к плечу, гнали лошадей во весь опор, менее чем в дюжине конских шагов от беглецов. Копья преследователей опустились.

Слишком близко для безопасного выстрела. Сапёру ничего не оставалось, как только смотреть на приближавшихся воинов. Время, казалось, замедлилось, а Скрипач глядел, не в силах вмешаться. Громадный медведь выпрыгнул из-за края дороги, столкнувшись с гральским всадником слева. Одиночник был размером с лошадь, которую повалил. Его челюсти сомкнулись на талии воина, между ребрами и бедрами, клыки впились в тело, почти выступая с другой стороны. Челюсти сомкнулись без видимого усилия. Желчь и кровь брызнули изо рта воина.

Апсалар прыгнула к двум оставшимся гралам, проскочила под наконечниками копий, оба кинжала метнулись вверх, как только девушка оказалась между конями преследователей. У гралов не было времени парировать удары. Словно отражаясь в зеркале, клинки взмыли вверх и скрылись в телах: левый достиг сердца, а правый пронзил лёгкое.

Потом девушка оказалась уже позади них, оставив оба клинка в ранах. Нырнула, перекатилась, чтобы избежать удара копья четвёртого всадника, которого Скрипач не заметил прежде. Одним плавным движением Апсалар снова оказалась на ногах, прыгнула с невероятной силой и вдруг оказалась сидящей позади грала. Её правая рука сомкнулась на его горле, левой она обхватила его за голову, два пальца глубоко вошли в глазницы, а потом резко дёрнула вверх. Как раз вовремя, чтобы внезапно возникший в её правой руке маленький нож скользнул по незащищённому горлу воина.

Заворожённое внимание Скрипача отвлекло что-то огромное и чешуйчатое, оно хлестнуло сапёра по лицу, вышибло его из седла и выбило арбалет из рук. Вспышка боли пронзила Скрипача, когда он ударился о мостовую. Ребра хрустнули, обломки костей царапались и тёрлись друг о друга, когда он перекатился на живот. Все мысли о том, чтобы встать, отпали, когда жестокая схватка развернулась прямо над ним. Обхватив руками голову, Скрипач плотно свернулся, страстно желая стать меньше. Костяные копыта топтали его, когтистые лапы оставляли отметины на кольчужной броне, терзали его бедра. Внезапный удар размозжил левую лодыжку, а затем создание развернулось на её останках и исчезло.

Сапёр слышал, как захрипел его конь – не от боли, но в приступе ужаса и ярости. Звук копыт мерина, бьющих во что-то твёрдое, вызвал краткую вспышку удовлетворения в затуманенной болью голове Скрипача.

Громадное тело рухнуло на землю рядом с сапёром, перекатилось, прижавшись к нему чешуйчатым боком. Он почувствовал конвульсии мышц, они откликались дрожью в его собственном избитом теле.

Звуки битвы стихли. Остались только вой ветра да шорох песка. Скрипач попробовал сесть, но обнаружил, что едва может поднять голову. Перед ним раскинулась сцена бойни. На расстоянии вытянутой руки стояли четыре дрожащих ноги мерина. С одной стороны валялся арбалет без «огневика»; должно быть, оружие выстрелило, ударившись оземь, и направило смертоносный заряд в глубину бури. Прямо впереди лежал грал с пробитым лёгким и кашлял кровью. Над ним стояла задумчивая Апсалар, свободно держа горлорез в руке. В дюжине шагов за ней возвышалась коричневая спина медведя-одиночника. Спина подрагивала, когда зверь отрывал куски мяса от поваленной лошади. Показался Крокус: он нашёл свой короткий меч, который ещё только предстояло вынуть из ножен. Скрипач ощутил, как волна сочувствия охватывает его при взгляде на лицо парня.

Сапёр протянул руку за спину, застонав от усилия. Его рука коснулась чешуйчатой шкуры. Конвульсии прекратились.

Медведь зарычал, встрепенулся. Скрипач извернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как зверь умчался прочь. О, Худ, если он решил сбежать…

Дрожь ног мерина усилилась, Скрипачу казалось, что они стали почти размытыми, но конь не сбежал, прошёл вперёд, чтобы оказаться между сапёром и приближавшейся угрозой. От такого проявления преданности сердце Скрипача сжалось.

– Проклятье, конь, – прохрипел он. – Иди отсюда!

Апсалар отступала к нему. Крокус стоял неподвижно, забытый меч выпал у него из рук.

Сапёр наконец-то увидел новоприбывшего. Новоприбывших. Бурлящим, бугрящимся чёрным ковром на дорогу хлынула волна д’иверсов. Крысы, сотни крыс. Но всё же один. Сотни? Тысячи. Ох, Худ, я же его знаю!

– Апсалар!

Девушка посмотрела на него безо всякого выражения.

– В моей седельной сумке, – сказал сапёр. – «Ругань»…

– Этого недостаточно, – холодно ответила она. – Да и поздно уже.

– Не для них. Для нас.

В ответ она медленно моргнула, потом подошла к мерину.

Голос незнакомца раздался в вое ветра:

– Гриллен!

Да, это имя д’иверса. Гриллен, а еще его называют Волной Безумия. Сбежал из пылающего Й’гхатана. О да, всё возвращается, чтоб его!

– Гриллен! – снова прогремел голос. – Покинь это место, д’иверс!

Перед ним появились укутанные в шкуры ноги. Скрипач посмотрел вверх и увидел необычайно высокого человека, сутулого, в выцветшей таннойской телабе. Его кожа была серо-зелёного оттенка, в длиннопалой руке он сжимал натянутый лук, увитая рунами стрела лежала на тетиве. На длинных седых волосах были заметны следы чёрной краски, так что вся грива казалась теперь пятнистой. Сапёр заметил зазубренные кончики клыков, выступавшие из-под тонкой нижней губы. Ягг. Не знал, что они заходят так далеко на восток. И почему, во имя Худа, это должно что-то значить, не знаю.

Ягг подошёл ещё на шаг к копошащейся крысиной массе, которая сейчас покрывала останки убитых медведем лошади и всадника, и положил руку на плечо мерина. Тот прекратил дрожать. Апсалар шагнула назад, с опаской изучая незнакомца.

Скрипач не верил своим глазам: Гриллен колебался. Он снова взглянул на ягга. Ещё одна фигура возникла рядом с высоким лучником. Этот был низкорослый и коренастый, как осадная машина, его кожа имела глубокий, тёплый коричневый оттенок, в чёрные волосы было вплетено множество фетишей. Клыки у него были даже больше, чем у спутника, и казались значительно острее. Трелль. Ягг и трелль. Это всё наверняка очень важно, я бы даже разобрался, если б смог одолеть боль и подумать.

– Твоя жертва бежала, – сказал ягг Гриллену. – Эти люди не идут по Тропе Ладоней. Более того, сейчас они под моей защитой.

Шипение и писк крыс слились в оглушительный рёв, а затем грызуны вдруг устремились к ним по дороге. Пепельно-серые глаза блеснули в мареве бури.

– Не стоит, – медленно проговорил ягг, – испытывать моё терпение.

Тысячи тел вздрогнули. Волна засаленного меха отхлынула. Мгновением позже крысы исчезли.

Трелль присел на корточки рядом со Скрипачом.

– Жить будешь, солдат?

– Да уж придётся, – ответил сапёр, – хотя бы только для того, чтобы разобраться, что тут сейчас произошло. Я ведь должен понять, кто вы оба такие, верно?

Трелль пожал плечами.

– Встать можешь?

– Сейчас поглядим.

Скрипач подтянул под себя руку, приподнялся на дюйм и провалился в беспамятство.

Глава восьмая

Говорят, в ночь Возвращения Келланведа и Танцора город Малаз стал ареной жутких испытаний и чародейства. Несложно также укрепиться во мнении, что сами убийства были делом грязным и запутанным, а ответ на вопрос об успехе или неудаче самым существенным образом зависит от точки зрения…

Геборик. Заговоры в Империи

Колтейн удивил всех. Оставив пехотинцев Седьмой охранять забор воды из источника Дридж, сам он повёл виканцев в Одан. Через два часа после заката титтанские воины, которые вели лошадей в поводу, чтобы дать животным роздых, вдруг обнаружили, что на них, охватив полукругом, несутся вооружённые всадники. Мало кто из титтанов успел сесть в седло, не говоря уж о том, чтобы развернуть боевое построение. И хотя местные превосходили виканцев числом семь к одному, они дрогнули, побежали и заплатили сотнями жизней за каждого павшего воина Колтейна. Спустя два часа бойня была окончена.

Дукер ехал по южной дороге к оазису и видел огни догоравших повозок титтанов далеко справа. Отнюдь не сразу он понял, что именно видит. О том, чтобы поскакать к зареву, не могло быть и речи. Виканцы отправились на смертный бой, они убили бы его, не задумываясь. Поэтому историк пустил лошадь лёгким галопом на северо-запад и скакал до тех пор, пока не встретил первого из бегущих титтанов, от которого и узнал все подробности.

Виканцы – сущие демоны. Они дышат огнём. Их стрелы заколдованные – одна в воздухе сразу превращается в сотню. Кони у них дерутся с невероятным коварством и неживотным умом. Кто-то призвал Взошедшего мезлана и послал против Семи Городов, где он теперь схлестнулся с богиней Вихря. Виканцы бессмертны, их невозможно убить. Солнце погасло, рассвета больше не будет.

Дукер предоставил титтана судьбе и вернулся на дорогу, чтобы продолжить путь к оазису. Он потерял два часа, зато сумел выловить среди перепуганных причитаний дезертира бесценные сведения.

Покачиваясь в седле, историк подумал, что это отнюдь не предсмертные конвульсии смертельно раненного зверя. Колтейн явно видел ситуацию совсем иначе. И вероятно – с самого начала. Кулак проводил военную кампанию. Для него это война, а не паническое бегство. Вождям Апокалипсиса стоило бы поскорей изменить ход своих мыслей, чтобы оставалась хоть какая-то надежда вырвать клыки у этого змея. Более того, им нужно в зародыше подавить слухи о том, что виканцы – не совсем люди, а то и вовсе не люди, но это сказать куда проще, чем сделать.

У Камиста Релоя сохранялось численное преимущество, но начинало сказываться качество войск – виканцы Колтейна сохраняли железную дисциплину даже в пылу битвы, а Седьмая – опытная армия, которую новый Кулак тщательно готовил именно к такому типу войны. Вероятнее всего, малазанцев всё-таки рано или поздно уничтожат – если в других местах дела обстоят так же плачевно, у оторванной от всех армии, отягчённой тысячами беженцев, надежды мало. Такими маленькими победами не выиграть войну – Релой может призвать в своё войско сотни тысяч новых рекрутов, если только Ша’ик осознает угрозу, которую представляет Колтейн, и пошлёт за ним свои силы.

Когда Дукер увидел небольшой оазис вокруг Ручья Дридж, он был потрясён: почти все пальмы были срублены. Стволы исчезли, остались только пеньки и молодые растения. В воздухе клубился дым, призрачный на фоне бледнеющего неба. Дукер встал в стременах, высматривая костры, частоколы, шатры лагеря. Ничего… может, на другой стороне?..

Чем дальше историк въезжал в оазис, тем гуще становился дым. Лошадь осторожно выбирала дорогу среди изрубленных пней. Знаки были повсюду – сперва рвы, вырытые в песке под частоколами, затем глубокие колеи там, где фургоны выстроили в оборонительную линию. В очагах остался только дымящийся пепел.

Дукер был ошеломлён и вдруг почувствовал невыносимую усталость. Он позволил лошади вольно бродить по оставленному лагерю. Глубокая воронка за ним оказалась источником – его вычерпали почти досуха, и озерцо только-только начинало наполняться: маленькая буроватая лужа, окружённая грязными обрывками пальмовой коры и гниющими листьями. Даже рыбу всю забрали.

Когда виканцы истребляли титтанов, солдаты Седьмой и беженцы уже покинули оазис. Историк пытался осознать этот факт. Он воображал себе сцену: беженцы с покрасневшими глазами, детишки, набившиеся в фургоны, больные взгляды старых солдат, прикрывавших отступление. Колтейн не давал им отдыха, времени, чтобы справиться с потрясением, примириться с тем, что произошло, что сейчас происходило. Они пришли, забрали из оазиса всю воду и вообще всё, что может пригодиться, и тут же ушли.

Куда?

Дукер поехал вперёд. Вскоре он оказался на юго-западном краю оазиса, вглядываясь в широкий след, оставленный фургонами, конями и скотом. Вдалеке на юго-востоке вздымались выветренные вершины Ладорских холмов. На западе раскинулись Титтанские степи. Там нет ничего до самой реки Секалы, а до неё слишком далеко, чтобы Колтейн даже задумался об этом. Если они двинулись на северо-запад, значит, к деревне Манот, а затем в Карон-Тепаси на берегу моря Карас. Но это почти так же далеко, как до Секалы. След вёл строго на запад, в степи. Худов дух, там же ничего нет!

Похоже, пытаться предугадать действия Кулака-виканца просто бессмысленно. Историк развернул лошадь, двинулся обратно к источнику и там неуклюже спешился, морщась от ноющей боли в бёдрах и пояснице. Ехать дальше он бы не смог, как, впрочем, и его лошадь. Обоим был нужен отдых – и мутная вода на дне воронки.

Дукер снял с седла спальный мешок и бросил на усыпанный пальмовыми листьями песок. Отстегнув подпругу, стащил с мокрой от пота спины лошади резное седло. Взявшись за узду, историк повёл животное к воде.

Источник заложили камнями, поэтому он так медленно наполнялся. Дукер снял шарф и по ткани набрал воды в свой шлем. Сначала он напоил лошадь, затем снова взялся за самодельный фильтр, чтобы утолить жажду и наполнить флягу.

Дукер накормил кобылу зерном из подсумка, затем хорошенько вытер её, прежде чем взяться за обустройство собственного лагеря. Он уже сомневался, что сумеет догнать Колтейна с армией. Может, он давно уже гонится за призраками посреди ожившего ночного кошмара? Может, они и вправду демоны. Усталость явно брала своё.

Дукер развернул одеяло, затем натянул над ним самодельный тент из телабы. Без защиты пальм солнце выжжет оазис – годы уйдут на восстановление, если он вообще снова оживёт. Прежде чем сон сморил его, историк долго думал о грядущей войне. Города значат меньше, чем источники воды. Армии станут захватывать оазисы, и те окажутся так же важны, как острова в широком море. У врагов Колтейна всегда будет преимущество – все его возможные пути известны, ко всякому его броску можно подготовиться… нужно, конечно, чтобы Камист Релой смог добраться до них первым, но кто ему помешает? Ему-то не нужно охранять тысячи беженцев. Несмотря на все неожиданные ходы, тактически Колтейн связан.

Вопрос, которым историк задавался, прежде чем погрузиться в сон, звучал глухим отчаянием: как долго сможет Колтейн оттягивать неизбежный конец?

Он проснулся на закате и через двадцать минут уже ехал по следу – одинокий всадник под широким плащом накидочников, таким густым, что крылья насекомых затмевали звёзды.

Прибой накатывался на рифы в четверти мили от берега, буруны слегка мерцали, словно призрачная лента под затянутым тучами небом. До рассвета оставался ещё час. Фелисин стояла на поросшем травой обрыве, под которым раскинулась белёсая песчаная отмель. Минуты тянулись, а она всё стояла, чуть пошатываясь от головокружения.

Никакого корабля или лодки не было видно, никаких признаков того, что живой человек вообще ступал по этому отрезку берега. Плавник и груды мёртвых водорослей обозначали полосу прилива. Повсюду копошились песчаные крабы.

– Что ж, – раздался рядом голос Геборика, – по крайней мере, наедимся. Если они, конечно, съедобные. И существует лишь один способ это выяснить.

Она смотрела, как старик извлёк из сумки кусок мешковины, а затем начал спускаться к берегу.

– Только берегись клешней, – бросила Фелисин ему вслед. – Ты же не хочешь остаться без пальца, верно?

Бывший жрец расхохотался и продолжал спускаться. Фелисин видела, где он, только благодаря одежде. Его кожа теперь стала совершенно чёрной, белые полоски едва можно было различить даже при дневном свете. Эти – видимые – изменения шли в ногу с другими, менее заметными.

– Ты уже не сможешь сделать ему больно, – заметил Бодэн, присевший рядом с другим мешком, – что бы ни говорила.

– Тогда и молчать никакого смысла нет, – ответила Фелисин.

Воды у них осталось на день, может, два. Тучи над проливом обещали дождь, но Фелисин знала, что это ложное обещание – спасение ждёт других. Она снова огляделась. Здесь и останутся лежать наши кости, пригорками и складками на песке. А затем и эти следы исчезнут. Мы добрались до моря, но здесь нас ждёт лишь Худ – больше никто. Странствие не только духа, но и плоти. Я рада, что оба подошли к концу.

Бодэн уже поставил палатки, а теперь собирал дрова для костра. Вернулся Геборик, сжимая между культями мешковину.

– От этого мы либо умрём, либо очень захотим пить – не знаю даже, что хуже.

Последний источник пресной воды остался в одиннадцати часах позади – влажная прогалина в небольшом углублении. Им пришлось выкопать яму в сажень глубиной, чтобы добраться до солоноватой воды с привкусом железа, пить её было почти невозможно.

– Всё ещё веришь, что Дукер где-то там – плавает туда-сюда уже… сколько? Пять дней?

Геборик присел на пятки и положил свёрток на землю.

– Он же ничего не публиковал уже много лет, чем ему ещё заниматься в свободное время?

– Думаешь, вздор – пристойный способ встретить Худа?

– Я и не знал, что существует «пристойный» способ, девочка. Даже если бы я был уверен, что смерть придёт – а я в этом не уверен, по крайней мере, не в ближайшем будущем – что ж, каждый из нас волен встречать её по-своему. В конце концов, даже сами жрецы Худа спорят о том, как именно следует приветствовать этого бога.

– Если бы я знала, что нарвусь на лекцию, держала бы рот на замке.

– Быть подростком иногда невыносимо тяжело, да?

Увидев её гримасу, он радостно рассмеялся.

Самые любимые шутки Геборика – непреднамеренные. Насмешка – лишь патина ненависти, и всякий смех – злой. У неё не было сил продолжать перепалку. Но последним тебе не смеяться, Геборик. Скоро ты это поймёшь. И ты, и Бодэн тоже.

Крабов испекли на углях. Животные пытались выбраться из жара, так что пришлось заталкивать их обратно палочками, пока они не прекратили отчаянную борьбу. Белое мясо оказалось потрясающим на вкус, но солоноватым. Роскошное пиршество и бесконечный запас яств, которые могут оказаться смертоносными.

Бодэн взялся собирать плавник, чтобы развести на берегу большой костёр – самодельный маяк на ночь. Пока же солнце поднималось над восточным горизонтом, а Бодэн навалил в костёр влажных водорослей и с удовлетворением посмотрел на столб густого белого дыма, который поднялся в воздух.

– Ты этим весь день собираешься заниматься? – спросила Фелисин. А как же сон? Ты мне нужен спящим, Бодэн.

– Время от времени, – ответил тот.

– Не вижу смысла, если тучи придвинутся.

– Ну, они ведь пока не придвинулись, верно? Если уж на то пошло, они скорее откатятся обратно к материку.

Фелисин смотрела, как он возится с костром. Она вдруг заметила, что Бодэн утратил экономную точность движений: в них появилась неловкость, выдававшая крайнюю усталость, слабость, которая проступила, когда они добрались до побережья. Теперь беглецы утратили всякую власть над своей судьбой. Бодэн верил в Бодэна и больше ни в кого. А теперь, как и мы, он зависит от других. И может, всё было напрасно. Может, стоило рискнуть и пойти в Досин-Пали.

Крабовое мясо начало делать своё дело. Фелисин стали посещать отчаянные приступы жажды, за ними последовали острые колики в желудке, который давно уже отвык от сытости.

Геборик спрятался в своей палатке, он явно испытывал те же самые симптомы.

Фелисин ничего не делала следующие двадцать минут, только впивалась пальцами в песок от боли, смотрела на Бодэна и страстно желала ему таких же страданий. Но если тот и мучился, то ничем этого не выдавал. Фелисин стала его бояться ещё больше.

Колики прошли – но не жажда. Тучи над заливом отступили, солнце принесло с собой жару. Бодэн бросил последнюю охапку водорослей в костёр и направился к палатке.

– Иди в мою, – сказала Фелисин.

Он резко обернулся и подозрительно прищурился.

– Я к тебе скоро присоединюсь.

Бодэн продолжал пристально на неё смотреть.

– А почему нет? – резко бросила Фелисин. – Какое у нас ещё спасение? Если ты не дал обет… – Он вздрогнул – почти незаметно. Фелисин продолжала: – …какому-нибудь презирающему секс Взошедшему. Кто бы это мог быть? Худ? Вот это был бы сюрприз! Но когда занимаешься любовью, всегда приходит маленькая смерть…

– Так ты это называешь? – пробормотал Бодэн. – Заниматься любовью? – Она пожала плечами. – Я не служу ни одному богу.

– Ты это уже говорил. Но ты ведь никогда мной не пользовался, Бодэн. Предпочитаешь мужчин? Мальчиков? Положи меня на живот и не заметишь разницы.

Бодэн выпрямился, не сводя с неё глаз. По его лицу ничего нельзя было прочесть. Затем пошёл к палатке. К палатке Фелисин.

Она улыбнулась про себя, подождала сотню ударов сердца, а затем присоединилась к нему.

Его руки касались её тела неуклюже, словно великан старался быть нежным, да сам не знал как. На то, чтобы избавиться от лохмотьев, служивших одеждой обоим, потребовались считаные мгновения. Бодэн потянул её вниз, и вот Фелисин уже лежала на спине, глядя в его грубое, заросшее бородой лицо, глаза – по-прежнему холодные и бездонные, а его руки сжали её груди, сдвинули их вместе.

Стоило ему оказаться внутри её, вся выдержка испарилась. Бодэн почти перестал быть человеком, превратился в животное. Он был груб, но совсем не так груб, как Бенет или бо́льшая часть Бенетовых подручных.

Он быстро кончил и навалился на неё всем весом, тяжело и хрипло дыша в ухо. Фелисин даже не попыталась его подвинуть; все её чувства были сосредоточены на его дыхании, на том, как расслаблялись мускулы, когда Бодэна сморил сон. Она не ожидала, что он отключится так быстро, не предвидела такой откровенной беспомощности.

Рука Фелисин скользнула в песок рядом с одеялом и нащупала рукоятку кинжала. Усилием воли Фелисин заставила себя дышать ровно, хотя ничего не могла поделать с бешено бьющимся сердцем. Он спал. Не шелохнулся.

Она вытащила клинок из песка, перехватила так, чтобы лезвие было направлено внутрь. Глубоко вдохнула и задержала дыхание.

Его рука перехватила запястье Фелисин в самом начале удара. Одним текучим движением он поднялся и вывернул ей руку так, что Фелисин вынуждена была перекатиться на живот. Придавил её своим весом.

Бодэн сдавливал запястье, пока кинжал не выпал у неё из пальцев.

– Думаешь, я свои вещи не проверяю, девочка? – прошептал он. – Думаешь, ты для меня загадка? Кому ещё пришло бы в голову украсть один из моих горлотыков?

– Ты бросил Бенета на верную смерть. – Она не могла видеть лица Бодэна, но сама этому обрадовалась, когда он ответил.

– Нет, девочка. Я этого ублюдка сам прикончил. Шею свернул, как тростинку. Он заслужил больше боли, смерти помедленнее, но на это у меня не было времени. Снисхождения он не заслужил, но всё же его получил.

– Да кто ты такой?

– Никогда не имел ни мужчину, ни мальчишку. Но притворюсь. Я хорошо умею притворяться.

– Я закричу…

– Геборик спит так, что его хоть тряси – не разбудишь. Видит сны. Мечется. Я ему пощёчину отвесил, но он всё равно не проснулся. Так что кричи. Что такое крик, по сути? Криком ты даёшь выход своему негодованию, возмущению. Не думал, что ты ещё способна на возмущение, Фелисин.

Она почувствовала, как по телу растекается безнадёжность. Просто ещё чуть-чуть того же самого. Я смогу это пережить. Смогу даже получать удовольствие. Если постараюсь.

Бодэн вдруг поднялся с неё. Фелисин резко перевернулась на спину и посмотрела на него. Бодэн подобрал свой кинжал и отодвинулся к выходу. Улыбнулся.

– Прости, если разочаровал, но я нынче не в настроении.

– Тогда зачем…

– Чтобы проверить, что ты всё ещё то, чем была. – Вывод он не озвучил. – Лучше поспи, девочка.

Оставшись в одиночестве, Фелисин свернулась клубочком на подстилке. Всё тело наполнило онемение. Чтобы проверить, что ты всё ещё… да, по-прежнему. Бодэн знал с самого начала. Просто хотел тебе показать это, девочка. Ты-то думала, будто используешь его, а он использовал тебя. Он знал, что́ ты задумала. Подумай об этом. Хорошенько подумай.

Худ явился из волн, жнец истерзанных душ. Довольно он ждал, их страдания уже перестали его забавлять. Настало время для Врат.

Фелисин сидела лицом к проливу и чувствовала себя такой же иссушённой и блёклой, как плавник вокруг. Над водой клубились тучи, молнии плясали под рокочущий барабан грома. Над линией рифа ярилась пена, взлетая бело-голубыми взрывами в темноту.

Час назад Геборик и Бодэн вернулись с прогулки вдоль берега, волоча за собой нос разбитой лодки. Старой. Но они говорили о том, как построить плот. Обсуждение имело характер глубоко теоретический – ни у кого не было сил на такое предприятие. К рассвету они начнут умирать, и все это знали.

Фелисин поняла, что Бодэн умрёт последним. Если только бог Геборика не вернётся, чтобы взыскать своего блудного сына. Фелисин наконец начала верить, что будет первой. Не отомстив никому: ни Бодэну, ни сестрице Тавор, ни всей Худом деланной Малазанской империи.

Странная молния мелькнула за разбивавшимися о риф валами. Она катилась, подпрыгивая и сверкая, словно обернулась вокруг невидимого бревна в лигу длиной и в тридцать шагов шириной. Трескучие копья разили пену с оглушительным шипением. По-над берегом раскатился такой гром, что земля затряслась. Молния устремилась прямо к ним.

Рядом вдруг оказался Геборик. Его жабье лицо перекосилось от страха.

– Это колдовство, девочка! Беги!

Она хрипло рассмеялась. И не пошевелилась.

– Зато быстро, старик!

Ветер выл.

Геборик обернулся к наступавшей волне. Прошипел проклятье, которое унёс прочь рокочущий рёв, а затем встал между Фелисин и чародейством. Бодэн присел рядом с ней, его лицо подсветил голубоватый отблеск молнии, которая достигла берега, а теперь катилась прямо на них.

Она разбилась о Геборика, будто тот был каменной скалой. Старик пошатнулся, его татуировки стали на миг огненным кружевом, которое ярко вспыхнуло и исчезло.

Чары рассеялись. Несмотря на видимую мощь, они быстро истаяли на берегу.

Геборик осел, опустился на колени.

– Это не я, – проговорил он во внезапно наступившей тишине. – Отатарал. Ну, разумеется. Нечего бояться. Совсем нечего.

– Смотри! – закричал Бодэн.

Барка каким-то образом преодолела риф, а теперь быстро шла к ним. Единственный парус горел. Чары разили корабль, словно смертоносные гадюки, но стихли и рассеялись, когда барка приблизилась к берегу. В следующий миг она заскребла дном о песок и остановилась, покосившись набок. Две фигуры тут же оказались у тросов, перерезали их, освободив пылающий парус. Ткань скользнула вниз, точно огненное крыло, и тотчас потухла, коснувшись воды. Двое других спрыгнули за борт и по колено в воде двинулись к берегу.

– Который из них Дукер? – спросила Фелисин.

Геборик покачал головой.

– Его здесь нет. Но вон тот, слева – маг.

– Откуда ты знаешь?

Старик не ответил.

К ним быстро подошли двое мужчин, оба едва не падали от усталости. Маг, краснолицый коротышка в обожжённом плаще, заговорил первым – по-малазански:

– Слава богам! Нам нужна ваша помощь.

Где-то по ту сторону рифа ждал неведомый маг – человек, никак не связанный с восстанием, незнакомец, пойманный в ловушку собственного кошмара. Ждал в центре яростного шторма, который зародился в глубинах на второй день пути. Кальп никогда прежде не чувствовал такой необузданной мощи. Сама её дикость и спасла их, поскольку владевшее чародеем безумие рвало и терзало его Путь. Ни тени контроля, Путь распахивался ранами, а ветер выл мучительными криками самого мага.

«Рипату» носило по морю, как кусок коры в горном водопаде. Поначалу Кальп пытался отбиваться иллюзиями, думая, что они со спутниками были предметом ярости мага, но очень скоро стало очевидно, что безумный чародей вообще не знает о них и сражается в совершенно другой войне. Кальп свернул собственный Путь защитной раковиной вокруг «Рипаты», а затем присел у борта, чтобы сдержать напор, пока Геслер и его подчинённые пытались выровнять корабль.

Спущенные с цепи чары инстинктивно гнались за ними, и никакие иллюзии не могли обмануть силу столь откровенно бессознательную. «Рипата» стала для них магнитом, атаки сыпались без конца, одна за другой, и дико различались по силе. Они неустанно терзали защиту Кальпа два дня и две ночи подряд.

Корабль сносило на запад к отатараловому берегу. Сила мага безуспешно накатывалась на побережье, и Кальп начал кое-что понимать – сознание мага, видимо, было разрушено отатаралом. Скорее всего, это сбежавший каторжник, военнопленный, который преодолел все стены, только чтобы понять, что унёс темницу с собой. Он потерял контроль над своим Путём, и тот овладел чародеем. Теперь Путь кипел силой большей, чем всё, что мог и умел сам маг.

От этой мысли Кальп пришёл в ужас. Если шторм выбросит «Рипату» на берег, не ждёт ли и его такая же судьба?

Только выучка Геслера и его команды не позволила судну налететь на рифы. Восемь часов им удавалось вести барку вдоль линии бритвенно-острых скал, скрытых под пенными бурунами.

На третью ночь Кальп почувствовал: что-то изменилось. Берег справа, который он до сих пор ощущал как непроницаемую стену, бескровное присутствие отатарала, вдруг… смягчился. Там укрылась сила, она противилась воле антимагической руды, отторгала её.