Текст книги "Врата Мертвого Дома"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава седьмая

Смерть станет мне мостом.

Тоблакайская поговорка

Дукер видел догоравшие повозки, трупы лошадей, ослов, мулов, тела мужчин, женщин и детей, разбросанные обломки мебели, одежды и прочих хозяйственных мелочей, укрывавшие долину к югу от Хиссара, насколько хватал глаз. Тут и там возвышались горы трупов, словно курганы из плоти – здесь воины дали свой последний, отчаянный бой. Это была бойня без малейшего намёка на милосердие, пленных не брали.

В нескольких шагах перед историком застыл сержант: молча, как и его люди, он рассматривал последствия сражения в долине Вин’тила, которое впоследствии назовут по имени деревушки Бат’рол, что располагалась менее чем в лиге отсюда.

Дукер перегнулся через седло и сплюнул.

– А раненый зверь-то показал клыки, – мрачно сказал он.

Ну, молодчина, Колтейн! Они не раз задумаются, прежде чем схлестнуться с тобой вновь. Трупы убитых принадлежали хиссарцам – даже детей бросили в пекло сражения. Чёрные, изорванные шрамы пересекали поле битвы, как будто когти божества опустились на эту землю, приняв участие в побоище. Куски обгорелого мяса – людей и животных, понять было невозможно – заполняли эти шрамы. Накидочники шныряли над трупами олицетворением немого безумия. Воздух вонял магией, итог столкновения Путей оседал повсюду жирным пеплом. Историк уже не чувствовал ужаса, его сердце ожесточилось, и он испытывал только облегчение.

Где-то на юго-западе находились солдаты Седьмой, остатки верных хиссарцев и виканцы. И десятки тысяч малазанских беженцев, лишившихся своих пожитков… но не жизней. Угроза же никуда не делась. Уже сейчас войска Апокалипсиса начинали перегруппировку: поодиночке или небольшими группами выжившие пробирались к оазису Мейла, где ожидали подкрепления от Сиалка и появления припозднившихся племён пустыни. Когда вновь начнётся погоня, они всё ещё будут значительно превосходить числом измотанную армию Колтейна.

Один из людей сержанта вернулся из своей вылазки на запад.

– Камист Релой жив, – сообщил он. – Ещё один Высший маг ведёт новую армию с севера. В следующий раз ошибок не будет.

Воины испытали облегчение явно меньшее, чем если бы услышали они эти слова ещё вчера. Сержант кивнул, его губы сжались в тонкую линию.

– Значит, мы присоединимся к остальным в Мейле.

– Без меня, – прохрипел Дукер.

Он поймал на себе неодобрительные взгляды.

– Не сейчас, – добавил историк, вглядываясь в поле битвы. – Сердце подсказывает мне, что я найду тело племянника здесь… где-то здесь.

– Сначала ищи среди выживших, – заметил один из солдат.

– Нет. В моём сердце нет страха, лишь уверенность. Скачите вперёд. Я присоединюсь к вам до наступления сумерек. – Он тяжело, в упор, посмотрел на сержанта. – Скачите.

Тот молча взмахнул рукой.

Дукер смотрел, как они уезжают на запад, и знал: если и увидит их снова, то уже из рядов малазанской армии. И тогда они будут мало напоминать людей. Игра, в которую должен сыграть разум, чтобы дать волю разрушениям. Он не раз стоял в рядах армии, чувствуя, как солдаты ищут и находят такое место в своём разуме, холодное и безмолвное, благодаря которому мужья, отцы, жены и матери становятся убийцами. Это удавалось им от раза к разу всё проще. До тех пор, пока ты уже не сможешь это место покинуть.

Историк поскакал на поле боя, отчаянно желая догнать армию. Не лучший момент для того, чтобы ехать одному в самом сердце недавнего сражения, где каждый обломок, каждый кусок обгорелой и изорванной плоти беззвучно вопил от ярости. Поля битв сочились безумием, будто кровь, впитавшаяся в землю, помнила боль и ужас и таила в себе отголоски воплей и смерти.

Мародёров не было, только мухи, накидочники, ризаны и осы – мириады крылатых духов Худа мелькали и гудели вокруг, пока он ехал вперёд. В полумиле впереди двое всадников галопом промчались по южной гряде на запад. Телабы беспорядочно развевались у них за спинами.

К тому времени, как Дукер достиг подножия невысокой гряды, всадники скрылись из виду. Пыльная дорога впереди была изрыта следами повозок. Колонна, покинувшая поле сражения, уходила в боевом порядке, а ширина оставленного следа говорила о том, что она была огромной. Девять, десять повозок в ряд. Домашний скот. Запасные лошади… Королева грёз! Как Колтейн надеется защитить всё это? Целых две тысячи беженцев, возможно, больше – и каждый требует стену солдат для защиты себя, драгоценного – даже Дассем Ультор не решился бы на такое.

Далеко на юге небо окрасилось ржаво-коричневым. Как и Хиссар, Сиалк пылал. Но в городе находились лишь небольшой гарнизон морпехов, крепость и военный лагерь у пристани, с собственной дамбой и тремя сторожевыми кораблями. С Оппоновым счастьем, они отступили, хотя, по правде говоря, Дукер мало на это надеялся. Скорее всего, они отправились защищать мирных малазанцев – добавив свои трупы к этой бойне.

Было довольно легко идти по следу, оставленному армией Колтейна и беженцами, – на юго-запад, в глубь материка, в Сиалк-одан. Ближайший город, где они могли получить помощь, Карон-Тепаси, располагался в шестидесяти лигах, а в степях между оданом и городом кочевали враждебные кланы титтанов. И Апокалипсис Камиста Релоя идёт за ними по пятам. Дукер знал, что если и догонит армию, то лишь затем, чтобы погибнуть вместе с ней.

Впрочем, восстание могли подавить и в другом месте. Был Кулак в Карон-Тепаси, и другой – в Гуране. Если один из них или оба преуспели в подавлении волнений в своих городах, то у Колтейна появится ещё одно подходящее убежище. И всё же, такое путешествие через одан займет не один месяц. Хотя пастбищ для домашнего скота полным-полно, источников воды мало, а засушливый сезон только начался. Нет, даже представить себе такой переход – верх отчаяния. Это просто безумие.

Остаётся только… контратака. Стремительный, смертоносный штурм, взятие Хиссара. Или Сиалка. Разрушенный город предоставлял больше возможностей для защиты, чем степной простор. Более того, малазанский флот смог бы прийти на выручку – Пормкваль, может, и глупец, но вот адмирал Нок – отнюдь. Нельзя просто так оставить Седьмую армию, ведь без неё будет потеряна малейшая надежда быстро задушить восстание.

На данный момент, однако, было очевидно, что Колтейн ведёт свою колонну к ручью Дридж, и несмотря на то что Кулак выступил в путь раньше, Дукер рассчитывал нагнать его ещё до прибытия туда. Сейчас вода была для малазанцев первоочередной потребностью. Камист Релой это тоже знал. Он загнал Колтейна в положение, в котором не хотел бы оказаться ни один военачальник, – в ситуацию предсказуемости. Чем меньше вариантов было у Кулака, тем отчаяннее становилась ситуация.

Историк ехал дальше. Он продолжал идти по каменистому следу, солнце медленно клонилось к западу, и безучастность светила заставляла Дукера чувствовать себя незначительным, все надежды и страхи казались бессмысленными. На обочине то и дело попадались брошенные без погребальных церемоний трупы беженцев и солдат, умерших от ран. Тела раздулись под солнцем, кожа стала тёмно-красной, покрылась чёрными пятнами. Наверняка решение оставить тела непогребёнными далось непросто. Дукер чувствовал привкус отчаяния в поступках отступающей армии.

За час до заката в полулиге поднялась туча пыли. Титтанские наездники, догадался историк, мчатся во весь опор к ручью Дридж. Спокойного похода Колтейну и его людям не будет. Молниеносные атаки всадников станут разорять караулы лагеря; неожиданные набеги с целью увести скот, горящие стрелы, летящие в повозки беженцев… ночь непреходящего ужаса.

Глядя, как титтаны медленно вырываются вперёд, Дукер подумал, не пустить ли измученную лошадь лёгким галопом. Наверняка наездники вели с собой запасных коней, историку же придется загнать свою лошадь в попытке добраться до Колтейна раньше их. А затем он только и сможет, что сообщить Кулаку о неизбежном. К тому же Колтейн должен знать, что его ожидает. Он знает, ведь он и сам когда-то шёл в бой с предводителем повстанцев и так же теребил отступающую имперскую армию на Виканских равнинах.

Дальше историк ехал рысью, размышляя об опасностях предстоящей ночи: о том, как миновать расположение врага, как подобраться к разъездам Седьмой, которые и так уже наверняка на взводе. Чем больше он думал об этом, тем призрачнее казались его шансы дожить до утра.

Багровое небо потемнело внезапно, как бывает лишь в пустыне, – и окрасило воздух цветом подсохшей крови. За мгновение до того, как ушёл последний свет, Дукер рискнул оглянуться. Он увидел зернистую тучу, устремившуюся на юг и расширявшуюся на глазах. Казалось, она сверкала сотнями тысяч блёклых отблесков, будто ветер трепал берёзовую листву на опушке обширного леса. Накидочники, миллионы накидочников, оставив Хиссар позади, летели на запах крови.

Он говорил себе, что их вел безотчетный голод. Он говорил себе, что потёки, пятна и кляксы в этом клубящемся, заполнившем всё небо облаке лишь случайно принимали форму лица. Худу, в конце концов, не требовалось объявлять о своём присутствии. Да и не славился этот бог склонностью к мелодраме. Какая ирония: Повелитель Смерти имел репутацию чрезвычайно скромного божества. Увиденное Дукером было вызвано страхом, слишком человеческой потребностью находить символическое значение в бессмысленных событиях. Ничего более.

Дукер пустил лошадь галопом, снова устремив взгляд в разраставшуюся тьму впереди.

С гребня невысокого холма Фелисин наблюдала за бурлившей долиной. Словно волна безумия выплеснулась из городов, из умов мужчин и женщин, и запятнала природный мир. С приближением сумерек, когда они со спутниками приготовились покинуть лагерь для ночного перехода, песок в долине начал дрожать, словно поверхность озера под дождём. Появились жуки – чёрные, размером с большой палец Бодэна – они ползли единым мерцающим приливом, который вскоре захлестнул весь простор пустыни. Тысячи, сотни тысяч насекомых двигались как один, и в этом движении чувствовалась общая цель. Геборик, вечный учёный, ушёл, чтобы выяснить, куда они направляются. Фелисин смотрела, как он шагает по кромке армии насекомых, а после исчезает из виду за следующей грядой.

С тех пор прошло двадцать минут.

Рядом с ней присел на корточки Бодэн, его руки лежали на большом заплечном мешке. Бодэн щурился, вглядываясь в густеющий мрак. Она ощущала его растущее тягостное волнение, но решила, что не станет говорить вслух о причине их общего беспокойства. Временами Фелисин удивлялась представлению Геборика о том, что было значимым, а что нет, и думала, не является ли старик на самом деле обузой.

Отёк спал, теперь она могла видеть и слышать, но более глубокая боль никуда не делась, будто личинки кровного слепня оставили нечто в её плоти, гниение, которое не просто изуродовало её, но оставило след в душе. Яд отравлял её изнутри. Сны были наполнены видениями крови, непрекращающимся, алым потоком, который нёс её, словно разбитый корабль, от рассвета к закату. Со времени их побега из Черепка миновало шесть дней, и где-то в глубине сознания уже шевельнулось радостное ожидание следующего такого сна.

Бодэн заворчал.

Вновь показался Геборик, возвращался он мерной трусцой вдоль края котловины. Приземистый сгорбленный старик был похож на огра, вылезшего из детских сказок, что рассказывают на ночь. Обрубки-культи на месте рук, вот сейчас он подымет их и окажется, что они заканчиваются зубастыми ртами. Сказки, чтобы пугать детей. Я бы могла писать такие. Мне даже воображение не понадобится, хватит того, что я вижу вокруг. Геборик, мой покрытый вепрями огр. Бодэн, с багровым шрамом вместо уха, волосы спутанные и жёсткие, точно звериный мех, сморщенная кожа. Такой парочки не хочешь – испугаешься.

Старик добрался до них, присел на корточки, чтобы надеть заплечный мешок.

– Невероятно, – пробормотал он.

Бодэн снова заворчал:

– А обойти их можно? Я не собираюсь брести по колено в жуках, Геборик.

– Да, конечно, довольно просто. Они просто мигрируют к соседней котловине.

Фелисин фыркнула:

– И ты считаешь, что это невероятно?

– Да, – подтвердил Геборик, ожидая, пока Бодэн подтянет ремни на мешке. – Завтра ночью они двинутся к следующему участку глубокого песка. Понимаешь? Как и мы, они направляются на запад, и тоже доберутся до моря.

– А потом что? – спросил Бодэн. – Поплывут?

– Не имею ни малейшего понятия. Вероятнее всего, повернут обратно и отправятся на восток, к другому берегу.

Бодэн закрепил рюкзак и поднялся.

– Как жук, ползущий по ободку кубка, – сказал он.

Фелисин покосилась на него, она вспомнила свой последний вечер с Бенетом. Тот сидел за столом в таверне Булы и глядел, как мухи ползают по ободку его кружки. Одна из немногих картин, которые она могла воскресить в памяти. Бенет, мой любовник, Мушиный Король на ободке Черепка. Бодэн оставил его гнить, поэтому он не смотрит мне в глаза. Головорезы не умеют врать. Он поплатится за это – рано или поздно.

– Следуйте за мной, – бросил Геборик и двинулся вперёд. Его ноги увязали в песке, и казалось, будто старик идёт на культях, таких же, какими заканчивались его руки. Он всегда выходил в путь бодро, выказывал энергичность, которая казалась Фелисин нарочитой, будто Геборик пытался отрицать то, что был старым, самым слабым из них. Последнюю треть ночи он будет тащиться за ними на расстоянии семи или восьми сотен шагов позади, с опущенной головой, волочить ноги, шатаясь под тяжестью заплечного мешка, сгибаясь почти вдвое.

Похоже, у Бодэна карта была прямо в голове. Неведомый источник информации оказался точным и правдивым. И хотя пустыня представлялась безжизненной, непреодолимой стеной мёртвой земли, здесь можно было найти воду. Наполняемые ручьями озерца среди обнажений каменных пород, скопления жидкой грязи, окружённые следами животных, которых они никогда не видели. Туда можно было запустить руку по локоть, иногда меньше, и найти живительную воду.

Путники несли с собой еды на двенадцать дней, на два больше, чем необходимо для путешествия к побережью. Запас небольшой, но его должно хватить. Несмотря на это, они слабели. Каждую ночь преодолевали всё меньшее расстояние в часы между закатом и восходом солнца. Месяцы, проведённые в Черепке, на работе в душных шахтах, существенно сократили в них некий жизненно важный резерв.

Все знали об этом, но никто не говорил вслух. Теперь их преследовало время – самый терпеливый из слуг Худа, и каждую ночь они отставали всё больше, становились всё ближе к той точке, где воля к жизни уступит место всеобъемлющему спокойствию. Сладостное обетование таится в том, чтобы сдаться, но дабы осознать это, нужно пуститься в путешествие. Духовное путешествие. Нельзя пешком прийти к Худовым Вратам, они просто окажутся перед тобой, когда рассеется туман.

– О чём думаешь, девочка? – спросил Геборик.

Они пересекли два хребта и очутились на иссохшем плоскогорье. Звёзды железными шипами блестели над головой. Луна ещё не взошла.

– Мы живем в густом тумане, – ответила она, – всю жизнь.

Бодэн заворчал:

– Это дурханг говорит.

– Не знал, что ты такой шутник, – окоротил его Геборик.

Бодэн ничего не ответил. Фелисин мысленно улыбнулась. Головорез теперь едва ли два слова произнесёт до конца ночи. Ему не нравится, когда над ним смеются. Это стоит запомнить, пригодится, когда нужно будет в следующий раз его заткнуть.

– Прости меня, Бодэн, – сказал Геборик после недолгого молчания. – Слова Фелисин привели меня в раздражение, и я выместил его на тебе. Более того, мне понравилась твоя шутка, пусть и непреднамеренная.

– Брось, – вздохнула Фелисин. – Этот упрямый мул в конечном счёте выберется из стойла, но сам, заставить его ты не сможешь.

– Что ж, – сказал Геборик, – хоть отёк и сошёл с твоего языка, но яд всё же остался.

Она вздрогнула. Знал бы ты, насколько прав.

Ризаны промчались по-над потрескавшейся поверхностью плоскогорья, единственные спутники беглецов сейчас, когда они оставили жуков позади. Беглецы больше никого не видели с тех пор, как пересекли Утопное озеро в ночь досийского восстания. Побег не вызвал ни малейшей реакции: не было маниакального преследования и громких сигналов тревоги. Для Фелисин всё это сделало драму той ночи ничтожной. При всей важности, беглецы были лишь песчинками в буре бо́льшей, чем сами могли осознать. Эта мысль ей понравилась.

Но имелись и причины для беспокойства. Если восстание перекинется на материк, беглецы дойдут до побережья, только чтобы умереть в ожидании корабля, который никогда не прибудет.

Они добрались до низкого иззубренного кряжа голых скал, который в свете звёзд отливал серебром и походил на позвоночник громадного змея. За ним раскинулась волнообразная ширь песка. Что-то вздымалось из дюн шагах в пятидесяти впереди, угловатое, словно упавшее дерево или мраморная колонна, хотя, когда путники подошли ближе, они разглядели нечто перекошенное, искривлённое.

Унылый ветер шуршал песком, извиваясь, как укушенный пауком танцор. Песчинки поглаживали икры ног. Покосившаяся колонна или что это там было оказалась дальше, чем казалось Фелисин. Когда новое ощущение пространства сформировалось у неё в голове, Фелисин с шипением выдохнула сквозь зубы.

– О да, – прошептал в ответ Геборик.

Нет, не в пятидесяти шагах, похоже, в пятистах, смазанная ветром поверхность показала им своё непостоянство. Долина не была ровным отрезком плоскогорья. Поднимаясь и опускаясь, земля волнами расходилась от этого объекта. От такого зрелища у неё закружилась голова.

К тому времени, как они достигли монолита, серп луны взошёл над южным горизонтом. В молчаливом согласии Бодэн и Геборик сбросили дорожные мешки. Головорез тут же уселся и оперся о свой, более не обращая внимания на безмолвное сооружение, возвышавшееся над ним.

Геборик достал фонарь и коробку с огнивом из рюкзака, подул на выложенные угли, после поджёг вощёный фитиль, который прежде использовал, чтобы засветить фонарь. Фелисин не дала себе труда помочь, увлечённо наблюдая, как он справляется с задачей – невероятно проворно, вопреки его неуклюжим, покрытым шрамами культям.

Просунув предплечье под ручку фонаря, старик поднялся и приблизился к тёмному монолиту.

Пятьдесят человек, взявшись за руки, не смогли бы обхватить его основание. Изгиб находился на уровне в семь-восемь ростов – около трёх пятых от общей высоты. Камень выглядел покоробленным и отполированным одновременно, тёмно-серым в бесцветном свете луны.

Геборик подошел к монолиту. В свете фонаря камень оказался зелёным. Фелисин смотрела, как запрокидывается голова историка, когда тот разглядывал монолит. Потом сделал шаг вперёд и прижал культю к поверхности. Мгновением позже он сделал шаг назад.

Рядом послышался плеск воды – это Бодэн пил из бурдюка. Фелисин протянула руку, и через мгновение он передал бурдюк ей. Заскрипел песок: вернулся Геборик. Бывший жрец присел на корточки.

Фелисин предложила ему бурдюк. Старик отрицательно покачал головой, жабье лицо исказила обеспокоенная гримаса.

– Самая большая колонна, которую ты когда-либо видел, Геборик? – спросила Фелисин. – В Арэне есть колонна… говорят… высотой как двадцать человек, вырезанная в виде спирали снизу доверху. Однажды Бенет описывал её мне.

– Видел я её, – проворчал Бодэн. – Не такая широкая, но, наверно, выше. Из чего сделана эта, жрец?

– Нефрит.

Бодэн флегматично хмыкнул, но Фелисин заметила, как слегка распахнулись его глаза.

– Ну, видывал я и выше. Видывал и шире…

– Умолкни, Бодэн, – буркнул Геборик, обхватывая себя руками. Он уставился на громилу из-под кустистых бровей. – Эта штука там – не колонна, – прохрипел старик. – Это палец.

Восход прокрался на небо, разбрасывая по земле тени. Детали резного нефритового пальца медленно вырисовывались в полутьме. Бугорки и складки кожи, узоры на подушечке пальца, всё стало видимым. Как и возвышение в песке прямо под ним – второй палец.

Пальцы крепятся к ладони. Ладонь к руке, рука к телу… Такую последовательность диктует логика, подумала Фелисин, но это невозможно. Ничего подобного не могло быть создано, не могло стоять вертикально, не могло сохраниться целиком. Ладонь, но нет руки, нет тела.

Геборик не проронил ни слова, сидел, обхватив себя культями, неподвижно, а ночная темнота таяла. Запястье, касавшееся строения, он поджал под себя, как будто память об этом прикосновении несла боль. Разглядывая его в нарастающем свете, Фелисин вновь подивилась его татуировкам. Они будто углубились, стали чётче.

Бодэн наконец встал и принялся устанавливать две небольшие палатки неподалеку от основания пальца, там, где тень продержится дольше всего. На возвышающийся монолит он не обращал внимания, будто тот был не более чем стволом дерева, – хлопотал себе вокруг, вгоняя длинные тонкие шипы в песок сквозь медные петли краёв первой палатки.

Солнце поднялось выше, и оранжевый оттенок разлился в воздухе. И хотя Фелисин уже видела на острове такой оттенок в небе, он никогда не был таким насыщенным. Девушка почти могла ощутить его вкус, горький, словно железо.

Когда Бодэн взялся за вторую палатку, Геборик наконец встал и запрокинул голову, принюхиваясь к воздуху, прищурился, глядя вверх.

– Худов дух! – прорычал он. – Неужто мало было?

– Что такое? – требовательно спросила Фелисин. – Что не так?

– Была буря, – сказал бывший жрец. – Это отатараловая пыль.

Бодэн застыл у палаток. Провел рукой по своему плечу, потом ухмыльнулся, глядя на ладонь.

– Оседает, – сказал.

– Нам лучше укрыться…

Фелисин хмыкнула:

– Как будто это поможет! Мы добывали эту дрянь, если вы забыли. Как бы она на нас ни действовала, своё мы уже получили.

– В Черепке мы могли вымыться вечером, – возразил Геборик, просовывая руку под перевязь мешка с едой и оттаскивая его к палаткам.

Она увидела, что он все ещё плотно прижимает к груди вторую культю, ту, которой прикоснулся к камню.

– Думаешь, есть разница? – бросила она. – Если так, то почему все маги, которые там работали, умерли или сошли с ума? Ты нелогичен, Геборик…

– Вот и сиди там тогда, – отрезал старик, ныряя под полог первой палатки и втаскивая рюкзак за собой.

Фелисин уставилась на Бодэна. Головорез пожал плечами и продолжил устанавливать вторую палатку, особо не торопясь.

Фелисин вздохнула. Она вымоталась, но спать пока не хотела. Если залезет в палатку, то, скорее всего, будет просто лежать там с открытыми глазами, изучая узоры ткани над головой.

– Лучше бы внутрь, – сказал Бодэн.

– Мне не хочется спать.

Он шагнул ближе, плавным, кошачьим движением.

– Мне плевать, хочешь ты спать или нет. Будешь сидеть под солнцем, оно тебя высушит, значит, будешь пить больше воды, значит, меньше достанется нам, значит, лезь в эту треклятую палатку, девочка, пока я не надавал тебе по заднице.

– Если бы Бенет был здесь, он бы…

– Ублюдок мёртв! – прорычал Бодэн. – И Худ утащил его гнилую душонку в глубочайшую пропасть!

Она презрительно усмехнулась:

– Какой ты храбрый сейчас. Ты бы не посмел бросить ему вызов.

Он оглядел её, как кровного слепня, угодившего в паутину.

– А вдруг бросил, – сказал он. Хитрая ухмылка скользнула по его лицу за мгновение до того, как он отвернулся.

Внезапно озябшая, Фелисин смотрела, как головорез дошел до палатки, присел на корточки и залез внутрь. Меня не обманешь, Бодэн. Ты был дворнягой, шныряющим по улицам, только и разницы, что улицы теперь остались позади. Ты бы корчился в песке у ног Бенета. Будь он здесь. Она помедлила ещё минуту – всем назло, а после укрылась в своей палатке.

Развернув спальный мешок, Фелисин улеглась. Отчаянное желание провалиться в сон не давало ей уснуть. Она смотрела на тёмные изъяны в ткани, мечтая, чтобы у неё было немного дурханга или кувшин вина. Алая река её снов превратилась в объятья – безопасные, дружеские. В памяти всплыл отголосок видения – и все чувства, которые оно вызвало. Течение этой реки имело цель, определенную и безжалостную. В объятьях тёплого течения она ощущала себя ближе к пониманию этой цели. Знала, что скоро обнаружит эту цель, и с тем знанием изменится её мир, станет намного больше, чем сейчас. Не просто девчонка – пухлая, помятая, использованная, – ви́дение будущего сузилось до дней, хотя должно бы охватывать десятилетия, девчонка, которая может назвать себя молодой, лишь иронично ухмыляясь. Всё, что обещал ей сон, – ценность презрения к себе – точка раздвоения меж временем сна и бодрствования, меж тем, что было, и тем, что могло бы быть. Напряжённое противостояние между действительной реальностью и воображаемой, так бы Геборик сформулировал это со своей критической, пропитанной ядом точки зрения. Знаток человеческой природы был невысокого мнения о Фелисин. Он высмеял бы её понимание судьбы; её вера в то, что сны могут предложить нечто ощутимое, дала бы ему повод выразить своё презрение. Не то чтобы ему нужен был повод. Я ненавижу себя, но он ненавидит всех остальных. Кто из нас утратил больше?

Она проснулась будто с похмелья, во рту чувствовались сухость и привкус ржавчины. Воздух был зернистым, бледно-серый свет проникал под полог. Снаружи Фелисин услышала звуки сборов: что-то коротко пробормотал Геборик, проворчал в ответ Бодэн. Фелисин закрыла глаза, силясь снова окунуться в мерное течение реки, несшей её сквозь сон, но реки больше не было.

Она села, морщась от возмущённых воплей каждого сустава. Те двое испытывали то же самое, она это знала. Нехватка питательных элементов, предположил Геборик, хоть он и не знал, каких именно. У них были сушёные фрукты, полоски копчёного мяса мула и какой-то досийский хлеб, тёмный и твёрдый, как кирпич.

Она вылезла из палатки в прохладу утреннего воздуха, мышцы болели. Двое мужчин сидели и ели, перед ними были разложены узелки с припасами. Оставалось немного, за исключением хлеба – солёного, от него невыносимо хотелось пить. Геборик пытался было настоять, чтобы хлеб они съели в первую очередь – в первые несколько дней – пока они ещё были сильны, не обезвожены, но ни она, ни Бодэн не послушались, и по какой-то причине старик оставил эту идею уже во время следующего привала. Фелисин подшучивала над ним за это, как ей сейчас вспомнилось. Неохота следовать собственному совету, а, старик? И всё же совет был дельный. Они достигнут усыпанного солью, смертоносного побережья, имея при себе лишь ещё более солёный хлеб и крошечный запас воды, чтобы утолить жажду.

Возможно, мы не послушались, поскольку никто из нас не верил, что дойдём до побережья. Быть может, Геборик решил так же после первой трапезы. Только я не продумывала всё настолько вперёд, верно? Неразумное приятие тщетности всего. Я высмеяла и отвергла его совет в пику ему, вот и всё. Что касается Бодэна, у преступников редко водились мозги, а он уж точно не был исключением.

Фелисин присоединилась к завтраку, проигнорировав их взгляды, когда сделала дополнительный большой глоток теплой воды из меха, чтобы проглотить копченое мясо.

Когда она поела, Бодэн запаковал еду.

Геборик вздохнул.

– Ну мы и компания!

– Имеешь в виду, что мы не переносим друг друга на дух? – уточнила Фелисин, приподняв бровь. – Не стоит удивляться, старик, – продолжила она. – Если ты, случаем, не заметил, мы все в некотором роде поломанные. Разве нет? Боги свидетели, ты не раз говорил, как низко я пала. А Бодэн не более чем убийца, он свободен от любых идей о братстве, а ещё он громила, и значит, трус по натуре… – Она оглянулась, посмотрела, как тот сидит на корточках у мешков, скучающим взглядом наблюдая за ней. Фелисин мило улыбнулась.

– Верно, Бодэн?

Мужчина ничего не ответил, намёк на улыбку скользнул по его чертам, пока он разглядывал её.

Фелисин снова перевела взгляд на Геборика.

– Твои изъяны и так достаточно очевидны, не стоит и упоминать…

– Не разоряйся попусту, девочка, – пробормотал бывший жрец. – Я не нуждаюсь в том, чтобы пятнадцатилетняя девчонка напоминала мне о моих слабостях.

– А почему ты оставил жреческий сан, Геборик? Мошенничал с пожертвованиями, я полагаю. Вот тебе и отрубили руки, а после выбросили на помойку за храмом. Этого уж точно достаточно, чтоб кто угодно решил заделаться профессиональным историком.

– Пора идти, – сказал Бодэн.

– Но он ещё не ответил на мой вопрос…

– А как по мне, ответил, девочка. Теперь умолкни. Сегодня второй мешок несёшь ты, а не старик.

– Разумное предложение, но нет, спасибо.

Бодэн встал, лицо его потемнело.

– Оставь, – сказал Геборик, просовывая руки в заплечные ремни рюкзака. В полумраке Фелисин увидела культю, которой он впервые прикоснулся к нефритовому пальцу. Та была опухшей и красной, сморщенная кожа натянулась. Татуировки густо укрывали окончание запястья, делая его почти чёрным. В этот момент она осознала, что рисунок углубился по всей поверхности его кожи, вздулся, словно вены.

– Что это с тобой?

Он бросил взгляд через плечо:

– И сам хотел бы знать.

– Ты обжёг запястье об эту статую.

– Не обжёг, – поправил старик. – Хотя болит, как поцелуй самого Худа. Может ли прорасти магия из глубин отатаралового песка? Может ли отатарал дать рождение магии? У меня нет ответов, девочка, ни на один из этих вопросов.

– Ну… – пробормотала она, – было довольно глупо прикасаться к этой штуковине. Сам виноват.

Бодэн двинулся вперед без предупреждения. Игнорируя Геборика, Фелисин отправилась за ним.

– Этой ночью нам попадётся источник? – спросила она.

Великан заворчал.

– Надо было спрашивать до того, как выпила больше, чем полагалось.

– Ну, я не спросила. Так попадётся?

– Мы потеряли полночи вчера.

– В смысле?

– В смысле, никакой воды до завтрашнего вечера. – Он на ходу оглянулся на неё. – Ты пожалеешь о том, что не сберегла тот глоток.

Фелисин не удостоила его ответом. У неё не было намерения проявлять благородство, когда придёт время в следующий раз пить. Благородство для глупцов. Благородство – роковая ошибка. Я не собираюсь погибать из-за благородства, Бодэн. Геборик, наверное, и так уже умирает. Этот глоток воды будет потрачен на него впустую.

Бывший жрец тащился позади, звук его шагов становился всё менее отчетливым по мере того, как он отставал. В конце, решила Фелисин, только она и Бодэн, только они двое увидят море у западного края этого забытого Королевой острова. Слабые всегда остаются на обочине. Это – первый закон Черепка; и верно, это был первый урок, выученный ею на улицах Унты, по дороге на невольничьи корабли.

Тогда, по наивности, она расценила убийство леди Гайсен как акт предосудительного запугивания со стороны Бодэна. Если бы он сделал то же самое сейчас – избавил Геборика от страданий, – она бы и глазом не моргнула. Какое длинное оно, это путешествие. Где же оно закончится? Фелисин думала о реке крови, и эта мысль согревала её.