Текст книги "Врата Мертвого Дома"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Бодэн предположил совершенно правильно: источника, который обозначил бы окончание ночного перехода, не было. Местом для лагеря громила выбрал песчаный участок, окружённый иссечёнными ветром выступами известняка. Выбеленные человеческие кости валялись на песке, но Бодэн просто отшвырнул их в сторону, когда ставил палатки.

Фелисин села, прижавшись спиной к камню, и стала ждать, пока фигура Геборика наконец-то появится у дальнего края плоской равнины, которую они только что пересекли. Он никогда раньше не отставал настолько – равнина была не менее трети лиги в длину – и глядя, как рассветный румянец осветил горизонт, Фелисин начала размышлять, а не лежит ли где-то там его бездыханное тело.

Бодэн присел рядом.

– Я велел тебе нести рюкзак с едой, – сказал он, щурясь и глядя на восток.

Значит, не из сострадания к старику.

– Теперь тебе придётся просто пойти и найти его, не так ли?

Бодэн выпрямился. Мухи жужжали вокруг него в неподвижном стылом воздухе, а он очень долго глядел на восток.

Фелисин смотрела, как он идёт, легко дыша, срываясь на ровный бег, как только выбрался из камней. Впервые она по-настоящему испугалась Бодэна. Он запасал еду – он припрятал бурдюк с водой – иначе он не смог бы сохранить столько сил. Она с трудом поднялась на ноги и поплелась к другому рюкзаку.

Палатки были поставлены, спальные мешки – внутри. Заплечный мешок обмякшей грудой виднелся рядом. В нём оказался замотанный в тряпицу кошель, в котором Фелисин узнала аптечку, истёсанный кремень и огниво, которых она не видела раньше – бодэновские личные – и, спрятанный под полой, пришитой снизу к краю рюкзака, небольшой плоский свёрток из оленьей кожи.

Бурдюка с водой не было, не было и спрятанных съестных припасов. Безотчётно она вдруг стала ещё больше бояться этого человека.

Фелисин уселась на мягкий песок рядом с мешком. Через мгновение она протянула руку к кожаному свёртку, ослабила ремешки и развернула его, лишь для того, чтобы обнаружить внутри добротный набор воровских инструментов: набор отмычек, небольшие пилы и напильнички, комки воска, маленький мешочек с мукой хорошего помола, и два стилета без ножен; иглоподобные лезвия были окрашены в глубокий синий цвет и издавали горький, едкий запах, костяные рукояти были отполированы и зачернены, небольшие эфесы – разобраны в местах, где они скреплялись в крестообразную гарду, а полые и утяжелённые металлические яблоки закреплены на свинцовых сердцевинах. Метательное оружие. Оружие убийцы. Последний предмет в свёртке был прикреплен на кожаной петле: коготь какого-то большого кошачьего, гладкий, янтарного цвета. Она подумала, что на нём может быть невидимый слой яда. Этот предмет казался загадочным – и зловещим.

Фелисин упаковала сверток и положила его обратно в мешок. Она услышала звук тяжёлых шагов, приближающихся с востока, и выпрямилась.

Бодэн возник меж известняковых выступов, рюкзак у него на плечах, Геборик – на руках. Головорез даже не запыхался.

– Ему нужна вода, – сказал Бодэн, заходя в лагерь и укладывая потерявшего сознание Геборика на мягкий песок. – В этом мешке, девочка, быстрее…

Фелисин не пошевелилась.

– Зачем? Нам она нужна больше, Бодэн.

Громила замер на один удар сердца, после чего снял с плеч мешок и притянул его к себе.

– Хотела бы ты, чтобы он сказал то же, если бы здесь лежала ты? Как только мы выберемся с острова, можем идти каждый своим путем. Но сейчас мы нужны друг другу, девочка.

– Он умирает. Признай это.

– Мы все умираем. – Он откупорил бурдюк и аккуратно вложил горлышко меж потрескавшихся губ Геборика. – Пей, старик. Глотай.

– Это свою пайку ты сейчас отдаешь ему, – сказала Фелисин, – не мою.

– Ну, – ответил он с холодной ухмылкой, – никому бы и в голову не пришло принять тебя за нечто, отличное от благородной дамы. Заметь, то, что на Черепке ты раздвигала ноги перед всеми подряд, достаточное тому доказательство, по-моему.

– Это позволило нам остаться в живых, ты, ублюдок.

– Имеешь в виду, позволило тебе остаться пухленькой и ленивой? Большая часть нашей с Гебориком еды появлялась благодаря услугам, которые я оказывал стражникам-досиям. Бенет давал нам помои, чтоб ты была с ним паинькой. Знал, что мы тебе об этом не скажем. Он смеялся над твоим «благородным делом».

– Ты лжёшь.

– Да как скажешь, – ответил Бодэн, продолжая ухмыляться.

Геборик кашлянул, его глаза открылись. Он заморгал от утреннего света.

– Ты бы себя видел, – обратился к нему Бодэн. – С пяти футов ты – одна сплошная татуировка, тёмная, как дал-хонский колдун. А вблизи видно каждую чёрточку, каждый волосок щетины Вепря. Она покрыла и культю, не ту, что отекла, а другую. Вот, выпей ещё…

– Ублюдок! – взорвалась Фелисин. Она смотрела, как последние капли воды утекли в рот старику.

Он бросил Бенета умирать. А теперь пытается отравить и саму память о нём. Не получится. Я делала то, что делала, чтобы они оба выжили, и они меня ненавидят за это – оба. Вина разъедает их изнутри, вина за ту цену, что я платила. Именно это Бодэн сейчас пытается отрицать. Он затыкает собственную совесть, чтобы ничего не почувствовать, когда один из этих его ножей вонзится в меня. Просто ещё одна дохлая дочь знатного рода. Ещё одна леди Гейсен.

Фелисин громко заговорила, поймав взгляд Геборика:

– Мне снится река крови каждую ночь. Она несёт меня. И вы оба там, но лишь поначалу, а потом вы оба тонете в этой реке. Верьте во что хотите. Я переживу всё это. Я. Только я.

Когда она отвернулась и пошла к своей палатке, обоим мужчинам только и оставалось, что смотреть ей вслед.

Следующей ночью, за час до восхода луны, путники нашли водоём. Он обнаружился на дне большой каменной впадины, где его, похоже, питал какой-то невидимый источник. Поверхность словно подёрнул налёт сероватой пыли. Бодэн спустился к водоёму, но не спешил выдалбливать углубление и пить воду, которая в нём выступила бы. Вскоре Фелисин, у которой голова кружилась от слабости, сбросила с плеч мешок с едой и поплелась вниз, встала на колени рядом с Бодэном.

Серая поверхность слегка мерцала и состояла из утонувших накидочников: их крылья были раскинуты, накладывались друг на друга, покрывая всю поверхность. Фелисин потянулась, чтобы отодвинуть плавающий ковёр из накидочников, но рука Бодэна метнулась вперёд и сомкнулась на её запястье.

– Вода грязная, – сказал он. – В ней полно личинок накидочников, они кормятся телами родителей.

Худов дух, только не личинки.

– Процеди воду через ткань, – ответила Фелисин.

Он покачал головой.

– Личинки испражняются ядом, наполняют им воду. Это устраняет всякую конкуренцию. Пройдут месяцы, прежде чем эту воду можно будет пить.

– Но она нужна нам, Бодэн.

– Она убьёт тебя.

Фелисин уставилась на серую жижу, отчаянное желание, мучительный огонь жёг её горло, её разум. Этого не может быть. Мы умрём без воды.

Бодэн отвернулся. Появился Геборик, пошатываясь, он плёлся по каменистому склону. Кожа старика была чернее ночи, но всё же поблёскивала серебром там, где прорехи в узоре кабаньей щетины отражали звёздный свет. Какая бы инфекция ни охватила культю его правой руки, теперь она начала отступать, оставляя по себе гноящуюся сеть трещинок на коже. От них исходил странный запах дроблёного камня.

Историк был похож на привидение, и, увидев это жуткое зрелище, которое словно вырвалось из ночного кошмара, Фелисин истерически расхохоталась.

– Помнишь площадь, Геборик? В Унте? Аколита Худа, жреца, покрытого мухами… ничего в нём не было, кроме мух. У него было послание для тебя. А сейчас что же я вижу? Ковыляет, пошатывается жрец – только покрыт не мухами, а татуировками. Разные боги, да послание всё то же, вот что я вижу. Дай Фэнеру говорить этими иссохшими устами, старик. Скажет твой бог то же, что и Худ? Правда, что мир – лишь совокупность уравновешенных сущностей, бесконечное шатание туда-сюда судеб и предназначений? Вепрь Лета, Клыкастый Сеятель Войны, что скажешь ты?

Старик уставился на неё. Его рот открылся, но не прозвучало ни слова.

– Что ты говоришь? – Фелисин приложила ладонь к уху. – Жужжание крыльев? Точно нет!

– Дура, – пробормотал Бодэн. – Давайте найдем место для лагеря. Не здесь.

– Дурная примета, убийца? Никогда бы не подумала, что они для тебя что-то значат.

– Побереги дыхание, девочка, – отрезал Бодэн, поворачиваясь к каменистому склону.

– Уже без разницы, – ответила она. – Не теперь. Мы всё ещё танцуем в уголке божьего глаза, но это лишь напоказ. Мы мертвецы, сколько бы ни трепыхались. Какой там в Семи Городах символ у Худа? Они его зовут Клобуком, верно? Говори уже, Бодэн, что выгравировано на храме Повелителя Смерти в Арэне?

– Сдаётся мне, ты и так знаешь, – сказал Бодэн.

– Накидочники, предвестники, пожиратели гниющей плоти. Для них это нектар разложения, роза, разбухшая под солнцем. Худ одарил нас обетованием в Унте, и вот сейчас этот обет исполнился.

Бодэн взобрался на край впадины, её слова летели ему вслед. Окрашенный оранжевыми лучами восходящего солнца, он обернулся. И посмотрел на неё сверху вниз.

– Вот тебе и река крови, – произнес он низким, насмешливым тоном.

У неё закружилась голова. Ноги подкосились, и Фелисин резко села, больно ударившись копчиком о жёсткие камни. Она обернулась и увидела Геборика, который свернулся калачиком на расстоянии вытянутой руки. Подошвы его мокасин протерлись насквозь, открыв истерзанную, покрытую волдырями плоть. Неужели он умер? Всё равно что умер.

– Сделай что-то, Бодэн.

Он ничего не ответил.

– Как далеко до побережья?

– Сомневаюсь, что это имеет значение, – ответил он спустя мгновение. – Лодка должна была дежурить три или четыре ночи, не дольше. Мы по меньшей мере в четырёх днях от побережья и слабеем с каждым часом.

– А следующий источник?

– Часов семь пешком. В нашем состоянии, скорее, четырнадцать.

– Сам-то ты ещё как бегал вчера ночью! – прошипела она. – Когда рванул за Гебориком. И на вид ты вовсе не такой иссушенный, как мы…

– Я пью свою мочу.

– Что?

Он заворчал.

– Ты слышала.

– Недостаточно хороший ответ, – решила она, подумав немного. – Только не говори, что ты ещё и собственное дерьмо ешь. Это не объяснение. Ты заключил договор с каким-то богом, Бодэн?

– По-твоему, сделать что-то такое – проще простого? Эгей, Королева грёз, спаси меня, и я буду служить тебе. Скажи, на сколько твоих молитв ответили? К тому же я ни во что, кроме себя самого, не верю.

– Так ты ещё не сдался?

Фелисин решила, что он не ответит, но по прошествии долгой минуты, за которую она уже успела погрузиться в себя, Бодэн привел её в чувство резким:

– Нет.

Он снял свой мешок, потом заскользил вниз по склону. Нечто в умелой экономности его движений наполнило Фелисин внезапным ужасом. Называет меня пухленькой, пялится на меня, как на кусок мяса, и совсем не так, как Бенет, больше похоже, будто разглядывает свою следующую пайку. Её сердце бешено колотилось, Фелисин боялась его первого шага, голодной вспышки в его крошечных, звериных глазках.

Но вместо того, чтобы нападать, Бодэн опустился на корточки рядом с Гебориком, перевернул потерявшего сознание старика на спину. Наклонился ближе. Прислушался к дыханию, откинулся назад, вздохнул.

– Умер? – спросила Фелисин. – Свежевать будешь ты. Я не стану есть татуированную кожу, насколько бы голодна ни была.

Бодэн на миг уставился на неё, но ничего не сказал и продолжил осматривать бывшего жреца.

– Скажи, что ты делаешь, – наконец не выдержала Фелисин.

– Он жив, и одно только это может спасти нас. – Бодэн помолчал. – Как низко ты падёшь, девочка, мне всё равно. Просто держи свои мысли при себе.

Она наблюдала, как Бодэн снимает с Геборика гниющую одежду, открывая невообразимые переливы татуировок под ней. Бодэн передвинулся, чтобы его тень была позади, и лишь после нагнулся, чтобы изучить тёмные узоры на груди бывшего жреца. Он явно что-то искал.

– Ощетинившийся загривок, – вяло сказала она, – кончики опущены вниз и почти соприкасаются, почти круг. Он окружает пару клыков.

Он внимательно посмотрел на неё, глаза сузились.

– Знак самого Фэнера, священный, – сказала она. – Его ты ищешь, не так ли? Его изгнали из храма, но Фэнер остается в нём. Это очевидно. Стоит только взглянуть на эти ожившие татуировки.

– А знак? – холодно спросил он. – Как тебе стали известны такие вещи?

– Я ведь врала Бенету, – объяснила Фелисин, пока Бодэн продолжал осматривать густо расписанную плоть бывшего жреца. – Было нужно, чтобы Геборик подтвердил мою ложь. Мне нужны были подробные сведения о культе. Он мне рассказал. Ты хочешь призвать бога.

– Нашёл, – сказал он.

– И что теперь? Как ты достучишься до бога другого человека, Бодэн? В этом знаке нет замочной скважины, нет священного замка, который ты мог бы вскрыть.

Бодэн вскинулся, его глаза засверкали, когда он начал буравить её взглядом.

Фелисин не моргнула, не выдала ничего.

– Как, по-твоему, он потерял руки? – спросила Фелисин невинным тоном.

– Он был когда-то вором.

– Был. Но руки отрубили в храме. Ключ был, видишь ли. Путь Высшего жреца к своему богу. Татуировка на ладони правой руки. Её прижимают к священному знаку – рука к груди, в общем-то – просто, как приветствие. Я много дней провалялась после того, как Бенет меня избил, а Геборик рассказывал. Так много всего – я должна была бы забыть всё это, знаешь ли. Я пила дурханговый чай галлонами, но этот настой просто растворил поверхность, тот фильтр, который говорит, что важно, а что нет. Его слова вливались в меня беспрепятственно и оставались внутри. У тебя ничего не выйдет, Бодэн.

Он поднял правое предплечье Геборика, внимательно осмотрел блестящую, покрасневшую в нараставшем свете дня культю.

– Пути назад нет, – сказала она. – Жречество позаботилось об этом. Он не тот, кем был, и всё тут.

С тихой злобой Бодэн развернул предплечье, чтобы прижать культю к священному знаку.

Воздух взвыл. Звук сшиб их, отбросил вниз, заставил инстинктивно царапать камень – прочь… прочь от этой боли. Прочь! Вопль был исполнен агонии, она нахлынула на них огнём, небо почернело; словно волосы, заструились трещины по камням, ширясь из-под неподвижного тела Геборика.

Фелисин силилась отползти прочь, вверх по трясущемуся склону, у неё из ушей шла кровь. Трещины – татуировки Геборика расцвели на теле, перескочили неизмеримое расстояние от кожи к камню – пронеслись под ней, превращая камень под ладонями в нечто гладкое и маслянистое.

Всё затряслось. Даже небо, казалось, извивается, обрушивается само в себя, как будто сонм невидимых рук протянулся сквозь незримые порталы, ухватив саму ткань мира в порыве холодной, разрушительной ярости.

Вопль был нескончаемым. Ярость и невыносимая боль схлестнулись, будто нити в натягивающейся верёвке. Затянулись петлёй на её горле, звук перекрыл окружающий мир, его воздух, его свет.

Нечто ударилось оземь, почва содрогнулась, Фелисин подбросило вверх. Она упала, сильно стукнувшись локтем. Кости руки завибрировали, как клинок. Свет солнца померк, Фелисин силилась вдохнуть. Её расширившиеся от страха глаза уловили движение чего-то за впадиной, тяжело встающего над равниной, в обрамлении густой тучи пыли. Двупалое, обрамленное щетиной копыто, слишком огромное, чтобы в него поверить, вздымалось, уходило в полуночную тьму.

Татуировка перетекла с камня в сам воздух, чернильно-синяя паутина разрасталась сумасшедшими, дёргаными узлами, прыснула во всех направлениях.

Фелисин не могла дышать. Её легкие горели. Она умирала, её втянула безвоздушная пустота, что была воплем божества.

Внезапная тишина, только эхо ещё звенит в ушах. Воздух влился в лёгкие, холодный и горький, но ничего слаще Фелисин не знала в жизни. Кашляя, сплёвывая желчь, она встала на четвереньки, подняла трясущуюся голову.

Копыто исчезло. Татуировка висела, как мираж через всё небо, медленно выцветая. Движение привлекло её взгляд вниз, к Бодэну. Тот стоял на коленях, закрывая уши руками. Сейчас он медленно поднимался, кровавые слезы наполняли морщинки на его лице.

Шатаясь, Фелисин встала на ноги, земля казалась удивительно тягучей. Она тупо моргала, глядя вниз на мозаику известняка. Волнистые узоры меха татуировки всё ещё дрожали, вырываясь из-под её мокасин, когда Фелисин пыталась удержать равновесие. Трещины, татуировки… они спускаются вниз, и вниз, и вниз. Как будто я стою на гвоздях в лигу длиной, и каждый гвоздь не падает только потому, что его окружают другие. Ты пришёл из Бездны, Фэнер? Сказано, что твой священный Путь граничит с самим Хаосом. Фэнер? Ты всё ещё среди нас сейчас? Она повернулась, чтобы встретиться взглядом с Бодэном. Его глаза помутнели от потрясения, но Фелисин могла различить первые проблески страха, рвущегося наружу.

– Мы хотели божественного внимания, – сказала она. – Но не самого бога. – Дрожь охватила её. Она обхватила себя руками, заставляя следующие слова выйти наружу: – И он не желал приходить!

Его слабость была минутной, Бодэн вздрогнул, будто пожал плечами.

– Так он и ушёл, верно?

– Ты в этом уверен?

Вместо ответа он отрицательно помотал головой, посмотрел на Геборика. После короткого осмотра сказал:

– Дыхание выровнялось. Он не выглядит таким сморщенным и изможденным. Что-то произошло с ним.

Фелисин хмыкнула.

– Такова награда за то, что на волосок разминулся с божьим копытом.

Бодэн хмыкнул, его внимание вдруг приковало что-то другое.

Фелисин проследила за его взглядом. Вода исчезла, впиталась в почву, оставив после себя лишь ковёр из трупов накидочников. Фелисин хрипло хохотнула.

– Вот так спасение нам принесли.

Геборик медленно свернулся в калачик.

– Он здесь, – прошептал старик.

– Мы знаем, – ответил Бодэн.

– В мире смертных… – продолжил бывший жрец после паузы, – он уязвим.

– Ты смотришь на это не с той стороны, – сказала Фелисин. – Бог, которому ты больше не поклоняешься, отобрал твои руки. И вот теперь ты вытащил его сюда. Не связывайся со смертными.

То ли её холодный тон, то ли жестокие слова каким-то образом придали Геборику сил. Он развернулся, поднял голову, потом сел. Нашёл взглядом Фелисин.

– Устами младенца, – сказал он с улыбкой, не имеющей ничего общего с юмором.

– Значит, он здесь, – пробормотал Бодэн, оглядываясь. – Но как бог может спрятаться?

Геборик поднялся на ноги.

– Я бы отдал остаток руки, чтобы только взглянуть сейчас на расклад Колоды. Представляю, какая буря поднялась среди Взошедших. Это вам не обсиженное мухами явление, не подёргивание ниточек власти. – Он поднял руки, нахмурился, глядя на культи. – Годы прошли, но вот – призраки вернулись.

Даже просто смотреть, как смутился Бодэн, было довольно тяжело.

– Призраки?

– Руки, которых здесь нет, – объяснил Геборик. – Отголоски. Этого достаточно, чтобы свести человека с ума. – Он встряхнулся, прищурился, глядя на восток. – Я чувствую себя лучше.

– Похоже на то, – сказал Бодэн.

Жара нарастала. Через час она станет нестерпимой.

Фелисин нахмурилась.

– Исцелён богом, которого отверг. Не важно. Если сегодня останемся в палатках, будем слишком слабы, чтобы предпринять хоть что-то на закате. Мы должны идти сейчас. К следующему источнику воды. Если не пойдём, погибнем.

Но я переживу тебя, Бодэн. Ровно настолько, чтобы всадить в тебя нож.

Бодэн взвалил на плечи мешок. Сияя лучезарной улыбкой, Геборик вдел культи в лямки мешка, который несла Фелисин. Встал легко, хотя и пошатнулся, чтобы удержать равновесие, когда выпрямлялся.

Бодэн показывал дорогу. Фелисин шла за ним. Бог шагает по миру смертных, но шагает в страхе. Его власть невообразима, но он вынужден прятаться. И каким-то образом Геборик нашёл в себе силы противостоять случившемуся. И тому факту, что он за случившееся в ответе. Это должно было сломать его, сломать его душу. Но он не ломается, а гнётся. Сможет ли стена цинизма противостоять этому натиску долго? Что же такое он натворил, чтобы лишиться рук?

Ей нужно было справиться со смятением. Мысли ворочались в её сознании, в каждом закутке. Она всё ещё предвкушала убийство, и всё же испытывала смутный порыв, некую общность со своими спутниками. Ей хотелось сбежать от них, Фелисин чувствовала, что их присутствие – воронка, засасывающая её в водоворот безумия и смерти, но она знала, что зависит от них.

Позади заговорил Геборик:

– Мы доберёмся до побережья. Я слышу запах воды. Близко. К побережью, а когда мы доберемся туда, Фелисин, ты обнаружишь, что ничего не изменилось. Совершенно ничего. Понимаешь, что я имею в виду?

Она ощущала в его словах тысячи смыслов, но ни один не был понятен ей.

Впереди раздался удивленный возглас Бодэна.

Мысли Маппо Трелля унеслись почти на восемь сотен лиг на запад, к закату, не похожему на этот, к закату, что случился двести лет назад. Он видел себя идущим по равнине, где трава была по грудь, но трава эта оказалась примята к земле, покрыта чем-то, похожим на жир, и когда он шёл, сама земля под кожаными сапогами двигалась и ускользала. Он прожил уже столетия, повенчанный с войной, что превратилась в неизменную круговерть набегов, схваток и кровавых жертвоприношений божеству чести. Игры юношей, он давно устал от них. Тем не менее Маппо остался, пригвождённый к одинокому дереву, но только лишь потому, что привык к окружающему пейзажу. Поразительно, чего только не вытерпишь, оказавшись в объятиях привычки. Он достиг той стадии, когда всё странное, незнакомое вызывало страх. Но, в отличие от своих братьев и сестёр, Маппо не мог плыть на гребне этого страха всю свою жизнь. И потому, чтобы оторвать его от дерева, понадобился ужас, к которому он приближался сейчас.

Молодым он покинул торговый город, бывший его домом. Маппо увяз – как тогда многие в его возрасте – в лихорадочных метаниях, отрицании гнилого застоя трелльских городов и старых воинов, что превратились в торговцев бхедеринами, козами да овцами и вспоминали о путях сражений лишь в бесчисленных тавернах. Он принял старый кочевой образ жизни, добровольно стерпел посвящение в один из глухих, дальних кланов, который сохранил традиционный уклад.

Цепи его убеждений держались сотни лет и были разрублены однажды таким способом, которого Маппо не мог предвидеть.

Его воспоминания оставались чёткими, и мысленно он снова шёл по равнине. Показались развалины торгового города, в котором он родился. Минул месяц со времени его разрушения. Тела пятнадцати тысяч убитых – те, что не сгорели в яростном пламени, – давно были изглоданы до костей равнинными падальщиками. Маппо возвращался домой, к голым костям, обрывкам одежды и потрескавшимся от жара кирпичам.

Древняя поплечница приютившего его клана провидела произошедшее по жжёным плоским костям, как и предсказали несколько месяцев ранее Безымянные. И хотя городские трелли стали им чужими, всё же они были роднёй.

Однако задача не имела ничего общего с местью. Это заставило замолчать многих товарищей, которые, как и Маппо, родились в уничтоженном городе. Нет, все помыслы о мести должны быть отринуты тем, кого изберут для этого задания. Такими были слова Безымянных, предвидевших сей миг.

Маппо до сих пор не понимал, почему избрали его. Он считал, что ничем не отличается от своих собратьев-воинов. Месть питала его. Больше, чем мясо и вода, она была причиной, по которой он ел и пил. Ритуал, которому надлежит очистить его, уничтожит всё, чем он был. Ты станешь шкурой, не тронутой рисунком, Маппо. Будущее преподнесёт собственные письмена, перепишет и создаст твою историю заново. То, что было сделано с городом наших родичей, не должно повториться. Ты позаботишься об этом. Понимаешь?

Выражения отчаянной необходимости. И всё же, если бы не ужасающее разрушение города, в котором он родился, Маппо отринул бы их. Он прошёл по заросшей главной улице, укрытой буйным ковром корней и сорняков, увидел блеск выбеленных солнцем костей у своих ног.

Возле рыночной площади он нашёл Безымянную, которая ждала, стоя посреди прогалины. Ветер прерий трепал блёкло-серые одеяния, капюшон был отброшен назад, чтобы открыть худое женское лицо. Взгляд выцветших глаз встретился с его взглядом, когда Маппо подошёл ближе. Посох в её руке словно извивался под пальцами.

– Мы прозреваем не на года, – прошипела она.

– Но на столетия, – отозвался Маппо.

– Хорошо. Теперь, воин, ты должен научиться поступать так же. Так прикажут твои старейшины.

Трелль медленно огляделся, щурясь на руины.

– Больше похоже на последствия набега – говорят, есть такая армия к югу от Нэмила…

Маппо удивился нескрываемому презрению, скользнувшему в её снисходительной усмешке.

– В один прекрасный день он вернётся к своему дому, как вернулся ты сейчас. До тех пор ты должен…

– Проклятье! Да почему я?!

Ответом стало лёгкое пожатие плечами.

– А если я воспротивлюсь?

– Даже это, воин, потребует от тебя терпения. – Затем она воздела посох кверху, этот жест привлёк его взгляд. Извивающееся, податливое дерево, казалось, жадно устремилось к треллю, прорастая, наполняя его мир, пока Маппо не затерялся в его истерзанном лабиринте.

– Удивительно, как земля, по которой никогда не ступал, может выглядеть столь знакомой.

Маппо моргнул, воспоминания рассеялись от звука этого знакомого, мягкого голоса. Он поднял взгляд на Икария.

– Ещё более удивительно, как далеко и быстро может странствовать мысленный взор, и всё же – возвращаться в одно мгновение.

Ягг улыбнулся.

– С таким взором можно оглядеть целый мир.

– С таким взором можно из него сбежать. – Икарий прищурился, теперь он разглядывал каменистый простор пустыни внизу. Они взобрались на тель,[7]7
  Тель – холм, обычно искусственного происхождения, высотой до 40 м. Обычно возникали на месте разрушенных древних городов из остатков глинобитных строений.


[Закрыть] чтобы лучше разглядеть дорогу. – Твои воспоминания меня завораживают, ибо своих у меня почти нет, и к тому же ты столь неохотно ими делишься.

– Я вспоминал свой клан, – сказал Маппо, пожимая плечами. – Поразительно, по каким обыденным вещам может скучать человек. Пора приплода стад, как мы отсеивали слабых, в безмолвном согласии со степными волками… – Он улыбнулся. – Слава, которую я обрёл, когда пробрался в лагерь врагов и сломал острия ножей всем воинам, а потом выбрался оттуда, никого не разбудив… – Маппо вздохнул. – Я носил эти острия в мешочке, привязанном к боевому поясу, много лет.

– И что стало с ними?

– Их украла более хитрая воительница. – Улыбка Маппо стала шире. – Представь её славу!

– Больше она ничего не украла?

– О, оставь мне хоть немного тайн, друг мой. – Трелль встал, стряхнул песок и пыль с кожаных штанов. – Как бы то ни было, – сказал он после недолгого раздумья, – песчаная буря выросла на треть с тех пор, как мы остановились.

Уперев руки в бёдра, Икарий вглядывался в тёмную стену, разделившую равнину.

– Мне кажется, она приблизилась, – заметил он. – Рождена магией, возможно, самим дыханием богини, и сила этой бури станет расти. Я чувствую, как она тянется к нам.

– Угу, – кивнул Маппо, подавляя дрожь. – Удивительно, учитывая, что Ша’ик и вправду мертва.

– Её смерть, возможно, необходима, – сказал Икарий. – В конце концов, разве сумеет смертная плоть повелевать такой силой? Может ли живая плоть остаться живой, будучи вратами между Дриджной и этим миром?

– Думаешь, она стала Взошедшей? И таким образом отринула плоть и кости?

– Не исключено.

Маппо притих. Вероятности умножались всякий раз, когда они обсуждали Ша’ик, Вихрь и пророчества. Они вдвоём с Икарием сеяли собственные заблуждения. И кому бы это могло быть на руку? Ухмыляющееся лицо Искарала Прыща возникло перед его мысленным взором. Маппо с шипением выпустил воздух сквозь стиснутые зубы.

– Нами манипулируют, – проворчал он. – Я чувствую. Нюхом чую.

– Я заметил, что у тебя шерсть дыбом встала, – хмуро улыбнулся Икарий. – Что до меня, я стал глух к подобным чувствам – всю жизнь ощущаю, будто мною манипулируют.

Трелль встряхнулся, пытаясь скрыть дрожь.

– И кто же, – вкрадчиво спросил он, – мог бы это делать?

Ягг пожал плечами, посмотрел на Маппо, приподняв бровь.

– Я давным-давно перестал задавать эти вопросы, друг. Будем есть? Урок, который стоит в данном случае заучить, состоит в том, что баранья похлебка на вкус превосходит сладкое любопытство.

Маппо внимательно смотрел в спину Икарию, пока воин спускался к лагерю. А как насчёт сладкой мести, друг?

Они ехали по древней дороге, подгоняемые дикими завываниями насыщенного песком ветра. Даже гральский мерин спотыкался от усталости, но у Скрипача не было выбора. Он понятия не имел, что происходит.

Где-то справа в непроницаемых волнах песка кипела битва. Она была совсем близко, её звуки были близко, но путники не видели и тени бойцов, и Скрипач не собирался ехать искать их. От страха и изнеможения он пришел к горячечному, исполненному паники убеждению, что лишь оставаясь на дороге, они смогут выжить. Если покинут её, их разорвёт на части.

В звуках битвы не было ни звона стали, ни предсмертных криков людей. Это были звериные звуки: рёв, клацанье зубов, рык, заупокойные песни ужаса и боли, звуки дикой ярости. Ничего человеческого. В невидимой битве могли участвовать волки, но другие, совершенно иные глотки оповещали о своей бешеной ярости. Носовой рёв медведей, шипение больших кошек, и иные звуки: змеиные, птичьи, обезьяньи. Демонические. Нельзя забывать этот демонический лай – сами Худовы кошмары не могут быть хуже.

Он ехал без поводьев. Двумя руками сжимал изъеденное песком ложе своего арбалета. Арбалет был взведён, стрела-«огневик» установлена на место с тех пор, как всё началось, десять часов назад. Сплетённая из жил тетива уже ослабла, это наверняка. О том же говорили и разошедшиеся в стороны плечи арбалета. Стрела не полетит далеко, и удар будет смягчён. Но «огневику» не нужны ни точность, ни дальность. Осознание того, что урони Скрипач оружие, и бушующее пламя тут же поглотит их с конём, возвращалось к сапёру всякий раз, когда оружие слегка скользило в его ноющих от боли, мокрых от пота руках.

Долго он не продержится. Один-единственный взгляд через плечо – Апсалар и Крокус всё ёще с ним, лошадей уже не спасти, будут теперь бежать, пока жизнь не покинет тело. Осталось недолго.

Гральский мерин заржал и подался вбок. Горячая жидкость хлынула на Скрипача. Моргая и ругаясь, он утёр глаза. Кровь. Фэнер её роди, Худом раздери, горячая кровь. Она хлестнула потоком из непроницаемой стены песка и ветра. Что-то подобралось близко. Что-то другое остановило его, чтоб не подобралось ещё ближе. Благословенная Королева, что, во имя Бездны, происходит?

Крокус закричал. Скрипач оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как юноша спрыгивает с падающей лошади. Передние ноги животного подкосились, лошадь ударилась мордой о камни дороги, оставляя на них след из крови и пены. Она резко дёрнула головой в последней попытке подняться, потом перевернулась, конвульсивно молотя ногами воздух, но через мгновение обмякла и застыла.