Текст книги "Рейды в стан врага"

Автор книги: Степан Бунаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Мне нужно было скопировать данные обстановки, сложившейся на кусочке огромного советско-германского фронта. Об этом и попросил генерала Цветаева.

– Нанесите вот с этой карты, – распорядился он. – Здесь самые последние данные. – И сам засомневался: последние ли? Посетовал: – Имеем самые приблизительные сведения даже по Петрозаводской оперативной группе.

В помещение вбежал майор. Возбужденный. Доложил, что возвратился от ленинградских ополченцев. Северо-восточнее Олонца встретил развернутый стрелковый батальон. Его командир сказал, что получил задачу прикрыть рубеж. Майор подошел к карте и показал район обороны батальона. Ближе к его правому флангу прорвались танки противника. Пока их штук десять...

– Вот те на! Вызовите командира ополченцев к телефону.

– Не отвечает, – после безуспешных попыток вызвать его доложил Цветаеву один из операторов штаба.

– Связывайтесь с любым их подразделением и уточняйте положение, распорядился командующий группой. – Вы, товарищ Тихомиров, остаетесь на командном пункте. Выясняйте обстановку. Я – к ополченцам. Захвачу из третьей бригады противотанковую батарею. Надо помочь им. – И генерал Цветаев быстро направился к машине.

Что ж, это был 1941 год. Противник нажимал, а мы учились воевать. И рядовые, и генералы.

Я торопился с нанесением обстановки на рубеже обороны Южной оперативной группы: время поджимало. Закончив работу, попросил генерала Тихомирова подписать карту. Он пробежал глазами по нанесенной обстановке, покачал головой и, не говоря ни слова, размашисто расписался. Потом спросил:

– Вам все ясно?

– Так точно, мне все ясно, товарищ генерал. И мы распрощались.

– Летим? – спросил меня капитан Вьюгов, когда я оказался у самолета. В ответ я кивнул головой. Шум боя доносился все отчетливее. Летчик ждал. Я подтвердил словами:

– Летим. Посадка в Лодейном Поле.

Погода благоприятствовала. Светило солнце, и небо голубое-голубое, совсем не военное. Вдруг я заметил виражи самолетов на большой высоте. В карусели участвовало не менее восьми машин.

– Что там? – спросил летчика. Он пригляделся.

– Кажется, воздушный бой истребителей. Вижу три наших.

Всмотрелся и я и вскоре заметил красные звезды на некоторых ястребках. Из-за шума мотора нашего самолета стрельбы не было слышно. И вдруг необычное кувыркание одного самолета. Вот уже машина пошла к земле. За ней шлейф дыма.

– Падает с крестом! – как можно громче крикнул летчику.

Капитан Вьюгов и сам наблюдал эту картину. Глаза его светились радостью. Он энергично поворачивал голову то в одну, то в другую сторону.

Неожиданно выше нас с воем пронесся краснозвездный И16. За ним гнался истребитель противника. Наш ястребок увернулся от преследования. Подумалось: не так страшен черт, как его малюют. И с вражескими "мессерами" можно вести борьбу. Конечно, уметь надо.

– Кажется, заметили нас! – крикнул мне капитан Вьюгов.

Слева сзади нас догонял истребитель противника. Вдруг он начал делать разворот. Уж не для атаки ли? Ведь наш безоружный тихоход У2 не мог даже защитить себя. О том, чтобы уйти, не могло быть и речи. Надо быстрее садиться. Но где? Кругом лес, болота. Есть неподалеку озеро с заросшими берегами. В моем мозгу проносились с невероятной быстротой варианты спасения, но ни один из них не подходил. Тем временем наш самолет по воле Вьюгова резко пошел вниз. Впереди по курсу показалась деревня.

– Неужели он отважится сесть на деревенской улице? – мелькнула у меня догадка. Не успел я оценить маневр летчика, как он положил машину в левый крутой вираж. Прямо перед нами оказались кресты куполов церкви. А самолет противника уже настигал нас. Вот-вот он даст по нас очередь.

Когда наш У2 начал огибать купола церкви, мимо прошла трасса светящихся пуль. Самолет противника взмыл вверх, чуть не зацепив колокольню.

Капитан Вьюгов, не меняя положения машины, делал очередной виток вокруг церкви. Наверно, это был единственно целесообразный маневр и единственно верный выход из создавшегося положения. Пехотинец по сути, я совершенно не знал возможностей нашего труженика-тихохода У2.

Самолет противника не хотел терять легкую добычу и еще раз погнался за нами. Светящаяся трасса пуль пришлась по кирпичной кладке колокольни. И на этот раз мы уклонились от поражения.

Советские истребители, видимо, заметили наш У2 и его невероятные карусели вокруг церкви. Один из них ринулся сверху вниз и в момент очередной атаки "мессершмитта" напал на него. Завязался воздушный бой. Истребитель противника начал уходить. Наш стал его преследовать. На низкой высоте они скоро растворились в дымке.

Оглядевшись, капитан Вьюгов выровнял свой самолет и направил его вдоль дороги на юг. Только теперь я почувствовал, что гимнастерка прилипла к спине.

– Мы родились в рубашке! – крикнул летчик. – Продолжаем идти заданным курсом.

Я закивал ему головой, еще отчетливо не соображая, как мы выпутались из пикового состояния.

Спустя 20 минут мы уже кружили южнее Лодейного Поля, выбирая место для посадки. Сели на широкую гравийно-песчаную дорогу. Вдоль Свири тянулся дым от горевших зданий в Лодейном Поле.

Через коменданта железнодорожной станции я отыскал подполковника Казанцева. Седой, с маленькими усиками, высокий и плотный, он выслушал об обстановке в Южной оперативной группе. Видимо, подполковник плохо слышал, потому что, когда я с ним разговаривал, он поворачивал правое ухо ко мне. Изредка он вставлял реплики, вроде: . – Бой с фронта уже слышен недалеко от Свири.

Что он этим хотел подчеркнуть, по сей день для меня остается загадкой. Наверно, так, эмоции, хотя этого слова мы тогда и не произносили.

На свою карту я нанес положение маршевых батальонов. Отметил выгрузку 314-й дивизии и занятие ею рубежа обороны по реке Свирь. Но некоторые ее части еще находились в пути. Поинтересовался у коменданта причинами задержки.

– Все зависит от Волхова, – ответил он. – А там бомбежки. Противник поправки в график вносит. – И он горько усмехнулся.

От подполковника Казанцева я узнал – ему сообщили с командного пункта Южной оперативной группы, – что в середине дня 5 сентября южнее Олонца погиб военный комиссар группы бригадный комиссар А. Н. Кузин, Герой Советского Союза. Вместо него назначен секретарь Олонецкого райкома партии К. П. Петров.

Выполнив поручения в Лодейном Поле, я пошел к самолету.

Возвратившись в штаб армии, поспешил к начальнику оперативного отдела. Но его на месте не оказалось – находился в районе боев северо-западнее Сямозера. Поэтому пошел на командный пункт к начальнику штаба генерал-майору Крутикову. У него встретил капитана Хохлина, который докладывал о состоянии связи с Южной оперативной группой. Было приятно узнать, что с 15 часов установлена радио и проводная связь с хозяйством генерала Цветаева.

Как только генерал Крутиков освободился, он принял меня. Внимательно выслушал доклад и рассмотрел привезенную мной карту. В это время к начальнику штаба зашел командующий армией генерал-лейтенант Ф. Д. Гореленко.

– Как себя чувствуют генерал Цветаев и штаб? – поинтересовался он.

Я доложил ему о последних распоряжениях генерала Цветаева, о появлении танков противника и выезде командующего оперативной группой в 3ю дивизию, на участок их прорыва.

– А по реке Свирь организованно проходит занятие обороны маршевыми батальонами и прибывшими силами из состава триста четырнадцатой дивизии? спросил командующий.

– Так точно. На карте указано их положение. Командующий армией и начальник штаба еще раз

внимательно просмотрели ,на карте организацию обороны по нижнему течению Свири.

– А как отлажено управление частями в обороне? – продолжал уточнять у меня командарм. Его тихий и спокойный голос располагал к столь же спокойному докладу. Я сообщил, что подполковник Казанцев со своего пункта управления, развернутого западнее Лодейного Поля, имеет телефонную связь с батальонами и со штабом Южной оперативной группы.

– Что ж, Алексей Николаевич, – раздумчиво проговорил командующий, обращаясь к начальнику штаба, – приказ, отданный генералу Цветаеву, остается в силе. У нас единственная реальная возможность сдержать противника на Свири. Пока в Южной оперативной группе сил мало и другою выхода нет.

Наиболее боеспособной была прибывшая 314я стрелковая дивизия. Что же касается 3-й морской стрелковой бригады и батальонов дивизии ленинградских ополченцев, то они понесли в боях с врагом большие потери и теперь едва удерживали занимаемые рубежи. По распоряжению начальника штаба мы с капитаном Хохлиным перенесли на его карту обстановку на медвежьегорском, ребольском и ухтинском направлениях, дополнили необходимые пояснения свежими данными. Просмотрев карту, генерал Крутиков остался доволен выполнением задания. Мы с Хохлиным отправились на свои рабочие места.

Конечно же, я рассказал капитану, как пришлось удирать от "мессера", на что он полушутя-полусерьезно заметил:

– Маленький, но боевой опыт. Надо взять его на вооружение и при оценке обстановки особое внимание обращать на каменные колокольни, пока самолеты связи не получат истребительного прикрытия. – Вздохнул и с сожалением подытожил: – Голубая мечта направленца..."

* * *

С величайшим интересом я прослушал рассказ старшего лейтенанта Осипова. Вот они, будни войны. Припомнились мои первые лейтенантские шаги. Приехал с назначением в один сибирский гарнизон, представился командиру части. Приняли доброжелательно. Вечером, после того как устроился с жильем, пошел в столовую военторга. Там встретил уже знакомого мне лейтенанта Федора Кругляницу. Полюбопытствовал у него, почему это командир полка на вид уже в годах, а только старший лейтенант по званию.

– Его штатная должность – заместитель начальника штаба полка, – ответил мне Кругляница. – А командирскую работу он исполняет временно. Месяц назад арестовали командира, военкома и начальника штаба. Оказались врагами народа...

Шел 1938 год. И третий месяц моего пребывания в части.

В начале марта у нас началось командно-штабное учение. За командира полка на нем действовал капитан Гуслицер, командир стрелкового батальона. Старший лейтенант Щекалов, исполнявший обязанности командира полка, работал за начальника штаба. Случилось так, что полк потерял связь с соседями и с управлением дивизии. "Противнику" удалось расчленить подразделения части. Обстановка вынуждала с боем отойти на более выгодный рубеж и там собраться с силами. Обо всем этом капитан Гуслицер и доложил приехавшему на КЛ командующему войсками военного округа. Комбриг вскипел:

– Значит, отступать?! А вам известно требование наркома обороны – "Ни одной пяди своей земли не отдадим"? – почти прокричал он.

Воцарилась глубокая тишина. Кто-то по неосторожности сдвинул со стола коробку цветных карандашей. Они упали на пол и произвели впечатление разорвавшейся бомбы. После паузы капитан Гуслицер начал было объяснять, как он понимает требования наркома обороны, – нельзя на всех участках фронта одновременно быть одинаково сильным. Комбриг оборвал:

– Получили сомнительный приказ из штаба дивизии и бросились его выполнять! А где же ваша бдительность?

Учения закончились. Отход полка на более выгодный рубеж так и не был осуществлен. Даже в теоретическом плане.

Вспоминал я училище, преподавателей и командиров, готовивших нас к самостоятельной работе в войсках. Увиденный прием обучения искусству ведения боя отличался от методов, которые прививали нам. Мне он не понравился. Может быть, я не во всем разобрался, комбригу виднее. Только война в первые же дни потребовала гибкой тактики действий в зависимости от обстановки, и нам пришлось приобретать эти навыки за очень дорогую плату.

Перед самой войной, а в Европе она уже шла, наша моторизованная дивизия участвовала в корпусном командно-штабном учении. Руководил им генерал-майор В. Я Колпакчи. Отрабатывались вопросы организации марша на большое расстояние, ввода в бой подвижных сил и преследования противника. Большое внимание уделялось освоению методики управления войсками и проверке технических возможностей средств связи, особенно радио.

Я находился при штабе корпуса в качестве делегата связи от своей дивизии. Суточный марш был хорошей проверкой работоспособности технических средств управления войсками. Не все рации его выдержали: местные условия сильно влияли на радиообмен. С нашей 65-й дивизией в течение ночи я так и не смог связаться по радио. И не только я. Докладывали начальству об этом. Оно распекало исполнителей за отсутствие инициативы, но от разносов мощность радиостанций и направленность антенн не увеличивались.

Не хулю технику связи. Беда заключалась в другом: мы не всегда умели грамотно реализовать ее возможности с учетом условий местности. А общевойсковые командиры, в распоряжении которых оказывались радиосредства, мне кажется, держались подальше от них и предпочитали использовать для связи пеших, конных и моторизованных посыльных.

Боевые распоряжения и другие документы на том учении мы по указанию генерала Колпакчи доставляли дивизиям на самолетах У2. На разборе было отмечено деликатное обращение общевойсковых командиров с радиосредствами. Но и после него заметных изменений в этом отношении не произошло: у многих товарищей, в том числе и штабных командиров, отношения с радиостанциями на "ты" так и не получалось. Уже под грохот батарей врага пришлось нам совершенствовать эти отношения.

Я находился на узле связи и по телеграфу уточнял у подполковника Казанцева обстановку, когда в аппаратную вбежал майор Хохлин и сообщил печальную весть.

– Погибли начальник оперативного отдела полковник Кашутин и заместитель начальника политотдела армии бригадный комиссар Циглов, – сказал он. – В районе Сямозера это произошло.

Рассудком мы понимали, что война без жертв не бывает, а вот сердцем... Очень жаль было боевых товарищей. А. В. Кашутина и А. Н. Циглова похоронили в Петрозаводске. Позднее я побывал на могилах и почтил их память. Но это произошло уже после войны. А тогда обстановка не позволяла расслабляться.

В первых числах сентября гитлеровцы вышли к южному берегу Ладожского озера у Шлиссельбурга. После упорных боев на Карельском перешейке под давлением врага попятились части 23-й армии.

Каждый из нас, бойцов 7-й армии, переживал за положение на фронте. И "е только на нашем участке. Еще труднее в ту пору было под Москвой. Я частенько подумывал о своих родных смоленских местах. Там был враг, и получить оттуда долгожданную весточку просто не надеялся. И вдруг однажды, проходя мимо дежурного по управлению армии, услышал:

– Товарищ Бунаков, а вам два письма...

– Какие? Откуда? – А у самого сердце екнуло.

Лейтенант Гритчин подал два конверта. Глазам своим не верю – письма от жены. Почтовые штемпели на них московские, обратного адреса нет. Тут же вскрыл конверты.

Супруга сообщала, что чуть ли не из пекла боя пробилась с сыном в Москву. Обратилась в академию, где я учился, чтобы узнать обо мне. "Спасибо комиссару курса, на котором ты учился, полковому комиссару Д. Д. Возненко, говорилось в письме. – Он позвонил в Главное управление кадров, где ему сообщили твой адрес. Товарищ Возненко помог мне получить талоны на обеды в академической столовой и записал нас с сыном в список на эвакуацию вместе с академией..."

Отлегло от сердца: живы жена с сыном и в безопасности. Очень боялся за них: гитлеровцы при оккупации советской территории жестоко расправлялись с семьями командиров Красной Армии. Поблагодарив, мысленно правда, полкового комиссара Возненко за помощь семье: в такое трудное время, когда приходилось решать тысячи различных, может быть более важных, вопросов, он позаботился о семье рядового слушателя.

Второе письмо было с дороги. В нем сообщалось, что жена и сын подъезжают к Рязани. "В ожидании эшелона в Москве мы жили в академическом общежитии, – писала жена. – 22 октября утром подали автобусы и всех нас отвезли на Курский вокзал. Там посадили в товарный поезд. Несмотря на пасмурную погоду, самолеты противника бомбили Курский вокзал и другие районы города, но в наш поезд попаданий не было..."

Поправки к директиве противника

Гитлеровское командование хотело овладеть Москвой, Ленинградом, Харьковом, Донбассом и другими промышленными районами европейской части нашей страны до наступления зимних холодов. В директиве № 35 от 6 сентября 1941 года немецкое верховное командование требовало от группы армий "Север" совместно с финскими соединениями окружить войска Красной Армии в районе Ленинграда и не позднее 15 сентября-высвободить значительную часть подвижных войск и авиации для переброски их в группу армий "Центр". Противник даже назначал сроки своих парадов на Красной площади в Москве и Дворцовой площади в Ленинграде. Были заготовлены специальные пропуска по этому случаю.

Но Красная Армия вносила в эти сроки поправки. Каждая деревушка, не говоря уже о городах и промышленных центрах, каждый выгодный в тактическом отношении рубеж защищались нашими воинами до последней возможности. И хотя враг местами очень глубоко вклинился на нашу землю, к глубокой осени сорок первого года стали намечаться кое-какие перемены к лучшему.

На Свири это проявлялось пока не столь заметно, но окопные старожилы отмечали у прибывавшего пополнения возросшее количество автоматического оружия. Знатоки поговаривали о таинственных "катюшах", которые якобы наводят на гитлеровцев такой страх, что при одном появлении реактивных установок оккупанты драпают без оглядки.

День ото дня у бойцов переднего края крепла вера в нашу победу, в мудрость руководства Коммунистической партии. В самое тяжелое для Отчизны время передовые бойцы и командиры считали большой честью для себя идти в бой коммунистами.

Коммунисты и комсомольцы были душой в атакующих шеренгах, цементирующей силой в обороне. Они всегда были там, где труднее. В 71-й дивизии нашей армии за первый месяц войны 107 бойцов и командиров подали заявления с просьбой принять их в партию. 141 молодой воин подал заявление в комсомол. В 168-й дивизии эти цифры еще показательнее: в партию пожелали вступить 350 бойцов и командиров, в комсомол – 201.

Враг, между тем, пытался исполнить директивы своего руководства. Пополнился живой силой и техникой 39-й моторизованный корпус немцев. В двух его танковых дивизиях находилось до 450 танков. Он был нацелен на обход Ленинграда с юго-востока. Вражеский бронированный кулак плотно прикрывала авиация. По обеим берегам Волхова наступал 1-й армейский корпус немцев, а в направлении Малой Вишеры – 38-й армейский корпус.

Неприятель прорвал оборону частей 4-й армии в районе Грузине и форсировал Волхов. Его танки вы шли на ближние подступы к Тихвину. Занятие этого города врагом означало бы утрату последней железной дороги к юго-восточному побережью Ладоги, по которой снабжался Ленинград.

8 ноября, в день отступления наших войск из Тихвина, Гитлер, выступая в Мюнхене, хвалился: "Ленинград сам поднимет руки: он неминуемо падет, раньше или позже. Никто оттуда не освободится, никто не прорвется через наши линии. Ленинграду суждено умереть голодной смертью".

Тихвин находился в тылу 7-й отдельной армии Удар гитлеровцев своим острием нацеливался на реку Свирь. Естественно, что оборонявшиеся на этом рубеже наши части бдительно следили за развитием событий. Но одно дело внимательно читать сводки с этого участка и вести разведку в своей полосе обороны и совсем другое – реально противостоять противнику. Против силы нужна сила. К сожалению, достаточными резервами армия не располагала.

Вечером 23 октября в Ленинград была передана телеграмма заместителя начальника Генерального штаба Красной Армии генерал-майора А. В. Василевского. Ставка приказывала: не прекращая активных действий по прорыву блокады, перебросить в район Тихвина две стрелковые дивизии из 54-й армии, а также 191ю и 44ю стрелковые дивизии и 6-ю бригаду морской пехоты из Ленинграда. Были предприняты и другие меры. Главную группировку противника удалось задержать на несколько суток.

29 октября Ставка Верховного Главнокомандования потребовала остановить продвижение противника к Тихвину и в направлении на Кириши, а "с прибытием новых дивизий перейти в решительное наступление для восстановления положения на реке Волхов и на участке к западу от нее". Наши войска контратаковали головные части 12-й и 18-й танковых и 20-й моторизованной дивизий противника. На отдельных участках даже потеснили их. Так, подразделения 191-й дивизии отбросили врага за реку Хвашня. Части другой дивизии выбили гитлеровцев из населенных пунктов Заручевье, Горушка, Петровское и приблизились к железной дороге Будогощь – Тихвин.

В этих боях сухопутным войскам много помогала наша авиация. Она бомбила и штурмовала вражеские позиции на переднем крае и в глубине, нарушала управление, наносила удары по аэродромам противника.

Авиаторы сражались мужественно и умело. Так, над Малой Вишерой командир звена 513-го истребительного авиационного полка лейтенант Н Г. Лесконоженко со своими подчиненными смело атаковал шестерку неприятельских бомбардировщиков. Два "юнкерса" были сбиты. На выручку бомбардировщикам пришли "мессеры". Наше звено завязало с ними воздушный бой. В этот момент у лейтенанта Лесконоженко кончился боезапас. Тогда летчик пошел на таран и обрубил одному из "мессеров" хвост. Пилота ранили. Но он не вышел из боя. Более того, он сам бросился в атаку и таранил второй самолет врага. А потом на поврежденной машине перелетел линию фронта и приземлился в расположении своих войск.

Н. Г. Лесконоженко за этот подвиг было присвоено звание Героя Советского Союза. К сожалению, посмертно. Врачам госпиталя, куда его доставили, не удалось спасти авиатора.

Это не единственный пример беззаветного выполнения воинского долга. Аналогичные факты мужественной борьбы с врагом были не только у авиаторов. Стойко обороняли занимаемые рубежи пехотинцы и артиллеристы, танкисты и саперы, бойцы других специальностей. 16 ноября командующий группой армий "Север" докладывал в свой генеральный штаб о том, что бои в районе между озерами Ильмень и Ладожским развиваются крайне неудачно для немецкой армии.

9 ноября командование 4-й армией принял генерал К. А. Мерецков, оставаясь в то же время во главе 7-й отдельной армии. От Верховного Главнокомандования он получил указание остановить и разгромить противника под Тихвином. Почти одновременно с этим решением для усиления войск 4-й армии со Свири перебрасывались 46я танковая бригада генерал-майора В. А. Копцова, стрелковый полк, четыре минометных и два саперных батальона практически весь резерв 7-й отдельной армии. Они двигались по маршруту: Часовенная Гора – Алеховщина – Еремина Гора – Сарожа – Кривой Наволок.

Обстановка под Тихвином, как отмечал командарм К. А. Мерецков, была исключительно тяжелой, если не сказать, критической. Штаб 4-й армии попал под удар противника и отходил на восток отдельными группами. Управление войсками практически было парализовано. Наши части отходили, а гитлеровцы быстро продвигались вдоль шоссе и железной дороги в сторону Вологды и на север – к реке Свирь.

Для управления войсками в районе Тихвина была подготовлена оперативная группа из состава штаба 7-й отдельной армии. Она должна была прибыть в район намеченного командного пункта – Сарожу, что в 22 километрах севернее Тихвина, 8 ноября. Рано утром на полевой аэродром Новинка приехали вылетавшие первым рейсом. Вторым рейсом должен был лететь генерал армии Мерецков с группой командиров.

Погода была явно нелетной. Свирепствовал снежный буран. Видимость крайне ограниченная. Даже взлетная полоса не просматривалась полностью. И вес же двухмоторный "дуглас" взлетел. Однако Сарожу экипаж не нашел, и самолет вынужден был вернуться обратно в Алеховщину. В середине дня видимость несколько улучшилась. На аэродром вскоре прибыл генерал армии Мерецков и с ним несколько командиров. В их числе командующий артиллерией армии полковник В. С. Нестерук и военный комиссар 272-й стрелковой дивизии полковой комиссар Т. П. Лесняк.

– Обстановка под Тихвином неясная, – сказал командарм командиру экипажа. – При подходе к Сароже внимательно посмотрите, нет ли там противника. Сделайте так: если с воздуха будет видно, что аэродром у противника, то, не касаясь земли, сразу вверх.

"Дуглас" летел невысоко над землей. Внизу проплывал запорошенный снегом лес, иногда просматривались плешины болот. Как там теперь? Далеко ли продвинулся противник? Наверное, о том же думали двигавшиеся форсированным маршем под Тихвин части и подразделения 7-й отдельной армии.

Вечерело, когда самолет с оперативной группой на борту тяжело приземлился на полевом аэродроме у деревни Сарожа. Командующего никто не встречал. Людей вообще не было видно. Вдруг откуда-то появился человек в советской военной форме. Им оказался командир батальона аэродромного обслуживания. Увидев командующего, доложил ему, что подчиненный батальон подготовлен к отходу.

– Столовая у вас тоже подготовлена к отходу? Сможете вы нас накормить ужином? – спросил К. А. Мерецков.

– Трудно, но попытаемся, товарищ генерал армии, – ответил командир батальона, получивший приказ продолжать выполнять боевую задачу.

Со стороны Тихвина доносились звуки артиллерийской канонады, и темное небо периодически освещалось зарницами взрывов. Неподалеку чернели какие то строения Кругом ни единого огонька Сарожа оказалась безлюдной.

Узнав о прибытии генерала армии, в столовую начали приходить командиры разных рангов. Лица заросли щетиной, а грязные шинели и не менее грязные бинты на руках и на головах некоторых из них свидетельствовали о пережитых трудностях. Почти все они отступали через Тихвин. Настроение у них было подавленное, и разговор не клеился. Командарм поздоровался с ними, пригласил сесть, начал расспрашивать о том, как был сдан врагу город. И тут выяснилось, что никто из них не мог сказать ничего определенного. Потеряв управление еще на подступах к городу, части и подразделения прошли его без остановки. Противник тоже не задержался в Тихвине. Седой капитан с ввалившимися щеками и воспаленными глазами едва подбирал слова да, он начальник штаба батальона, но что там произошло, и сам понять не может. Танки противника навалились на боевые порядки батальона, связь с полком и дивизией прервалась. Пытались обороняться. Погиб почти весь батальон. Лишь он, начальник штаба, с группой бойцов пробился в лес. В лесу, должно быть, много других бойцов и командиров.

Одиночки, разрозненные группы. А организованной силы, способной противостоять врагу, нет. Вывод напрашивался сам собой нужно восстановить нарушенную связь между соединениями и частями 4-й армии. Но оперативная группа сделать это наличными силами не могла. И тогда было решено выехать на основные направления, по которым отходили войска, разыскать командиров и на месте объединить группы в роты и батальоны, свести в полки, организовать управление.

На следующий день генерал армии Мерецков со своими помощниками выехал из Сарожи к Тихвину. Километров через пять они повстречались сразу с двумя командирами полковником П. А. Артюшенко, командиром 44-й стрелковой дивизии, и полковником П. С. Виноградовым, командиром 191-й стрелковой дивизии. Полковники задержались в небольшом населенном пункте Бор, а подчиненные им части отходили в направлении Лодейного Поля.

Части, пожалуй, громко сказано. Каждая из дивизий по численности не превышала полка. 44я дивизия насчитывала всего около 700 человек и не имела ни артиллерии, ни транспорта.

Подразделения дивизий перемешивались, отклонялись от первоначально заданных им направлений. Так, с бойцами 44-й дивизии отходили немногочисленные подразделения 292-й дивизии, основные силы которой находились километров за девяносто в стороне. Оставшиеся без танков бойцы 60-й танковой дивизии перемешались с подразделениями 191-й дивизии и теперь двигались на север. У многих из них кончились боеприпасы, не было даже гранат, и зима застала в летнем обмундировании. После бесед с бойцами один из командиров оперативной группы предложил:

– От походных кухонь солдаты не уйдут. Надо сделать места сбора у кухонь.

Походные кухни по приказу командарма были доставлены на самолетах. Из разрозненных групп бойцов формировались отряды во главе с волевыми командирами. Организованные места отдыха и горячая пища, медицинское обслуживание повысили настроение солдат и командиров. В пунктах сбора воинам выдавали теплые вещи и обеспечивали боеприпасами. И бойцы, почувствовав заботу о себе и распорядительность командиров, сами стали искать место в боевом строю. Нашелся и штаб 4-й армии. Часть его оказалась в селе Большой Двор, а другая часть – в районе Волхова. Ожидался подход 65-й стрелковой дивизии и двух танковых батальонов. Соединив все это с резервом 7-й армии, можно было планировать контрудар по врагу.

Замысел удара разрабатывался под руководством генерал-майора А. А. Павловича. Суть его состояла в том, чтобы совместными усилиями подошедших резервов и подразделений 44-й и 191-й дивизий атаковать передовые части танковой дивизии противника и отбросить их к Тихвину. После этого, обойдя город с запада, перерезать тыловые коммуникации вражеской тихвинской группировки. Заглавная роль в осуществлении плана отводилась 46-й танковой бригаде, имевшей опыт ведения боев в лесисто-болотистой местности.

11 ноября танковая бригада и стрелковый полк во взаимодействии с подразделениями 44-й и 191-й стрелковых дивизий с ходу атаковали противника и, отбросив его на 12-13 километров, продвинулись к северной окраине Тихвина. Враг не ожидал ничего подобного и несколько растерялся. Но потом оправился, подтянул танки и вызвал авиацию. Наше наступление застопорилось.

Хотя удар и не привел сразу к решающим результатам, он имел важное значение. Противник, потеряв много танков, оставил мысль о наступлении и начал строить вокруг Тихвина оборону. А наши части, ликвидировав угрозу соединения немецких и финских войск, улучшили свои позиции. Успех сказался и на моральном духе бойцов: они оживились, повеселели.

Но главная задача оставалась нерешенной. Освобождение Тихвина в то время имело исключительно важное значение. Это был вопрос жизни Ленинграда и Ленинградского фронта.

Активные наступательные действия юго-восточнее Ленинграда были предприняты одновременно с контрнаступлением под Москвой. И подготовка к ним велась в период ожесточенных оборонительных боев советских войск.

В конце ноября положение наших войск на тихвинском направлении улучшилось: стабилизировался фронт, тихвинская группировка врага была охвачена нашими частями с севера, востока и юго-востока. В результате перегруппировки сил и подхода резервов удалось создать некоторое превосходство над врагом: к началу контрнаступления в районе Волхова мы превосходили противника по живой силе и артиллерии в полтора раза, в районе Тихвина – по живой силе в полтора раза, а по артиллерии и минометам даже в два раза. По танкам и авиации преимущество оставалось на стороне противника.