Текст книги "Рейды в стан врага"

Автор книги: Степан Бунаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Бунaкoв Степан Яковлевич
Рейды в стан врага

Бунaкoв Степан Яковлевич

Рейды в стан врага

Из послесловия: Хотя в своих воспоминаниях генерал-майор С. Я. Бунаков в основном рассказывает о том, как была организована работа оперативного отдела штаба 7-й армии, а затем о том, как вела бои 70-я бригада, однако через призму дел и событий, происходивших непосредственно в штабе и в бригаде, он умело показывает обстановку на Карельском фронте в течение всей войны. Автор дает краткую, но вместе с тем грамотную оценку этих событий и убедительно показывает их значение в Великой Отечественной войне в целом.

Содержание

От автора

Враг пошел войной

Еду на фронт

На приеме у начштаба

"Вживаюсь" в обстановку

В соответствии с планом "Барбаросса"

Испытание на прочность

Подвижные оборонительные бои

План "мертвого кольца" терпит крах

Враг рвется к Свири

Рассказ порученца

Поправки к директиве противника

Апрельский фейерверк

На острове Сухо рукопашная

Аэросанный батальон

Вручение боевых знамен

Партизанский трофей

Пять часов на Смоленщине

Накануне больших перемен

Неожиданное и радостное известие

Задача на всех одна

Самая главная забота

Назад дороги нет

Суровый экзамен

Корабли идут к Тулоксе

Бросок на берег

Комбриг чуть-чуть улыбается

Прав комиссар

Шестнадцать атак Шутка ли?

Помощь так своевременна...

Каждый делает свое дело

Штормит Ладога, лютует враг

По пятам противника

С отрывом от баз снабжения

В Северной Норвегии

Г Куприянов. О мемуарах С. Я. Бунакова

Внукам моим,

Ивану и Василию,

Посвящаю

От автора

Четыре десятилетия минуло с тех пор, как окончилась Великая Отечественная война. Казалось бы, время – великий врачеватель – должно было стереть остроту воспоминаний о ней. Но ничего подобного не произошло. Время идет, но и сегодня, говоря словами поэтессы Юлии Владимировны Друниной, "война гудит в напряженных венах, война таится во мне, как рана. Во мне пожары ее не меркнут, живут законы солдатской чести".

В окопах переднего края мое поколение взрослело не по дням, а по часам Выпавшая на нашу долю тяжелая и опасная работа (ведь бой с врагом – это изнурительный труд) вынуждала в течение недель и месяцев столько всего постигать, сколько в другое время не узнали бы и за несколько десятилетий

Старшим лейтенантом вступил я в войну под Ленинградом. В 1944 году, являясь начальником штаба 70-й морской стрелковой бригады, участвовал в Тулоксинской десантной операции. С боями дошел до Северной Норвегии. Многих и многое пришлось повидать.

И все же я не брался за перо, чтобы рассказать о пережитом на войне, пока несколько лет назад не побывал в гвардейской Краснознаменной дивизии. Нас, ветеранов, пригласили на встречу с нынешними защитниками Отчизны. Показали современное оружие и боевую технику, познакомили с успехами воинов в боевой и политической подготовке, а потом попросили выступить

Перед выходом на трибу ну я спросил у командира: много ли в дивизии фронтовиков? Он показал на прапорщика и сказал, что это единственный на все соединение участник войны

Редеют ряды ветеранов Великой Отечественной. А задача воспитания стойких, умелых и мужественных защитников социалистической Родины, патриотов и интернационалистов, не снимается с повестки дня. Она

так же актуальна, как и много лет назад, потому что империалисты не оставили своей бредовой идеи – уничтожить социализм физически.

Я убежден, что в груди нынешних юношей и девушек страны Октября бьются сердца Матросовых и Космодемьянских. Однако плод вызревает из семечка. Лишь зерно, брошенное в благодатную почву, приносит урожай. И я стал писать о войне, о пережитом и передуманном, о боевых товарищах и командирах, ничего не выдумывая, не прибавляя к тому, что и как было. Насколько это удалось судить читателям. Я же буду удовлетворен, если мои воспоминания вызовут у читателей новые чувства признательности ветеранам войны и побудят еще выше чтить и умножать славные традиции нашего советского народа – созидателя и бойца.

Генерал-майор в отставке С. Бунаков

Враг пошел войной

Занятия со слушателями первого курса в Военной академии имени М. В. Фрунзе начались в тот год 1 июня. Прежде всего предстояло ознакомиться с новейшей военной техникой Красной Армии. Нас возили по другим академиям и воинским частям и показывали пушки, самолеты, танки, минометы, стрелковое вооружение. Увиденное впечатляло.

Поразил своими тактико-техническими характеристиками средний танк Т34, запущенный в серийное производство. С мощным дизельным двигателем, надежной броневой защитой и сильной пушкой, он очень хорошо маневрировал на пересеченной местности, как нам показалось, легко преодолевал сложные искусственные препятствия. Позднее военные специалисты назовут "тридцатьчетверку" лучшим танком второй мировой войны

На военном аэродроме нам показали МИГ и Майор авиатор давал пояснения по новой машине Он сравнивал наш самолет с немецким "мессершмиттом", а мы, слушатели, сопоставляя показатели истребителей, гордились успехами советских конструкторов, возможностями советского авиастроения. Прибывшие из войск командиры шутили: "С такими боевыми машинами нам сам черт не страшен"

Осмотренная затем на полигоне гаубица образца 1938 года окончательно утвердила нас в этом мнении. Да, мы сильны! И если Советский Союз окажется втянутым в войну, начавшуюся в Европе, Красная Армия ответит двойным ударом на удар зарвавшегося противника и разгромит его на его же территории. Так думали не только слушатели первого курса Военной академии имени Фрунзе.

Занятия шли своим чередом. Преподаватели читали обзорные лекции по различным проблемам военного дела. В них анализировались операции немецко-фашистских войск на европейском театре военных действий, изучались оперативное искусство и тактика стрелковых, танковых и артиллерийских формирований вооруженных сил различных стран. В отношении Советского Союза и его Красной Армии преподаватели постоянно подчеркивали тезис о том, что мы не должны допустить спровоцировать себя.

Слушатели старшие лейтенанты Быстров, Мельницкий, Щербак, Тропин, прибывшие в академию из Прибалтийского, Белорусскою и Киевского военных округов, рассказывали, что войск там много, они не разрешат врагу вторгнуться на советскую землю. Это нас еще более успокаивало. Я лично начал подумывать о том, чтобы перевезти со Смоленщины жену Марию с маленьким Славиком поближе к Москве. Во второй половине июня решил съездить в Одинцово и подыскать там комнату. Помочь в решении жилищной проблемы обещал дядя Антон, брат моего отца. Жене надо было завершить образование, и я получил согласие ректора педагогического института на продолжение ее учебы в стенах этого учебного заведения.

Утром 22 июня на Белорусском вокзале я сел в пригородный поезд. В вагоне было шумно, весело, как и обычно в выходной день, когда горожане едут отдыхать. Ярко светило солнце. На деревьях буйно курчавилась листва, вдоль железной дороги – изумрудная трава.

– Поезд прибывает на конечную станцию Одинцово, – объявил проводник вагона.

Я вышел на платформу. Внимание привлекла большая толпа народа на привокзальной площади. Люди стояли возле телеграфного столба, на котором висел репродуктор. Было 12 часов 10 минут. "Война... Война... – бурлила толпа, когда я подошел к ней ближе. – Германия напала на нашу страну..."

Из репродуктора доносился голос В. М. Молотова, который сообщал, что от Балтики до Черного моря начались ожесточенные бои с гитлеровскими захватчиками... "Я военный, мое место на службе" – с такими мыслями я быстро вернулся в вагон. Поезд должен был возвращаться в Москву через десять минут. В голове – сплошная неразбериха. Ни с того ни с сего с молниеносной быстротой промелькнуло в сознании босоногое детство на Смоленщине. Отчетливо представил родную деревню Звягино в верховьях Днепра, где пахал землю и гонял лошадей в ночное, вел счетоводские дела в колхозе и руководил сельской комсомольской ячейкой. Там теперь мать Ксения Кирилловна, сестренки, Марийка с сыном.

После гибели отца в 1919 году – его, члена волостного комитета рабочих и крестьянских депутатов, продовольственного комиссара от Смоленской губернии, – расстреляли под Новохоперском белоказаки генерала Деникина, нас пятеро осталось на руках у матери. С помощью Советской власти всех, кроме одной сестренки, она подняла и вывела в люди.

Вспоминалось Минское военное училище. Перед зачислением в него была беседа в штабе Белорусского военного округа.

– Куда его определить? В артиллерию и кавалерию он ростом не вышел. В авиацию – тем более. В пехоту вы согласны? Мы вас спрашиваем потому, что идете в армию добровольно, – словно советуясь со мною, говорил член комиссии по отбору в военные школы.

– В пехоту, – без колебаний ответил я и прибавил:

– Это мой сознательный выбор.

Этим категорическим согласием старался ускорить решение вопроса, чтобы из-за малого роста, чего доброго, не отказали вовсе.

– Есть такая Объединенная военная школа в Минске. Согласны там учиться? – еще раз спросили меня.

– Согласен, согласен...

Это было 10 октября 1934 года. Уже давно и вместе с тем будто только вчера. А сегодня... Сегодня – война.

Сидя в вагоне, я пытался представить положение на нашей западной границе, характер развернувшихся боев. Соседи по вагону докучали вопросами: как да почему на нас напали и нужно ли было верить Гитлеру и заключать с Германией пакт о ненападении? А русский народ из-за своей доброты нередко терпел невзгоды...

– Что же теперь будет? У меня сын сложит в Западной Белоруссии. Может, и неживой, – причитала немолодая женщина, держа на руках внучку.

Ну что я им отвечу? Разве то, что хочу немедленно на фронт сражаться с врагом?

Когда я прибыл в академию, там уже шел сбор слушателей. Потом начался митинг. На нем негодовали по поводу вероломного нападения фашистской Германии на СССР. Все выступавшие завершали свои речи единственной просьбой – послать на фронт. В заключение начальник академии генерал Хозин объявил:

– Занятия в академии продолжаются строго по расписанию. Всем быть на казарменном положении. Что касается направления на фронт, то это только по нарядам Главного управления кадров Наркомата обороны.

При малейшей возможности мы – у репродукторов. Сводки Совинформбюро день ото дня все тревожнее. Наши войска отступали. Ожесточенные бои шли на шауляйском и минском направлениях, на Украине. Все это очень волновало слушателей.

– Как, почему случилось такое? – спрашивали мы себя и не находили ответа. А радио приносило вести одну горше другой. 29 июня оставлен Минск. И это на седьмой день войны!

К тревогам за судьбу Родины, за участь наших войск в приграничных западных округах у слушателей, прибывших на учебу из этих районов, прибавились и личные волнения. По месту прежней службы были оставлены семьи. Где они? Что с ними?

В конце июня к некоторым из них прибыли жены с наспех собранными вещами или вовсе без них, с детьми, кое-как одетыми, в пути раненными. Поступили сведения о том, что некоторые матери потеряли детей в военной кутерьме. Трагедии следовали одна за другой.

3 июля по радио выступил И. В. Сталин. Мы слушали его речь в Лефортовском общежитии. Несмотря на ранний час, все одетые стояли у репродукторов. После объявления диктора наступила пауза. Потом стало слышно, как забулькала вода, наливаемая из графина в стакан. Нам показалось, что Сталин волнуется, стакан несколько раз мелкой дрожью прозвенел по горлышку графина.

Наконец донеслось: "Товарищи' Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!.. Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, – продолжается... Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей Родиной нависла серьезная опасность.. ".

Слова Председателя Государственного комитета обороны, излагавшего программу партии и Советского правительства по борьбе с врагом, буквально врубались в сердца слушателей. Мы реально ощутили всю серьезность положения, в котором оказалась наша страна. Но уныния не было. Партия намечала четкую программу действий. Она призывала отрешиться от благодушия и беспечности, от настроений мирного времени и понять, что речь идет о жизни и смерти Советского государства, о том, быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение. "В наших рядах, – говорилось в этой программе, – не должно быть места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей". Партия звала советский народ перестроить всю работу на военный лад, все подчинить интересам фронта и задачам организации разгрома врага, отстаивать каждую пядь советской земли.

Закончился очередной день занятий в академии. Уже вечерело, когда мы с Борисом Мельницким вышли из парадного подъезда академии и направились к трамвайной остановке, чтобы добраться в Лефортово, в общежитие академии. В вагоне пассажиров было мало. Все сидели.

– Товарищи командиры, вот здесь два свободных места. Садитесь, пожалуйста, – пригласил нас пожилой мужчина в рабочей спецовке.

Мы приняли его приглашение. Разговорились с ним. Узнали, что он едет с работы.

– Только что закончил смену, – сказал он. – С завода не выходил пятеро суток. Работаю мастером. Война и на завод принесла свои беды, но с ними сладим. А вот на фронте, видать, плохи дела. Слышал, что враг к Великим Лукам подбирается, что многие советские земли оккупировал.

Я почувствовал, что он ждет от нас, командиров Красной Армии, иных сообщений об обстановке на фронте. А что мы могли сказать ему? Нас мучили те же сомнения. Но нельзя оставлять вопрос без ответа. Согласились, что тяжело, что не все получается так, как хотелось бы. И нам не верится, что немецко-фашистские войска будут продолжать продвигаться в глубь нашей территории, что наступит наконец и на нашей улице праздник,

– Эх, сынки, сынки! Верите ли сами в то, что говорите? – Он произнес это с какой-то отрешенностью. – Успокаивали нас, что войны не будет, что на удар ответим двойным ударом. Все "ура" да "ура". А на поверку-то получилось наоборот. Скажите, кто привел нас к этому? Неужели не всех врагов переловили?

Борис Мельницкий как мог, успокоил собеседника. Несколько минут мы молчали. Потом мастер заговорил снова:

– Я провоевал всю первую мировую войну. Был пулеметчиком. Два раза ранен. У нас на двоих была одна винтовка. Но разве мы сдавали чохом наши города и села? А ныне к репродуктору подходить страшно...

Трамвай начал резко тормозить.

– Ну бывайте, сынки. Вижу, и вам нелегко, – подавая нам свою мозолистую руку, сказал ветеран войны. – Мне пора выходить.

Прощаясь с рабочим, мы прятали глаза. Решили завтра же идти к комиссару курса: ведь часть слушателей из нашего набора уже находилась на фронте.

Еще до начала занятий мы появились у полкового комиссара В. В. Возненко. Выслушав нас, он с пониманием отнесся к просьбе и неторопливо резюмировал:

– Ну а если все слушатели вот так захотят на фронт? Ведь неразбериха может получиться. У нас четко расписано, где кому быть. Война, видимо, продлится не месяц и не год. Вам нужно закончить ускоренный курс академической подготовки. Тогда можно и на фронт. – Он помолчал, переложил на столе какие-то списки, потом заключил:

– Академия работает по плану военного времени и производит назначения по нарядам Главного управления кадров Наркомата обороны. Самовольничать нельзя. Договоримся так: учитесь прилежно; потребуются кандидаты в действующую армию – так и быть, замолвлю слово.

Нам было все ясно. Оставалось получить разрешение идти на занятия. Что мы и сделали.

Шли дни. Обстановка на фронте все усложнялась. С 22 июля начались налеты немецкой авиации на Москву. Они предпринимались, как правило, с наступлением ночи. Наша учебная группа с объявлением воздушной тревоги занимала свои места на чердаке академического здания и на крыше и должна была сбрасывать на мостовую зажигательные авиационные бомбы или тушить их в ящиках с песком, которые были расставлены в удобных местах. Не раз приходилось вступать в борьбу с огнем на высоте десятого этажа. Делали это с энтузиазмом, убеждая себя в том, что хоть таким образом ведем борьбу с врагом. Крыша академии была замечательным НП: с нее просматривались работа прожекторов, огонь нашей зенитной артиллерии, движение пожарных машин по улицам, подлет немецких бомбардировщиков к объекту атаки, что позволяло своевременно принимать необходимые меры обороны.

Кроме того, мы должны были готовить оборонительный район на Поклонной горе. Это за Киевским вокзалом. Там устанавливались бетонные колпаки, возводились другие инженерные сооружения. Все это занимало немало времени днем, а ночью снова предстояло дежурить на чердаке академии и быть готовым к действиям по сигналу воздушной тревоги.

Перед занятиями я зашел в музей академии. Имел намерение посмотреть новые образцы трофеев, доставленные из действующей армии. В числе новинок были стрелковое оружие, снаряжение, противогазы, карты немецких летчиков с нанесенными стрелами ударов по нашим городам, гитлеровские награды. Заинтересовался последними. Каких только медалей тут не было! И за победу над Францией, и за взятие Бельгии и Норвегии, и за Польшу, и даже за Крит. Саранча пожирала Европу. Сравнил – и не по себе стало: должен же быть предел этому нашествию! Из репродуктора донеслись щелчки. И вот уже Левитан начал читать сообщения "В последний час". Бои идут на духовщинском и ельнинском направлениях. Совсем недалеко от Москвы.

1 августа неожиданно получил письмо, вернее записку, от бывшего курсанта Минского военного училища Феди Василенко. Ее привез стажер академии, который в составе отходившей воинской части вместе с другими слушателями прорвался под Оршей через линию фронта. Федя сообщал, что вышел из окружения северо-восточнее Орши и теперь находится со своим батальоном в резерве при забайкальской дивизии, которая вела бой западнее Смоленска. В записке далее говорилось, что вместе с батальоном он вел работы по устройству воздушной линии связи восточнее Гродно. "В те дни, – писал Василенко, – мы ждали войны со дня на день. Каждый из нас понимал, что ее не избежать. А почему мы не занимали оборонительные позиции в приграничной зоне, я и сейчас не пойму". Федя описывал подробности: 22 июня гитлеровцы нанесли удар артиллерией и авиацией, после этого стали обходить наши части пехотой. Попытка батальона пробиться в свой пункт дислокации, который был удален на 100 километров, не удалась. Все дороги были перерезаны противником. Вести бой тоже не могли: имелись винтовки и запас патронов только для охраны имущества батальона. Отступая, довооружались. На вторые сутки отхода по лесам и болотам ночью напали на гитлеровский штаб полка. Перебили охрану, забрали оружие, боеприпасы, боевые документы. Дальше шли ночами и нападали на немецкие колонны, а днем отсиживались в лесу среди болот.

Письмо заканчивалось словами: "С родными связь потерял. Духовщина занята врагом. Там мои родители и маленькая дочь Василиса. Жена Таня перед войной находилась на методических сборах в Вяземском педагогическом техникуме. Где теперь – не знаю".

Обрадовался письму и еще больше укрепился во мнении: только на фронт, только на линию огня, каких бы усилий это ни стоило.

Еду на фронт

Ожидалось откомандирование в действующую армию. Но вдруг все круто изменилось. Группе командного состава нашего курса было приказано заниматься боевым сколачиванием частей и соединений, убывающих на фронт, рекогносцировкой оборонительных рубежей на ряде направлений. Выделенный нам самолет позволил максимально сократить время для перемещений и уплотнить график работы.

Учением с вновь сформированным соединением в удобном районе наша работа завершалась. После этого нас, небольшую группу слушателей, вызвали в Москву, в Главное управление кадров, за новым назначением. Остальных направили в Ташкент для продолжения учебы, куда к этому времени переместилась Военная академия имени Фрунзе.

Осенняя первого военного года Москва была прифронтовым городом. На ее окраинах появились всевозможные заграждения. Бросались в глаза малолюдность улиц и беспрерывное движение закамуфлированного грузового и легкового транспорта в сторону фронта

Как долетели? – спросил меня подполковник из Главного управления кадров.

__ Нормально, если не считать резкого перехода из одних климатических условий в другие.

__ Ну, это естественно, – согласился он. И сразу к делу:

– Вы рассматриваетесь для назначения в действующую армию. На какое направление имеете желание поехать?

Отвечаю, что во время службы в Минском военном училище хорошо узнал западное направление. Два раза участвовал в крупных маневрах. Видимо, не последнее значение имеет и то, что моя родина в восточной части Смоленской области. Да и забайкальская дивизия, в которой довелось служить, воюет в этих же краях. Возможно, и встретимся.

– Это верно, – согласился подполковник. – Но я посмотрел ваш послужной список. Вы работали в оперативном отделении штаба дивизии, успели поучиться в Военной академии. В оперативном отделе армии будете нужным работником. Мы направляем группу командиров в седьмую армию, которая ведет бои восточнее Ленинграда, на рубеже реки Свирь. От нее есть заявка. В группу включены и вы. У вас есть возражения?

– Это решение окончательное? – уточнил я. Да.

– Тогда я готов.

Подполковник тут же оформил мне документы, уточнил, куда и каким поездом ехать. И мы распрощались.

На другой день поезд отправился на Вологду. За оставшиеся в моем распоряжении часы предстояло выяснить, что с женой и сыном Славиком, какие известия есть с родины. Об этом мог узнать только у сестры моего отца. И я поехал на Пушкинскую площадь, где она жила.

– Ну, наконец-то объявился, – открыв дверь квартиры, не то приветствовала, не то выговаривала мне тетя Катя. – Ты весь исхудал.

Мне было не до объяснений. Как мог спокойнее сказал:

– Завтра еду на фронт под Ленинград. Что известно о наших? Где Марийка?

– Раздевайся, все я тебе расскажу. И чай поставлю подогреть.

Она возилась на кухне и отвечала на мои вопросы:

– Марийка со Славиком последним эшелоном вывезены из районного поселка Издешково через Вязьму. Была у нас. На второй день после приезда Мария поехала в академию. Ее включили в железнодорожный эшелон академии, которым они и уехали. Ждем от нее письма с новым адресом. Славик здоров. Пока был у нас, чувствовал себя нормально. Твой адрес ей узнать не удалось.

В назначенное время я занял место в вагоне поезда Москва – Вологда. Пассажиров было много. Среди них немало и военных. Кто возвращался из госпиталя, кто впервые ехал на фронт. Моими попутчиками оказались майор Пешехонцев из Москвы и капитан Комаров, после излечения в госпитале получивший назначение тоже в оперативный отдел штаба 7-й армии.

Через сутки мы втроем уточняли у военного коменданта станции Вологда, каким образом можно добраться к месту назначения.

– Я могу сообщить о том, что станция снабжения седьмой армии перебазировалась в Бабаево. Там можно получить нужные данные, – подсказал комендант. – Видимо, от станции Бабаево вам придется добираться до командного пункта армии попутным автотранспортом.

Из Вологды пассажирский поезд до Бабаево отправлялся через несколько часов. Решили перекусить. Принесли в вагон кипяток и принялись за трапезу. Быстро сгустились сумерки. Вагон освещался стеариновыми свечами, а в запасе их не оказалось. Объяснились с проводницей и получили несколько свечей. Появилась возможность почитать. Мои соседи пристроились подремать, а я решил пробежать записи лекций, прослушанных в академии. Открыл страницу наугад: "О поведении командира в сложных условиях боевой обстановки". Пробежал глазами первые строчки. Не читалось. Понял, что не до науки. Уж очень не по писанному развертывались события. А скупые сообщения Совинформбюро не давали возможности с необходимыми подробностями знать обстановку на фронте. Оно и понятно: сводка передавалась не только для военных.

В конце июля в академии побывал известный лектор. Он рассказывал о текущем моменте. Мне врезалось в память его сообщение о том, что под Ленинградом Маршал Советского Союза товарищ Ворошилов ходил с бойцами в атаку против гитлеровцев. Рядом со мной сидел старший лейтенант Борис Мельницкий. Спрашиваю его мнение по этому поводу.

– Не в восторге я от этих действий маршала, – отвечает Можно понять командира роты, батальона,

полка, наконец, даже командира дивизии. Но маршал... Маршалов все-таки надо беречь.

Это ведь военный руководитель большого масштаба. К тому же обстановкой такие действия не вызывались.

Почему-то я стал этот факт осмысливать. В атаку поднимает бойцов смелый человек. И мне вспомнился другой пример, из истории гражданской войны. Одна из наших дивизий в панике бежала. Ее командир не мог остановить бойцов. Крик, команды, стрельба в воздух – ничего не помогло. И тогда командир дивизии решил вместе с бойцами отходить. Увидев в тылу большую высоту, он вскочил на коня и быстро поскакал к ней. Достигнув вершины, сошел с лошади, сел, снял сапоги, развесил портянки на кустарник и сделал вид, что никуда не собирается уходить. Бойцы заметили своего командира. Впереди бежавшие несколько смутились, что оставляют поле боя. Потом повернули назад и изготовились к отражению противника. Их примеру последовали остальные, и паника ликвидировалась сама собой. Командир наблюдал, как восстанавливается порядок, и, когда он достиг нужных пределов, начал отдавать распоряжения по отражению наступавшего врага.

Кто знает, может быть, маршал Ворошилов оказался именно в такой обстановке.

На приеме у начштаба

В середине ночи мы прибыли на командный пункт армии в Алеховщину. А утром все трое были вызваны на прием к начальнику штаба генерал-майору Алексею Николаевичу Крутикову. После знакомства с майором Пешехонцевым и капитаном Комаровым настала моя очередь беседовать с начштаба.

Генерал Крутиков внимательно выслушал мой рапорт и начал подробно расспрашивать о том, где служил, какое образование, был ли в боях. А попутно интересовался моими сослуживцами, если названные мною фамилии были ему знакомы.

Когда я сказал, что первоначальное военное образование получил в минском училище, он поинтересовался профилем подготовки. Мне сразу же вспомнились даже мельчайшие подробности обучения. Да и как можно забыть то время?! Тогда из нас, рабочих и крестьянских парней, готовили командиров Красной Армии, формировали наши политические и нравственные убеждения.

Словно в калейдоскопе промелькнули в сознании картины событий того времени. Вступительные экзамены, напряженная учеба, походы и учения... Вспомнились те, с кем вместе осваивали военную науку, и командиры, наставлявшие нас. Живо представил своих однокурсников Федю Василенко, Анатолия Кулагина, Сергея Иванова... Волнение перед мандатной комиссией и неукротимое желание во что бы то ни стало поступить в училище.

На мандатную комиссию вызывали по алфавиту. Подошла моя очередь. Открыл массивную дверь кабинета, в котором она заседала, и робко переступил порог. За длинным столом сидело несколько военных с ромбами и шпалами на петлицах. Назвал свою фамилию.

– Товарищ Бунаков, подойдите ближе к столу, – пригласил один из членов комиссии.

На столе были разложены папки личных дел и списки поступавших в училище. В центре комиссии сидел невысокий военный с двумя ромбами на петлицах. Это был начальник училища. Его большой открытый лоб и добрые глаза запоминались как-то сразу и, казалось, навсегда.

– Вы с желанием идете в военную школу? – спросил он меня.

– Да, – отвечаю, – я все осмыслил, никаких сомнений у меня нет.

– Что ж, это похвально. Вступительные экзамены вы сдали хорошо. Однако трудно вам будет, – подбирая слова, проговорил начальник училища. – Тяжела для вас будет военная служба.

"Все пропало", – ожгла меня мысль. И решился на последнее. Громко сказал:

– Товарищ начальник школы, я здоров. В крестьянских условиях все делал: и пахал, и косил. И физическую силу приобрел.

Видимо, получилось это не очень здорово, так как члены комиссии заулыбались. Но сказанное произвело впечатление. Наступила пауза, во время которой из-за стола поднялся военный с тремя шпалами на петлицах подошел ко мне и стал рядом. Позднее я узнал, что это был начальник политотдела училища.

– Товарищ Гусев, вы мастер все ставить на место, – проговорил один из членов комиссии. – Комсомолец Бунаков даже выше вас на целый сантиметр.

Начальник училища продолжал начатый со мной разговор.

– А как же вы оставили дома одну мать? – спросил он.

Помнится, я выпалил в ответ, что продовольственных запасов для нее хватит на два-три года, теперь в колхозе живут хорошо, а через год брат возвратится со службы.

– Ваш отец не работал в Смоленском Совете рабочих и крестьянских депутатов? – спросил меня представитель из комиссии. – Я встречал там Бунакова Якова Михайловича.

Я подтвердил, что было такое, мать рассказывала и о гибели его говорила.

– Не знал, что он погиб, – задумчиво проговорил все тот же товарищ. И снова образовалась пауза. Похоже, не знала комиссия, что со мной делать. Наконец начальник училища подвел итог беседе:

– Ну что же, товарищи, определим его курсантом нашей школы? На курсантском пайке он окрепнет, да и подрастет. Ведь ему еще только семнадцать лет...

– Да... Да. . Да, – послышались голоса. И члены комиссии повернулись в мою сторону. Я ответил, что буду служить трудовому народу, после чего мне разрешили выйти.

Моя сияющая физиономия дала ответ всем, кто собирался спросить о результатах собеседования.

А дальше все было так, как в любом военном училище. Попервости военная форма на нас, новобранцах, топорщилась. Но строевая подготовка и заботливые командиры сделали свое дело.

Моим непосредственным начальником был командир отделения Шурпа. Он старательно воспитывал из меня бойца Красной Армии. Командиром взвода был лейтенант Куликов, человек немногословный и требовательный. А самое сильное впечатление оставил командир роты капитан Гончарик, тонкий психолог, как сказали бы ныне, и изумительный воспитатель. Он не уставал повторять:

– Тактика – основа успехов в военном деле. Она помогает выиграть бой даже у более сильного противника. Но для этого ее надо знать как таблицу умножения. – И начинал перечислять, что для этого необходимо. Делал он это мастерски: подняв над головой руку, называл условие и загибал палец. Мы даже привыкли к такому методическому приему и безошибочно отвечали, как надо знать противника, местность, свои силы и возможности и использовать их в интересах достижения победы.