Текст книги "Весна гения: Опыт литературного портрета"

Автор книги: Стефан Продев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Никогда не обольщался мыслью быть «вашим», господа. Я действительно овца не вашего стада…

Нелюбезный Якоб презрительно усмехнулся:

– В Париже уже был один граф, который отказался от богатства, титула и вел борьбу против своих…

– Да, был, господин Якоб! Его имя – Анри Сен-Симон. Возможно, моя судьба будет схожей с его…

Мистер Джек развел руками и сделал шаг к Фреду:

– Но, дорогой Энгельс, зачем вы взваливаете на себя такую тяжелую ношу? Что вам мешает чувствовать себя «нашим», какой вы в конце концов и есть? Разве ваш отец не дружит с нашими отцами?.. Разве вам недостает уважения или вы беспокоитесь за свое будущее?..

Фридрих поднял голову и медленно обвел всех взглядом. Лица давно знакомые и хорошо известные. Он знает, что начатый разговор почти бесполезен. Вряд ли эти маменькины сынки, эти завтрашние дельцы способны понять его порывы! И все-таки он чувствует, что должен высказаться, обязан ответить, разъяснить им наконец со всей прямотой, что отделяет его от них.

– Как вам объяснить, господа, – голос его резко раздавался в тишине, – вопрос этот большой и сложный. Мне понятны ваше недоумение и ваша ярость. Во мне вы видите вероотступника, человека, который не дорожит своим происхождением. Я сознаю, что являюсь плохим сыном и еще более плохим вашим приятелем. Но что поделать, не могу быть другим… Еще в детстве я возненавидел профессию и дела отца. А это ведь дела и ваших отцов. В отличие от меня, вам нравятся их занятия, и вы готовитесь их продолжить. В этом ваше предназначение, и оно вполне устраивает вас и, более того, делает счастливыми. Со мной все обстоит иначе. Я совсем не хочу стать фабрикантом, торговцем или даже комиссионером. Моя жизнь в книгах. Некоторые из вас бывали в нашем доме и видели их. Я стремлюсь к совершенствованию духа, к постижению красоты великих мыслей и глубоких чувств. Без сомнения, это будет нелегким делом. Надо много учиться, читать, чтобы что-то познать. И должен вам признаться, я занимаюсь почти непрерывно, сутками напролет. Вы считаете литературу несерьезным делом, потерей времени. Для меня же, наоборот, она источник мудрости и совершенства. Мне становится скучно, когда я слушаю ваши разговоры о сделках, лошадях и собаках. А вы переминаетесь с ноги на ногу и ковыряете в носу, если я пытаюсь ввести вас в мир поэтических видений. И тут нет ничего удивительного, господа. Просто мы разные люди. Хотя мы имеем одинаковое происхождение, нас разделяет глубокая пропасть. Разве так уж важно, где ты родился и кто дал тебе имя? Нет, важнее другое – о чем ты думаешь, что волнует тебя и для чего ты живешь. Кто сказал, что происхождение обязательно определяет призвание и духовную жизнь человека?! Разве пример с упоминавшимся уже здесь графом Сен-Симоном не говорит об обратном? Титулы не всемогущи, они не всегда в состоянии сковать мысль, изменить природу. Так что пусть мое имя и мое происхождение не вводят вас в заблуждение… Ваша жизненная задача неизмеримо легче, господа. Вы должны идти по стопам отцов, продолжать их дела и повторить их роли. Моя – намного сложнее и дьявольски трудная. Я должен не только отойти от отца, но и проложить в жизни свою тропу. Это как раз то, что и разделяет меня с вами, превращает в вашего недруга и антипода…

Слова Энгельса приводят в растерянность молодых господ. Как всегда, он заставляет внимательно слушать. Уже никто не шумит и не кричит – все в его магической власти. Один только Джек все еще петушится, пытается возражать, возбужденно утверждает, что Фридрих не прав, что он находится под влиянием идей тех самых простолюдинов, с которыми дружит, что его рассуждения об отсутствии связи между происхождением и призванием человека совершенно произвольны и неосновательны…

– Вы правы, мистер, – быстро ответил Энгельс, – даже в большей степени, чем можете предположить. Иначе как можно объяснить этот не совсем приятный спор. Вы только что говорили о простолюдинах и их идеях. Но давайте уточним: кого вы подразумеваете под простолюдинами? Рабочих? Служащих?..

– Их, конечно, но и еще кое-кого… – с кислой гримасой проговорил молодой Эрих.

– Смелее, смелее, Джек! Уточните этих «еще кое-кого»…

– Ну и уточню, господин Энгельс, если вы этого так хотите. Хотя бы вашу пишущую братию из компании Фрейлиграта и «кружка любителей современной драмы». Назовите хотя бы одно имя из этой среды, которое заслужило бы наше искреннее уважение… Да все это голь перекатная, питающаяся крохами с нашего стола. Что бы собой представлял хотя бы известный Фрейлиграт, если бы не было такого благородного хозяина, как господин Зигрист. Я уже не говорю о таких господах, как Нейбург и Штрюккер, этих обыкновеннейших и, даже хуже этого, чиновниках… Как видите, разница между вашими друзьями и рабочими не так уж велика. И те и другие живут за счет кассы наших отцов…

– Довольно, мистер! – Фред резко взмахнул рукой. – Наконец вы швырнули камень, который держали за пазухой. Теперь можем говорить в открытую… Как я и подозревал, мир и людей вы рассматриваете только с точки зрения их финансовых возможностей. Деньги, по-вашему, это все. Они придают величие имени, лежат в основе авторитета и добродетелей. В этом отношении вы идеальнейший представитель своей среды, и благочестивый Вупперталь вполне может гордиться вами. Но это, разумеется, не значит, что вы оригинальны. Ровно сто лет назад саксонец Рабенер составил остроумнейшую таблицу, по которой определялись умственные способности в зависимости от количества денег. Если поверить этой таблице, Джек, у вас «проницательный ум», так как ваш отец обладает капиталом в пятьдесят тысяч талеров. Но согласно этой таблице, многие господа, которых я вижу здесь, не могут похвалиться ни «большим», ни «тонким» умом – не хватает содержимого их касс. Вот до какого совершеннейшего абсурда доводит такое механическое уравновешивание денег с человеческими достоинствами. Я никогда не соглашусь с этим, никогда не смогу подобным образом поступать, и не стоит сердиться на меня за это. Тут мы никогда не сойдемся, навсегда останемся противниками… Я, дорогие господа, оцениваю людей по их умственным и моральным качествам, а не по их мошне. Поэтому и отдаю предпочтение вечеринке в Рауэнтале перед балом у фрейлейн Петтерссон. Умный труженик намного интереснее глупого богача. И какое значение имеют деньги, когда речь заходит о гораздо большем, чем холод официальной любезности. Верно, что хижины наших ткачей не имеют ничего общего с домами, в которых мы живем. Там нет белых покрывал и лакеев. Нет этих оркестров и бильярдных. Нет фраков и кринолинов. Но там я нашел нечто гораздо большее, чего никогда не смогу забыть и что меня обогатило духовно. Там, уважаемые господа, я познакомился с сокровищами немецких народных сказок, немецкими танцами, немецким остроумием. Там я впервые услышал, как звучит наш народный язык, сколько потрясающе страшного можно рассказать на этом языке. Там я понял, что значит искренность и непосредственность в отношениях между людьми, сколько ума и красоты могут скрывать иногда жалкие лохмотья. Вас это, видимо, мало интересует. Ведь здесь нет ничего общего с вашим «финансовым мировоззрением». Но, как я уже говорил, я не являюсь подданным вашего царства. Оно походит на клетку и слишком тесно для меня…

Разговор коснулся деликатнейшей и роковой области. Энгельс ведет его так бесцеремонно и смело, что даже хитрый Джек теряет надежду изменить его ход. «Черт его побери, – думает он, – неужели никто не может заткнуть глотку этому профессору? Ты, Якоб, или ты, Шмунд!» Увы, все молчат, и Фред расправляется с ними как ему нравится. Мистер Эрих беспомощно оглядывается, готовый уплатить сто талеров тому, кто отобьет атаку Энгельса. Неужели это так трудно, господа! Ну же, друзья, прошу вас, даю сто талеров! Целых сто талеров! По лицу Джека сбегает струйка пота. Никто не возражает. Все слушают. Это же отвратительно…

Наконец лицо молодого Эриха осветила надежда. Дверь бильярдной с треском распахнулась, и чей-то запыхавшийся голос громко позвал:

– Здесь ли мистер Джек?.. Вас просят сойти вниз… к гостям…

Это спасение. Джек повернулся к двери и с явной поспешностью ответил встревоженному слуге:

– Благодарю тебя, Фердинанд! Сейчас же иду…

Спустя минуту в бильярдной остался один Энгельс.

Он взял полированный кий, натер его острый конец мелом и один начал гонять тяжелые костяные шары. Фред любил эту спокойную и точную игру – мягкое зеленое сукно широкого стола, на котором рука его создавала сложнейшие комбинации линий и кругов, целый мир невиданных фигур. Сколько фантазии и прелести в этой бесплотной живописи! Сколько свободы!

Белый шар, метеором пролетев по сукну, толкнул красный…

Ни один разговор, вроде только что воспроизведенного, никогда не оставался без последствий. Возбужденная молодежь пересказывает его отцам, и пересуды, словно призраки, витают над вуппертальской землей. Они проникают в окна домов и двери контор, ошарашивают их рабов, заставляют толстяков прицокивать языками, грубо ругаться и сопеть подобно моржам. В конце концов после долгих скитаний по улицам и домам пересуды достигают цели – ушей господина Энгельса-старшего…

Излишне описывать чувства гнева и страдания, которые вспыхивают в сердце гордого старика. Мы уже не раз слышали раскаты его могучего баса и не раз видели его тяжелую трость. Но теперь сын стал достаточно взрослым, чтобы не спасовать перед пустым окриком, подзатыльником или поднятой палкой. Человек, покоривший Вупперталь своими машинами и несгибаемой волей, беспомощно стоит перед упрямым юношей, который по какой-то иронии судьбы получил право называться его сыном. И последние надежды фабриканта рушатся под тяжестью страшнейших фактов, следующих один за другим и убедительнейшим образом подтверждающих, что в голове Фреда поселился сам дьявол, что в ней бродят самые невероятные, а главное, опасные мысли. Впервые в жизни старый Фридрих утратил сон и заставляет по ночам притихший дом считать его тяжелые шаги. Взявшись одной рукой за сердце и держа в другой массивный подсвечник, взлохмаченный и опечаленный, погруженный в тревожные и мрачные мысли, он мерит шагами из угла в угол свою просторную спальню. Свернувшись в клубочек на краешке широкой постели, фрау Элиза молча следит за этой бесконечной гамлетовской «прогулкой». Она ничего не говорит супругу, так как знает, что тот не любит выслушивать советы, и понимает, что на этот раз он действительно переживает адские муки. Уже много месяцев подряд муж ни о чем не говорит и только вздыхает. Энгельс-отец ищет пути к спасению Энгельса-сына…

И вот на исходе одной из длинных ночей фабрикант резким движением ставит подсвечник на стол. Эхо шагов замирает. Во дворе завывает ветер, время от времени хлопающий деревянными ставнями окон. Отец на секунду задумывается и протягивает руку к гусиному перу, торчащему в чернильнице. Фрау Элиза понимает: решение принято.

– Да, мадам, – глухо отзывается супруг, – я нашел выход. Мое решение хотя и может показаться жестоким, но оно справедливо. Подготовьтесь к близкой и продолжительной разлуке с Фредом… Пусть послужит сын подальше от дома, с чужими людьми, в чужой конторе. Надеюсь, это поможет ему освободиться от вредных идей, покоривших его… Видимо, вуппертальский климат скверно сказывается на его характере…

Зарывшись лицом в подушку, мать тихо плачет…

На другой день старательный Гутмайер заносит в книгу регистрации исходящих бумаг запись об отправке заказного письма в Бремен. Тяжелый пакет с двумя восковыми печатями адресован лично его превосходительству господину Генриху Лёйпольду, саксонскому консулу, владельцу экспортной фирмы по торговле корабельным канатом в Америке…

Ничего не подозревая, Фред принял пакет от Гутмайера, поставил на конверте печать фирмы и вместе с другими письмами отправил его с почтовым дилижансом в Дортмунд.

Через три дня, всего лишь через три дня, письмо будет в Бремене!..

* * *

Знакомство с миром торговой улицы, контор и собственников – первый шаг Фридриха-младшего в познании общества. Вторым шагом было знакомство с миром фабрик, рабочих, с миром городского предместья. Оба шага были сделаны почти одновременно, и юноша сразу увидел и рай, и ад Вупперталя. Из блестящих салонов Гемарке и Нижнего Бармена он тут же попадает в лачуги Рауэнталя. После рассуждений о могуществе денег он слышит разговоры о творимых из-за них преступлениях. Едва покинув школьную скамью, Фред сталкивается с загадками жесточайшего социального конфликта, бросившего в его сердце первые семена сомнения…

Мы уже знаем, кто ввел молодого человека в салоны Гемарке и Нижнего Бармена. Это сделал отец, повелевший собственной конторе «бросить его в сражение».

Но кто направил Фреда в мрачные трущобы Рауэнталя? Что за сверхъестественная сила повела его через грязь тесных улочек и заставила постучаться в первую попавшуюся хижину бедняка? Может быть, это случайность или простое любопытство? Или жажда приключений? Нет, не будем предаваться самообману! Согласившись с одним из таких предположений, мы лишь станем на путь банальных упрощений, который конечно же никогда не приведет нас к истине. Интерес, проявленный Фредом к Рауэнталю, – результат несравненно более сложного процесса. Вот почему мы должны искать ответ не где попало, а в сущности самого этого человека, в самых потаенных глубинах его характера, в его безграничной душевности. И разумеется, в тенденциях эпохи. Там, и только там, мы обнаружим ту силу, которая взяла юношу за руку и повела в мир страданий и нищеты, в самую преисподнюю капитала. Хорошо известны воспоминания членов семьи Энгельса, которые рассказывают, что Фридрих был очень отзывчивым и щедро раздавал бедным свои небольшие сбережения. Несмотря на свою скудость, эти воспоминания убедительно подтверждают, что наш герой имел очень добрый, благородный характер, отличался большой сердечностью, которая не могла оставить его безучастным к трагедии простых людей. Именно эти его качества дают нам ответ на поставленный выше вопрос. Фред тянулся к прокопченным фабричным предместьям не по принуждению чьей-то злой воли или грубого интереса. Туда его влекло собственное сердце и сама эпоха, сильно звучавший голос его совести. Чисто эмоциональным и нравственным путем (это ведь самый верный путь к истине!) молодой Энгельс пересекает социальную границу, разделявшую два вуппертальских мира, и оказывается перед величайшим противоречием своего времени. На первый взгляд во всей этой истории есть что-то необычное и даже абсурдное. Один молодой богач решил попачкать туфли. На самом же деле здесь нет никакой ошибки и ничего абсурдного. Поступок молодого человека вполне логичен, он полностью соответствует его пониманию мира и людей. Фридрих Энгельс-младший ищет ответы на множество вставших перед ним вопросов. Он человек, желающий счастья для людей. И разве грязь в состоянии остановить его! Ведь он ищущий человек!

Появление Фреда на улочках Рауэнталя вызвало там сенсацию. Вуппертальская беднота не могла поверить, что богатейший в округе наследник серьезно заинтересовался ее бытием и ее страданиями. С каждого двора, из каждого наполовину заклеенного бумагой окошка на Фридриха устремлены удивленные и недоверчивые взгляды, медленно ощупывающие его великолепную фигуру и силящиеся отгадать тайну столь высокого посещения. Весть о его появлении облетает трущобы, и вскоре около Фреда вырастает толпа оборванных и голодных людей. Они с почтением сняли шапки и молча идут за ним. Юноша смущенно оглядывает эту невероятную демонстрацию ввалившихся глаз и ревматических суставов, эту страшную шеренгу испитых лиц и рахитичных тел и, сам не замечая того, с почтительностью снимает шляпу. Впервые в жизни молодой Энгельс видит столько бедных и измученных людей, так явно и беспощадно проступающую человеческую обездоленность. Впервые в жизни он чувствует себя неудобно в элегантной одежде и ищет способ как-то спрятать, стушевать ее модные линии. Фреду кажется, что все это сон, что он попал в какой-то неведомый и несуществующий мир, а все, что он видит вокруг, какая-то нелепая шутка, какое-то зловещее проявление фантазии. Да разве могут быть в действительности эти истощенные и печальные дети, эти покалеченные и парализованные старики, эти бледнолицые девушки с выпавшими зубами и впалой грудью. Разве в Вуппертале, этом прибежище «благочестивых отцов» и «райских добродетелей», могут существовать такие ужасные картины, которые заставляют человека опускать голову и краснеть за свое собственное благополучие? Фридрих чувствует, как горят его щеки, как на лбу выступила испарина, как руки его машинально отыскивают в карманах монеты, чтобы предложить участникам этого стихийного шествия. Сразу же к нему тянутся десятки рук, и будто во сне он слышит слова мольбы, сливающиеся в один общий стон, в рыдание нищеты и голода. Фред вывернул карманы и остановился смущенный, растерянный, не зная, что сказать этим несчастным, чем их утешить, что им пообещать. Он наверняка сбежал бы от своего бессилия и стыда, если бы к нему не подошел изможденный старец с одним глазом и, тыча своим посошком, строго не спросил: «Кто вы, молодой господин, и что вас привело сюда?» От неожиданного вопроса или, может быть, тона, которым он был задан, юноша смутился еще больше и ответил медленно, запинаясь: «Я Фридрих… то есть я старший сын господина Энгельса, и… как бы вам сказать… пришел к вам просто так… без особого дела… по зову сердца…» Старец удивленно поднял голову. «Не ослышался ли я, ваша милость? – быстро спросил он. – Вы назвались сыном старого Энгельса. Значит, вы внук Иоганна Гаспара-младшего, бывшего когда-то нашим хозяином. Не так ли?» Фред утвердительно кивнул головой. Старец приблизился к нему, подал трясущуюся руку. Постепенно смущение Фреда рассеялось, и он вновь зашагал по улочкам Рауэнталя, ведомый за руку изможденным и одноглазым Вергилием…

Первое посещение квартала бедняков продолжалось долго, и Фред вернулся домой поздно, усталый, в перепачканной одежде, переполненный мрачными впечатлениями. На вопрос мадам Элизы, где был, он ответил глухим голосом, тяжело махнув рукой:

– Я и сам не знаю, мама. Если спросите мое тело, оно скажет вам, что было в Рауэнтале. А если душу, то она ответит, что была в аду…

Со временем молодой Энгельс станет часто наведываться на «грязные улочки», и они свыкнутся с ним. Он станет их «добрым знакомым», и они будут принимать его со всей искренностью своего трагического существования. Хорошо изучив их сложный лабиринт, Фред будет ходить по нему в самые различные часы дня и ночи, проникая все глубже в море социальных страданий. После каждого посещения этих улочек юноша ближе подходит к истине, что общество организовано несправедливо, что мир контор держится на плечах обитателей лачуг. Он посещает фабрики, где «люди вдыхают больше угольного чада и пыли, чем кислорода», своими глазами наблюдает страшную работу машин, этих черных чудовищ, производящих больше мýки и отчаяния, чем пряжи и тканей. Он бывает у ткачей-надомников, которые, согнувшись над станками, «иссушают свой спинной мозг у жаркой печки», и воочию убеждается в отупляющей роли эксплуатации, ее духовном и физическом варварстве. Он бывает в многочисленных кабаках, где пьянствуют так называемые Karrenbinder[27]27
  Выражение, аналогичное русскому «крючники», «грузчики».


[Закрыть], «люди совершенно деморализованные, не имеющие постоянного крова и определенного заработка», и с ужасом констатирует, что Вупперталь полон горемык, деклассированных типов и алкоголиков. Он заглядывает в мастерские ремесленников, где мастер почти всегда читает Библию… а иногда с хором подмастерьев затягивает духовную песню, и наяву видит всю ложь и позор пиетизма, который в сочетании с машинами, домашними станками и самогонкой доканывает хороших рабочих людей. Да, Фред бывает повсюду и видит все. Он проникает в самые темные уголки вуппертальской нищеты, накапливая в своей душе все дантовские страдания. После каждого путешествия в эту страшную действительность наш герой становится все более мрачным и замкнутым, он все более ожесточается, часто запирается в своей комнате и ни с кем не общается, его терзают острые, словно удары орлиного клюва угрызения совести. Целыми неделями Фридрих живет как бы во сне, забыв все свои давно устоявшиеся привычки, толстые книги, поэтические видения. Клавесин и шпага покрылись пылью, на столе валяется сломанное перо, а окно закрыто тяжелыми бархатными портьерами. Комната никогда не была такой тихой и печальной, да и ее хозяина никто раньше не видел таким расстроенным, сокрушающимся, несчастным. Красота померкла, забилась в углы, она смущена и обескуражена, окончательно уступив место новой демонической силе, пришедшей извне. Эта сила не имеет названия (может быть, это сомнение или, точнее, прозрение), но это не помешало ей завладеть комнатой и на все бросить свою тень. Она расселась по стульям, расположилась на всех предметах и принялась творить суд над наивными представлениями и пустыми добродетелями. Она принудила молодого человека рассечь свое сердце, чтобы найти чистый жемчуг истины. О, как мучительно это бескровное рассекание, заставляющее мысль корчиться от боли! Сколь нестерпимо это отделение правды от лжи, это собственноручное оперирование сознания, ищущего ответы на все неясные вопросы! Но Фридрих уже не маленький, и боль его не страшит. Он с мужественной непоколебимостью взваливает на себя тяжкий жребий «рассечения» и день за днем, неделя за неделей начинает расчищать путь к «жемчугу»…

Несколько торопливо исписанных листов, дошедших до нас, показывают развитие этого адски тяжелого труда «по расчистке» сознания, который начался с отдельных констатаций и впечатлений и завершился созданием обобщающей панорамы социальных противоречий в Вуппертале. На них оставлены заметки Фреда, сделанные после каждого его возвращения из Рауэнталя и других рабочих предместий. В своем роде это достовернейший «дневник» его первого проникновения в мир нищеты и бесправия. Документальный очерк о его первой встрече с социальной проблемой.

В нем говорится:

«Среди низших классов господствует ужасная нищета, особенно среди фабричных рабочих…»

«Сифилис и легочные болезни настолько распространены, что трудно этому поверить…»

«Из пяти человек трое умирают от чахотки…»

«В одном Эльберфельде из 2500 детей школьного возраста 1200 лишены возможности учиться и растут на фабриках…»

«Из фабрикантов хуже всех со своими рабочими обращаются пиетисты…»

Точно через год после того, как сделаны эти наброски, с номера 49 гамбургского журнала «Германский телеграф» публикуются без подписи знаменитые энгельсовские «Письма из Вупперталя». По какой-то странной логике судьбы Фред дебютировал в литературе не как поэт, а как публицист. В эту первую свою публикацию юноша ввел дословно процитированные выше заметки. Это придало ей необычную глубину и, что важнее, непосредственность, вызвавшую подлинную бурю среди прогрессивных кругов рейнской общественности. Публицистика также волнует, если она искренна…

Но прежде чем попасть на страницы «Телеграфа», некоторые из этих заметок попали в руки… отца. Перечитав их несколько раз, старый фабрикант решил, что его сын дошел до последней стадии безрассудства. Разве это мыслимо, чтобы кто-то из Энгельсов, причем наследников, занимался такими никчемными исследованиями! Где это видано, чтобы простой смертный сомневался в справедливости неба! О, этот своенравный юноша совсем уже забылся! И как был в халате, господин Энгельс, накинув плащ, приказал кучеру ехать прямо в контору.

– Быстрее, старина, быстрее! – торопил он. – Не жалей лошадей! Галопом через весь Бармен! Сегодня твой хозяин встретился с самим дьяволом…

Спустя десять минут отец попросил выйти Гутмайера и Бауэра, изнутри запер дверь на ключ и приказал «дьяволу» стать к стене.

– Я хочу задать тебе несколько вопросов, Фред. Требую ответов точных и правдивых.

– Слушаю, отец! – с улыбкой смущения проговорил сын.

Фридрих-старший скрестил под плащом руки. Закутанный в его тяжелые складки, он походил на следователя времен первой империи.

– Это твои записи, господин Энгельс?

– Да, папа.

– Когда ты ходил в Рауэнталь и другие подобные места?

– Месяца полтора тому назад…

– С какой целью, позвольте узнать, сэр?

– Хотел посмотреть, как живут некоторые люди, папа…

– Ну, и?..

– Посмотрел.

– Что именно посмотрели, милорд?

Фред понимал, что отец взбешен, и потому решил встретить его наскок со всем достоинством, на которое только способен. Он знал, что через минуту старик разбушуется подобно урагану, и призвал на помощь всю свою волю.

– Посмотрел на что-то страшное, папа!

– Ну, и?..

– Посмотрел другое лицо жизни… видел обратную сторону медали… улицы, залитые грязью и нечистотами, сырые подвалы, переполненные больными. Детей поденщиков. Людей без глаз, без рук, без зубов. Девушек, продающих свою честь. Церкви, забитые юродивыми и вдовами. Кабаки, где предлагают только водку. Вереницы безработных, умирающих под заборами… И над всем этим, отец, видел трубы ваших фабрик. Их дым и пар. Посмотрел…

Отец резко поднял руку.

– Подожди, милейший господин! И что же ты решил после всего этого?

– Я просто потрясен!

– Спрашиваю, что же ты решил, Энгельс-младший?

Юноша посмотрел старику в глаза.

– Никогда не вставать на ваш путь, папа! Никогда…

Плащ падает на пол, и сапоги ступают прямо по нему.

Хотя «дьяволу» уже восемнадцать, он все еще не уверен, что разговор закончится мирно…

Гнев старого Энгельса продолжался бы еще долго, очень долго, если бы в один прекрасный майский день на стол Гутмайера не лег тонкий синий конверт, пришедший из Бремена. Хитрый чиновник внимательно оглядел его, обнюхал своим длинным носом и отложил в сторону от очередной почты.

Письмо адресовано лично шефу…

Вечером господин Энгельс-старший радостно сообщает мадам Элизе, что его превосходительство Генрих Лёйпольд, саксонский консул, готов принять их сына на службу в свою контору. Это известие, словно удар, поразило мать. Случилось то, чего она больше всего боялась. Фред, ее дорогой Фред, должен уехать…

Новость приводит в смятение и самого Фреда. Для него она совершенно неожиданна и ужасна. Но он старается не показать своей растерянности. Отец не должен получить никакого удовлетворения. Поэтому юноша как можно сдержаннее замечает:

– Уж если вы так решили, отец, пусть будет по-вашему…

Через месяц Фридрих Энгельс-младший почтовым дилижансом едет в Дортмунд. Одетый в скромный дорожный костюм, он окидывает прощальным взглядом вуппертальскую землю. В его глазах блестят слезы…

Впервые в жизни Фред один отправился в дорогу…

Человечество, встречай его! Он отправился к тебе.