Текст книги "Черная книга коммунизма"

Автор книги: Стефан Куртуа

Соавторы: Карел Бартошек,Анджей Пачковский,Жан-Луи Панне,Жан-Луи Марголен,Николя Верт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 81 страниц)

В результате этой театрализованной пародии на суд, во время которой власти вывели на сцену многочисленные народные манифестации с требованиями смертной казни для «террористов», 11 руководителей партии эсеров были приговорены 7 августа 1922 года к «высшей мере». Но протесты международной общественности, мобилизованной русскими социалистами-эмигрантами, и опасения, что деревня, где еще жив был «эсеровский дух», опять забунтует, привели к тому, что исполнение приговора было приостановлено с условием, что партия эсеров прекратит свою «подпольно-конспиративную работу и вооруженную борьбу». В январе 1924 года смертные приговоры были заменены на пятилетнее заключение в лагерях. Однако никто из осужденных так и не вышел из этих лагерей на свободу. Все они погибли в середине 30-х годов, когда большевистское руководство уже не беспокоили ни протесты мировой общественности, ни возможность крестьянских волнений.

К процессу эсеров был подготовлен новый Уголовный кодекс, вступивший в действие 1 июня 1922 года. Ленин внимательно следил за разработкой этого кодекса, которому предстояло легализировать насилие по отношению к политическим противникам, ведь та быстрота расправы, которая оправдывалась гражданской войной, теперь официально не могла быть одобрена. Первые наброски, переданные Ленину, вызвали с его стороны замечания, которые он адресовал народному комиссару юстиции Курскому в письме от 15 мая 1922 года: «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу) ко всем видам деятельности меньшевиков, эсеров и т. п.; найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией». Через два дня Ленин снова обращается к Курскому: «Т. Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодекса. (…) Основная мысль, надеюсь, ясна: открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы. Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широко».

В соответствии с этими ленинскими инструкциями Уголовный кодекс определял контрреволюционное преступление как «всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских Советов, установленной пролетарской революцией», а также как всякое действие, представляющее собой «оказание каким бы то ни было способом помощи части международной буржуазии, активно враждебной коммунистической системе, идущей на смену капиталистической, и пытающейся свергнуть ее силой, военной интервенцией, блокадой, шпионажем, финансированием прессы и другими подобными средствами».

Приговор к смертной казни мог последовать не только за всякое действие (массовые волнения, мятеж, саботаж, шпионаж и т. п.), но и за подготовку к таким действиям. Даже «пропаганда, способствующая международной буржуазии», рассматривалась как контрреволюционное преступление, влекущее за собой лишение свободы «на срок не менее трех лет» или высылку за границу навсегда.

К мерам по легализации политического насилия можно отнести и внешнюю реорганизацию политической полиции, предпринятую в начале 1922 года. 6 февраля была упразднена ВЧК, на смену ей пришло ГПУ – Государственное политическое управление, подведомственное Наркомату внутренних дел. Изменилось только наименование – сфера деятельности и структура остались те же, ярко демонстрируя преемственность организации. Что же означала перемена этикетки? ВЧК была чрезвычайной комиссией, в самом этом названии подчеркивался временный характер ее существования и оправдание этого существования. ГПУ же указывало на то, что государство должно располагать нормальным, постоянно действующим институтом политического контроля и репрессий. За переменой наименования вырисовывались легализация и придание постоянного статуса террору как способу разрешения конфликтов между государством и обществом.

Одно из небывалых доселе положений нового Уголовного кодекса – изгнание навечно за пределы страны и немедленный расстрел в случае несанкционированного возвращения. Эта мера применялась в ходе грандиозной операции по высылке за границу начиная с осени 1922 года двухсот с лишним широко известных интеллектуалов, подозреваемых в оппозиции к большевизму, среди которых были все те, кто принимал участие в деятельности Всероссийского комитета помощи голодающим, ликвидированного 27 июля 1921 года.

19 мая 1922 года Ленин направляет Дзержинскому письмо, в котором излагает обширный план высылки за границу «писателей и профессоров, помогающих контрреволюции». «Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим, – пишет Ленин. – Собрать совещание Мессинга, Манцева и еще кое-кого в Москве. Обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг. (…) Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей».

И Ленин показывает пример: «Вот… питерский журнал Экономист»… Это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В № 3 (только третьем!!! это nota bene!) напечатан на обложке список сотрудников. Это, я думаю, почти все – законнейшие кандидаты на высылку за границу.

Всё это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу».

С 22 мая специальная комиссия, в которую вошли Каменев, Курский и два заместителя Дзержинского, Уншлихт и Манцев, работала по поручению Политбюро над составлением списков интеллигентов для ареста и последующей высылки за границу. Первыми к высылке в июне 1922 года были намечены двое наиболее активных деятелей бывшего Комитета помощи голодающим – Сергей Прокопо-вич и Екатерина Кускова. Первая группа, состоявшая из 160 известных общественных деятелей, философов, писателей, историков, профессоров университетов, арестованных 16 и 17 августа, в сентябре 1922 года была отправлена на немецком пароходе в вечное изгнание. Среди них были уже приобретшие мировую известность Николай Бердяев, Семен Франк, Николай Лосский, Лев Карсавин, Федор Степун, Сергей Трубецкой, Александр Изгоев, Иван Лапшин, Михаил Осоргин, Александр Кизеветтер… Каждый обязан был подписать документ, указывающий, что в случае возвращения в РСФСР он будет немедленно расстрелян. Каждому высылаемому позволялось взять с собой одно зимнее пальто, одно летнее, костюм, две смены нательного белья, две сорочки и две ночные рубашки, две пары кальсон, две пары обуви! Кроме этих личных вещей, каждый высылаемый имел право на вывоз суммы, не превышающей эквивалент 20 американских долларов.

Параллельно с этими высылками ГПУ продолжало регистрацию всех подозрительных представителей интеллигенции, не являвшихся столь крупными фигурами; они могли быть осуждены либо на административную высылку в «определенные местности РСФСР», узаконенную декретом ВЦИК от 10 августа 1922 года, либо на заключение в концентрационный лагерь. 5 сентября 1922 года Дзержинский пишет своему заместителю Уншлихту:

«Т. Уншлихт! У нас в области составления списков на интеллигенцию большое кустарничество. У нас нет с отъездом Агранова лица, достаточно компетентного, который этим делом занимался бы сейчас. Зарайский слишком мал для руководителя. Мне кажется, что дело не двинется, если не возьмет этого на себя сам т. Менжинский. (…)

Необходимо выработать план, постоянно коррегируя его и дополняя. Надо всю интеллигенцию разбить по группам.

Примерно:

1) Беллетристы, 2) Публицисты и политики, З) Экономисты (здесь необходимы подгруппы): а) финансисты; б) топливники; в) торговля; д) кооперация и тд. 4) Техники (здесь тоже подгруппы): а) инженеры; б) агрономы; в) врачи – и т. д. 5) Профессора и преподаватели и т. д. и т. д.

Сведения должны собираться всеми нашими отделами и стекаться в отдел по интеллигенции. На каждого интеллигента должно быть дело (…).

Надо всегда помнить, что задачей нашего отдела должен быть не только арест или высылка, а содействие выпрямлению линии по отношению к спецам, т. е. внесение в их ряды разложения и выдвигания тех, кто готов без оговорок поддержать Советскую власть».

Через несколько дней Ленин адресовал Сталину пространный меморандум, в котором с маниакальным смакованием подробностей перечислялись мероприятия по «окончательной очистке» России от всех социалистов, интеллигентов, либералов и других «господ»: «К вопросу о высылке из России меньшевиков, народных социалистов, кадетов и т. п., я бы хотел задать несколько вопросов ввиду того, что эта операция, начатая до моего отпуска, не закончена и сейчас. Решено ли искоренить всех энесов? Пешехонова, Мякотина, Горнфельда? Петришева и других? По-моему, всех выслать. Вреднее всякого эсера, ибо ловчее. То же Потресов, Изгоев и все сотрудники «Экономиста» (Озеров и многие, многие другие). Меньшевики Розанов (врач, хитрый), Вигдорчик (Микуло или как-то в этом роде), Любовь Николаевна Радченко и ее молодая дочь (понаслышке злейшие враги большевизма); Н. А. Рожков (надо его выслать; неисправим) (…).

Комиссия под надзором Манцева, Мессинга должна представить списки и надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго (…).

Всех авторов «Дома литераторов», Питерской «Мысли». Харьков обшарить, мы его не знаем, это для нас «заграница». Чистить надо резко, быстро, не позже конца процесса эсеров.

Обратите внимание на литераторов в Питере («Новая Русская Книга» № 4,1922, с. 37) и на список частных издательств (стр. 29). Это архи-важно!».

6. От передышки к «великому перелому»

С начала 1923 года и до конца 1927 года, т. ею на период около 5 лет в противостоянии советской власти и общества наступила кратковременная передышка. Большую часть партийных руководителей захватила борьба за власть – за то, кто станет преемником Ленина, умершего 21 января 1924 года, но полностью отстраненного от политической деятельности вследствие третьего удара ещё в марте 1923 года. В течение этих нескольких лет общество залечивало раны.

Крестьянство, составлявшее 85 % населения страны, попыталось восстановить связи на внутреннем рынке, продавать свою продукцию и жить так, словно «наступило время крестьянской утопии», согласно формуле крупного историка русского крестьянства Михаэля Конфино. Эта «крестьянская утопия», названная большевиками эсеровщиной, т. е. «господством социал-революционного сознания», основывалась на четырех принципах, которые можно найти во всех аграрных программах разных десятилетий: это отмена помещичьего землевладения и раздел земли в зависимости от количества едоков; свобода пользования плодами своего труда; возможность торговать; и, наконец, создание крестьянского самоуправления – традиционной сельской общины; при этом представительство большевистского государства сводилось к сельским Советам, избираемым жителями нескольких деревень, и партийным ячейкам, по одной на каждые сто деревень!

Разрушенные в период с 1914 по 1922 год механизмы рынка, частично признанные властью, хотя и оцененные как знак отступления (в стране, где большинство составляло сельское население), снова начали действовать. Сезонная миграция в города, столь частая при прежней власти, также возобновилась; поскольку государственная индустрия пренебрегала сектором потребления, заметно расцвело ремесленничество, недоимки и голод в деревнях стали более редкими, крестьяне снова могли есть досыта.

Однако кажущееся затишье этих нескольких лет не могло снять глубокие противоречия между правящим режимом и обществом, не забывшим насилие, жертвой которого оно стало. У крестьян причин для недовольства было немало. Закупочные цены на сельскохозяйственные продукты были очень низкими, не хватало фабричных товаров, которые при этом были дорогими, и, кроме того, давили непосильные налоги. Крестьяне чувствовали себя гражданами второго сорта, поскольку рабочие стали категорией привилегированной. Жаловались крестьяне и на многочисленные злоупотребления представителей Советского государства, получивших закалку в «школе военного коммунизма», и на произвол местных властей, одновременно впитавших черты русской традиции и следовавших практике террора последних лет. «Судебный, административный и местный милицейский аппарат были парализованы алкоголизмом, взяточничеством, бюрократизмом и общей грубостью нравов крестьянских масс», – отмечалось в пространном докладе ГПУ «О соблюдении социалистической законности в деревнях» в конце 1925 года.

Осуждая наиболее кричащие нарушения законности представителями советской власти, многие большевистские руководители все равно считали деревню опасной terra incognita, «средой, кишащей кулацкими элементами, эсерами, попами, бывшими помещиками, которых еще не успели «убрать», по образному выражению руководителя ГПУ Тульской губернии».

Как свидетельствуют документы отдела информации ГПУ, рабочий класс тоже оставался «под пристальным наблюдением». Эта социальная категория, менявшаяся в послевоенные годы, в период революции и гражданской войны, всегда подозревалась в сохранении связей с враждебным советской власти миром деревни. На каждом предприятии были свои тайные осведомители, следящие за «крестьянскими настроениями», которые рабочие, вернувшиеся из проведенного в деревне отпуска, могли занести в город. В докладах органов ГПУ рабочий класс делился на «враждебные элементы», находящиеся под влиянием контрреволюционных групп; на «политически отсталых», в основном недавно приехавших из деревень, а также на тех, которые еще могли стать «политически сознательными». Остановка работ на предприятиях и забастовки, весьма немногочисленные в эти годы большой безработицы и относительного улучшения уровня жизни тех, у кого была работа, были тщательно расследованы, а их вожаки арестованы.

Секретные документы ГПУ, сегодня частично ставшие доступными, показывают, что после нескольких лет ошеломляющего роста численности эта организация вдруг столкнулась с некоторыми трудностями, связанными с передышкой в волюнтаристской реорганизации общества. В 1924–1926 годах Дзержинскому пришлось твердо отстаивать свои позиции перед некоторыми руководителями, считавшими, что нужно ограничить численный состав органов ГПУ, дела которого шли на убыль. В первый и единственный раз вплоть до 195 3 года численный состав органов ГПУ был значительно сокращен. В 1921 году ЧК использовала 105 000 гражданских лиц и около 180 000 военных из различных войск специального назначения, включая пограничные войска, чекистов-железнодорожников, а также конвойные войска. В 1925 году эти части поредели, их численность уменьшилась приблизительно до 26 000 гражданских лиц и 63 000 военных. К этому числу следует прибавить 30 000 осведомителей, на которых нет данных за 1921 год в силу нынешнего состояния документации. В декабре 1924 года Николай Бухарин написал Феликсу Дзержинскому: «Я полагаю, что мы должны как можно скорее перейти к более «либеральной» форме советской власти: меньше репрессий, больше законности, дискуссий, больше местной власти (под руководством партии naturaliter) и т. д.».

Несколько месяцев спустя, 1 мая 1925 года, Николай Крыленко, возглавлявший в свое время судебный процесс над эсерами, направил в Политбюро длинную докладную записку, где он критиковал злоупотребления ОПТУ, которое, с его точки зрения, превысило полномочия, предписанные ему законом. Многие декреты, принятые в 1922–1923 годах, действительно ограничивали компетенцию ОПТУ делами о шпионской деятельности, бандитизме, фальшивомонетчиках, «контрреволюционерах [24]24
  Митрополит Вениамин недавно канонизирован Русской Православной Церковью. (Прим ред.)


[Закрыть]. В этих преступлениях ОПТУ было единственным судьей, и его специальная коллегия могла приговорить к ссылке и поселению под надзором (сроком до трех лет), к содержанию в лагере или даже к смертной казни. В 1924 году из 62 000 начатых ОГПУ дел немногим более 52 000 были проведены через обычный суд. ОГПУ оставило в своем ведении 9000 дел, что составляет значительную цифру, позволяющую сделать заключение о политической обстановке. По словам Николая Крыленко: «Условия жизни депортированных и сосланных на поселение в затерянные углы Сибири лиц, без малейших средств к существованию, ужасающи. Туда ссылают наряду с семидесятилетними стариками юношей восемнадцати-девятнадцати лет из учащейся молодежи, духовенство, старух, «принадлежащих к социально опасным элементам»».

Крыленко предложил ограничить категории «контрреволюционеров» только членами «политических партий, представляющих интересы буржуазии», чтобы избежать произвольного толкования этого термина службами ОГПУ.

Обеспокоенные такой критикой, Дзержинский и его помощники не могли не довести до сведения партийного руководства и, в частности, Сталина тревожные сообщения о сложных внутренних проблемах, а также об угрозе диверсий со стороны Польши, Франции и Японии. В докладе о своей деятельности в 1924 году ОГПУ рапортовало:

– арестовано 11 453 бандита, из которых 1858 были убиты;

– задержано 926 иностранцев (357 высланы из страны) и 1542 шпиона;

– предупреждено восстание белогвардейцев в Крыму (132 человека расстреляны по этому делу);

– проведена 81 операция против групп анархистов, в ходе которых осуществлено 266 арестов;

– ликвидировано 14 меньшевистских организаций (540 арестованных), б организаций правых эсеров (152 арестованных), 7 организаций левых эсеров (52 арестованных), 117 организаций различных интеллигентов (1360 арестованных), 24 организации монархистов (1245 арестованных), 85 церковных организаций и сектантских объединений (1765 арестованных), 675 кулацких групп (1148 арестованных);

– высланы с помощью двух операций в феврале и июле 1924 года 4500 воров, рецидивистов и нэпманов (торговцев и мелких предпринимателей) из Москвы и Ленинграда;

– взяты под надзор 18 200 социально-опасных лиц;

– под наблюдением также находятся 15 501 предприятие и управление ими;

– вскрыто и прочитано 5 078 174 письма и другой корреспонденции.

В какой мере этим данным, скрупулезность которых являет собой пример бюрократического абсурда, можно доверять? Включение их в проект бюджета ОГПУ на 1925 года означает, что функции тайной полиции не были ограничены, она по-прежнему обеспечивала защиту от внутренней угрозы и потому заслуживала выделения новых средств. Для историка ценно, что помимо приведенных цифр и произвольно выбранных социальных «категорий» этот перечень свидетельствует о постоянстве методов ОГПУ, об обязательном поиске и «обнаружении» потенциальных врагов, о непременном «наличии» вражеской сети, порой «недостаточно действенной», но всегда «действующей».

Несмотря на бюджетные сокращения и некоторую критику со стороны непоследовательных большевистских руководителей, деятельность ОГПУ подстегивалась ужесточением уголовного законодательства. Действительно, Основные принципы уголовного законодательства СССР, принятые 31 октября 1924 года, значительно расширяли, так же, как и новый Уголовный кодекс 1926 года, определение контрреволюционных преступлений и вводили понятие «лицо социально опасное». Закон включал в «контрреволюционные преступления» любые виды деятельности, которые, не имея целью непосредственно свержение и ослабление советской власти, были тем не менее «правонарушением», «посягательством на политические или экономические завоевания пролетарской революции». Таким образом, закон наказывал не только за прямые намерения, но также за намерения случайные или косвенные.

Кроме того, «социально опасным (…) считалось всякое лицо, совершившее общественно опасный поступок, имеющее отношения с преступной средой или осуществлявшее в прошлом такую деятельность, которая признана «социально опасной»». Привлеченные в соответствии с этими очень неточными критериями лица могли быть приговорены к наказанию даже при отсутствии всякой вины. Было разъяснено, что «суд может принимать меры социальной защиты от лиц, признанных социально опасными, либо действительно совершивших определенное преступление, либо привлеченных в качестве обвиняемых по какому-либо преступлению и оправданных судом, но остающихся социально опасными». Все эти положения, введенные в 1926 году, среди которых фигурирует знаменитая 58 статья Уголовного кодекса с ее четырнадцатью пунктами, определяющими, что такое контрреволюционные преступления, давали законное основание для усиления террора. 4 мая 1926 года Дзержинский направил своему заместителю Ягоде письмо, в котором изложил обширную программу «борьбы со спекуляцией», определившей окончание НЭПа и постоянство «духа гражданской войны» среди высшего партийного руководства. В этом письме указывалось:

«…Сейчас очень большое значение имеет вопрос о «спекуляции»(…). Необходимо в связи с этим заняться очисткой Москвы от паразитического и спекулятивного элемента. Я дал задание Паукеру собрать мне материал о распределении населения г. Москвы по этому признаку. Пока не получил от него ничего. Не стоило бы у нас в ОГПУ создать на сей предмет колонизационный отдел или какую-л[ибо] ячейку и получить для этого специальный фонд, хотя бы из конфискуемых средств? (…)

Надо заселить паразитическим элементом (с семьями) наших городов малонаселенные местности по особо выработанному и утвержденному СНКо-мом плану. Мы должны во что бы то ни стало освободить наши города от сотен тысяч паразитически-спекулятивного элемента (…). Нас объедают эти паразиты. Отсюда нет товаров для крестьян, отсюда рост цен и падение нашего червонца. ОГПУ должно этим вопросом заняться со всей энергией».

Среди других особенностей советского уголовного законодательства следует отметить существование двух различных систем борьбы с преступностью, судебной и административной, и двух систем мест заключения, одна из которых управляется Комиссариатом внутренних дел, другая – ГПУ. Наряду с традиционными тюрьмами, где содержались лица, осужденные в соответствии с обычной уголовной процедурой, существовали также лагеря, находящиеся в ведении ГПУ, где были заключены лица, приговоренные специальными судами политической полиции за следующие преступления: контрреволюция во всех формах, бандитизм, подделка ценных бумаг, преступления, совершенные самими сотрудниками ГПУ.

В 1922 году правительство предложило ГПУ организовать большой лагерь на Соловецких островах в Белом море, расположенных недалеко от Архангельска. На главном острове Соловков находился один из больших православных монастырей. После изгнания оттуда монахов ГПУ устроило на островах лагерь, получивший название СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения). Первые заключенные прибыли сюда из лагерей в Холмо-горах и Пертоминске в начале июля 1923 года. К концу этого года в лагере было 4000 заключенных, в 1927 году – 15 000, а к концу 1928 года – 38 000.

Одной из особенностей пенитенциарной системы Соловков было самоуправление. Кроме начальника и нескольких других ответственных постов, все лагерные «должности» занимали заключенные. В подавляющем большинстве это были бывшие сотрудники ГПУ, осужденные за серьезные проступки, связанные с превышением власти. Осуществляемое таким контингентом самоуправление было настоящим произволом, который весьма скоро ухудшил судьбу привилегированных заключенных, какими при прежней власти считались политические.

Во времена НЭПа администрация ГПУ разделяла заключенных на три категории. Первая состояла из политических, т. е. исключительно из членов бывших партий меньшевиков, эсеров, анархистов; поначалу эти заключенные добились от Дзержинского привилегий, которые тот сам имел при царском режиме: около десяти лет он провел в тюрьмах и ссылках, где к политическим относились сравнительно мягко, они получали лучшее питание, называемое «политическим рационом», имели право на некоторые личные вещи, могли получать газеты и журналы. На поселении им позволялось жить коммуной, и они освобождались от принудительных работ. Все эти привилегии были уничтожены в конце 20-х годов.

Вторая категория заключенных, самая многочисленная, состояла из контрреволюционеров, членов политических партий несоциалистических или анархистского направлений, представителей духовенства, бывших офицеров царской армии, бывших чиновников, казаков, участников Кронштадтского и Тамбовского восстаний, а также других лиц, арестованных по 58 статье Уголовного кодекса.

В третью категорию заключенных входили осужденные ГПУ уголовники (бандиты и фальшивомонетчики), а также бывшие чекисты, осужденные за различные преступления, в том числе должностные. Контрреволюционеры, обязанные проживать совместно с уголовниками, устанавливавшими свои законы, подвергались самому чудовищному произволу внутри лагеря, голодали, мерзли зимой, летом их сжирала мошка и комары (одна из летних пыток заключалась в том, что пленника обнаженным привязывали к дереву в лесу и оставляли на съедение мошке и комарам, весьма злым и многочисленным на этих северных озерных островах). Как вспоминает один из известных заключенных Соловков писатель Варлам Шаламов, при переходе из одного лагерного сектора в другой заключенные требовали связать им руки за спиной и настаивали, чтобы это условие было специально оговорено в правилах внутреннего распорядка. «Это было единственное средство самозащиты заключенных против лаконичной формулы «убит при попытке к бегству»».

Соловецкий лагерь – то место, с которого началась замена «импровизированных» лагерей времен гражданской войны специально продуманной системой принудительных работ, получившей начиная с 1929 года ужасающее развитие. До 1925 года заключенные, как правило, были заняты малопродуктивной работой для внутрилагерных нужд. В 1926 году администрация лагеря решила перейти на заключение производственных договоров с некоторыми государственными предприятиями и более «рационально» использовать принудительные работы, ставшие источником дохода, тогда как раньше, в 1919–1920 годах, «исправительные работы» рассматривались как средство «перевоспитания». Лагерь Соловки, реорганизованный в УСЛОН (Управление Соловецкими лагерями особого назначения), шагнул на континент и прежде всего на побережье Белого моря. В 1926–1927 годах появились лагеря в устье Печоры, в Коми и в других местах этого сурового, но богатого лесами края. Заключенные выполняли точно расписанный план по заготовке, рубке и распиловке леса. Рост планов лесозаготовок по стране потребовал увеличения числа заключенных. Это обстоятельство привело в июне 1929 года к полной реформе содержания заключенных: в лагеря стали отправлять и тех, кто был приговорен к трем годам тюремного заключения. Подобные меры способствовали чудовищному развитию системы исправительных лагерей. Экспериментальная лаборатория принудительных работ – «специальные лагеря» Соловецкого архипелага стали отправной точкой появления и приведения в действие большой континентальной системы – «архипелага ГУЛАГ».

Обычная деятельность ОПТУ с ее ежегодным «уловом» в несколько тысяч заключенных, приговоренных к лагерным работам или ссылке под надзор, не исключала при этом проведения широкомасштабных операций по подавлению всякого рода выступлений. В течение спокойных лет НЭПа с 1923 по 1927 год граничащие с Россией республики Закавказья и Средней Азии стали местом наиболее масштабных и кровавых репрессий. Эти регионы, в большинстве своем яростно сопротивлявшиеся русским завоеваниям еще в XIX веке, были завоеваны и подавлены большевиками: Азербайджан – в апреле 1920 года, Армения – в декабре 1920 года, Грузия – в феврале 1921 года, Дагестан – в конце 1921 года, а Туркестан с Бухарой – осенью 1920 года. Завоеванные, они продолжали оказывать сильнейшее сопротивление «советизации». «Мы держим под контролем только центральные города или скорее центры центральных городов», – писал в январе 1923 года Петерс, полномочный представитель ОГПУ в Туркестане. С 1918 года до конца 1920-х годов, а в некоторых регионах до 1935–1936 годов, большая часть Средней Азии, за исключением отдельных городов, удерживалась басмачами. Название басмачи [25]25
  Басмач – человек, совершающий внезапное нападение, атакующий; от тюрк, басмак – внезапно нападать, совершать налет. (Прим. перев.)


[Закрыть]применялось русскими по отношению как к оседлым, так и к кочевым народам, защищавшим свою территорию, – узбекам, киргизам, туркменам, – действовавшим независимо друг от друга во многих областях.

Главный очаг восстания находился в долине Ферганы. После завоевания Ферганы Красной Армией в сентябре 1920 года началось большое восстание, охватившее восточные и южные регионы бывшего Бухарского эмирата и северные области туркменских степей. В начале 1921 года, по оценке штаба Красной Армии, в нем участвовало около 30 000 вооруженных басмачей. Состав руководителей басмаческого движения был неоднородным, в него входили почетные лица кишлака или клана, представители мусульманского духовенства, а также националисты и даже иностранцы, как, например, Энвер-паша, бывший военный министр Турции, убитый при столкновении с отрядом чекистов в 1922 году.

Движение басмачей было стихийным восстанием, поднявшимся против «неверных», против «русского угнетателя» – старого врага с новым лицом, стремившегося не только заполучить их земли и скот, но также лишить их мусульманской веры. Война по «усмирению» восставших была по сути «колониальной войной». Борьба против басмачей мобилизовала на десять лет значительную часть армии специальных войск ОПТУ, одним из главных отделов которой был восточный. И в настоящее время невозможно даже приблизительно оценить количество жертв этой войны.

Второй большой сектор восточного отдела ОПТУ занимался Закавказьем. В первой половине 20-х годов Дагестан, Грузия и Чечня были более всего затронуты репрессиями. Дагестан противостоял советскому проникновению вплоть до конца 1921 года. Под руководством шейха Узуна-хаджи мусульманское братство Нахбандиса возглавило большое восстание горцев, и борьба приняла характер священной войны против русских захватчиков, длившейся больше года. Некоторые регионы так и не удалось смирить даже ценой массированных бомбардировок и жертв среди гражданского населения, покорились они только в 1923–1924 годах.

В феврале 1921 года, после трех лет независимого существования под властью меньшевистского правительства, Грузия была занята Красной Армией, но осталась, по признанию секретаря компартии большевиков в Закавказье Александра Мясникова, «довольно горячим делом». Партия большевиков здесь, оказалась немногочисленной, за три года после прихода к власти она сумела принять в свои ряды только десять тысяч членов, в то время как ей приходилось противостоять мощному слою антибольшевистски настроенной интеллигенции и знати, а это были сотни тысяч человек, не говоря уже о том, что в организации меньшевиков в Грузии в 1920 году насчитывалось более шестидесяти тысяч членов. Несмотря на террор, организованный всемогущей ЧК Грузии, мало зависимой от Москвы и управляемой молодым руководителем тайной полиции Лаврентием Берия, меньшевистские руководители в изгнании к концу 1922 года сумели организовать совместно с другими антибольшевистскими партиями тайный Комитет независимости Грузии, который подготовил восстание. Начавшись 28 августа 1924 года в маленьком городе Чиатура, это восстание, основными участниками которого были крестьяне из Гурии [26]26
  Гурия – историческая область в Западной Грузии. (Прим. ред.)


[Закрыть], охватило за несколько дней пять из двадцати пяти районов Грузии. Но силы были неравны, в оснащение противника входили артиллерия и авиация, и восстание было подавлено за неделю. Серго Орджоникидзе, первый секретарь компартии большевиков в Закавказье, и Лаврентий Берия воспользовались этим восстанием как предлогом для того, чтобы «покончить с меньшевизмом и грузинской знатью». По недавно опубликованным данным, с 29 августа по 5 сентября 1924 года 12 578 человек были расстреляны. Размах репрессий был настолько велик, что вызвал беспокойство Политбюро. Руководители партии направили Орджоникидзе напоминание о том, что существует приказ не устраивать массовых и чересчур многочисленных казней, особенно политических, без специального разрешения Центра. Тем не менее повальные казни продолжались долго. На Пленуме Центрального комитета, собравшемся в октябре 1924 года в Москве, Серго Орджоникидзе «уступил»: «Может быть, мы немного погорячились, но мы не могли иначе!»