Текст книги "Черная книга коммунизма"

Автор книги: Стефан Куртуа

Соавторы: Карел Бартошек,Анджей Пачковский,Жан-Луи Панне,Жан-Луи Марголен,Николя Верт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 81 страниц)

Скорая расправа в лаогае

В толпе охранников стоял наш парикмахер, закованный в цепи. На шее – петля из шнура, протянутая вниз к брючному поясу. Голова низко опущена, руки заложены за спину. Охранники выставили его перед строем на всеобщее обозрение. Он стоял молча, похожий на кающегося грешника. Охранник начал речь.

«Я должен сообщить вам нечто ужасное. Я этому не рад и совсем не горжусь тем, что именно мне выпало говорить. Но это мой долг, а вам он послужит уроком. Это тухлое яйцо, которое стоит перед вами, законченный негодяй. Он попал в тюрьму за аморальное поведение, за гомосексуальную связь. Ему дали семь лет. Позже, работая на бумажной фабрике, он вел себя все хуже и хуже. Не раз был пойман на воровстве, за что ему удвоили срок. А недавно мы выяснили, что он совратил девятнадцатилетнего заключенного, вдобавок умственно отсталого. Будь это на свободе, его бы жестоко наказали. Но здесь он совершил не просто аморальный поступок. Это пятно на репутации нашей тюрьмы и на великой политике «перевоспитания трудом». Так как это повторное преступление, представитель Высшего народного суда зачитает вам сейчас приговор».

Мужчина в синем форменном костюме вышел вперед и стал читать документ с кратким описанием всех проступков заключенного. Смертный приговор надлежало привести в исполнение немедленно.

Все, что случилось дальше, промелькнуло перед глазами, как страшный сон. Я даже не успел испугаться. Как только человек в синем закрыл рот, парикмахер был уже мертв. Стоявший сзади охранник вытащил огромный пистолет и выстрелом разнес ему голову. Кровь и мозги фонтаном брызнули во все стороны, запачкав тех из нас, кто стоял в переднем ряду. Я отвел взгляд в сторону, чтобы не смотреть на корчившееся на траве тело, и меня вырвало. Охранник опять вышел вперед и сказал угрожающе:

«Пусть это будет вам предупреждением. Мне приказано сообщить, чтобы впредь вы не ждали никакого снисхождения. С сегодняшнего дня все безнравственные поступки будут караться так же. А теперь марш по камерам и обсудите то, что произошло».

«Культурная революция» 1966–1976 годов – анархический тоталитаризм

На фоне почти астрономического, но малоизвестного мартиролога аграрной реформы, или «большого скачка», число жертв «Великой пролетарской культурной революции», которое мы воспроизводим по данным из разных источников, – от 400 000 до 1 000 000 человек (последняя цифра, на наш взгляд, более соответствует истине) – может показаться скромным. Эта «культурная революция» потрясла мир и воображение людей намного сильнее, чем любой другой эпизод новейшей истории Китая, в силу не только своего крайнего радикализма, но и потому, что она осуществлялась преимущественно в городах и наносила удар за ударом по политической и интеллектуальной элите нации. Кроме того, в отличие от предыдущих движений и кампаний, ее подвергли официальному осуждению сразу, как только она закончилась, и стало хорошим тоном разоблачать на каждом углу преступления хунвэйбинов, сожалеть о потерях в рядах старых партийных кадров и бывшего коммунистического руководства, осуждать – не слишком заостряя на этом внимание – кровопролития и зверства, которые позволяла себе Народно-освободительная армия Китая в заключительной фазе революции, при восстановлении «порядка».

Первый парадокс «культурной революции» в Китае состоит в том, что никогда прежде экзальтированный экстремизм не торжествовал так, как на этот раз, никогда прежде революционный процесс не был так тщательно направлен в нужное русло (меньше чем за один год пройдясь ураганом почти по всем вершинам власти), но и никогда прежде революция не была таким избирательным мероприятием, затрагивающим только города и опиравшимся только на учащуюся молодежь. В тот момент, когда деревня еще не оправилась после «большого скачка», а конфликт с СССР достиг своего апогея, Группа по делам «культурной революции» (ГКР) приняла волевое решение не подвергать репрессиям научно-исследовательские кадры, сконцентрированные на создании ядерного вооружения, крестьянство и армию. Тактика ГКР предполагала паузу, откат назад, с тем чтобы потом сделать большой рывок вперед. Режиссеры «культурной революции» не прочь были навести революционный порядок во всех сферах общества и государства. Но в тот момент крестьянские массы крепко держались за свой приусадебный участок и «маленькие свободы», данные им Лю Шаоци (см. выше). Нечего было и думать о том, чтобы трогать армию или промышленность. Печальный опыт «большого скачка» взывал к благоразумию, особенно в отношении рабочего класса. Оставалось начать с наведения порядка в интеллектуальной и художественной «надстройке» и прибрать к рукам государственную власть. Вторая задача, однако, не была выполнена полностью. Иногда ограничения в отношении крестьянства нарушались, но и тогда не было крупных столкновений или большой резни в сельских районах, где традиционно проживало большинство китайцев. Самые заметные стычки и столкновения (64 % «сельских беспорядков») произошли в пригородных зонах наиболее крупных китайских промышленных городов. Однако на завершающей фазе «взятия власти» в некоторых отчетах фигурировали расправы над отдельными крестьянами, разумеется, «контрреволюционерами», а иногда и над городскими хунвэйбинами, сбежавшими в деревни. Наконец – и это было существенным отличием от «чисток» 50-х годов, – данная кампания не ставила цели глобального уничтожения какого-либо слоя населения. Даже представители интеллигенции со временем перестали занимать верхние строчки в списках преследуемых, тем более что сами гегемоны «культурной революции» были зачастую выходцами из их среды. Леденящие кровь расправы являлись, как правило, результатом «срывов» и не были продиктованы общей стратегией. Даже когда Центр дал добро на начало военных операций, а значит, и на кровопролитие, это была уже, по сути, реакция на неконтролируемую ситуацию. Поэтому «культурная революция» останется в памяти как первый явный пример несостоятельности китайского коммунизма, растерявшего весь свой революционный пыл.

Второй парадокс «культурной революции» помогает понять, почему мы уделяем столько места обсуждению сопровождавших ее событий. Дело в том, что движение хунвэйбинов, по сути, было репрессиями под прикрытием «справедливого» мятежа, и его разгром также был широкомасштабной репрессией. Уже с начала 20-х годов стало понятно, что китайский коммунизм не сможет обойтись без терроризма. В 1966–1967 годах радикально настроенные группы, посягнувшие даже на государственные структуры, в то же время прочно опирались на власть, и там было кому их воодушевлять, например, председателю Мао, главному советчику, на которого всегда можно было сослаться, принимая любое тактическое решение. Следуя давней китайской традиции, хунвэйбины считали, что репрессии не могут быть слишком жесткими… Критикуя «мягкотелость» властей по отношению к «классовому врагу», мятежники сразу же ввели собственные бригады «следователей», свою «полицию нравов», свои «суды» и тюрьмы. Во время «культурной революции» «снова идет борьба низов против верхов, однако теперь это мобилизованные, маневренные, организованные «низы», и за ними официальная власть и ее действующие инкогнито хозяева». Взаимоналожение властей, где одна есть зеркальное отражение другой и где каждая подвергает другую критике и нападкам – и есть «определяющая маоизм формула, которую пришлось очень долго выводить и в которой понятия империя и мятеж попеременно замещают друг друга в изменчивой политике государства». Вэй Цзиншэн в своей автобиографической повести показал в конечном итоге губительные противоречия движения, вылившегося в протест: «Этот взрыв гнева приобрел форму культа тирана и был специально направлен в русло борьбы за тиранию и самопожертвования ради нее (…). [Это] привело к созданию такой абсурдной и парадоксальной ситуации, в которой люди борются против своего правительства только ради того, чтобы лучше его защитить. Народу противостоит иерархическая система, которая его закабалила, а он размахивает флагами в поддержку основателей этой системы. Люди требуют демократических прав, а сами с недоверием косятся на демократию и позволяют, чтобы в борьбе за эти права ими манипулировал деспот».

О «культурной революции» существует обширная и бесценная литература, особенно воспоминания непосредственных свидетелей – и участников, и жертв, и эти события более известны, чем их подоплека. В «культурной революции» следует видеть несамостоятельную, незрелую, сбитую с толку псевдореволюцию, но все же революцию, а не очередную «массовую кампанию». Она не исчерпывается репрессиями, террором, преступлениями; в определенные моменты и в разных местах она принимала разные формы. Далее мы будем говорить лишь о репрессивных аспектах «культурной революции». Здесь можно выделить три ярко выраженных периода: наступление на интеллигенцию и партийные кадры (1966–1967 годы), фракционные междоусобицы отрядов хунвэйбинов (1967–1968 годы) и, наконец, зверские операции по восстановлению порядка силами военных (1968 год). В 1969 году на IX съезде КПК делались попытки (провалившиеся) правового закрепления некоторых достижений 1966 года. Одновременно начались внутрипартийные интриги вокруг будущего преемника уже немощного Мао, вызвавшие резкие скачки и метания из стороны в сторону: исчезновение в сентябре 1971 года с политической арены Линь Бяо, провозглашенного Мао Цзэдуном своим официальным преемником; повторное назначение Дэн Сяопина на пост вице-премьера Госсовета Китая в 1973 году и возвращение в партийный аппарат старых кадров, потерявших посты в годы борьбы с «ревизионизмом»; наступление на правых в 1974 году; попытка «шанхайской четверки» [106]106
  В «шанхайскую четверку» входили Цзян Цин, Ван Хунвэнь, Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюань, составлявшие костяк Группы по делам «культурной революции». (Прим. ред.)


[Закрыть]во главе с супругой Мао Цзян Цин взять власть в 1976 году – в момент безвластия между смертью в январе умеренного премьер-министра Чжоу Эньлая и кончиной в сентябре самого Мао Цзэдуна. В октябре 1976 года «четверку» (к тому времени, видимо, арестованную) уже называли «бандой», и Хуа Гофэн, бывший хозяином страны в течение следующих двух лет, дал отбой «культурной революции». Мы еще коснемся «серого времени» (по определению Ж.-Л. Доменака), наступившего после подавления хунвэйбинов и напомнившего о суровых репрессиях 50-х годов.

Действующие лица и исполнители

«Культурная революция» 1966–1967 годов стала поединком одного человека с целым поколением. Этот человек – Мао Цзэдун. Его авторитет среди партийного аппарата был подорван полным крушением «большого скачка», и он был вынужден с 1962 года отойти от активного руководства страной и передать бразды правления в руки председателя республики Лю Шаоци. Мао сохранил за собой пост председателя КПК и полностью отдался «магии слова», а в этой области он, как известно, не имел себе равных. Опытный стратег, он старался занять позиции, с которых можно было бы опять увлечь страну глобальными планами. Партию держал в крепких руках Лю Шаоци и его заместитель, генеральный секретарь Дэн Сяопин; что касается правительства, которым – как и во всех коммунистических странах – уверенно командовала партия, оно, руководимое интеллигентом-оппортунистом Чжоу Эньлаем, могло стать нейтральным элементом в будущей фракционной борьбе. Мао сознавал, что потерял поддержку главной массы кадровых работников и интеллигенции после «чисток» 1957 года и крестьянства – после голода 1959–1961 годов. Но в такой стране, как коммунистический Китай, пассивное большинство не так опасно, как боевое и занимающее стратегические позиции меньшинство. С 1959 года Народно-освободительной армией Китая руководил Линь Бяо, который молился на Великого Кормчего, и Мао постепенно формировал из нее центр альтернативной власти. Уже в 1962 году армия была задействована в «Движении за социалистическое воспитание», нацеленном на «чистку» правых, утверждение чистоты нравов, укрепление дисциплины и преданности партии, то есть сугубо армейских ценностей. К 1964 году не менее трети новых политических деятелей страны носили военную форму и тесно сотрудничали с небольшой группой интеллигенции и деятелей искусства, сплотившихся вокруг супруги Мао – Цзян Цин, которая выдвинула программу тотального уничтожения произведений литературы и искусства, идущих не в ногу с партией. В учебных заведениях был введен новый обязательный предмет – военная подготовка. Армия взяла под свое крыло милицию, и с 1964 года на заводах, а также в городских кварталах и в сельских уездах дежурили ее вооруженные отряды и патрули. Армия не претендовала на власть – ни тогда, ни в будущем. Партия контролировала ее снизу доверху, а министр обороны Линь Бяо (ходили слухи, что он употреблял героин) не имел ни настоящего партийного мышления, ни серьезного политического лица. Но в тот момент, больше чем когда-либо, армия стала для Мао, говоря его же словами, «Великой стеной».

Был еще один рычаг, который, как считал Мао, можно удержать в руках. Это новое поколение, точнее, его часть – учащиеся средних школ, университетов, профессиональных училищ (включая и военные училища и академии, единственные преданные НОАК учреждения, которым была поручена подготовка отрядов хунвэйбинов). Их бесценное преимущество состояло в том, что они находились в городах, где впоследствии развернулась борьба за власть, как, например, в Шанхае, четверть жителей которого в начале 60-х годов были школьниками. Те, кому было тогда 14–18 лет, в 1966 году стали самыми восторженными сторонниками Мао, его оружием, потому что в них одновременно уживались фанатизм и разочарование. Это было первое городское поколение, выросшее после 1949 года, следовательно, ничего не знавшее об ужасах «большого скачка» (о котором Лю и его свита горько сожалели, не критикуя его официально). Убаюканные сладкими речами режима («вам принадлежит весь мир и будущее Китая»), поверившие, что для Мао Цзэдуна они и вправду тот «чистый лист бумаги», на котором напишут славную эпопею коммунизма, они выросли с убеждением, что «партия – наша мать, партия – наш отец», как пелось в песне хунвэйбинов. И если их родителям этот рефрен не нравился, то им самим было ясно – при необходимости они смогут отказаться от тех, кто дал им жизнь. Паскуалини описывает происходившее в 1962 году свидание отца-лагерника с сыном, «негодным сопливым мальчишкой лет десяти-одиннадцати. Он злобно орал: Я и не хотел сюда ехать, да мать заставила. Ты контрреволюционер, позор для семьи. Ты вредитель и тебе место в тюрьме. Слушай меня: перевоспитайся, а не то хуже будет. Даже охрана была шокирована этой тирадой. Отец вернулся в камеру в слезах – а было запрещено плакать – и говорил, всхлипывая, что знать бы раньше, он задушил бы его после рождения. Даже Тян [надзиратель] не орал на него на этот раз». А в 1966 году этому пареньку исполнилось пятнадцать, самый подходящий возраст для хунвэйбина…

Иногда у этих молодых, хорошо натасканных «красных роботов» возникало ощущение, будто у них отняли мечту о героизме. Родители прожужжали им все уши рассказами о своих подвигах на войне и в революции, о «Великом походе», революционных базах, партизанских вылазках против японцев. И вот история повторилась – опять революция, но уже в форме фарса. У них не было иных идеалов, потому что они не читали книг, не имели возможности свободно общаться с учителями, так как те были сверхосторожными, помня 1957 год, время «выпрямления сознания». Это молодое поколение имело за душой только произведения Мао и краем уха слышало что-то из Ленина. Многие дети, выходцы из «черных слоев», с малых лет наталкивались на квоты, отборы, словом «отбраковывались» по принципу классовой принадлежности. Они уже знали, что никогда не получат хорошую должность, не реализуют свои способности. Учебные заведения, в которых эти «черные» были в большинстве, в основном и становились поставщиками революционеров. Официальное разрешение на формирование особых отрядов из хунвэйбинов «дурного происхождения», выданное Группой по делам «культурной революции» 1 октября 1966 года, сразу же продвинуло «культурную революцию» далеко вперед.

«Культурная революция» распространялась вширь: 16 ноября решено было организовывать отряды хунвэйбинов на заводах, а с 15 декабря – в деревнях. В мае 1966 года были отменены все политические приговоры, вынесенные рабочим с начала «культурной революции». Интересы текущего момента требовали, чтобы рабочие вступили в борьбу под предлогом снятия ярлыков, клеймивших их как «правых», и уничтожения секретных досье. Таким образом, в это время к студентам и школьникам-хунвэйбинам присоединились две категории рабочих: так называемые отсталые элементы и политические «неприкаянные» – молодые сезонные рабочие, поденщики без видов на постоянную работу и защиты со стороны профсоюза, составляющие большую часть пролетариата новых крупных заводов. Они боролись за повышение заработной платы и право на трудоустройство. К ним примкнули юные честолюбцы, карьеристы, ответственные работники, в прошлом пережившие гонения и сжигаемые жаждой мщения, а также приспособленцы разного толка. Вскоре появились недовольные, охваченные злобой и жаждой общественного успеха. Они бросались на штурм любых бастионов, будь то школа, завод, контора… Находясь в меньшинстве (их было не более 20 % среди горожан, а в масштабах страны – еще меньше), они устраивали беспорядки, в то время пока армия была занята своими делами. В конечном счете только один Мао был вправе открывать и закрывать клапаны революционного пара, но иногда и он не знал, что делать дальше. Расстановка сил быстро менялась, надо было учитывать местные особенности; то и дело приходилось мирить «бунтарей» с властями, то есть с империей. Когда разные группировки «бунтарей» объединялись под лозунгом «даешь власть», то междоусобные противоречия и личные интересы победителей вырастали непомерно. Вспыхивали непримиримые сражения, часто с применением оружия, и начиналась борьба между фракциями, именовавшими друг друга не иначе, как с приставкой контр.

Славный час хунвэйбинов

Расправы 1966 года, творимые студентами и школьниками – так называемыми революционными бунтарями, – останутся символом и основным содержанием «культурной революции». В целом они как две капли воды напоминали расправы 50-х годов, жертвами которых стала интеллигенция. Разница в том, что деяния хунвэйбинов были менее кровавыми, но чуть более изобретательными – с элементами садизма, приправленного юношеской экзальтацией и, возможно, в них было больше импровизации. Наивно было бы думать, что Мао и его группа лично направляли каждый отряд хунвэйбинов, однако можно увидеть несомненную личную заинтересованность супруги Великого Кормчего Цзян Цин в такой, например, акции, как публичные оскорбления Вань Гуаньмэй, жены председателя республики Лю Шаоци. Последний стараниями Мао оказался в изоляции, был вынужден согласиться на «самокритику» и умер от мучений в тюрьме. А беспощадно раскритикованный Чжоу Эньлай все же избежал мучительных издевательств. Характерной чертой «культурной революции» было неуклонное и последовательное сведение счетов в верхних эшелонах власти. Это делалось силами хунвэйбинов, которые, решительно искоренив «круговую поруку» среди руководителей «Великого похода», занялись «чисткой» партийных рядов (60 % кадровых коммунистов были сняты со своих постов; впрочем, впоследствии многие, как и Дэн Сяопин, вернулись обратно еще до смерти Мао в сентябре 1976 года). Удары наносились избирательно, и в этом смысле события в Китае существенно отличаются от сталинских «чисток» 30-х годов в СССР. Большинство китайских высших партийных руководителей выжили после тяжелых испытаний. Однако, министр угольной промышленности был убит хун-вэйбинами (и эта трагедия не стала объектом судебного разбирательства), Лю Шаоци умер в тюрьме от помешательства в 1969 году, Пэн Дэхуай получил двусторонние переломы ребер в одной из «боевых дискуссий» в июле 1967 года и умер в 1974 году от рака. Министр иностранных дел Чэнь И, подвергшийся жестокой критике и отправленный на «перевоспитание» в деревню в 1969 году, все же нашел в себе силы вернуться ненадолго на политическую сцену после смерти Линь Бяо. Самой драматичной представляется судьба министра госбезопасности Ло Жуйцина. Он был «вычищен» со своего поста в ноябре 1965 года, его место занял Кан Шэн. Арестованный в 1966 году, Ло Жуйцин был ранен в ногу при попытке выброситься из окна; ее пришлось ампутировать в 1969 году но операцию оттягивали до тех пор, пока он, не выдержав мучений, не признался в своих «грехах»; тем не менее, он пережил Мао Цзэдуна. Унизительные и тяжелые условия тюремного содержания этих высокопоставленных заключенных были все-таки мягче (например, им полагалась медицинская помощь), чем у всех остальных, которых они сами отправляли в лаогай.

Во всех концах огромного Китая, где были школы и университеты, расправы хунвэйбинов разыгрывались по одному и тому же сценарию. Все началось 1 июня 1966 года после прочтения по радио дацзыбао [107]107
  Букв.: газета больших иероглифов – настенные рукописные листовки и плакаты, получившие распространение в Китае в 50–70-е годы XX века. (Прим. ред.)


[Закрыть], сочиненного Не Юаньцзы, преподавателем философии пекинского университета Байда, самого престижного в Китае. Плакат звал на борьбу и поносил противников линии партии: «Решительно, радикально, целиком и полностью искореним засилье и зловредные замысли ревизионистов! Уничтожим монстров – ревизионистов хрущевского толка!». Миллионы школьников и студентов организовались в отряды и без труда начали выискивать подлежащих искоренению «монстров и демонов» среди своих преподавателей, университетского руководства, а затем среди местных и городских властей, которые пытались защищать преподавателей. Тогда же хунвэйбины изобрели новые «ярлыки», например, «зловредные всезнайки», «бычьи скелеты», «лягушачьи мозги»… Экстремист из Группы по делам «культурной революции» Ци Бэньюй заявлял в адрес Пэн Дэхуая на митинге 18 июля 1967 года: «Ядовитый змей почти не дышит, но он еще жив! Бумажный тигр Пэн Дэхуай стреляет без промаха, ведь он кадровый военный. Пусть вас не обманывает его бледность, он просто притворяется, как хамелеон. Он только притворяется мертвым. Даже у насекомых и зверей есть инстинкт самосохранения, не говоря уже об этом кровожадном звере. Бросьте его на землю! Пинайте его! Топчите!». Хунвэйбины стремились подавить в окружающих любой проблеск сочувствия к человеческому достоинству, они уже имели боевой опыт и знали, что оскорбления распаляют толпу перед смертельной травлей несчастной жертвы. На «классовых врагов» вешали дацзыбао, напяливали шутовской колпак, иногда надевали унизительные лохмотья (чаще на женщин), раскрашивали лица черными чернилами, заставляли лаять по-собачьи; им приказывали идти нагнувшись или ползти, они выглядели нелепо, страдали от боли и унижений. Профессора Ма (имя которого по-китайски означает «лошадь») заставили есть траву. Вот мнение одного пожилого университетского преподавателя, чьи студенты забили насмерть одного из его коллег: «Я могу понять, как это происходило. Собственники были тогда врагами. Конечно, они не люди, к ним нужно применить насилие. Это правильно!». В августе 1967 года пекинские газеты развернули пропагандистскую кампанию: антимаоисты – это «шныряющие по улицам крысы… Убивайте, убивайте их!». Все это напоминало зверства периода аграрной реформы 1949 года. (Тогда собственников-землевладельцев запрягали в соху и ударами кнута заставляли тянуть ее, приговаривая: «Ты обращался с нами, как с животными, теперь сам побудешь нашей скотиной». Миллионы таких «животных» были истреблены, бывали и случаи людоедства. В районе Гуанси были убиты и съедены 137 человек, старший преподавательский состав и местная административно-партийная верхушка.) Случалось, хунвэйбины заставляли поваров готовить и подавать в столовых блюда из человеческого мяса. По-видимому, то же происходило и по приказу некоторых администраций. Гарри By рассказывал, что в 1970 году, когда он отбывал срок заключения в трудовом лагере, один сотрудник безопасности сожрал мозг заключенного за то, что тот – преступление из преступлений – крикнул: «Долой председателя Мао!».

Трудно понять, что было движущей силой хунвэйбинов – смутное желание социальных преобразований или стремление поразвлечься во время летних каникул? 18 августа Мао бросил новый лозунг для простаков: «Всегда есть повод начать борьбу!». Но реально только Центр мог решать, кому давать «право на борьбу» и когда начинать борьбу. Отряды хунвэйбинов соперничали за то, чтобы заполучить это ценное право. Кое-кто не прочь был воспользоваться призывом «Огонь по штабам» [108]108
  «Открыть огонь по штабам» – под таким названием Мао Цзэдун опубликовал собственное дацзыбао в августе 1966 года. (Прим. ред.)


[Закрыть]и начать атаку на хунвэйбинов, однако армия под командованием Линь Бяо не давала их пока в обиду, а Министерство транспорта осенью 1966 года даже выделило им бесплатные поезда для разъездов по стране с целью «обмена опытом» (на деле эти мероприятия часто оборачивались головокружительными гулянками для молодых людей, прежде ни разу не выезжавших из родного города). Нередкими были и коллективные встречи с Мао, сопровождавшиеся восторженными слезами (обязательными для девушек) при виде «Великого Кормчего», случались и революционные манифестации, и кровавые потасовки.

18 августа Мао сказал: «Нам не нужны нежности, нам нужна война» – и вот уже хунвэйбинка Сон Биньбинь, то есть «нежная Сон», пожелала именоваться Сон Яову – «Сон воинственная». Новый министр госбезопасности Се Фучжи, человек из окружения Цзян Цин, в конце августа заявил перед собранием сотрудников китайской милиции: «Мы не можем зависеть от рутинного судопроизводства и от уголовного кодекса. Ошибается тот, кто арестовывает человека за то, что он избил другого… Стоит ли арестовывать хунвэйбинов за то, что они убивают? Я думаю так убил так убил, не наше дело… Мне не нравится, когда люди убивают, но если народные массы так ненавидят кого-то, что их гнев нельзя сдержать, мы не будем им мешать… Народная милиция должна быть на стороне хунвэйбинов, объединиться с ними, сочувствовать им, информировать их – особенно насчет пяти черных категорий». Наступление началось без особого риска: партийный аппарат, раздираемый на части противоположными мнениями, всецело находящийся под давлением Мао, не осмеливался осудить движение. Интеллигенцию и все, что связано с ней (книги, живопись, фарфор, музеи, библиотеки, памятники культуры), можно было считать своей добычей, с чем согласились кланы всех мастей.

Известно, что антиинтеллектуализм всегда был «славной традицией» КПК, сам Мао был его живым воплощением. Именно его изречение было в ходу среди хунвэйбинов: «Класс капиталистов – кожа, интеллигенция – волосы; когда кожа отмирает, то и волос больше нет?». Представители власти не могли произнести слово «интеллигент», не добавив к нему эпитет «вонючий». Ж. Паскуалини однажды вытирал обувь на выходе из свинарника, и столкнувшийся с ним охранник рявкнул на него: «Твои мозги еще грязнее, чем свиной навоз. Отставить буржуазные штучки! Прочисти-ка лучше мозги!». В начале «культурной революции» студентам и школьникам выдали небольшие сборники изречений Мао об образовании, где тот поносил профессоров за «ненужную ученость»: «они не способны различить пять зерен», «чем больше они знают, тем они глупее». Здесь же Мао осуждал принцип аттестации по результатам экзаменов: университеты для «красных», а не для «всезнаек» – дорогу «красным» по происхождению!

Интеллигенция тем временем пережила две-три кампании «самокритики» и почти перестала сопротивляться. Престарелые писатели часами, до изнеможения, стояли в «позе самолета» перед толпой оскорбляющих их юнцов или брели в шутовских колпаках по улицам, где каждый встречный норовил их ударить. Не выдержав поругания, многие умирали, кончали жизнь самоубийством, как, например, писатель Лао Шэ (в августе) или известный переводчик Бальзака и Малларме Фу Л эй (в сентябре). Пострадали многие деятели культуры: Тен То был убит; By Хан, Чао Шули и Лю Чин умерли в тюрьме; Па Кинь многие годы томился под домашним арестом; у Дин Лин конфисковали рукописи – плод ее десятилетнего труда. Садизм и фанатизм «бунтарей»-палачей производили тяжелое впечатление. В университете города Сямынь в провинции Фуцзянь вывесили дацзыбао следующего содержания: «Некоторые [преподаватели] не выдерживают собраний критики и борьбы, начинают плохо себя чувствовать и умирают, скажем прямо, в нашем присутствии. Я не испытываю ни капли жалости ни к ним, ни к тем, кто выбрасывается из окна или прыгает в горячие источники и гибнет, сварившись заживо». Каждый десятый школьный учитель проходил через процедуру «классовой борьбы», но беспокойство и тревога мучили всех.

В период организованной Линь Бяо 18 августа кампании «против четырех старых»: старых мыслей, старой культуры, старых привычек и старых обычаев, – горожане ожидали приезда хунвэйбинов, как стихийного бедствия вроде тайфуна. Они заранее баррикадировали входы в монастыри, прятали реликвии и ценности, замазывали краской фрески, перевозили книги в надежные укрытия. Однако хунвэйбины врывались в монастыри, оставляя после себя следы разрушений и вандализма, иногда устраивали публичные сожжения культовых зданий, ломали все, что можно было сломать. Они сожгли декорации и костюмы к спектаклям Пекинской оперы: в театрах должны идти только написанные госпожой Цзян «революционные оперы из современной жизни». В течение десяти лет они были единственным жанром сценического искусства, разрешенным официальной цензурой. Хунвэйбины снесли часть Великой Китайской стены, употребив вынутые из нее кирпичи на постройку «более необходимых» свинарников. Усилиями Чжоу Эньлая и военных отрядов удалось частично отстоять Дворец императора в Пекине. Хунвэйбины не обошли стороной и религию. Они разогнали монахов знаменитого буддийского комплекса Вутай, сожгли там старинные рукописи, разрушили часть из его шестидесяти храмов. В Синьцзяне они уничтожили старинные уйгурские экземпляры Корана. Был наложен запрет на празднование китайского Нового года… Крайние проявления ксенофобии ошеломили даже тех, кто давно привык ничему не удивляться. Хунвэйбины оскверняли могилы и надгробья «империалистов», почти полностью запретили христианские богослужения и обряды, сбили надписи на английском и французском языках со здания Городского совета в Шанхае. Нень Чэн, вдова британского подданного, рассказывала, что в ответ на предложение хунвэйбину, проводившему у них обыск, выпить чашечку кофе, ее муж услышал следующее: «Почему вам надо пить заморское питье? Почему вы не едите китайскую пищу? Зачем так много иностранных книг? Вы уж чересчур иностранец!». Хунвэйбины запрещали горожанам заводить кошек, птиц, разведение цветов в палисаднике считалось контрреволюционным занятием. Потребовалось вмешательство китайского премьер-министра, чтобы не допустить красных пожаров по всей стране. В больших городах, таких, как Шанхай, отряды хунвэйбинов отрезали косы и сбривали крашеные волосы у женщин, раздирали слишком узкие брюки, обламывали высокие каблуки на женской обуви, разламывали пополам остроносые туфли, заставляли владельцев магазинов и лавок менять название. В городе появились сотни заведений под вывеской Красный Восток с портретом Мао Цзэдуна и стопкой его книг в витрине, что сбивало с толку старых шанхайцев. На оконных рамах и ставнях были прилеплены небольшие портреты Мао, как будто дом опечатан за долги или сдается в наем, но сорвать бумажку считалось святотатством. Хунвэйбины останавливали прохожих на каждом углу и читали им цитаты из Мао по своему выбору. Многие жители опасались выходить из дома.