Текст книги "Черная книга коммунизма"

Автор книги: Стефан Куртуа

Соавторы: Карел Бартошек,Анджей Пачковский,Жан-Луи Панне,Жан-Луи Марголен,Николя Верт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 81 страниц)

10
Большой террор (1936–1938)

Очень много уже написано о Большом терроре, о том, что советские люди называли ежовщиной. За период с сентября 1936 по ноябрь 1938 года, когда органы НКВД возглавлял Николай Ежов, разразились беспрецедентные репрессии, затронувшие все слои населения: от руководителей Политбюро до простых советских граждан, которых арестовывали на улицах только для того, чтобы обеспечить «квоту подлежащих подавлению контрреволюционных элементов». В течение последующих десятилетий трагедия Большого террора замалчивалась. На Западе вспоминают только три показательных процесса, которые состоялись в Москве в августе 1936 года, в январе 1937 года и марте 1938 года. В их ходе наиболее выдающиеся соратники Ленина (Зиновьев, Каменев, Крестинский, Рыков, Пятаков, Радек, Бухарин и др.) признались в своих злодеяниях: в организации террористических центров, повинующихся троцкистам-зиновьевцам или право-троцкистам, имеющим целью свержение советской власти, убийство руководителей, реставрацию капитализма, осуществление актов вредительства, разрушение военной мощи СССР, расчленение Советского Союза в пользу иностранных государств и отделение от России Украины, Белоруссии, Грузии, Армении, советского Дальнего Востока.

Потрясающим событием были московские процессы; именно они стали той сценой, на которую было направлено внимание приглашенных иностранных наблюдателей, и они не заметили того, что было за кулисами: массовых репрессий людей любых социальных категорий. Для этих наблюдателей уже прошло почти не замеченным раскулачивание, голод, развитие системы лагерей, и годы 1936–1938 стали только последним действием в политической борьбе, избавившей Сталина от его главных соперников; это годы последних столкновений между бюрократией сталинского термидора и «старой ленинской гвардией», хранившей верность ленинским революционным начинаниям.

Освещая основные темы работы Троцкого Преданная революция, появившейся в 1936 году, обозреватель французской ежедневной газеты «Le Temps» писал 27 июля 1936 года:

«Русская революция переживает свой термидор. Сталин познал всю бессодержательность чистой марксистской идеологии и мифа о мировой революции. Хороший социалист, он, прежде всего, патриот и понимает всю опасность, которой избегла страна, отойдя от идеологии этого мифа. Он, вероятно, мечтает о просвещенном деспотизме, о своего рода патернализме, конечно, далеко отошедшем от капитализма, но также весьма далеком от химер коммунизма».

«L'Echo de Paris» попыталась выразить ту же мысль более образно и менее уважительно к этой персоне (30 января 1937 года):

«Низколобый грузин стал, сам того не желая, прямым наследником Ивана Грозного, Петра Великого и Екатерины II. Он уничтожает своих противников – революционеров, верных своей дьявольской вере, снедаемых постоянной невротической жаждой разрушения».

Следовало дождаться доклада Хрущева на XX съезде партии 25 февраля 1956 года, чтобы поднялась завеса над «многочисленными актами нарушения социалистической законности», совершенными в 1936–1938 годах по отношению к руководителям и членам партии. В последующие годы некоторое число ответственных работников, в частности военных, было реабилитировано. Но власти по-прежнему хранили молчание по поводу жертв среди «простых людей». Правда, на XXII съезде КПСС в октябре 1961 года Хрущев публично признал массовые репрессии, постигшие простых советских граждан, но он ничего не сказал о масштабах этих репрессий, за которые наряду с прочими руководителями непосредственно отвечал и он сам.

В конце 60-х годов историк Роберт Конквест, опираясь на свидетельства попавших на Запад советских людей, на советские публикации периода «хрущевской оттепели», на эмигрантскую печать, смог восстановить в общих чертах политическую интригу Большого террора; при этом он прибег к смелым и порой рискованным экстраполяциям по поводу механизмов принятия решений и сильно переоценил количество жертв.

Работа Роберта Конквеста положила начало множеству дискуссий, в частности, о централизации террора, о роли Сталина и Ежова, о числе жертв. Некоторые историки из американской ревизионистской школы оспаривают идею, согласно которой Сталин планировал развитие событий в период с 1936 по 1938 год. Настаивая на усилившемся напряжении между центральной властью и местным аппаратом, все более и более мощным, так же, как на бесконтрольном расширении репрессий, они объяснили их исключительный размах в 1936–1938 годах тем фактом, что, желая предотвратить удар, который был предназначен ему самому, местный аппарат направлял террор против многочисленных «козлов отпущения», демонстрируя тем самым Центру свою бдительность и непримиримость в борьбе против разнообразных «врагов».

Другой точкой разногласий является число жертв. Для Конквеста и его учеников Большой террор – это, по крайней мере, 6 миллионов арестованных, 3 миллиона казненных и 2 миллиона похороненных в лагерях. Историкам ревизионистской школы эти цифры кажутся чересчур завышенными.

Открытие, пока частичное, советских архивов позволяет сегодня расставить точки над i при исследовании Большого террора. Речь идет не о том, чтобы переписать на нескольких страницах необычайно сложную и трагическую историю двух самых кровавых лет советского режима, но о том, чтобы прояснить вопросы, возникшие в течение последних лет, поспорить, в частности, о степени централизации террора, о затронутых им социальных категориях и числе жертв.

Что касается хода террора, то все доступные сегодня документы Политбюро утверждают, что массовые репрессии явились результатом решений высоких партийных инстанций, в частности Политбюро и самого Сталина. Исторический анализ организации, а затем и кровавого развития репрессивных операций, «ликвидации бывших кулаков, преступных и других антисоветских элементов», которые имели место в период с августа 1937 по май 1938 года, позволяет проследить роль Центра и местных парторганизаций, а также логику этих операций, призванных полностью решить проблему, которая не была до конца решена в предшествующие годы.

В течение 1935–1936 годов на повестке дня стоял вопрос о дальнейшей судьбе насильно выселенных раскулаченных. Несмотря на запрет покидать место, к которому они были приписаны, о чем им постоянно напоминали, спецпоселенцы все чаще и чаще появлялись среди свободных трудящихся. В докладе, датируемом августом 1936 года, Рудольф Берман, начальник ГУЛАГа, писал: «Многие спецпереселенцы, работавшие на протяжении нескольких лет в смешанных бригадах с вольнонаемными рабочими, пользуются «довольно свободным режимом». (…) Становится все сложнее их вернуть на место жительства. Они приобрели специальность, администрация предприятия не намерена их отпустить, они ухитрились добыть паспорт, женились на вольнонаемных, имеют свое хозяйство…».

Многочисленные спецпоселенцы, приписанные к месту жительства возле больших промышленных предприятий, имели тенденцию растворяться в местном рабочем классе; были и такие, кто старался убежать подальше. Большое число беглецов без документов присоединялось к бандам «социальных отщепенцев» и хулиганов, все чаще встречавшихся вблизи городов. Проверка, произведенная осенью 1936 года в некоторых комендатурах, обнаружила нетерпимую, с точки зрения властей, ситуацию: так, в районе Архангельска на месте осталось только 37 000 поселенцев из 89 700, которым следовало бы здесь жить.

Навязчивая идея о «кулаке-саботажнике, просочившемся на предприятие», и «кулаке-бандите, бродящем вокруг города», поясняет, почему именно эта категория в первую очередь должна была стать искупительной жертвой в большой операции, проведенной Сталиным с начала июля 1937 года.

2 июля 1937 года Политбюро направило местным властям телеграмму с приказом «немедленно арестовать всех бывших кулаков и уголовников (…), расстрелять наиболее враждебно настроенных из них после рассмотрения их дела тройкой [комиссией, состоящей из трех членов: первого секретаря районного комитета партии, прокурора и регионального руководителя НКВД] и выслать менее активные, но от этого не менее враждебные элементы… Центральный комитет предлагает представить ему в пятидневный срок состав троек, а также число тех, кто подлежит расстрелу и выселению».

В последующие недели Центр получил собранные местными властями данные, на базе которых Ежов подготовил приказ № 00 447 от 30 июля 1937 года и представил его в тот же день на Политбюро. В рамках предполагаемой операции 259 450 человек должны были быть арестованы, из них 72 950 человек расстреляны. Эти цифры были не окончательными, так как ряд регионов еще не прислал свои «соображения». Как и при раскулачивании, во всех районах были получены из Центра квоты для каждой из двух категорий (1-я категория – расстрел; 2-я категория – заключение на срок от 8 до 10 лет).

Заметим также, что элементы, на которые была направлена эта операция, относились к разнообразным социальным и общественно-политическим группам: рядом с раскулаченными и уголовными элементами фигурировали «элементы социально опасные», члены антисоветских партий, бывшие «царские чиновники», «белогвардейцы» и т. д. Эти ярлыки навешивали на любого подозрительного, принадлежал ли он к партии, был ли выходцем из интеллигенции или из народа. Что касается списков подозрительных, компетентные службы ОПТУ, потом НКВД имели достаточно времени, чтобы подготовить их и при необходимости пускать в ход.

Приказ от 30 июля 1937 года давал местным руководителям право запросить в Москве разрешение на составление дополнительных списков. Семьи приговоренных к лагерным работам или расстрелянных также могли быть арестованы сверх положенной квоты.

С конца августа Политбюро было буквально завалено просьбами о повышении квот. С 28 августа по 15 декабря 1937 года оно утвердило различные предложения по дополнительному увеличению квот в общем до 22 500 человек на расстрел, 16 800 – на заключение в лагеря. 31 января 1938 года оно приняло по предложению НКВД квоту на 57 200 человек, из которых следовало казнить 48 000. Все операции должны были быть закончены к 15 марта 1938 года. Но на и этот раз местные власти, которые были с предыдущего года несколько раз подвергнуты чистке и обновлены, сочли уместным продемонстрировать свое рвение. С 1 февраля по 29 августа 1938 года Политбюро утвердило дополнительные цифры на 90 000 человек.

Таким образом, операция, которая должна была длиться четыре месяца, растянулась более чем на год и коснулась 200 000 человек сверх тех квот, которые были оговорены вначале. Всякий подозреваемый в «плохом» социальном происхождении был потенциальной жертвой. Уязвимы были также все те, кто жил в приграничной зоне или в той или иной степени имел контакты с иностранцами, были ли они военнопленными или родом из семей, эмигрировавших из СССР. Такие люди, а также радиолюбители, филателисты, эсперантисты имели шанс попасть под обвинение в шпионаже. С 6 августа по 21 декабря 1937 года по крайней мере 10 операций того же типа, что проводились по приказу НКВД № 00 447, были запущены Политбюро и исполнителем его воли НКВД с целью «ликвидировать» национальность за национальностью как «шпионские и диверсионные группы»: немцев, поляков, японцев, румын, финнов, литовцев, эстонцев, латышей, греков, турок. За 15 месяцев с августа 1937 по ноябрь 1938 года в ходе операций, направленных против «шпионов», многие сотни тысяч были арестованы.

Среди прочих операций, о которых мы располагаем далеко не полной информацией (архивы бывшего КГБ и Архив президента РФ, где хранятся самые конфиденциальные документы, были недоступны для исследователей), перечислим:

– «польскую операцию» (приказ НКВД № 00 485, одобренный Политбюро 9 августа 1937 года); в результате этой операции в период с 25 августа 1937 по 15 ноября 1938 года было осуждено 139 085 человек, из них приговорен к смерти 111 0919;

– операцию по «ликвидации немецких контингентов, работающих на оборонных предприятиях», 20 июля 1937 года;

– операцию по «ликвидации террористической деятельности, диверсий и шпионажа японской сети репатриированных из Харбина», начатую 19 сентября 1937 года;

– операцию по «ликвидации правой военно-японской организации казаков», начатую с 4 августа 1937 года (с сентября по декабрь 1937 года более 19 000 человек были репрессированы в ходе этой операции);

– операцию по репрессиям в отношении семей арестованных врагов народа (№ 00 486 от 15 августа 1937 года).

Этого краткого и очень неполного перечня операций, запущенных НКВД по решению Политбюро, достаточно, чтобы подчеркнуть централизованный характер репрессий, которые велись по приказу Центра местными чиновниками; было ли это раскулачивание, чистка городов, охота на специалистов, они шли планомерно, без резких поворотов и отступлений. После Большого террора только одна комиссия была послана на места в Туркменистан, чтобы провести проверку злоупотреблений в период «ежовщины». В этой маленькой республике (1 300 000 жителей, 0,7 % от населения СССР), 13 259 человек были приговорены «тройками» с августа 1937 по сентябрь 1938 года в рамках одной только операции по «ликвидации раскулаченных, преступных и других антисоветских элементов». Из них 4037 человек были расстреляны. Зафиксированные Москвой квоты составляли: 6277 (общее число осужденных) и 3225 (общее число расстрелов). Можно предположить, что подобные перегибы и злоупотребления имели место и в других регионах страны. Они происходили из указаний о квотах, из запланированных Центром указов, а также из административно-бюрократических методов исполнения, насаждавшихся в течение многих лет, так что на местах как бы старались предвосхитить желания Центра и угадать директивы из Москвы.

Другая серия документов подтверждает централизованный характер утвержденных Сталиным и Политбюро массовых убийств. Речь идет о списках тех, кто приговорен комиссией по судебным делам при Политбюро. Казни обсуждались Военной коллегией Верховного Суда СССР, военным судом или Особым совещанием. Эта комиссия, в состав которой входил Ежов, представила на подпись Сталину и членам Политбюро, по крайней мере, 383 Списка, включающих 44 000 имен руководителей, партийных работников, армейских чинов и экономистов. Более 39 000 из них были приговорены к смертной казни. Подпись Сталина стоит на 362 списках, Молотова – на 373, Ворошилова – на 195, Кагановича – на 191 списке, Жданова – на 177 списках, Микояна – на 62 (11).

Все эти руководители лично отправлялись на места, чтобы вести, начиная с лета 1937 года, чистки местных партийных организаций: так, Каганович был послан «вычищать» Донбасс, районы Челябинска, Ярославля, Иванова, Смоленска. Жданов, «вычистив» свой район, т. е. Ленинград, поехал заниматься тем же самым в Оренбурге, Башкирии, Татарстане. Андреев отправился на Северный Кавказ, в Узбекистан и Таджикистан, Микоян – в Армению, Хрущев – на Украину.

Хотя большинство инструкций о массовых репрессиях были подтверждены решениями Политбюро в полном составе, сегодня становятся доступными новые документы, автором и инициатором проведения в жизнь которых на всех уровнях является лично Сталин. Возьмем только один пример: когда 27 августа 1937 года в 17 часов секретариат Центрального комитета получил сообщение Михаила Коротченко, секретаря районного комитета партии из Восточной Сибири, о том, как проходил процесс над агрономами, «виновными во вредительстве», Сталин лично телеграфировал в 17 часов 10 минут: «Я вам советую приговорить вредителей Андреевского округа к смертной казни и опубликовать сообщение об их расстреле в печати».

Все эти документы (протоколы Политбюро, распорядок рабочего дня Сталина, список принятых им в Кремле лиц) стали сегодня доступны и смогли подтвердить, что Сталин давал Ежову подробнейшие инструкции и контролировал его действия. Для инструктажа по делу о «военном заговоре» маршала Тухачевского и других высших военачальников Сталин принимал Ежова ежедневно. На всех этапах «ежовщины» Сталин не ослаблял политического контроля над событиями. Именно он решил назначить Ежова на пост народного комиссара внутренних дел, послав 25 сентября 1936 года в Политбюро из Сочи знаменитую телеграмму: «Считаю абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост народного комиссара внутренних дел. Ягода явно оказывается не на высоте задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОПТУ опоздал в этом деле на 4 года». Именно Сталин решил приостановить перегибы НКВД. 17 ноября 1938 года по указу Центрального комитета партии был положен конец, впрочем, на весьма недолгое время, массовым арестам и депортациям. Неделю спустя Ежов был смещен с поста народного комиссара внутренних дел и заменен Берией. Большой террор закончился точно так же, как начался – по приказу Сталина.

Можно ли подвести документированный итог числу и категориям жертв периода «ежовщины»?

Мы располагаем сегодня несколькими сверхконфиденциальными документами, подготовленными для Никиты Хрущева и главных партийных руководителей в период десталинизации, в частности, длинным «списком репрессий, осуществленных в эпоху культа личности», составленным комиссией, созданной по окончании XXII съезда партии под руководством Николая Шверника. Исследователи могут сопоставить эти данные со ставшими сегодня доступными данными из многих других источников, в которых приводится статистика администрации ГУЛАГа, Народного комиссариата юстиции, прокуратуры.

Сегодня стало ясно, что только за 1937 и 1938 годы были арестованы НКВД 1 575 000 человек; осуждены за тот же период 1 345 000 (85,4 %); а 681 692 (51 % от общего числа приговоренных за 1937–1938 годы) были расстреляны.

Процедуры осуждения арестованных были различными для разных групп. Так, дела крупных политиков, военных, экономистов, представителей интеллигенции, т. е. лиц, находящихся на виду и всем известных, обсуждались военными судами и специальными сессиями НКВД. Ввиду обширности проводимых на местах операций правительство в конце 1937 года предписало организовать на региональном уровне так называемые тройки, состоящие из прокурора, руководителя НКВД и начальника милиции. Эти тройки действовали необычайно быстро, т. к должны были соответствовать установленным Центром квотам. Для этого достаточно было пустить в ход старые списки подозреваемых ОПТУ. Следствие носило весьма упрощенный характер; «тройки» (а также двойки, состоявшие из руководителя местного НКВД и прокурора) пропускали через свои руки сотни дел в день, в «альбомном порядке», как это подтверждает, например, недавняя публикация Ленинградского мартиролога», ежегодника, в котором месяц за месяцем, начиная с августа 1937 года, перечислены репрессированные ленинградцы, арестованные и приговоренные к смерти на основе 58 статьи Уголовного кодекса. Срок между арестом и смертным приговором составлял от нескольких дней до нескольких недель. Смертный приговор без апелляции исполнялся в течение нескольких дней. В большинстве репрессивных операций, таких, например, как «ликвидация кулаков», начатая 30 июля 1937 года в рамках специальной операции по «ликвидации шпионов и диверсантов»; «ликвидация преступных элементов», начатая 12 сентября 1937 года; «депортация семей врагов народа» и т. д., шансы отдельных обывателей быть арестованными только потому, что органам надо было выполнить квоту, часто зависели от случая. Случайности могли носить «географический» характер (например, у лиц, живущих в приграничной полосе, шансов на арест было гораздо больше). Многое зависело также от особенностей биографии: в опасности находились те, кто был в той или иной степени связан с заграницей или имел иностранное происхождение; опасности подвергались и однофамильцы намеченных к аресту. В случае, если в списке число лиц было недостаточным, местные власти всегда умели найти выход и выполнить «норму». Дадим только один пример того, как пополнялась категория «вредителей»: НКВД Туркмении использовал пожар на одном предприятии как предлог, для того чтобы арестовать всех лиц, проживающих в этой местности, все они были названы «соучастниками». Запрограммированный сверху, произвольно выбирающий категории политических врагов, террор самой своей природой порождал перегибы и эксцессы, которые могут многое сказать о «культивировании насилия» в низовом репрессивном аппарате.

Данные, из которых становится ясно, что коммунисты составляют лишь малую часть из 681 692 расстрелянных, не являются полными. В них не вошло общее число депортированных в эти годы (например, высланные с Дальнего Востока 172 000 корейцев, отправленные между маем и октябрем 1937 года в Казахстан и Узбекистан). В них не входят те, кто умер под пытками во время допросов или те, кто скончался в лагерях в эти годы (около 25 000 в 1937, более 90 000 в 1938 году). Даже если скорректировать в сторону уменьшения те примерные цифры потерь, которые обычно называют выжившие свидетели репрессий, картина получается все равно чудовищной: сотни тысяч погибших в результате террора, направленного против всего общества.

Можно ли сегодня как-то продвинуться в анализе категорий этих массовых убийств? Мы располагаем лишь некоторыми статистическими данными о заключенных ГУЛАГа в конце 30-х годов, они будут приведены ниже. Но эта информация касается всех заключенных (а не только тех, кто был арестован во время Большого террора), она содержит только самые общие сведения о количестве жертв, приговоренных к заключению в лагере в период «ежовщины». В этот период заметно увеличилось число заключенных, имеющих высшее образование (+70 % между 1936 и 1939 годами), это подтверждает, что террор в конце 30-х годов был направлен, в частности, против образованной части общества, независимо от того, принадлежала ли она к партии или нет. Тем не менее и в этот период большинство жертв Большого террора составляли самые обычные граждане, люди «из народа».

Более всего известны преступления в отношении партийных кадров, именно эти преступления были разоблачены первыми на XX съезде партии. В своем докладе Хрущев подробно осветил этот вид репрессий, направленных в первую очередь против пяти верных сталинистов, членов Политбюро – По-стышева, Рудзутака, Косиора, Чубаря и Эйхе; уничтожены были также 98 из 139 членов Центрального комитета, 1108 из 1966 делегатов XVII съезда партии (1934 год). Репрессии коснулись и руководства комсомола: 72 из 93 членов и кандидатов в члены Центрального комитета ВЛКСМ были арестованы и расстреляны, также как 319 из 385 его областных секретарей и 2210 из 2750 районных секретарей. В общем, все обкомы и райкомы партии и комсомола «на местах» подозревались Центром в саботаже «безусловно правильных» решений, исходящих из Москвы; они якобы создавали препятствия эффективному контролю властей над тем, что происходит в стране, и потому были полностью обновлены. Во всегда находящемся под подозрением Ленинграде, где ранее партией руководил Зиновьев, а после убийства Кирова – Жданов и начальник местного НКВД Заковский, арестовали более 90 % всех партийных кадров. Но они составили лишь малую часть от тех ленинградцев, которые были арестованы в 1936–1939 годах. Для стимуляции чисток эмиссары из Центра в сопровождении войск НКВД были направлены в провинцию со специальной миссией, образно определенной газетой «Правда» как «выкуривание и уничтожение троцкистско-фашистских клоповников».

Из отрывочных статистических данных, которыми мы располагаем, известно, что некоторые регионы были «вычищены» особо тщательно: в первую очередь, удар снова пал на Украину. За один только 1938 год после назначения Хрущева главой коммунистической партии Украины более 106 000 человек были арестованы на Украине (и большинство из них расстреляны). Из 200 членов Центрального комитета компартии Украины выжили только трое. По аналогичному сценарию прошли чистки во всех районных и местных комитетах партии, где были организованы десятки открытых процессов над коммунистическими вожаками.

В отличие от процессов при закрытых дверях или тайных заседаний троек, где судьба обвиняемого решалась за несколько минут, открытые процессы над коммунистическими руководителями республик, краев и областей имели популистскую окраску, выполняли важную пропагандистскую функцию. Они были направлены на создание более тесной связи между «представителями народа, честными простыми борцами, носителями справедливых решений», и главой партии и разоблачали местных партработников, «новых феодалов, всегда довольных собой(…), которые своим бесчеловечным отношением нарочно плодят недовольных и озабоченных, создавая резерв для троцкистов» (Сталин, речь 3 марта 1937 года). Как большие процессы в Москве, так и публичные процессы на местах, запись заседаний которых подробно воспроизводилась местной прессой, сумели – с позиций популизма – сплотить массы. Процессы разоблачали заговорщика, главную фигуру идеологии того времени, и выполняли некую карнавальную функцию (поскольку власть имущие превращались в их ходе в негодяев, а «простые люди» выступали как «носители справедливости»). Эти общественные процессы стали, по меткому выражению Анни Кригель, «чудовищным механизмом социальной профилактики».

Репрессии, направленные против местных партийных руководителей, естественно, представляли только надводную часть айсберга. Приведем в пример Оренбургскую область, о которой мы знаем из материалов местного управления НКВД, озаглавленных: «Операции по ликвидации подпольных троцкистско-бухаринских групп, а также других контрреволюционных объединений, проведенные в период с 1 апреля по 18 сентября 1937 года» (т. е. до вступления в дело Жданова, чья миссия имела целью ускорение «чисток»).

В этой местности были арестованы на протяжении пяти месяцев:

– 420 троцкистов, все кадры, имеющие отношение к политике и экономике и занимающие руководящие должности;

– 120 правых, все значительные местные руководители;

Эти 560 партийных руководителей составляли около 45 % местной номенклатуры. Следствием миссии Жданова в Оренбурге стало еще 598 арестованных и расстрелянных. В этой области, как и в других областях, с осени 1937 года большинство политических и экономических руководителей были удалены и заменены новым поколением, так называемыми выдвиженцами: Брежневым, Косыгиным, Устиновым, Громыко, словом, будущим Политбюро 70-х годов.

Тем не менее наряду с тысячами арестованных коммунистических руководителей под удар попали рядовые члены партии, «вычищенные» коммунисты, не имеющие ни титулов, ни наград, а также обыкновенные граждане, внесенные ранее в списки неблагонадежных, – именно они стали основными жертвами террора.

Возьмем один из рапортов Оренбургского НКВД:

– «арестованы более двух тысяч членов правой военно-японской организации казаков (из них около 1500 расстреляны);

– арестованы более 1500 офицеров и царских чиновников, сосланных в 1935 г. из Ленинграда в Оренбург [речь идет только «о социально чуждых элементах», сосланных после убийства Кирова в разные регионы страны];

– около 250 человек арестованы по так называемому польскому делу;

– приблизительно 95 человек были арестованы по делу об уроженцах Харбина;

– 3290 человек [арестованы] в процессе операции по ликвидации бывших кулаков;

– 1399 человек (…) при ликвидации преступных элементов».

Таким образом, если прибавить сюда еще 30 комсомольских работников и 50 курсантов из местного военного училища, всего было репрессировано НКВД за пять месяцев около 7500 человек, и все это еще до усиленных репрессий, протекавших в период командировки сюда Андрея Жданова. Каким бы впечатляющим ни казался арест 90 % кадров местной номенклатуры, он представляет собой лишь незначительный процент от общего числа не разделяемых на категории граждан, репрессированных в ходе специальных операций, одобренных Политбюро и, в частности, Сталиным.

Среди жертв Большого террора подавляющее большинство анонимны.

Вот отрывки из «обычного» дела 1938 года:

Дело № 24 260

1. Сидоров.

2. Василий Клементьевич.

3. 1893 г. Московская] обл[асть] Коломенского р[айо]на с[ело] Сычево.

4. с[ело] Сычево, Коломенского р[айо]нэ.

5. Торгово-служащий.

6. Член профсоюза торговли и кооперации.

7. 1 дом деревянный 8x8, крыт железом, двор тесово-рубленый 20x7 полукрыт тесом, 1 корова, овец 4, поросенка 2, дом[ашняя] птица.

8. В 1929 г. имущество, т[о] же самое, имел 1 лошадь.

9. В 1917 г. 1 дом деревянный 8x8 крыт тесом, двор 30x20, амбар 2, сарай 2, 2 лошади, 2 коровы, овец 7.

10. Служащий.

11. В 1915–16 г[одах] рядовой 6-го строительного] Туркестанского полка.

12. Нет.

13. Нет.

14. Считаю себя выходцем из середняцкой семьи.

15. Беспартийный.

16. Русский., гражданин СССР.

17. Беспартийный.

18. Образование низшее.

19. На учете не состоит.

20. Не судим.

21. Болен грыжей.

22. жена – Анастасия Федоровна, 43 года, колхозница, дочь Нина 24 г.

Арестован Коломенским РО УНКВД 13 февраля 1938 г.

2. Выписки из протоколов допросов.

Вопрос: Дайте правдивые показания в отношении вашего социального происхождения, со[циального] положения и имущественного положения до 1917 и после.

Ответ: Я, Сидоров, происхожу из семьи торговца. Примерно до 1904 г[ода] отец мой имел в Москве на Золоторожской ул[ице] железную лавку, в которой, как мне известно с его слов, торговлю производил сам лично. После 1904 г[ода] отец торговлю прекратил, т. к. его торговлю заглушили крупные купцы, с которыми он конкурировать не мог. Он вернулся в д[еревню] Сычево, где у отца имелось хозяйство, арендованной земли до 6 десятин, лугов арендованных до 2 га, косилка одна и другой сх [сельскохозяйственный] инвентарь. В хозяйстве применялся один постоянный работник – Горячев, который работал много лет до 1916 г[ода]. После 1917 г[ода] имущественное положение отца осталось то же самое за исключением лошадей и рабочей силы. В хозяйстве отца я жил вместе до 1925 г[ода], затем я с братом хозяйство разделил.

Виновным себя не признаю.

3. Выдержки из обвинительного заключения.

…Сидоров, будучи враждебно настроен к политике ВКП(б) и советской] власти, систематически проводил активную антисоветскую] и к/р [контрреволюционную] агитацию, говоря: «Сталин со своей сворой никак не хочет уступать место, убил массу людей и все-таки власть не отдает… большевики укрепляют себе власть, сажая честных невинных людей в тюрьмы, а сказать нельзя – в тюрьму попадешь на 25 лет». Допрошенный в качестве обвиняемого, Сидоров виновным себя не признал, но полностью изобличается показаниями свидетелей.