Текст книги "Демон движения"

Автор книги: Стефан Грабинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Медленно все взгляды, ведомые общим порывом, сосредотачиваются на поезде из Бжеска. Он стоит, весь глухой и молчаливый. Только зажженные в купе лампы тлеют ровным, спокойным светом, только в открытых окнах легкий ветерок играет занавесками...

В вагонах мертвая тишина, никто не высаживается, никто не выглядывает изнутри. Сквозь освещенные прямоугольники окон видны пассажиры: мужчины, женщины и дети; все целы и невредимы – никто не получил ни малейшей травмы или контузии. Однако состояние их удивительно загадочное...

Все застыли стоя, обернувшись лицами в направлении, где исчез призрачный поезд; какая-то чудовищная сила заставила этих людей замереть в одной позе и держит их в немом остолбенении; какой-то мощный ток пронзил это скопление душ и поляризовал их на один лад. Вытянутые руки указывают на какую-то неизвестную цель, очевидно, далекую – подавшиеся вперед тела, наклонившиеся торсы стремятся в головокружительную даль, в какую-то далекую мглистую страну – а глаза... остекленевшие, одержимые тревогой и... восторгом, тонут в пространстве без границ...

Так стоят и молчат; не дрогнет мускул, не моргнет веко. Так стоят и молчат...

Ибо пронеслось сквозь них престранное веяние, ибо коснулось их великое озарение, ибо эти люди были уже обезумевшие...

Вдруг загремели звуки мощные и знакомые, окутанные повседневной безмятежностью – удары, упругие как сердце, которое колотится в здоровой груди, – размеренные, привычные звуки, с давних пор возвещавшие одно и то же:

– Бим-бам... – и пауза. – Бим-бам... бим-бам...

Сигналы продолжались...

СИГНАЛЫ

Нa товарной станции, в старом, давно вышедшем из строя почтовом вагоне, собрались, как всегда, поболтать, несколько свободных от службы железнодорожников. Были три начальника поездов, старший контролер Тршпень и заместитель начальника станции Хашчиц.

Поскольку октябрьская ночь была довольно холодной, то разожгли огонь в железной печке, труба которой была выведена в отверстие на крыше. Этой удачной идеей общество было обязано сообразительности начальника станции Сьвиты, который самолично притащил изъеденный ржавчиной обогреватель, выброшенный из какого-то зала ожидания, и отлично приспособил его к новым условиям. Четыре деревянные, обтянутые драной клеенкой лавки и садовый стол с тремя ногами и широкой, как щит, столешницей дополняли внутреннюю обстановку. Фонарь, подвешенный на крюке над головами сидящих, рассеивал по лицам тусклый, полусумрачный свет.

Так выглядело «железнодорожное казино» работников станции Пшеленч, уютное пристанище бездомных холостяков, тихая, уединенная пристань для сменившихся со службы кондукторов.

Здесь в свободное время собирались утомленные ездой бывалые, старые, поседевшие «железнодорожные волки», чтобы отдохнуть после закончившейся смены и поболтать с коллегами по профессии. Здесь, в дыму кондукторских

– 116 -

трубок, в чаде папирос, за жеванием табака бродили отголоски бесчисленных рассказов о приключениях и всевозможные анекдоты, свивалась нить железнодорожной судьбы.

Вот и сегодня посиделки были шумными и оживленными – собрались лучшие представители избранного общества, сплошь станционные «сливки». Тршпень только что рассказал интересный эпизод из собственной жизни, настолько завладев вниманием слушателей, что те забыли добавить огоньку в догорающие трубки и теперь держали их в зубах, потухшие и холодные, как кратеры уснувшего вулкана.

В вагоне повисла тишина. Через смоченное каплями дождя окно были видны мокрые крыши вагонов, лоснящиеся под светом прожекторов как стальные панцири. Время от времени мелькал фонарь смотрителя, мигал голубой сигнал маневрового локомотива; время от времени темноту разрывал зеленый отблеск фонаря стрелки, звучал пронзительный крик дрезины. Издали, из-за черной стены дремлющих вагонов доносился приглушенный шум главного вокзала.

Сквозь промежуток между вагонами виднелась часть линии: две параллельные полосы рельсовых путей. На одну из них медленно въезжал опустевший поезд; уставшие от ежедневной гонки поршни работали лениво, сонно преобразовывая свое движение в обороты колес.

Наконец паровоз остановился. Из-под груди локомотива выползли клубы пара и окутали пузатый корпус. Лучи фонарей на челе великана начали выгибаться в сияющие радуги и золотистые обручи, пронизывая облако пара. В какой-то момент возникла оптическая иллюзия: локомотив, а вместе с ним и вагоны, вознеслись над кучами пара, и на некоторое время оказались зависшими в воздухе. Через пару секунд поезд вернулся к уровню рельсов, испуская из своего организма последний выдох, чтобы отныне погрузиться в задумчивость ночного отдыха.

– Прекрасная иллюзия, – заметил Сьвита, который уже долгое время смотрел в окно. – Видели ли вы, господа, этот мнимый взлет машины?

– 117 -

– Конечно, – подтвердила пара голосов.

– Это напомнило мне железнодорожную легенду, услышанную много лет назад.

– Расскажите ее, Сьвита, просим! – ободрил его Хашчиц.

– Просим, просим!

– Разумеется. История недолгая; ее можно изложить в нескольких словах. Передается между железнодорожниками, как рассказ о поезде, который исчез.

– Как это исчез? Испарился или как?

– Ну, нет. Исчез – еще не значит «перестал существовать»! Исчез – это значит, что он как бы недоступен для человеческого глаза. На самом же деле он где-то есть, где-то пребывает, хоть и неизвестно где. Сей феномен создал один начальник станции, большой чудак, а может, и колдун. Эту штуку он проделал при помощи ряда последовательных сигналов, поданных в специальном порядке. Как он потом сам уверял, это явление застало его врасплох. Он развлекался сигналами, которые комбинировал самыми разными способами, изменяя их порядок и характер. Но однажды, после подачи семи таких знаков, поезд, заезжавший на его станцию, внезапно на полном ходу вознесся вверх вдоль рельсов, покачался пару раз в воздухе, после чего наклонился под углом и растворился в пространстве. С тех пор никто больше не видел ни поезда, ни людей, которые в нем ехали. Говорят, что он появится снова, если кто-то подаст те же сигналы, но в обратном порядке. Начальник, к сожалению, вскоре после этого помешался, и любые попытки добиться от него правды закончились ничем: безумец забрал с собой ключ к тайне. Разве что кто-нибудь случайно наткнется на нужную последовательность знаков и вернет поезд из четвертого измерения на землю.

– Нечасто случаются такие происшествия, – заметил начальник Жданский. – А когда произошло это удивительное событие?

– Каких-то сто лет назад.

– Фью-фью! Солидный отрезок! В таком случае пассажиры поезда к нынешнему времени постарели бы на целый

– 118 -

век. Представьте себе, какой бы был спектакль, если бы сегодня или завтра какому-то счастливцу удалось отыскать апокалипсические сигналы и сломать семь колдовских печатей. Ни с того ни с сего исчезнувший поезд внезапно падает с небес на землю, как следует отдохнув в столетней нирване, и вываливает из вагонов толпу стариков, согнувшихся под бременем возраста.

– Ты забываешь о том, что в четвертом измерении люди, вероятно, не нуждаются ни в еде, ни питье и не стареют.

– Ты прав, – признал Хашчиц. – Святая правда. Красивая легенда, коллега, очень красивая.

Он замолчал, что-то припоминая. Немного погодя, возвращаясь к словам Сьвиты, задумчиво произнес:

– Сигналы, сигналы... И я тоже могу кое-что о них рассказать – только не легенду, а правдивую историю.

– Слушаем! Просим! – отозвался хор железнодорожников.

Хашчиц оперся локтем о крышку стола, набил трубочку и, выпустив под потолок вагона пару колец белого дыма, начал свой рассказ.

Как-то вечером, около семи часов, станция Домброва была растревожена сигналом «Расцепились вагоны» – молоточек звонка четыре раза повторил серию из четырех ударов с паузой в три секунды. Прежде чем начальник Помян успел сориентироваться, откуда поступил сигнал, эфир принес новую тревогу: поочередно прозвучали три и два удара, повторенные четыре раза. Служащий понял; это означало «Задержать все поезда». Опасность, очевидно, усилилась.

Если принять во внимание уклон пути и направление сильного ветра, дующего с запада, оторвавшиеся вагоны неслись навстречу пассажирскому поезду, который как раз отходил со станции.

Надо было немедленно задержать поезд и отогнать его на пару километров в противоположную сторону, а также закрыть подозрительный участок пути.

Экспедитор, молодой энергичный служащий, отдал соответствующие распоряжения. Пассажирский вовремя отвели с пути назад и сразу же отправили со станции паровоз

– 119 -

с людьми, получившими задание остановить сбежавшие неуправляемые вагоны. Локомотив осторожно двигался навстречу опасности, освещая себе путь тремя мощными прожекторами; перед ним на расстоянии семисот метров шли двое путевых обходчиков с зажженными факелами и внимательно осматривали линию.

Однако к удивлению всей бригады, на своем пути они нигде не обнаружили отцепленные вагоны, и после двухчасовой, исключительно внимательной езды локомотив свернул к ближайшей станции Глашув. Начальник принял экспедицию с огромным удивлением. Никто ничего не знал о сигналах, участок пути был абсолютно надежен, и ни одна опасность с этой стороны не угрожала. Сбитые с толку железнодорожники сели на локомотив и около одиннадцати ночи вернулись в Домброву.

Тем временем беспокойство здесь росло. За десять минут перед возвращением паровоза звонки раздались вновь, на этот раз требуя выслать спасательный локомотив с рабочими. Чиновник службы движения был в отчаянии; встревоженный сигналами, все еще поступавшими со стороны Глашува, он мерил беспокойными шагами перрон, выходил на линию, а затем вновь возвращался в станционный кабинет, беспомощный, испуганный, охваченный ужасом.

Ситуация действительно была неприятная. Коллега из Глашува, которого беспокоили каждые несколько минут, сначала флегматично отвечал, что все в порядке, потом, раздраженный, принялся обзывать их полоумными и сумасбродами. А сигналы тем временем поступали один за другим, с каждым разом все настойчивее требуя выслать аварийную бригаду.

Хватаясь как утопленник за соломинку, Помян позвонил на соседнюю станцию Збоншин, находящуюся с противоположной стороны, неведомо почему предположив, что сигналы тревоги идут оттуда. Разумеется, ответ был отрицательный; там тоже все было в образцовом порядке.

– Это я сошел с ума или они там не в своем уме? – наконец спросил он проходившего мимо стрелочника. – Пан Сорока, вы слышали эти проклятые звонки?

– 120 -

– Слышал, господин начальник, слышал. О, опять! Что за черт?

Действительно, неумолимые молоточки вновь стучали по металлическим краям звонков; звали на помощь рабочих и врачей.

Часы показывали уже первый час ночи.

Помян рассвирепел:

– Да какое мне, в конце концов, дело до всего этого, катись оно под сто чертей! Отсюда говорят, что все в порядке, оттуда – что все на месте, так чего же вам надо, черти рогатые? Какой-то глашувский шут проказы нам строит, переворачивая с ног на голову целую станцию! Подам рапорт, и баста!

– Я так не думаю, пан начальник, – спокойно возразил помощник. – Дело слишком серьезное, чтобы рассматривать его под таким углом. Скорее стоит предположить, что тут какая-то ошибка.

– Хорошая ошибка! Разве вы не слышали, коллега, что ответили мне с обеих ближайших станций? Вряд ли стоит рассуждать о каких-то случайно заблудившихся сигналах с дальних станций, о которых бы там не знали. Если они дошли до нас, то перед этим должны были пройти через их участки. Так что?

– Значит, делаем простой вывод, что они исходят от некоего обходчика между Домбровой и Глашувом.

Помян внимательно посмотрел на подчиненного:

– От кого-то из стрелочников, говорите? Гм... возможно. Но зачем? Почему? Наши люди обследовали всю линию шаг за шагом и не нашли ничего подозрительного.

Служащий развел руками.

– Вот этого уже не знаю. Дело можно расследовать позже, связавшись с Глашувом. В любом случае я думаю, что мы можем спать спокойно и не обращать внимания на звонки. Все, что от нас зависело, мы сделали – участок пути детально обследован, на линии нет ни следа опасности, которыми нам угрожали. Я считаю эти сигналы так называемой «ложной тревогой».

– 121 -

Спокойствие помощника успокаивающе подействовало на начальника. Он попрощался с коллегой и закрылся на остаток ночи в кабинете.

Но работникам станции нелегко было вернуться к порядку. Люди столпились у будки вокруг стрелочника и о чем-то таинственно шептались между собой; время от времени, когда тишину ночи нарушал новый всплеск звенящих сигналов, склоненные друг к другу головы железнодорожников поворачивались в сторону сигнального столба и несколько пар глаз, расширенных от суеверной тревоги, следили за движением стучащих молоточков.

– Плохой знак, – ворчал сторож Гржеля, – плохой знак!

И так сигналы звучали до первых рассветных лучей. Но чем ближе к утру, тем слабее и глуше становились звуки, тем длиннее делались промежутки между сигналами, пока окончательно не стихли перед рассветом. Люди вздохнули, словно ночной кошмар перестал давить им на грудь.

Наутро Помян обратился к администрации в Остое, отправив подробный рапорт о событиях минувшей ночи. Пришедший по телеграфу ответ приказывал ему ожидать прибытия специальной комиссии, которая должна была основательно расследовать это дело.

В течение дня движение поездов осуществлялось по расписанию и все шло своим чередом. Но когда пробило семь часов вечера, вновь раздались тревожные сигналы в том же самом порядке, что и вчера: сначала сигнал «Расцепились вагоны», затем приказ «Задержать все поезда», наконец команда «Прислать локомотив с рабочими» и отчаянный крик о помощи: «Прислать паровоз с рабочими и врачом». Характерным было постепенное эмоциональное усиление в подборке сигналов, каждый последующий из которых сообщал об увеличении иллюзорной опасности. Совершенно очевидно, что сигналы дополняли друг друга, создавая разорванную паузами цепь, складываясь в какой-то зловещий рассказ о предполагаемом несчастье.

Как бы там ни было, все это выглядело как издевательство или глупая выходка.

– 122 -

Начальник пришел в ярость, служащие станции вели себя по-разному: одни воспринимали историю с юмористической точки зрения и смеялись над обезумевшими звонками, другие суеверно крестились. Стрелочник Здун вполголоса утверждал, что в сигнальном столбе сидит дьявол и лязгает звонком, чтобы досадить людям.

В любом случае сигналы никто не воспринимал всерьез и на станции не принимали никаких соответствующих мер. Тревога продолжалась с перерывами до самого утра, и лишь когда на востоке проявилась бледно-желтая полоска, звонки успокоились.

Наконец после проведенной без сна ночи, около десяти утра начальник дождался прибытия комиссии. Из Остои приехал старший инспектор Турнер, высокий худощавый пан со зловеще прищуренными глазами и с целым штабом чиновников. Началось следствие.

Господа «сверху» уже имели определенный взгляд на это дело. Сигналы, по мнению пана старшего инспектора, исходили от будки одного из путевых обходчиков на линии Домброва – Глашув. Вопрос был только в том, из какой именно. В соответствии со штатным расписанием на этой дистанции было десять смотрителей; из этого количества следовало исключить восьмерых, у которых не имелось аппаратов, подающих сигналы данного типа. В результате подозрение падало на оставшихся двоих. Инспектор постановил допросить обоих на месте их службы.

После сытного обеда у пана начальника, в двенадцать часов дня из Домбровы отправился специальный поезд со следственной комиссией. После получасовой езды господа вышли у домика путевого обходчика Дзивоты, одного из подозреваемых.

У бедняги, перепуганного нашествием внезапных гостей, едва не отнялся язык, и на вопросы он отвечал так, будто его только что вырвали из глубокого сна. После часового допроса комиссия пришла к убеждению, что Дзивота ни в чем не виноват и не имеет никакого представления о сути задаваемых ему вопросов.

– 123 -

Поэтому, чтобы не терять времени, пан старший инспектор оставил его в покое, приказав своим людям ехать ко второму смотрителю, на котором теперь сосредоточилось его следовательское внимание.

Через сорок минут они оказались на месте. Навстречу никто не вышел. Это их озадачило. Пост выглядел, будто вымерший: ни единого признака жизни на подворье, ни единого следа живого существа вокруг. Не звучали патриархальные голоса домашнего хозяйства, не запел петух, не заквохтала курица.

По крутым, зажатым между двумя поручнями ступеням они взошли на пригорок, где возвышался домик смотрителя Язьвы. У входа гостей встретили неисчислимые рои мух – злых, кусачих, жужжащих; словно разъяренные незваными гостями, они садились на руки, лезли в глаза, в лицо.

Постучали в дверь. Изнутри никто не отвечал. Один из железнодорожников нажал на ручку – дверь была заперта.

– Пан Тузяк, – кивнул Помян станционному слесарю, – отмычкой ее!

– Мигом, господин начальник.

Заскрежетало железо, замок заскрипел и уступил.

Инспектор распахнул ногой дверь и вошел внутрь. Но

в тот же миг выскочил обратно во двор, прижимая к носу платок. Из помещения ударил ужасный смрад. Один из чиновников отважился переступить порог и заглянул внутрь.

За столом под окном сидел смотритель с опущенной на грудь головой, пальцы правой руки лежали на кнопке сигнального аппарата.

Чиновник приблизился к столу и, побледнев, шагнул назад к выходу. Короткий взгляд, брошенный на руку обходчика, подтверждал, что телеграфный ключ сжимали не пальцы, а три голые, лишенные мяса фаланги.

В тот же момент сидящий за столом зашатался и свалился на землю как колода. В нем опознали труп Язьвы в состоянии полного разложения. Присутствовавший врач подтвердил смерть, которая наступила по крайней мере десять дней назад.

– 124 -

Составили протокол и похоронили останки на месте, отказавшись от вскрытия по причине сильного, далеко зашедшего разложения.

Причину смерти не выявили. Крестьяне из соседних сел, когда их спрашивали об этом, не могли дать никаких объяснений, кроме того, что уже долгое время не видели Язьву. Через два часа комиссия вернулась в Остою.

Начальник Домбровы в эту и последующие ночи спал спокойно, не потревоженный сигналами. Но через неделю на линии Домброва – Глашув произошла ужасающая катастрофа. В результате несчастного случая отцепившиеся вагоны налетели на скорый поезд, который шел навстречу, и разнесли его вдребезги. Погиб весь служебный персонал и более восьмидесяти пассажиров.

ДЕМОН ДВИЖЕНИЯ

Экспресс «Continental» несся во весь опор по дороге из Парижа в Мадрид. Время было позднее, близилась полночь, слякотная, дождливая. Мокрые плети дождя хлестали по ярко освещенным окнам и разбрызгивались по стеклу слезными вереницами капель. Выкупанные в ливне корпуса вагонов поблескивали в свете придорожных фонарей, словно влажные панцири. От их черных тел в окружающем пространстве разносился глухой перестук, многоголосый говор колес, сталкивающихся буферов, безжалостно вдавливаемых в дорожное полотно рельсов. Проворно бегущая цепь вагонов пробуждала в тишине ночи спящее эхо, выманивала замершие в лесах голоса, воскрешала дремлющие озерца. Поднимались чьи-то тяжелые, сонные веки, раскрывались в ужасе какие-то большие глаза и цепенели в мгновенном испуге. А поезд мчался дальше, в буре ветра, в танце осенней листвы, волоча за собой длиннющий шлейф вихрей потревоженного воздуха, лениво повисавшего позади дыма, копоти и сажи, мчался дальше, без передышки, разбрасывая за собой кровавые сувениры искр и угольный шлак.

В одном из отделений первого класса, втиснувшись в угол между стенкой вагона и подушкой спинки дивана, дремал мужчина лет сорока, крепкого геркулесового телосложения. Тусклый свет лампы, с трудом сочившийся сквозь затянутый абажур, освещал старательно выбритое, вытянутое лицо с гримасой упрямства вокруг узких губ.

– 126 -

Он был один; никто не мешал сонным раздумьям. Тишину закрытого купе нарушал разве что стук колес под полом да бормотание газа в горелке. Красный колер плюшевых подушек рассеивал вокруг душный, знойный оттенок, навевал сонливость, словно наркоз. Мягкие, податливые под пальцами тканевые чехлы приглушали отзвуки, смягчали грохот рельсов, прогибались послушной волной под весом тела. Купе казалось погруженным в глубокий сон; дремали задернутые на колечках занавески, сонными движениями покачивались зеленые багажные сетки, растянутые под потолком. Убаюканный равномерным движением вагона, путешественник склонил уставшую голову на изголовье и уснул. Выпущенная из рук книжка соскользнула с колен и упала на пол; на обложке из нежного, темно-шафранового сафьяна виднелся заголовок «Свилеватые линии»*, рядом – изящно вытисненное имя владельца: Тадеуш Шигонь...

В какой-то момент спящий беспокойно пошевелился, открыл глаза и повел взглядом вокруг; на мгновение его лицо отразило изумление в попытке сориентироваться; путешественник словно не мог понять, где он и почему здесь оказался. Но в тот же миг на губах появилась улыбка снисходительного смирения, крепкая нервная рука поднялась в небрежном повелительном жесте, спазматическая гримаса на губах сменилась печатью разочарования и презрительного отвращения. Он снова впал в полусонное состояние...

В коридоре вагона послышались чьи-то шаги; дверь рванули, сдвинули, и в купе вошел кондуктор:

– Попрошу билет.

Шигонь не дрогнул, не подал признака жизни. Кондуктор, подумав, что тот спит, подошел и тронул его за плечо:

– Простите – попрошу билет.

Путешественник озадаченно взглянул на пришельца.

– Билет? – зевнул небрежно. – У меня его еще нет.

– Почему вы не купили на станции?

– Не знаю.

____________

* «Свилеватые линии» (Wichrowate linie) – название авторского сборника Грабинского, не вышедшего при жизни автора. Впервые полностью опубликован в 2012 году.

– 127 -

– Вы заплатите за это штраф.

– Штра-а-аф? Да, – добавил сонно, – заплачу.

– Откуда вы едете? Из Парижа?

– Не знаю.

Кондуктор возмутился:

– Как это вы не знаете? Любезный господин насмехается надо мной? Кто же должен знать?

– Неважно. Допустим, я сел в Париже.

– Куда же мне тогда выписать билет?

– Как можно дальше.

Кондуктор внимательно посмотрел на пассажира:

– Я могу дать вам билет только до Мадрида; там вы можете пересесть в любом направлении.

– Все равно, – безразлично взмахнул он рукой. – Лишь бы ехать.

– Билет я выдам вам чуть позже. Сначала я должен выписать его и рассчитать стоимость вместе со штрафом.

– Хорошо, хорошо.

Внимание Шигоня уже некоторое время было приковано к лацканам с железнодорожными значками: пара обрезанных крыльев, вплетенных в колесо. Когда кондуктор с ироничной улыбкой двинулся к выходу, Шигоню вдруг показалось, что это лицо, кривящееся в знакомой гримасе, он видел уже не первый раз. Какой-то черт внезапно дернул его с места, и на прощание он предостерег кондуктора:

– Остерегайтесь сквозняка, крылатый господин!

– Будьте спокойны, я закрываю дверь.

– Остерегайтесь сквозняка, господин, – упорно повторил, – порой можно и шею свернуть.

Кондуктор уже был в коридоре.

– Псих или пьяный, – заметил он вполголоса и прошел в соседний вагон.

Шигонь остался один.

Он пребывал в стадии одного из своих знаменитых «побегов». Однажды, ни с того ни с сего, этот странный человек находил себя в нескольких сотнях миль от родной Варшавы, где-нибудь на другом краю Европы, в Париже, Лондоне или в каком-то захолустном городке в Италии – к собственному

– 128 -

удивлению просыпаясь в каком-то неведомом отеле, который видел впервые в жизни. Каким образом он, неожиданно для себя, оказывался в чужой среде, никогда не удавалось выяснить. Когда он расспрашивал служащих гостиниц, те обычно мерили этого высокого мужчину в желтом плаще любопытным, иногда ироничным взглядом и информировали его об очевидном состоянии вещей; что он прибыл вчера вечерним или утренним поездом, поужинал и потребовал ночлега. Однажды какой-то famulus* поинтересовался, не стоит ли ему случайно напомнить, под каким именем он прибыл? Впрочем, коварный вопрос был вполне обоснованным: человек, который запамятовал, что он делал предыдущим днем, может и не знать, как его зовут. Всякий раз эти импровизированные путешествия Тадеуша Шигоня были отмечены некими таинственными и необъяснимыми чертами: их бесцельность, полное забвение минувших событий, странная амнезия, охватывавшая все, что происходило от момента выезда до финального прибытия в незнакомую местность, красноречиво свидетельствовали, что д

анное явление было как минимум загадочным.

После возвращения из каждой такой авантюрной поездки все вновь возвращалось в норму – он, как и прежде, активно посещал в казино, играл в бридж, делал свои знаменитые ставки во время конных состязаний. Все шло по старинке, привычно, обыденно и банально...

Но однажды утром Шигонь внезапно исчезал и снова пропадал бесследно...

Причина этих побегов оставалась необъяснимой. По мнению некоторых, источник нужно было искать в атавистической стихии, коренившейся в самой его природе; в жилах Шигоня, похоже, текла цыганская кровь. Видимо, он унаследовал от своих вольных странствующих предков тоску по вечному бродяжничеству, жажду новых впечатлений, присущую этим королям торных дорог. В качестве прямого доказательства его «кочевничества» приводили тот факт, что Шигонь никогда не мог долго находиться на одном месте,

____________

* Famulus {лат.) – служитель.

– 129 -

зато непрерывно менял свое местожительство, переезжая из одной квартиры в другую. Какими бы ни были причины, побуждавшие этого чудака к романтическим путешествиям без явно определенной цели – он сам, несомненно, не одобрял их ex post* возвращения. Через некоторое время после таинственного исчезновения он так же неожиданно возвращался, злой, измотанный и мрачный. На протяжении нескольких последующих дней он закрывался дома, видимо избегая людей, перед которыми испытывал стыд и смущение.

Вероятно, наиболее интересным во всем этом было состояние Шигоня на протяжении таких «побегов» – состояние почти полного автоматизма с преобладанием подсознательных элементов.

Какая-то темная сила вырывала его из дома, гнала на вокзал, вталкивала в вагон – какой-то непреодолимый приказ не раз заставлял его посреди глубокой ночи покинуть уютную постель, вел, как обреченного, по лабиринтам улиц, убирая с дороги тысячи преград, усаживал в купе и отправлял в широкий мир. Начиналась езда вперед, на ощупь, наугад, какие-то полустанки, пересадки в неопределенном направлении и, наконец, остановка в каком-то городе, местечке или деревне, в неведомом краю, под незнакомым небом, неведомо почему именно здесь, а не где-то в другом месте – и, наконец, роковое пробуждение в неожиданной, дико чуждой местности...

Шигонь никогда не приезжал в одно и то же место: поезд всегда выбрасывал его в случайном пункте. Никогда не «пробуждался», то есть не осознавал бесцельности своих поступков во время поездки – нормальное психическое состояние возвращалось к нему полностью только после того, как он окончательно покидал поезд, и происходило это обычно вслед за глубоким освежающим сном в придорожной гостинице или на квартире.

И в данный момент он находился в состоянии, словно близком к трансу. Поезд, который его вез, выехал вчера

____________

* Ex post {англ.) – постфактум, после.

– 130 -

утром из Парижа. Сел ли он на него в столице Франции или на какой-то станции по дороге – не ведал. Выехал откуда-то и ехал куда-то – вот и все, что можно было сказать по этому поводу...

Поерзал на подушках, выпрямил ноги и закурил сигару. Испытывал ощущение безвкусицы, едва ли не отвращения. Подобные чувства всегда возникали при виде кондуктора или вообще кого-то из железнодорожников. Эти люди сделались символом определенных недостатков или недочетов, воплощением несовершенств, которые он видел в устройстве поезда и железнодорожного движения. Шигонь понимал, что свои необычайные путешествия он совершал под влиянием космических, стихийных сил, реализация которых в форме поездки по железной дороге была ребяческим компромиссом, обусловленным характером его окружения и условиями земной среды. Он более чем ясно представлял себе это, полностью сознавая, что если бы ему не мешало данное печальное обстоятельство, если бы он не был прикован к Земле и ее законам, то его странствия стали бы несравненно более роскошными и великолепными, отбросив прочь все истертые шаблоны и методы.

И именно поезд, железная дорога и ее служащие олицетворяли для него эту тесную формулу, этот порочный круг без выхода, из которого он, человек, бедный сын земли тщетно пытался вырваться.

Поэтому он презирал этих людей, иногда даже ненавидел их. Порой эта ненависть к «прислужникам дарованной свыше свободы передвижения», как он их презрительно называл, возрастала по мере повторения тех странных «побегов», которых он стыдился не столько из-за их бесцельности, но скорее из-за того, что они совершались в таких жалких масштабах.

Эти чувства побуждали к мелким конфликтам или спорам с железнодорожным начальством, неизбежным из-за ненормального состояния путешественника. На некоторых линиях его уже хорошо знали; он не раз ловил на лету ироническую улыбку носильщика, кондуктора или начальника станции.

– 131 -

Кондуктор, обслуживавший вагон, в котором сейчас ехал, показался ему особенно знакомым – уже не раз перед его глазами, рассеянно всматривавшимися в пространство, мелькало это худощавое, побитое оспой лицо, при взгляде на него озарявшееся глумливой улыбкой. По крайней мере, так ему казалось...

Особенно Шигоня раздражали железнодорожные объявления, рекламы и мундиры. Каким смешным был пафос аллегорий движения, развешанных в залах ожидания, какими претенциозными были широкие жесты мелких гениев стремительного движения!

Но самое комичное впечатление производили эти крылатые колеса на фуражках и лацканах чиновников. Вот уж, что называется, размах! Вот фантазия!

При виде этих знаков отличия у Шигоня неоднократно возникало шальное желание содрать их и заменить изображением собаки, вертящейся в погоне за собственным хвостом...

Сигара медленно тлела, рассеивая по купе облачка синеватого дыма. Державшие ее пальцы лениво разжались, и ароматная Trabucco покатилась под диван, брызнув ракетой мелких искр: курильщик задремал...

Пущенный по трубам горячий пар тихо зашипел под ногами, разливая по купе уютное домашнее тепло. Какой-то запоздалый комар запел тонкую, слабую мелодию, сделал несколько нервных кругов и спрятался в темном закутке между выпуклостями плюшевых подушек. И снова только тихое гудение горелки и мерный перестук колес...