Текст книги "Демон движения"

Автор книги: Стефан Грабинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Дамы и господа! – вновь заговорил Струг. – Настал особый момент, момент воплощения многолетних мечтаний. Этот поезд теперь принадлежит нам – мы завладели им безраздельно; чуждые, равнодушные или враждебные элементы уже удалены из его организма. Здесь царит суровая атмосфера глухого пути и его сила. Через минуту эта сила должна проявиться. Кто не чувствует себя достаточно подготовленным, пусть вовремя даст задний ход; потом может быть слишком поздно. За вашу целость и безопасность я ручаюсь. Путь свободен и двери открыты. Итак? – повел он вокруг испытующим взглядом. – Никто не отступает?

– 202 -

Ответом было глубокое молчание, пульсировавшее учащенным дыханием двенадцати человеческих грудей.

Струг триумфально улыбнулся:

– Тогда хорошо. Все остаются здесь по доброй воле, каждый из вас в этот момент сам отвечает за свой шаг.

Путники молчали. Их беспокойные, тлеющие лихорадочным светом глаза не отрывались от лица обходчика. У одной из женщин вдруг случился приступ истерического смеха, который столь же внезапно прекратился под спокойным холодным взглядом Струга. Смотритель вытащил из-за пазухи четырехугольную картонку с каким-то рисунком.

– Вот наш прежний путь, – показал он пальцем на двойную линию, черневшую на бумаге. – Маленькая точка здесь, справа, – это Дрогичин, который мы только что миновали; та, вторая, побольше, вверху – это Гронь, конечная станция на этом маршруте. Однако мы туда уже не попадем – эта цель теперь нам безразлична.

Он замолчал, напряженно всматриваясь в рисунок. Дрожь ужаса сотрясла слушателей. Слова Струга падали на душу тяжко, словно растопленное олово.

– А здесь, слева, – объяснял он дальше, передвигая указательный палец, – расцветает пунцовая линия. Вы видите, как извивается красным ее линия, удаляясь все дальше от главной трассы?.. Это линия глухого пути. Мы должны выехать на нее...

Он снова умолк, изучая кровавую ленту.

Снаружи донесся грохот быстро вращавшихся колес; очевидно, поезд удвоил скорость и мчался вперед с безумным неистовством.

Обходчик произнес:

– Момент настал. Пусть каждый из вас примет сидячее или лежачее положение. Да... хорошо, – закончил он, окинув внимательным взглядом путешественников, которые, как загипнотизированные, исполнили распоряжение. – Теперь можно начинать. Внимание! Через минуту сворачиваем...

Держа правой рукой рисунок на уровне глаз, он вновь с фанатичной исступленностью уставился на него резко

– 203 -

расширившимися зрачками... Затем застыл, как дерево, выпустил картонку из рук и, словно заледеневший, встал без движения в середине купе; глаза его так сильно закатились вверх, что были видны только края белков, лицо приобрело каменное выражение. Внезапно, словно автомат, он деревянным шагом двинулся к открытому окну... Будто колода, оперся грудью на нижнюю часть рамы, оттолкнулся ногами от пола и наполовину высунулся наружу; его фигура, жестко вытянувшаяся за окном, качнулась несколько раз на краю рамы, как магнитная стрелка, и застыла под углом к стене вагона...

В этот момент раздался адский треск, словно вагоны разлетались на куски, неимоверный грохот сокрушаемого железа, биение буферов и сцепок, лязг дико крутящихся колес и цепей. Посреди шума, в котором, казалось, слились треск разбивающихся в щепки лавок и оборванных дверей, среди грохота рушащихся потолков, ломающихся полов и стен, среди звона лопающихся трубопроводов и резервуаров застонал отчаянный свист локомотива...

Неожиданно все смолкло, словно погрузилось в землю, развеялось, и уши наполнил чудовищный, мощный, бескрайний шум...

И на долгое-долгое время весь мир окутало это шумящее бытие, и казалось, что все земные водопады поют свою грозную песнь и все земные деревья шелестят бесчисленными листьями... Потом и это утихло, и над миром разлилась великая тишина мрака. В мертвых и безгласных просторах распростерлись чьи-то невидимые, чьи-то невероятно ласковые руки, успокаивающе поглаживавшие траурную ткань пространства. А под этими нежными ласками раскачивались какие-то мягкие волны, плыли легкими барашками и убаюкивали, погружали в сон... В сладкий, тихий сон...

–

В какой-то момент профессор очнулся. Еще не полностью придя в себя, посмотрел вокруг и обнаружил, что он находится в пустом купе. Его охватило какое-то неопределенное ощущение чуждости; все вокруг казалось каким-то другим, каким-то новым, чем-то таким, с чем надо было

– 204 -

свыкнуться. Однако адаптация происходила удивительно медленно, с заметным сопротивлением. Проще говоря, надо было полностью изменить «точку зрения» и «восприятие» окружающих вещей. Ришпанс чувствовал себя, как человек, который выходит на дневной свет после долгого блуждания в темном многокилометровом туннеле. Протирал ослепленные темнотой глаза, стирал мглу, заслонявшую поле зрения. Начал вспоминать...

В мыслях поочередно всплывали блеклые картины воспоминаний, которые предшествовали... этому. Какой-то грохот, лязг, какой-то резкий удар, заглушивший все впечатления и отключивший сознание...

«Катастрофа!» – смутно мелькнуло в голове.

Внимательно осмотрел себя, провел рукой по лицу, по лбу – ничего! Ни капли крови, ни малейшей боли.

«Cogito – ergo sum»*, – решил он наконец.

Возникло желание пройтись по купе. Покинул свое место, поднял ногу и... завис в нескольких дюймах над полом.

– Так, черт побери! – пробормотал изумленно. – Я потерял вес, что ли? Чувствую себя легким, как перышко.

И вознесся вверх, под самый потолок вагона.

– Но что случилось с остальными? – вспомнил он, опускаясь к двери соседнего купе.

В этот момент у входа он заметил инженера, тоже парящего в нескольких сантиметрах над полом, и сердечно пожал его руку.

– Приветствую любезного пана! И у вас, я вижу, тоже нелады с законами тяготения?

– Эх, что же тут поделаешь? – смиренно вздохнул Ришпанс. – Вы не ранены?

– Упаси боже! – заверил Знеславский. – Я жив и здоров как новорожденный. Только что пробудился.

– Оригинальное пробуждение. А еще мне интересно, где мы, собственно, находимся?

– Мне тоже. Похоже, мы мчимся с головокружительной скоростью.

____________

* Мыслю – следовательно, существую (лат.).

– 205 -

Выглянули в окно. Ничего – пустота. Только сильная холодная струя воздуха, веющего снаружи, наводила на мысль, что поезд летит как фурия.

– Это странно, – заметил Ришпанс. – Абсолютно ничего не вижу. Пустота вверху, пустота внизу, пустота передо мной.

– А это невероятное ощущение! Вроде бы день, поскольку светло, однако солнца не видно, а мглы нет.

– Будто плывем в пространстве. Сколько сейчас может быть времени?

Одновременно взглянули на часы. Через мгновение инженер поднял глаза на товарища и встретил его взгляд, в котором читалось такое же недоумение:

– Ничего не могу рассмотреть. Цифры часов слились в черную волнистую линию...

– Вдоль которой стрелки движутся безумным, ничего не означающим движением.

– Волны протяженности, переливающиеся одна в другую, без начала и конца...

– Сумерки времени...

– Смотрите! – неожиданно воскликнул Знеславский, показывая рукой на противоположную стену вагона. – Я вижу сквозь эту стену одного из наших; того монаха-аскета, помните?

– Да, это брат Юзеф, кармелит. Я разговаривал с ним. Однако и он уже заметил нас; улыбается и подает нам знаки. Что за парадоксальные явления! Мы смотрим сквозь эти доски, как сквозь стекло!

– Непрозрачность тел черти забрали с концами, – подытожил инженер.

– Похоже, что и с непроницаемостью дела обстоят не лучше, – ответил Ришпанс, просачиваясь сквозь стену в соседнее купе.

– Действительно, – согласился Знеславский, следуя его примеру.

Так они прошли сквозь несколько вагонных перекрытий и в третьем по счету вагоне приветствовали брата Юзефа.

– 206 -

Кармелит только что закончил утреннюю молитву и, укрепив душу, сердечно радовался встрече.

– Велики деяния Господни! – сказал он, поднимая вверх глубокие, подернутые мглой задумчивости глаза. – Мы переживаем удивительные минуты. Итак, все мы чудесным образом пробудились. Хвала Предвечному! Пойдем, присоединимся к остальной братии.

– Мы с вами, – отозвались с разных сторон несколько голосов, и сквозь стены вагонов прошли десять фигур, окружив собеседников. Это были люди самых разных сословий и специальностей, в том числе машинист поезда и три женщины. Все невольно искали кого-то глазами, все инстинктивно чувствовали отсутствие одного товарища.

– Нас тринадцать, – сказал щуплый молодой человек с острыми чертами лица. – Я не вижу мастера Струга.

– Мастер Струг не придет, – словно сквозь сон произнес брат Юзеф. – Не ищите здесь обходчика Струга. Посмотрите глубже, братья и сестры мои, загляните в души ваши. Может, найдете его.

Они замолчали и поняли. На лицах разлилось великое спокойствие, и они засияли удивительным светом. И читали в душах друг друга и проницали друг друга в чудесном ясновидении.

– Братья! – заговорил монах. – Формы наши дарованы нам на краткое время, через несколько минут нам, возможно, придется оставить их. Тогда мы расстанемся. Каждый пойдет в свою сторону, куда понесет его судьба, начертанная в предвечной книге предназначения, каждый пойдет собственным путем, в собственную сферу, которую приготовил себе по ту сторону. Ибо нас ждут и тоскуют по нам остальные братские души. Прежде чем наступит миг прощания, послушайте еще раз голоса с той стороны. Слова, которые я прочитаю вам, записаны десять дней назад, по земному исчислению времени.

Произнеся эти слова, развернул тихо шелестящие листы какой-то газеты и начал читать глубоким, проникновенным голосом:

– 208 -

«В *, 15 ноября 1950 года.

ТАИНСТВЕННАЯ КАТАСТРОФА

Вчера, на железнодорожной линии Залесная-Тронь, в ночь с 14 на 15 ноября произошел таинственный случай, который до сих пор не удалось полностью объяснить. Речь идет о судьбе пассажирского поезда № 20, который потерпел крушение между вторым и третьим часом ночи. Самой катастрофе предшествовали странные явления. Все его пассажиры, будто предчувствуя угрозу, массово высаживались на станциях и полустанках перед местом рокового случая, хотя цель их поездки лежала намного дальше; на расспросы станционного начальства о причине прерывания поездки люди давали непонятные объяснения, будто не желая выдавать мотивы своего странного поведения. Характерно, что в Дрогичине поезд покинули даже несколько служивших там кондукторов, которые предпочли подвергнуться суровому наказанию и потерять должность, чем ехать дальше; только три человека из всего персонала остались на своих местах. Из Дрогичина поезд выехал почти пустой. Несколько нерешительных пассажиров, которые в последний момент вернулись в вагоны, через четверть часа выскочили на ходу в чистом поле. Эти люди каким-то чудом уцелели во время происшествия и вернулись пешком в Дрогичин около четырех утра. Они были свидетелями последних моментов рокового поезда перед катастрофой, которая должна была произойти через несколько минут...

Около пяти утра из будки обходчика Золы, расположенной в пяти километрах за Дрогичином, поступил первый сигнал тревоги. Начальник станции сел на дрезину и через полчаса был на месте происшествия, где его уже встретила следственная комиссия из Раквы.

Странная картина предстала перед глазами присутствующих. Посреди чистого поля, в нескольких сотнях метров за будкой обходчика на рельсах стоял разорванный поезд: два последних вагона совершенно не пострадали, дальше был разрыв, длина которого соответствовала трем недостающим вагонам – затем два вагона, соединенные цепями, находя-

– 209 -

щиеся в нормальном состоянии – потом еще один разрыв, длиной в один вагон – и, наконец, тендер; локомотива не было. На пути, на платформах, на ступенях – никаких следов крови, нище не было раненых или убитых. Внутри вагонов тоже было пусто и глухо; ни в одном купе не нашли трупов, ни в одном из вагонов не обнаружено ни малейших повреждений...

Все подробности были записаны на месте и отосланы в дирекцию. Дело представляется загадочным, и в железнодорожном управлении не надеются, что его удастся быстро прояснить...»

Кармелит на мгновение замолчал, отложил газету и тут же начал читать следующую:

«В *, 25 ноября 1950 года

Невероятные сенсации и подробности о железнодорожной катастрофе от 15 числа сего месяца

Таинственные события, которые разыгрались на железнодорожной линии за Дрогичином 15 числа сего месяца, до сих пор не удалось объяснить. Напротив, все более глубокие тени сгущаются над этим событием и мешают разобраться в нем.

Сегодняшний день принес ряд поразительных известий, которые, будучи связаны с катастрофой, запутывают дело еще сильнее и порождают глубокие, далеко идущие размышления. Вот что сообщают нам телеграммы из достоверных источников:

Сегодня утром 25 ноября на месте катастрофы, которая случилась 10 дней назад, появились вагоны пассажирского поезда № 20, отсутствие которых было отмечено в день аварии. Примечательно, что вагоны появились на линии не как единый поезд, а отдельными группами из одного, двух или трех вагонов, точно соответствуя пустым промежуткам, обнаруженным 15-го числа. Перед первым вагоном, на расстоянии, соответствующем длине тендера, появился полностью укомплектованный паровоз.

– 210 -

Пораженные этим неожиданным появлением железнодорожники поначалу не осмеливались приблизиться к вагонам, полагая их призраками или нездоровыми порождениями сознания. Однако в конце концов, поскольку вагоны не исчезали, они набрались смелости и зашли внутрь.

Здесь их глазами представилась жуткая картина. В одном из купе они нашли останки тринадцати человек, которые лежали или сидели на скамейках. Причина смерти до сих пор не установлена. Тела несчастных не имеют никаких внешних или внутренних повреждений, нет также ни малейших следов удушья или отравления. Смерть жертв, вероятно, останется неразрешимой загадкой.

Из тринадцати человек, погибших столь таинственным образом, на текущий момент удалось установить личности шестерых: брата Юзефа Зигвульського из ордена кармелитов, автора нескольких серьезных мистических трактатов; проф. Ришпанса, знаменитого психолога; инженера Знеславского, выдающегося изобретателя, машиниста поезда Ствоша и двух кондукторов. Имена остальных лиц пока неизвестны...

Известие о таинственном случае молниеносно облетело всю страну, повсюду производя потрясающее впечатление.

В прессе уже появились многочисленные, иногда подробные объяснения и комментарии. Отдельные голоса называют определение этого происшествия как «железнодорожная катастрофа» фальшивым и наивным. Общество психологических исследований якобы уже планирует ряд лекций, с которыми в ближайшие дни выступят несколько выдающихся психологов и психиатров.

Произошло событие, которое, вероятно, на долгие годы вознесется над наукой, указывая ей новые, неведомые доселе горизонты...»

Брат Юзеф закончил и уже угасающим голосом обратился к товарищам:

– Братья! Миг расставания настал. Вот уже расточаются наши формы.

– 211 -

– Мы перешагнули рубеж жизни и смерти, – прозвучал, словно отдаленное эхо, голос профессора, – чтобы вступить в реальность высшего порядка...

Стены вагонов, мглистые, словно испаряющийся туман, начали раздвигаться, растворяться, таять... Отрывались вьющиеся шали крыш, безвозвратно улетали в пространство эфирные сувои платформ, летучие спирали труб, проводов, буферов...

Фигуры путников, воздушные и насквозь прозрачные, меркли, распадались, рвались на лоскуты...

– Прощайте, братья, прощайте!..

Голоса их замирали, угасали, развеивались... пока не стихли где-то в потусторонних межпланетных далях...

ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА

Из-под разбитых вагонов извлекли оставшихся жертв: двух тяжелораненых мужчин и женщину, раздавленную насмерть в железных объятиях буферов. Несколько человек из городской амбулатории положили окровавленные тела на госпитальные носилки и отнесли в зал ожидания, чтобы оказать им первую помощь. Оттуда уже доносились стоны, душераздирающие крики боли, иногда слышался протяжный спазматический плач. От первой стрелки сквозь открытое окно были видны белые халаты хирурга и его ассистентов, метавшихся по залу между рядами разложенных на полу носилок. Жатва смерти были богатой и кровавой: пятьдесят жертв...

Бытомский отвел взгляд от перрона и продолжил следить за усилиями служащих и железнодорожников, которые под руководством его коллеги, начальника станции Рудавского, убирали с рельсов остатки разбитого поезда.

Последствия катастрофы ужасали своими необычайными масштабами: из пятнадцати вагонов состава едва уцелели два, остальные были почти полностью уничтожены. Паровоз с тендером, первыми врезавшиеся в хвост товарного, вошли в его последний вагон, будто ящик в письменный стол, и так застыли, сплющенные в чудовищном слиянии. Несколько средних вагонов с выбитыми окнами, без платформ, без колес поднялись на дыбы и сцепились там вверху друг с другом, словно ослепленные, бешено разогнавшие¬

– 213 -

ся скакуны, остановленные на месте руками обезумевших всадников. Один вагон раздавило вдребезги: осталась лишь какая-то беспорядочная куча изрубленных на куски стен, раскромсанных в щепки переборок, скрученных в рулоны платформ; а посреди этого дикого месива из дерева и железа торчали сям и там обрубки трубопроводов, какие-то щербатые, нелепо изогнутые металлические листы, угрожающемрачно вздымались к небу ржавые прутья, доски, сорванные с петель двери со следами застывшей крови, вырванные из купе скамейки, диванчики и кресла, облепленные клочьями человеческой плоти...

Едва ли не весь служебный персонал Бежавы работал над тем, чтобы привести трассу в порядок. От котельной подъехал спасательный паровоз и, направленный на роковую линию, торопливо потянул за собой остатки разбитого поезда. Самая сложная и долгая работа была там, где вагоны, выброшенные за пределы колеи, свалились набок и рухнули на склон насыпи: не оставалось ничего другого, как с помощью рычагов и кирок столкнуть их чуть ниже по склону насыпи и таким образом убрать помеху с полотна. В других местах усердно работали лопаты, сгребая на тележки разбросанные вокруг железки, расколотые в щепки части вагонных стен, валяющиеся на рельсах осколки и куски. Ежесекундно слышался лязг опускающихся цепей, свистки сигнальщиков, подающих команду «Готово» и пронзительный ответ отправляющегося локомотива, нагруженного обломками.

Бытомский, в мрачной задумчивости опершись на вертикальную трубу паровозной гидроколонки, с сигарой в зубах наблюдал за движениями работников. Время от времени, поглубже затянувшись табачным дымом, отрывал руку от столба колонки и, окидывая косым взглядом коллегу, который стоял рядом с ним, многозначительно качал головой.

Однако Рудавский, занятый спасательной операцией, казалось, не замечал жестов своего товарища. Тогда Бытомский улыбался, наполовину грустно, наполовину язвительно, и, возвращаясь к прежней позе, продолжал попыхивать

– 214 -

своей сигарой. Лишь однажды, когда из зала ожидания до них донесся громкий стон одного из несчастных пассажиров, начальник Бежавы беспокойно вздрогнул и невольно посмотрел в сторону коллеги из Тренчина.

– Я предупреждал, – ответил он на этот взгляд, таинственно наклоняясь к уху Рудавского. – Предупреждал несколько раз перед катастрофой, но тогда, коллега, вы меня высмеяли. А теперь разгребаете последствия своей легкомысленности. Не стоило пренебрегать словами бывалого старика из Тренчина.

– Ах, – нетерпеливо отмахнулся Рудавский. – Вы несете глупости, коллега. Чистый случай – и баста! Не верю я в эти ваши сумасбродные расчеты.

– Тем хуже для вас; от упрямства нет лекарства. Так вы не признаете теорию ложных тревог?

– Нисколько, – буркнул тот. – Ложные тревоги, конечно, случаются, и довольно часто, но они являются всего лишь результатом чрезмерной впечатлительности отдельных работников, находящихся в тот момент на службе; нечто вроде излишнего служебного рвения и гиперусердия, когда ухо дергается на каждое шуршание листочка. И ничего больше. Понимаете меня? – выразительно повторил он. – Ничего больше.

Бытомский уже не возражал.

– Эх, – грустно вздохнул он. – Я хотел уберечь вас от этой неприятной истории, но, похоже, суждено было иначе. Никто не избежит того, что ему предназначено.

Начальник Бежавы уже не ответил на эти фаталистические замечания, потому что к нему только что подошел один из обходчиков за дальнейшими инструкциями и полностью поглотил его внимание.

Заканчивался шестой час вечера. Бытомский поднял руку ко лбу и некоторое время всматривался в ласковое сентябрьское солнце, которое, скатившись с небосклона, красным щитом зависло над вокзалом. Пора было возвращаться; станция в Тренчине, которую он оставил под утро на своего заместителя, и так слишком долго оставалась без руководителя. Ожидавший его на боковой колее паровоз,

– 215 -

которым он прибыл в Бежаву, казалось, уже терял терпение от слишком долгой стоянки и, дыша клубами пара, громыхая полными котлами, звал в дорогу.

Уже не прощаясь с подавленным катастрофой коллегой, огорченный безрезультатностью поездки Бытомский взошел на платформу и подал знак машинисту к отправлению. Раздался короткий свисток, и локомотив тронулся.

Начальник уселся на железной лавочке под тендером и молча закурил трубку. Он был сердит и ужасно раздражен коллегой из Бежавы. Уже вчера вечером, узнав, что руководство в Вышкове получило ложный сигнал тревоги, якобы предупреждающий об угрозе мнимого крушения, он понял, что это означало.

Депеша поступила на станцию в четверг утром, а через несколько часов после того, как были приняты все предохранительные меры, оказалось, что тревога была полностью ложной и беспочвенной; на самом деле не было ни тени опасности, и понапрасну потревоженный начальник Вышкова, клял «дезинформаторов» на чем свет стоит. Однако Бытомский смотрел на этот «скандал» с несколько иной точки зрения. Если бы тревога оказалась оправданной, а меры предосторожности полностью уместными, он спокойно прошел бы мимо и был бы только рад тому, что они вовремя предупредили опасность. Однако в тот момент, когда в игру вступали так называемые «ложные тревоги», он весь напрягался внутри, чутко выслеживая, откуда они поступили и в кого целились.

Начальник Тренчина не первый день отслеживал их своим бдительным оком. Поэтому, получив около семи часов вечера в четверг это неприятное известие, он моментально сориентировался в ситуации. Вот коллега из Вышкова пожаловался ему по телефону, что его побеспокоили без причины, что он в течение нескольких часов пребывал в понятном напряжении, то есть, иначе говоря, в Вышков поступил фальшивый сигнал, однако Вышков – это третья станция справа от Бежавы... Значит?.. Значит, это был предостерегающий знак для Бежавы! Там, самое позднее завтра, а может, даже сейчас произойдет катастрофа, ко¬

– 216 -

торой несколько часов назад угрожали руководству Вышкова. Ситуация совершенно ясная, очевидная, как солнце на небе! Не первый и не последний раз. Бытомский уже хорошо разбирался в таких «фортелях». Надо было немедленно предупредить Рудавского!

Поэтому вечером в 19.50, то есть через пятьдесят минут после получения известия, он послал в Бежаву телеграфную депешу, в которой дословно повторил содержание тревожных сигналов, предназначенных для Вышкова. Обрисовав ситуацию «в нужном свете», он во имя всех святых умолял коллегу быть начеку и на всякий случай очистить вторую колею, если ее случайно занимает некий посторонний состав. Рудавский с насмешкой поблагодарил за «добрый совет» и заявил, что еще не тронулся умом до такой степени, чтобы применять меры предосторожности против опасности, о которой (впрочем, совершенно ложно) предостерегли кого-то другого.

Бытомский был в отчаянии. Доказывал, заклинал, даже угрожал – ничто не помогало. Рудавский уперся трезвым упрямством человека, свободного от «суеверий», и пожелал коллеге из Тренчина спокойной ночи и сладких снов.

Разочарованный бесцельностью разговора, Бытомский положил трубку и, раздираемый зловещими предчувствиями, нервными шагами принялся расхаживать по перрону. Ночью он не сомкнул глаз, а под утро, не в состоянии усидеть на месте, взвалил опеку над Тренчином на плечи своего помощника, а сам, сев на свободный паровоз, помчался, как вихрь, в Бежаву. Прибыл туда около одиннадцати и облегченно вздохнул, обнаружив, что пока все было в порядке.

Рудавский встретил его весьма сердечно, однако не без скрытой насмешки. Об «освобождении» второго пути он не хотел даже слышать. А именно на нем со вчерашнего дня стоял товарный из Будзишина, которому была определена долгая стоянка на станции. Напрасно Бытомский расписывал опасность ситуации, напрасно объяснял, что можно без проблем перевести поезд в тупик возле складов. Рудавский продолжал стоять на своем, как скала, не имея ни малейшего желания уступать «химерам сумасброда из Тренчина».

– 217 -

На споры и ссоры ушло несколько часов. Тем временем мимо станции спокойно прошел пассажирский из Н., без помех промчался как молния экспресс из Т., тяжелым неторопливым ходом прополз товарный из С.

После каждого прохождения поезда Рудавский потирал руки и насмешливо косился в сторону мрачного приятеля.

А в 17.10 скорый из Оравы со всей неудержимой яростью набравшего разбег великана налетел на товарный, стоящий на втором пути. По какой-то роковой ошибке обходчик перевел стрелку на занятую линию и отправил разогнавшийся поезд по дороге потерь и смерти.

Бытомский одержал мрачный триумф...

Он вперил неподвижный взгляд в какую-то точку на мутнеющем в закатных сумерках горизонте и вновь погрузился в свои невеселые мысли...

Его поражало и одновременно раздражало ничем не пробиваемое упрямство Рудавского; даже после того, как предсказание сбылось, он не хотел признать его правоту, объясняя катастрофу несчастным случаем.

– Упрямый и своенравный козел! – буркнул сквозь зубы, давая волю раздражению.

Как вообще можно было так пренебречь его предостережением? Как можно было с глумливым пожатием плеч выслушать доброжелательный совет старого железнодорожного волка, который не первый день исследовал логику так называемых ложных тревог и сумел рассмотреть их «истинное» значение, по крайней мере, для здешнего участка железной дороги?..

Он начал изучать железнодорожные катастрофы примерно лет двадцать назад. Его быстрый и проницательный ум с врожденным пылом следил за ходом этих катаклизмов в движении, углублялся в причины, рассматривал предпосылки.

Через некоторое время пришел к выводу, что даже если учесть несовершенство человеческих чувств, физическую усталость вследствие долгого пребывания на службе, а также недостатки в железнодорожных установлениях и расписаниях, все равно оставался какой-то определенный остаток, не¬

– 218 -

кое неопределенное «нечто», не подводимое ни под одну из категорий причин и поводов, которые вызвали катастрофу.

Здесь он вступил в область так называемого случая, слепого совпадения, непредвиденного стечения обстоятельств и тому подобных termes vagues* После десяти лет добросовестной, полной самоотречения службы Бытомский был вынужден признать, что в сфере железнодорожных катастроф существует некий непостижимый загадочный фактор, который по сути своей выходит за пределы измеримых значений. Не подлежало сомнению, что едва не в каждом случае глубоко под поверхностью так называемых причин крылась замаскированная тайна. Какой-то злобный демон скрывался в нишах железнодорожной жизни, притаившись в полумраке, подстерегая, в любой момент готовый к предательскому нападению...

Именно тогда он начал обращать пристальное внимание на ложные тревоги.

Первый подозрительный случай произошел в 1880 году, то есть неполных одиннадцать лет назад. Для своего времени это было громким крушением под Иглицей, в котором погибло почти сто человек. Катастрофа наделала много шума в прессе, к ответственности привлекли нескольких чиновников, уволили со службы машиниста и одного из обходчиков; как водится, исследовали «причины» и осветили «поводы».

Но никто как-то не обратил внимания на, казалось бы, второстепенную, однако весьма характерную деталь. Именно же, за несколько часов до рокового столкновения поступила ложная тревога, которая предостерегала о катастрофе Збоншин, третью станцию слева от Иглицы. Все принятые меры предосторожности – заметим, в Збоншине! – ничем не помешали крушению под Иглицей.

Второй подобный случай произошел четыре месяца спустя на подгорной станции в Дворжанах. И здесь его тоже опередил тревожный сигнал, однако, к сожалению, он предупредил третью станцию справа от места реальной катастрофы.

____________

* Расплывчатые понятия (фр.).

– 219 -

Насколько Бытомский поначалу еще склонялся к тому, чтобы признать странное стечение обстоятельств, настолько впоследствии, когда подобные тревоги начали повторяться, а вслед за ними происходили катастрофы, предсказанные для других мест, он приобрел другой взгляд на подобные события.

Ни один из начальников станций даже не догадывался о какой бы то ни было связи между несчастным случаем близ его станции и сигналами, которые предостерегали перед тем его третьего коллегу справа или слева по линии – один лишь Бытомский «подсмотрел» этот хитрый маневр для затуманивания глаз и отвлечения внимания в другую сторону.

С тех пор всякий раз услышав о какой-либо катастрофе, он весьма тщательно расспрашивал начальников станций о событиях, которые ей предшествовали. И всегда после долгого или короткого расследования он нападал на след ложной тревоги на третьей от рокового места станции. По крайней мере, такие выводы дали ему его опросы, проведенные в том регионе, в котором он сам нес службу. Эта часть железнодорожной сети, четко очерченная с севера и востока, соединенная с остальной страной лишь отдельными линиями путей, составляла некую обособленную и замкнутую в себе целостность, облегчающую контроль и надзор.

Как обстояло дело с ложными тревогами в других регионах – Бытомский не знал и не старался выяснить из-за сложностей нахождения общего языка с незнакомыми людьми на отдаленных территориях. И там тоже могло происходить нечто подобное, однако могло быть и иначе.

– Беда подстерегает везде, – говорил он в минуты откровенности своему помощнику, – и разным людям выплетает разные козни: того ущипнет, тому даст щелчок по носу, третьему ножку подставит. А итог всегда одинаковый. Истинно то, что нас всегда что-то подстерегает, что-то зловещее и коварное, только и выжидая подходящего случая. Едва человек отвернется, едва где-то зазевается – и беда уже тут как тут...