Текст книги "Демон движения"

Автор книги: Стефан Грабинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Марчин, уже несколько дней обеспокоенный его состоянием, ревностно присматривал за ним, не гася лампу в соседней комнатке и время от времени заглядывая в спальню. Около двенадцати ночи его тоже сморил сон; седая голова старика тяжело склонилась к плечу и бессильно опустилась на стол.

– 344 -

Внезапно его разбудил троекратный стук. Он очнулся и, протирая глаза, начал прислушиваться. Однако звуки больше не повторились. Тогда, с лампой в руке, он бросился в соседнюю комнату.

Но было уже слишком поздно. Открыв дверь спальни, он увидел хозяина, словно окруженного пламенем, которое впивалось в его тело тысячами огненных жал.

К тому времени как он успел подбежать к кровати, пламенный призрак уже полностью впитался в спящего и погас.

Трясясь всем телом, словно осиновый лист, Марчин остолбенело смотрел на лежащего.

Внезапно черты Чарноцкого странным образом изменились: по доселе неподвижному лицу пробежала какая-то судорога или нервный спазм и, исказив его черты до неузнаваемости, застыла гримасой на устах. Начальник, под воздействием таинственной силы, которая коварно овладела его телом, вдруг сорвался с постели и с диким криком выбежал из дома.

–

Было четыре утра. Над городом тянулись последние хороводы сонных видений, неохотно готовясь к отступлению, печально сворачивали свои фантастические крылья демоны кошмаров, а склонившиеся в задумчивости над кроватками детей ангелы грез оставляли на их лобиках прощальные поцелуи...

На восточном рубеже неба забрезжило фиолетовое сияние. Сине-серые утренние зори, трепещущие ранней дрожью, надвигались на город волнами восставаний ото сна, очухиваний, пробуждений, Стаи городских галок, вырванные из сонной дремоты, несколько раз черным кольцом облетели вокруг ратушной башни и с радостным карканьем расселись на нагих предвесенних деревьях. Несколько беспризорных псов, завершив полночное путешествие по закоулкам, теперь бродили по рынку, что-то вынюхивая...

Внезапно в нескольких точках города изверглись каскады огня: красные пламенные кудри расцвели пурпурными цветами над крышами и взметнулись в небо. Застонали

– 345 -

церковные колокола, тишину зари разорвали крики, шум, тревожные голоса:

– Горит! Горит!

Семь кровавых факелов перечеркнули утренний окоем – семь пламенных вымпелов развернули штандарты огня над городом. Пылали монастырь отцов-реформатов, здание суда, староство, костел святого Флориана, казармы пожарной охраны и два частных дома.

– Горит! Горит!

По рынку метались толпы людей, носились телеги, грохотали пожарные машины. Какой-то мужчина в пожарной форме с развевающимся волосами и горящим факелом в руке лихорадочно протискивался сквозь толпу.

– Кто это?! Кто это?!..

– Остановите его! Остановите!

Десять пожарных мчатся за ним след в след.

– Хватайте его! Хватайте! Это поджигатель!

Тысячи рук алчно тянутся за беглецом.

– Поджигатель! Преступник! – рычит ошалевшая от гнева чернь.

Кто-то выбил у него из рук факел, кто-то другой ухватил за поясницу. Он дернулся и с пеной на губах начал отчаянно бороться с нападающими... Наконец его одолели. Связанного веревками, в изорванной на клочки одежде ведут через рынок. В бледном свете зари заглядывают ему в лицо:

– Кто это?!

Руки пожарных невольно опускаются.

– Кто это?

Дрожь ужаса пресекает речь, перехватывает охрипшие от крика глотки.

– Чье это лицо?!

С плеч безумца свисают сорванные во время потасовки эполеты начальника пожарной охраны, на порванной блузе блестят медали, добытые в «сражениях с огнем», сверкает золотой крест заслуги. И это лицо, это лицо, искаженное зверской гримасой, с парой косых, налитых кровью глаз!..

–

– 346 -

Целый месяц после большого пожара, который дотла спалил семь самых красивых зданий в городе, Марчин, старый слуга дома Чарноцких ночь за ночью видел призрак своего хозяина, который прокрадывался в спальню. Тень одержимого вставала над пустой кроватью и искала тело, будто стремясь вернуться в него. Однако искала напрасно...

Только когда в конце апреля начальник пожарной охраны в приступе безумия выбросился из окна клиники доктора Жеготы и погиб на месте, тень его перестала наведываться в старое жилище...

Однако и по сей день ходят еще среди людей легенды о душе Неопалимого, что, покинув во сне свое тело, вернуться назад уже не смогла, ибо завладели им огненные стихиали.

ГОРЕЛИЩЕ

Роецкий потянулся к лежащей на подносе большой пачке писем, распечатал одно, пробежал глазами несколько строк и со скукой отбросил.

– Старые байки, – зевнул он, переходя к следующему.

– Неинтересно, – буркнул через минуту, с заметным разочарованием откладывая и его.

Немного оживился при чтении третьего.

«Друг! – писал какой-то аноним. – Долой суеверия! Оставим их старым бабам и жалким дохлякам. Если уж взялся, не отступай от цели! Достаточно этих колебаний!.. Доброжелатель».

– Хм, хм, – задумчиво буркнул Роецкий, всматриваясь в красную подпись «доброжелателя». – Хм, хм... Похоже, люди весьма интересуются этим делом.

Выбрался из кресла и достал из ящичка бюро большую пачку старых писем, завернутую в желтую бумагу. Выбрал несколько и разложил перед собой на рабочем столе.

«Примечательно, – думал он, сравнивая их с только что полученным посланием. – Письма, несомненно, разные, однако содержание у всех почти идентично. И эти анонимные подписи, и всегда красными чернилами или карандашом такого же цвета! Интересно! Интересно! Что это могло бы означать? История архикомичная и архитаинственная. Письма написаны обычными черными чернилами, а замаскированные подписи – кричащей красной охрой или

– 348 -

суриком. Какой-то клуб красных, что ли? Безумные послания из ада!»

Это уже начало немного его раздражать. С тех пор, как он вознамерился построить виллу на одной из дальних окраин Кобрина, ему со всех сторон начали поступать письма, явно связанные с этим делом. Характерным было то обстоятельство, что непрошеные советчики принадлежали к двум явно противоположных лагерям: одни, которых Роецкий прозвал «красными», энергично и горячо призывали его строиться, другие же, известные ему лично или понаслышке, подписывавшие письма полным именем, с не меньшим пылом переубеждали его, пытаясь любой ценой отговорить от «безумного» намерения.

Вообще-то противники его начинания вызывали больше доверия, ибо они выступали с открытым забралом, не прячась под криптонимами и таинственными инициалами. Однако с другой стороны, увещевания «красных» несли для него очарование неожиданного, будоража жилку авантюрного противоречия, таящуюся в глубине характера трудолюбивого архивариуса. Кроме того, их предостережения опирались на аргументы, не выдерживавшие критики ясного и трезвого ума, каковым, без сомнения, был наделен Анджей Роецкий.

Все, что могли привести в защиту своей позиции его знакомые, носило черты суеверий и предрассудков, порожденных исключительным стечением обстоятельств. В свою очередь то, что они писали ему насчет этого дела, было очевидным выражением общественного мнения всех слоев населения города. Пану Анджею крепко врезалась в память беседа, которую он вел после приезда в Кобрин месяц назад с каким-то ремесленником неподалеку от «того места».

Было это под вечер, около восьми часов. Роецкий, утомленный долгим днем работы, ленивыми шагами шел по узкой, поднимающейся вверх улочке. Он искал место для строительства виллы, поскольку профессиональные интересы заставили его поселиться на неопределенное время в этом грязном, несимпатичном и скверном городе. Чув¬

– 349 -

ствуя себя неуютно в отелях и своей нынешней квартире на улице Долгой, он решил выстроить собственный дом где-то подальше от неопрятного центра и перевезти туда семью. Только никак не мог определиться, где именно.

Уже неделю он бродил по окраинам, но нигде не наткнулся на подходящее место. Наконец он направился на запад, в сторону улицы Черной, убегающей вдаль на пригородный выгон.

Миновал последние одноэтажные домики, миновал стекольный завод и уже сворачивал направо на какой-то луг, когда его внимание внезапно привлекли несколько пихт, разбросанных кругом на небольшом возвышении у речки.

Место сразу пришлось ему по душе. Оно было красиво расположено, вдали от городского шума и духоты – на фоне зеленых лугов и сенокосов, а в далекой перспективе синей стеной вставал лес.

Роецкий перешел каменный мост, переброшенный через речку, которая полукругом окаймляла пихтовый холм, и начал подниматься вверх. Подход был очень удобный: несколько каменных ступеней вели на вершину возвышения. Кольцо пихт и елей было таким плотным, что Роецкий пока не мог ничего высмотреть между деревьями. Только обойдя пригорок вокруг, на его северной стороне он наткнулся на широкий проход между деревьями, через который вошел внутрь. Здесь перед ним предстала печальная картина. Пространство, замкнутое елями, представляло собой пепелище.

Из каменных устоев тут и там торчали обугленные балки; с обеих сторон уцелевших стен, грозящих рухнуть и развалиться от любого дуновения ветра, словно содранная с тела кожа свисали клочья обоев; от крыши не осталось и следа – только какой-то железный брус, по всей вероятности коньковая балка, переброшенная черной диагональю над развалинами жилья.

Несколько деталей указывали на то, что дом был обустроен с определенным комфортом и мог претендовать на изысканность и хороший вкус. Из окружения осталась нетронутая огнем беседка, оплетенная диким виноградом, две греческие статуэтки на клумбах и цистерна из красно¬

– 350 -

го пирита. Веревочные качели, подвешенные между двумя соснами, легко покачивались в дуновениях вечернего ветра.

Странным образом пожар не коснулся ни одной из елей, которые окружали дом на некотором расстоянии.

«Чудесное место», – подумал Роецкий, приближаясь к руинам каменной террасы.

В этот момент из-за одного из обломков стены до него долетел звук ударов по железу.

– Кто-то тут есть, – шепнул, двигаясь в сторону звука. Прежде чем он переступил обгоревший косяк, из-за груды балок выглянул какой-то человек, поприветствовав его, приподняв шапку.

– Добрый вечер, пан!

– Добрый вечер! Вы случайно не знаете, чей это дом постигла такая беда?

– А как же, знаю. Здесь пять лет назад погорел некий пан Должицкий, инженер, и уехал потом в Америку. Уже пять лет стоит здесь эта погорельня, нетронутая с самого дня пожара. Я тут присмотрел себе среди развалин несколько железных скоб, чтобы укрепить углы дома, и сейчас забираю их с собой; все равно никому не пригодятся, а я, с вашего позволения, по специальности плотник и строитель.

– Ах да, понимаю, пан плотник. Только немного странно, что здесь до сих пор никто не построился. Даже жаль это место – расположение такое красивое, такой живописный уголок. Или пан Должицкий, уезжая, оставил какое-то распоряжение по этому участку?

– Насколько я знаю, – пояснил ремесленник, – он отдал его даром городской гмине.

– Даром? Такое прелестное место, да еще после таких убытков?

Плотник таинственно улыбнулся:

– Он все равно не нашел бы покупателя. И в самом деле, как я вам уже говорил, за пять лет никто им не заинтересовался. В этом нет ничего удивительного; зачем причинять себе заведомый убыток? Всем известно, что Должицкий был не первый, кто обжегся на этом деле. Эх, да что тут много болтать – горелище, и баста.

– 351 -

– Горелище? Не понимаю. Разве это не то же самое, что пожарище?

– Нет, пан. Горелище; я знаю, что говорю. Горелище – это кое-что другое. Здешние жители прозвали это место горел ищем, потому что здесь еще ни один дом не уберегся от пожара. На всей памяти людской, тянущейся далеко в прошлое, каждый дом, пусть даже самый поганый, поставленный на этом пригорке, рано или поздно доставался огню. Рассказывают люди, что ни один не простоял и четырех месяцев. Тьфу! – добавил он, сплюнув на землю. – Нечистое место, да и только!

Архивариус недоверчиво улыбнулся:

– Действительно, интересное совпадение случаев. Выглядит так, будто огонь прямо-таки взъелся на этот пригорок.

Плотник возмутился:

– Не «вроде», прошу пана, и не «выглядит» – а на самом деле взъелся. И то не на весь холм, потому что те пихты, как видите, не трогает – только на самую середину, то есть, собственно, на ту его часть, где возводили дома.

– Ну-ну, – заинтересованно продолжал Роецкий, – а вы, пан плотник, сколько пожаров на этом месте помните?

Ремесленник задумался, очевидно, копаясь в памяти.

– Десять, – ответил он через некоторое время. – На моей памяти здесь горело десять раз. А мне теперь тридцать лет.

– Фью-фью, – искренне удивился пан Анджей. – Это вроде как каждые три года.

– Да, как-то так выходит. Вроде как раньше горело чаще, когда люди еще не поняли, что тут происходит. Старейшие жители Кобрина хорошо помнят те времена; вы много узнали бы от них: странные истории рассказывают об этом проклятом холме. Поэтому в последние годы никто с окраины не спешил строить здесь дом. В мое время владельцами домов на этом месте были сплошь посторонние господа, которые либо ничего про это лихо не ведали, либо, как, например, этот Должицкий, ничего не хотели знать.

– 352 -

– А причины пожаров всегда были известны и понятны?

– Вроде да, а вроде и нет. Чаще всего загоралась сажа в дымоходе, но бывали и другие ««причины»: то однажды кто-то неосторожно бросит спичку, которая где-то в другом месте спокойно догорела бы до конца, не вызвав пожара, то снова по какой-то «случайности» окурок папиросы упадет на связку соломы под кроватью, или кто-то опрокинет на подушку горящую лампу. Последний пожар вспыхнул будто бы из-за неосторожности самой жены инженера Должицкого, которая чистила перчатки бензином слишком близко от горящей свечи. Всегда какая-то глупость, какая-то мелочь, которая в другом месте прошла бы без последствий, а тут, пан, сразу такой яростный огонь, что люди едва живыми убегали; даже спасти ничего не получалось. Городские пожарные рассказывают, что каждый раз будто бы что-то мешает им работать и печет, как дьявол; наша пожарная команда тоже неохотно выезжает на это место, потому что почти никто из них не выходит отсюда целым, без ожогов, а то и более серьезных ран.

– Вы были хотя бы на одном из этих пожаров? – прервал его Роецкий.

– А как же, и не на одном; я живу недалеко отсюда. Даже есть кое-что на память с последнего из них.

Он закатал рукав рубашки, показывая большой глубокий шрам на плече.

– Я помогал на спасательных работах и был за это наказан: какая-то дьяволова балка едва не раздробила мне руку. Нехорошо, пан, спасать, когда тут горит. Оно потом любит мстить человеку. Сташек Люшня, колесник из-за реки, и Валек Бронь, подмастерье портного, тоже поиграли в пожарных на двух пожарах в этом месте, а через несколько дней огонь нагрянул уже к ним, да так, что едва удалось потушить. И потому никто из города, кроме пожарной команды, не приходит сюда на помощь, чтобы случайно не пострадать. Лучше не трогать лихо. Впрочем, я думаю, что теперь об этом уже знают все на сто миль в округе и не найдется никого, кто хотел бы здесь поселиться.

– 353 -

– А все же, – задумчиво изрек Роецкий, – а все же, кто знает? Может, все-таки найдется кто-то такой? Люди порой бывают упрямы.

Ремесленник изумленно посмотрел на него:

– Разве что какой-то псих или полоумный. Это же выброшенные деньги и явная опасность для жизни.

– Гм, – многозначительно улыбнулся архивариус. – Не обязательно, пан мастер, не обязательно. Надо только быть осторожным, и ничего больше.

И не желая продолжать дальнейшую беседу, попрощался с ним и вернулся в город. Через пару дней после этого подписал в городском управлении купчую, по которой «горелище» переходило в его в собственность за неслыханно низкую цену. Пока улаживали формальности, архивариус заметил изумленные лица чиновников и их многозначительные улыбки. Какой-то почтенный, седенький как голубь служащий, оттащив его в сторону, тихо отговаривал от покупки.

– Невезучее место, – объяснял ему старик, заикаясь. – Участок под несчастливой звездой. Неужто уважаемый пан про это ничего не слышал?

– Может, и слышал, – невозмутимо ответил Роецкий, – но я в такие бредни не верю. В любом случае спасибо вам, любезный пан, за добрый совет.

И, пожав ему руку, покинул кабинет.

Наутро пришли первые два письма: от знакомого судьи, отговаривавшего строить дом, и второе, «красное», полное энтузиазма по отношению к этому начинанию. Потом посыпались новые, словно из рога изобилия. Во всем городе, похоже, не говорили ни о чем другом, кроме как о том, что архивариус Анджей Роецкий, приехавший в город месяц назад, намеревается поставить дом на «горелище».

А он взял и поставил. Устав от назойливых писем советчиков, он решил быстрыми и решительными действиями сразу «оторвать голову этой гидре» и избавиться от чрезмерного любопытства возлюбленных ближних своих. Определенную роль сыграло и желание показать здешнему «маленькому мирку», как ниспровергают предрассудки и стирают в пыль суеверия.

– 354 -

Через несколько дней после подписания акта купли-продажи он подробно сообщил обо всем жене, пока что остававшейся в Варшаве вместе с десятилетним сыночком Юзиком. Пани Роецкая отписала мужу обратной почтой, что всецело одобряет его план и сразу после завершения строительства переедет в Кобрин. И она тоже не обращала ни малейшего внимания на суеверные слухи об этом месте, несколько раз заклеймив их в письме такими словами, как «дурацкие бредни» и «местечковые предрассудки».

Довольный ответом, Роецкий через неделю привез в Кобрин знаменитого варшавского архитектора, под личным руководством которого началось строительство. Продвигалось оно живо, поскольку архивариус не жалел денег, и в течение двух месяцев на вершине пихтового холма появилась прекрасная вилла в стиле модерн.

Роецкий окрестил ее вызывающим именем «Пожарово». Строительство завершилось в конце весны, а в начале июля сюда перебралась вся семья Роецких.

Пани Мария была в восторге от провинциального гнездышка и сразу почувствовала себя здесь, как дома. Юзик, голубоглазый сорванец, немедля выбрался в исследовательскую экспедицию вглубь «девственных бразильских лесов», как ему нравилось называть пихтовую рощицу, что окружала виллу, и вскоре с большой радостью обнаружил, что в них водятся рыжие белки, а может, даже и серны.

Холм, пребывавший в тишине несколько лет, наполнился смехом и гомоном веселых голосов. Даже Нерон, большой цепной пес с белым пятном на ухе, был весьма доволен новой будкой рядом с леском, в подтверждение чего радостно потявкивал и размашисто вилял хвостом.

Роецкие решили не обустраивать в доме кухню; Марианна, которая до сих пор выполняла обязанности кухарки, приняла на себя обязанности служанки. Обедали и ужинали они в одном из первоклассных ресторанов в городе или приказывали доставлять блюда домой. Распоряжение это, пусть и слегка невыгодное, пан Анджей счел необходимым с учетом осторожности; таким образом они избегали риска

– 355 -

возгорания в кухне – одной из самых распространенных причин пожара.

Ибо, несмотря на всю трезвость взглядов на эти «глупости», Роецкий дал себе торжественное слово, что будет осторожным. Отвергнув с презрением все истолкования, ссылавшиеся на «необычайность места», он «нашел» естественную причину, против которой бунтовал его здравый смысл; по его мнению, такое аномальное количество пожаров было обусловлено специфическими атмосферными условиями этого места; очевидно, пространство, замкнутое кольцом елей и пихт, было исключительно щедро насыщено кислородом. Люди сразу не поняли этого и были неосторожны, а потом... потом... Тут в рассуждениях пана Анджея наступала неловкая минутная пауза, которую он, впрочем, заполнял примерно таким образом: «А потом эти глупые рассказы о “роковом месте”, этот смешной суеверный страх породил что-то вроде самовнушения, которое толкало на неосторожные шаги: нечто вроде психического автоматизма, какие-то бессознательные движения рук; какая-то пагубная неуклюжесть, ну и... вот вам пожар».

Поэтому Роецкий решил быть осторожным, даже очень осторожным. Раз взявшись, он хотел решительно сокрушить цепь предубеждений, которая окружала место его нынешней усадьбы, разорвать этот огненный круг раз и навсегда и залить его холодной струей здравого смысла.

Керосиновые лампы, свечи, спиртовки и тому подобные средства освещения и отопления были решительно запрещены в «Пожарове». Зато сюда протянули электрическую линию от трамвайного депо; электроток, разветвляясь по нескольким проводам, освещал и обогревал виллу. Завтраки и ужины разогревали на электрической плитке с целой системой мощных предохранителей.

Лишь для зажигания папирос и сигар Роецкий использовал бензиновую зажигалку, соблюдая все меры предосторожности: в таких случаях он обычно вставал посередине комнаты на значительном расстоянии от мебели.

В первые недели Роецким пришлось приспосабливаться ко всем этим устройствам и новому способу ведения хозяй¬

– 356 -

ства, что было сопряжено с определенными трудностями, однако со временем они привыкли. И жизнь в «Пожарове» поплыла по спокойным, безмятежным волнам повседневности.

Пан Анджей работал в городском архиве с восьми утра до полудня, затем возвращался домой, где проводил остаток дня «в лоне семьи». Близость леса, располагавшегося на расстоянии двух километров за рекой, делала возможными частые прогулки предвечерней порой, из которых Роецкие возвращались освеженными, пребывая в благодушном настроении. В пасмурные дни они прогуливались по посыпанным белым гравием кольцевым тропинкам и аллеям своей пихтовой рощицы. В одном месте на склоне Юзик обнаружил несколько гранитных плит, из-под которых сочился родничок; находчивый мальчик уложил камни в некое подобие криницы, и так появился студеный колодезь – цель частых прогулок и источник прохлады в жаркие летние дни...

Тем временем в городе самой популярной темой разговоров стали Роецкие и их «Пожарово». Не было такой благотворительной ярмарки или товарищеского soiree*, где не говорили бы о них. Сами они почти не уделяли внимания подобным событиям, хотя бы по той причине, что кобринские «сливки общества» обходили «Пожарово» десятой дорогой. Люди боялись провести даже пару часов на опасной вилле. К своей неизмеримой радости, Роецкий ежедневно отмечал заинтересованные мины коллег, которые приветствовали его утром на работе; в глазах и лицах этих почтенных господ просматривалось явственное изумление:

– Ну что там у вас, любезный пан? Еще не горело?

Почти каждый день знакомые, встретив его на улице, сочувственно заглядывали ему в глаза и, горячо пожимая руку, заботливо спрашивали:

– Как же вам там живется, пан Анджей? Не случалось ли с вами чего-то необычного?

Архивариус бока надрывал от смеха, рассказывая жене о таких встречах. Однако нашлось и несколько смельча-

____________

* Суаре (фр.) – званый вечер.

– 357 -

ков, которые время от времени наведывались в «Пожарово»; в основном старые холостяки, которым нечего было терять. Но и они во время визита сидели как на иголках, бросая вокруг себя дикие взгляды загнанного в угол зверя. Гости эти всегда приводили Роецких в прекрасное настроение. В конце концов пан Анджей посоветовал одному из них не выбираться в «Пожарово» без эскорта добровольной пожарной дружины. Гость на это обиделся и больше не приходил...

Так спокойно прошли жаркие июль и август, минул обильный плодами сентябрь, и клонился к концу затянутый паутинной пряжей октябрь. В «Пожарове» так ничего и не «случилось». В общественном мнении произошел отчетливый поворот. Люди начали смотреть на жителей уединенной виллы с видимым удивлением и почтением. В Кобрине никто не припоминал ничего подобного – еще ни один дом не простоял на горелище и четырех месяцев; а тут уже четвертый подходит к концу – и все спокойно... Прошел октябрь, начался меланхоличный ноябрь, Роецкий потирал руки от удовольствия, со снисходительной улыбкой принимая поздравления знакомых по поводу «счастливого завершения критического периода». Гости все чаше и дольше начали засиживаться в его доме; в их движениях постепенно исчезали беспокойство и нервозность. Хорошо и весело было в «Пожарове», ибо хозяева оказались людьми весьма гостеприимными. Атмосфера здесь, и до того веселая и безмятежная, сделалась даже чрезмерно шумной и легкомысленной, точно бурливое шампанское. Роецкий немилосердно глумился над предрассудками и триумфально улыбался, пани Мария перешучивалась с женой судьи на тему «роковых» дней и мест. Юзик шалил в леске и окрестностях; даже Марианна, нынешняя «горничная», обыкновенно солидная и почтенная женщина, сыпала шутками на кухне и смеялась по каждому поводу.

Исподволь, незаметно в доме складывались новые предпочтения и обычаи.

– Cest drole!* —заметила однажды после визита в «Пожарово» красивая госпожа Сулимирская. – Роецкая уже

____________

* Это смешно! (фр.)

– 358 -

некоторое время носит огненно-красные пеньюары; она в пятый раз подряд принимает нас в нарядах этого цвета.

Наблюдение было метким. Роецкими действительно овладела особая симпатия к красному и красно-оранжевому; пани Мария уже почти месяц носила платья исключительно в этих двух цветах, которые различались лишь оттенками и нюансами. Муж с удовольствием утверждал, что они очень ей к лицу, и, решив придерживаться такого же стиля, начал носить вызывающие огненные галстуки.

– А цвет его был ярко-красный, – пропел ему на следующий день строчку из «Красного знамени» один из коллег.

– А что тут такого? – спокойно ответил тот. – Я люблю эти краски, и, как утверждает моя жена, они мне к лицу. Этого достаточно.

И через несколько дней сменил галстук на другой, в кирпично-оранжевых тонах.

Однако и Юзику, похоже, пришлись по вкусу эти цвета, ибо он начал выпрашивать у родителей новую одежду в этих тонах! Поэтому по случаю дня рождения ему вскоре справили красный костюмчик.

Словно для того, чтобы полностью выдержать линию принятого стиля, в последние дни ноября пан Анджей приказал оклеить все комнаты красными обоями с рисунком из темно-желтых ирисов.

– Какой теперь здесь теплый, милый тон, – сказала Мария мужу после завершения этих метаморфоз в интерьере.

– В самом деле, любимая? – ответил он, целуя ее прекрасные бархатные глаза. – Кажется, что тепло плывет от стен – блаженное, согревающее душу тепло.

Однако в городе эти изменения сочли чудачеством, а уездный врач, доктор Лютовский, даже диагностировал их в качестве так называемой эритромании**. Это определение какими-то путями дошло до Роецкого, дав ему основание для новых насмешек.

____________

* A kolorjego jest czerwony – строка из французской песни «Красное знамя» (Le drapeau rouge), в переводе на польский ставшей революционным гимном польского пролетариата. На русском языке известна в переводе В. Тан-Богораза («Слезами залит мир безбрежный»).

** Патологическая любовь к красному цвету (лат.).

– 359 -

– Эти почтенные господа, – признавался он жене, – приписывают нам психоз на почве красной краски, а того не знают, бедняги, что уже многие годы сами являются жертвами стократно горшей пирофобии.

– Это правда, – признала Мария, вглядываясь в железные ребра электрического радиатора под стеной. – У меня вообще такое впечатление, что все эти меры предосторожности, которых мы здесь придерживаемся, на самом деле совершенно излишни и даже нелепы. Вот, например, глядя на эти мертвые трубы радиатора, разливающие темные волны тепла, я грущу по нашим старым добрым печам. Так сладостно было беседовать под треск огня в свете красных отблесков, игравших на стенах.

– Ты права, Маня. И мне сейчас пришло в голову то же самое. Однако еще не поздно все изменить. Завтра я прикажу сложить печи; у нас будет огонь, запах смолистой живицы и ракеты искр.

– Виват! – воскликнул сияющий Юзик. – У нас будут печи! Будет огонь! Золотой, красный, желтый, любимый огонь! О, как это прекрасно и хорошо, папочка!

В первые дни декабря виллу уже обогревали по-старому – с помощью кафельных печей, а в салоне, в большом старопольском камине полыхал веселый огонь

После этого решительного перелома в прежней тактике последовали дальнейшие изменения. Роецкий, осмелев от безнаказанности, совсем обнаглел. В течение декабря они перестали столоваться в ресторанах, возвращаясь к ancien regime домашней кухни. Марианна к огромной своей радости вновь взяла на себя гастрономические функции.

– Так оно куда лучше, милостивые господа, – заявила она, в первый раз в этом доме внося в столовую обед собственного приготовления. – Слыханное ли дело – брать обеды и ужины из трактира? Дома прекрасная кухня, посуда сверкает на стенах, как бриллианты, – а мы все таскаем из ресторации эти гадости, будто у нас некому стряпать. Оскорбление божье.

____________

* Старый порядок (фр.).

– 360 -

Мятежная реакция быстро прогрессировала. Наряду с электрическим светом по вечерам начали пользоваться старыми «заслуженными» керосиновыми лампами. Мария даже отдавала им решительно предпочтение, когда читала ноты и шила, поскольку «электричество» вредно влияло на ее зрение. Появились и уже давно не виденные свечи. Словом, старосветское освещение и отопление в «Пожарове» одержали решительную победу над новомодными выдумками прогресса в этой области.

В долгие зимние вечера вся семья собиралась в салоне возле камина, который стал средоточием домашней жизни. Красный очаг, пылающий жаром поленьев и щепок, оказывал на них непреодолимое влияние, притягивал к себе таинственной соблазнительностью стихии. Часами сидели они в молчании, всматриваясь в кровавое жерло, заслушавшись потрескиванием искр и шепотом сгорающей древесины. Очарование огня особенно сильно действовало на пана Анджея и на Юзика; они наперегонки подкармливали очаг, часто без всякой надобности подбрасывая в него поленья.

– Папочка, – признался какой-то вечер малец, – я хотел бы иметь в своей комнате такой большой-пребольшой костер, какие пастухи осенью раскладывают на полях... Мама, – обратился он через минуту к Марии, которая играла какую-то бурную рапсодию, не отрывая взгляда от жаркого пламени. – Правда, что огонь – это хорошая, очень хорошая вещь?

– Правда, сынок, – ответила она, вслушиваясь в огненную мелодию. И, словно интерпретируя восторженность ребенка перед грозной стихией, запела арию из «Трубадура».

– Con fuoco! —подхватил Роецкий, вторя ей красивым баритоном. – Con fuoco! Piu di fuoco.

– Stride la vampa...'

Фанатичный культ огня выражался у Юзика в детских, присущих его возрасту формах. Несколько раз родители замечали, как он белым днем, явно бесцельно зажигал свечи и часами играл с их пламенем. В другой раз, войдя в спальню, пан Анджей обнаружил на столе пылающую кипу раз-