Текст книги "Демон движения"

Автор книги: Стефан Грабинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

– 96 -

темпе, он хоть немного приближался к намеченному идеалу. Упивался бешеной ездой на длинных, протянувшихся вдаль линиях, одурманивал себя, преодолевая за короткое время значительные расстояния.

Не выносил только обратных дорог, не терпел так называемых поездок tour-retour*. Грот любил мчаться только вперед – он ненавидел всякое возвращение. Поэтому предпочитал возвращаться к неумолимому отправному пункту кружным путем, по кругу или эллипсу, лишь бы не в точности тем же самым; с абсолютной ясностью замечал несовершенство кривых линий, которые всегда возвращаются к истоку, чувствовал неэтичность таких замкнутых на себя дорог, но сохранял хотя бы видимость поступательного движения, имея хотя бы иллюзию стремления вперед.

Ибо идеалом Грота была безумная езда по прямой, без отклонений, без поворотов, езда одержимая, захватывающая дух, без остановок, ураганный лет паровоза в голубеющие мглой дали, крылатая гонка в бесконечность.

Грот не терпел никаких целей. После трагической смерти брата у него обнаружилось необычное психическое повреждение, проявлявшееся в страхе перед любыми целями, перед всяким обоснованным концом, завершением. Он всем сердцем полюбил извечность стремлений, забвение бесконечных далей – и возненавидел достижение целей, трепеща перед завершающим моментом от испуга, что в этот последний, решающий миг им овладеет разочарование, что натянутая струна лопнет, что он сорвется в пропасть – как Олесь много лет назад...

С тех пор машинист чувствовал невольный страх перед большими и малыми станциями и остановками. Правда, на его маршрутах их было немного, однако они имелись всегда, и время от времени поезд приходилось останавливать.

Станция со временем стала для него символом ненавистного конца, рельефным воплощением очерченных целей путешествия, той проклятой метой, перед которой его охватывали отвращение и тревога.

____________

* Tour-retour (фр.) – туда и обратно.

– 97 -

Идеальная линия дороги распадалась на ряд отрезков каждый из которых был замкнутым целым от пункта отправления до пункта прибытия. Возникало досадное ограничение, тесное, несказанно банальное: отсюда – и досюда. Н: чудесной ленте, вьющейся в бескрайность, образовывались глупые узлы, упрямые петли, портившие разгон, осквернявшие неистовство.

А спасения он пока не видел нигде: согласно природе вещей поезд должен был время от времени сворачивать к этим отвратительным пристаням.

И когда на окоеме уже выныривали контуры станционных построек, вырисовывались красные или желтые ширмы стен, на него нападал неописуемый страх и отвращение, рука поднятая к рычагу, невольно опускалась, и приходилось использовать всю силу воли, чтобы не проехать мимо станции

В конце концов, когда внутреннее сопротивление разрослось до небывалого напряжения, пришла счастлива; мысль: он решил ввести определенную произвольность в очертаниях цели, изменив ее границы и конечные точки Благодаря этому понятие станции, заметно потеряв чет кость, стало чем-то неопределенным, чем-то лишь слеш очерченным и весьма эластичным. Это смещение границ дарило определенную свободу движений, не сковывало безжалостными ограничивающими кандалами. Точки остановок приняв плавающие свойства, превратили названия станции в размытые термины, обретя собственную волю, едва не превратившись в фикцию, и с ними уже не надо было считаться. Словом, станция в таком широком понимании подвергнувшаяся вольной интерпретации машиниста, выглядела теперь не столь грозной, хотя и продолжала оставаться отвратительной.

Ведь речь шла прежде всего о том, чтобы никогда не останавливать поезд на месте, определенном регламент! но всегда отклоняться на какой-то отрезок впереди или позади него.

Поначалу Грот действовал очень осторожно, чтобы не пробудить подозрений железнодорожных служащих; первые отклонения были такими незначительными, что не приме

– 98 -

ши внимания. Однако, желая укрепить в себе ощущение произвольности, машинист старался разнообразить свои действия: иногда останавливался слишком рано, в другой раз с запозданием – колебания отклонялись то в одну, то в другую сторону.

Однако со временем такая осторожность стала раздражать его; свобода выглядела кажущейся, иллюзорной, чем-то вроде самообмана; не тронутое удивлением спокойствие, разлитое на лицах начальников станций раздражало, пробуждая дух противоречия и бунта. Грот раззадорился: отклонения с каждым днем становились все большими, их диапазон рос и усугублялся.

Не далее как вчера начальник движения в Смаглове, седоватый, с вечно прищуренными, как у старого лиса, глазами, странно косился на поезд, который остановился на солидном расстоянии перед станцией. Гроту даже показалось, что он что-то ворчит, показывая рукой в его сторону. Однако все как-то обошлось.

Машинист потирал руки и радовался:

– Все же заметили!

Выезжая сегодня утром из Вротича, он решил удвоить ставку.

«Интересно, – подумал Грот, раскручивая вентили, – в какой пропорции возрастет раздражение этих достойных господ? Можно предположить, что в квадрате расстояния».

Догадка оправдалась. Весь сегодняшний рейс обещал непрерывную череду скандалов.

Началось все в Зашумье, первой большой станции на линии, которую он вознамерился одолеть. Злобно усмехаясь в усы, остановил поезд в километре перед станцией. Опершись на подоконник будки локомотива, Грот закурил трубочку и, медленно попыхивая ею, с интересом всматривался в озадаченные мины кондукторов и бригадира поезда, который не мог объяснить себе поведение машиниста. Несколько пассажиров встревоженно высунули головы из окон, оглядываясь направо и налево, очевидно, предполагая какую-то помеху движению. Наконец прибежал станционный служащий, спрашивая, что произошло:

– 99 -

– Почему вы не подъезжаете к перрону? Ни о каких помехах сигналов не было, все в порядке.

Грот спокойно выпустил большой, плотный клуб дыма и, не вынимая трубку изо рта, флегматично процедил сквозь зубы:

– Гм... правда? А мне показалось, что вы там стрел» неправильно поставили. Да уже и нет смысла подъезжал на этот кусочек: моя старушка слегка запыхалась.

И нежно стукнул по торцу котла.

– Собственно, люди и так уже сами высаживаются Взгляните, пан начальник, – вот один, двое, а там целая семья.

Действительно, истомленные ожиданием пассажиры начали покидать вагоны, и пешком, сгибаясь под тяжестью уз лов и тюков, поспешали к станции. Грот проводил их ироничным взглядом, даже в мыслях не собираясь менять тактик)

Служащий слегка нахмурился и, уступая, бросил на прощание:

– В следующий раз как следует протрите глаза!

Машинист ответил на замечание презрительным молча

нием. Через несколько минут поезд промчался мимо станции, направляясь дальше.

На следующей станции Бржана повторилась почти та же история, с тем лишь отличием, что на этот раз Грот) вздумалось остановить поезд в километре за станцией. И тут машинист тоже настоял на своем и не вернулся к перрон) Однако заметил, что перед тем, как отправиться дальше бригадир поезда несколько минут оживленно шептался о чем-то с начальником станции; по выражению глаз и жестам Грот понял, что именно он был предметом разговора, но сделал вид, что не замечает этого. Выразительным жест служащего в красной фуражке, покрутившего пальцем у виска, лишь рассмешил его. Вскоре он снова мчался ш всех парах, даже не предполагая, что телеграфный аппарат включившийся в Бржане, в это самое время извещает о нем станционное начальство в Подвиже.

А до города было совсем недалеко. Уже перечеркивали предвечернее небо золотистые кресты костелов, над морем

– 100 -

крыш вились клубы дымов, остро торчали шпили башен. Уже сплеталась вдали сеть рельсов, чернел лес стрелок, виднелась слегка приподнятая рейка шлагбаума.

Грот крепко ухватил рукоять, зафиксировал рычаги, крутанул тормоз. Локомотив издал жалобный звук – не то стон, не то свист, выплюнул из-под брюха мощную струю пара и встал на месте. Поезд остановился в добрых полутора километрах перед станцией.

Грот убрал руки от вентилей, наблюдая за произведенным эффектом. Ожидания не разочаровали. Начальник, уже предупрежденный по телеграфу, прислал в роли парламентера коллегу рангом пониже.

У молодого человека было суровое, крайне сосредоточенное выражение лица. Он выпрямился, одернул служебную блузу и торжественно ступил на платформу локомотива.

– Заезжайте на станцию!

Грот молча крутанул рукоять, передвинул рычаги. Поезд тронулся.

Гордый своим триумфом, железнодорожник по-наполеоновски скрестил руки и, легкомысленно отвернувшись от машиниста и котла, закурил папиросу.

Но успех был только кажущимся. Ибо поезд с шумом пролетел мимо перрона и, вместо того чтобы остановиться напротив станции, проехал значительный отрезок, миновав ее, чтобы только здесь, дымя и выпуская пары, встать на отдых.

Служащий не сразу сообразил, что произошло, и лишь заметив здание станции слева у себя за спиной, грозно бросился к машинисту:

– Вы что, с ума сошли? Останавливать поезд в чистом поле! Вы или повредились головой, или слишком много выпили! Немедленно возвращайтесь!

Грот не пошевелился, не сдвинулся с места. Тогда служащий резко отодвинул машиниста от котла и, заняв его место, пустил контрпар**; через минуту поезд, посапывая, подкатил к перрону.

____________

** Струя пара, впускаемая в цилиндр паровой машины навстречу движущимся поршням с целью торможения или обратного хода.

– 101 -

Грот не сопротивлялся. Какая-то необычная апатия лишила воли его движения, опутала руки. Он тупо смотрел на лица служащих, офицеров и чиновников, которые гурьбой окружили его локомотив, безвольно позволил стащить себя с платформы и, словно автомат, двинулся за вызвавшим его к себе начальником.

Через несколько минут он оказался в станционном бюро перед большим столом, застланным зеленым сукном, на котором беспрестанно лязгали и нервно подскакивали телеграфные аппараты, выползали из приемников длинные ленты телеграмм, трещали звонки.

Начальник станции подверг его допросу. Сидевший рядом протоколист обмакнул перо и вдохновенно ожидал вопросов, которые должны были прозвучать из уст руководителя.

И они прозвучали:

– Как вас зовут?

– Кшиштоф Грот.

– Возраст?

– Тридцать два года.

– Когда вы выехали из Вротича?

– Сегодня, в четыре часа пятьдесят четыре минуть утра.

– Вы осматривали локомотив перед тем, как принял поезд?

– Осматривал.

– Помните серию и номер локомотива?

На лице Грота мелькнула странная улыбка.

– Помню. Серия: ноль, номер: бесконечность.

Начальник со значением взглянул на записывавшего

показания коллегу.

– Пожалуйста, напишите на этом листе числа, которые вы только что назвали.

Тут начальник подсунул ему под руку четвертинку бумаги и карандашик.

Грот пожал плечами:

– Ну ладно.

И начертил с промежутками следующие два знака: 0...*

– 102 -

Начальник взглянул на числа, покивал головой и продолжил допрос дальше:

– Номер тендера?

– Не помню.

– Это плохо, очень плохо. Машинист должен знать такие вещи, – нравоучительно заявил он.

– Как зовут вашего кочегара? – спросил после короткой паузы.

– Блажей Недорост.

– Имя правильное, фамилия ошибочная.

– Я говорю правду.

– Вы ошибаетесь, его зовут Блажей Смутный.

Грот равнодушно махнул рукой:

– Возможно. Для меня он Недорост.

Начальник снова обменялся с товарищем многозначительным взглядом.

– Имя начальника поезда?

– Станислав Мурашка.

Допрашивающий с трудом сдержал вспышку веселья:

– Мурашка, говорите? Мурашка?! Как замечательно! Мурашка?! Ну, пожалуйста, как его зовут!

– Правда. Станислав Мурашка.

– Нет, пан Грот. Начальника вашего поезда зовут Станислав Живецкий. Вы опять ошиблись.

Протоколист наклонил напомаженную голову к руководителю и прошептал на ухо:

– Пан начальник, этот человек либо пьян, либо у него поехала крыша.

– Похоже, что последнее, – ответил, кряхтя, чиновник, после чего обратился к виновнику с повторным вопросом:

– Вы женаты?

– Нет.

– Вы пили что-нибудь перед отъездом?

– Алкоголь терпеть не могу.

– Сколько часов вы находитесь на смене?

– Шестнадцать.

– Вы не чувствуете усталости?

– Ни малейшей.

– 103 -

– Почему вы сегодня четыре раза подряд не остановили поезд на нужном месте перед станцией?

Грот молчал. Он не мог, ни за что на свете не хотел этого сказать.

– Я жду ответа.

Машинист мрачно понурил голову.

Тогда начальник торжественно поднялся из-за стола и заключил:

– Сейчас вы пойдете и выспитесь. Вас заменит другой коллега. Я отстраняю вас от службы; возможно, вас призовут в свое время, когда-нибудь позже. Тем временем советую вам как можно скорее пройти медицинский осмотр. Вы серьезно больны.

Грот побледнел, пошатнулся. События приняли трагический характер. По выражению лица, тону и содержанию слов он понял, что его считают здесь сумасшедшим. Сообразил, что потерял работу, что перестал быть машинистом.

– Пан начальник, – простонал он, заламывая руки, – я совершенно здоров. Могу ехать дальше.

– Это исключено, пан Грот. Не могу доверить вам судьбу нескольких сот человек. Или вы не знаете, что сегодня чуть не стали виновником катастрофы? Вы заехали слишком далеко, дойдя до пункта, где должны были пересечься с пассажирским составом из Чернявы. Если бы ваш помощник вовремя не подал поезд назад, неизбежно произошло бы столкновение. Указанный состав прошел там всего через две минуты. Вы не годитесь для службы, пан Грот. Сначала нужно подлечиться. На этом мы закончим. Пожалуйста, покиньте помещение.

Тяжелым свинцовым шагом Грот вышел из комнаты, пересек зал ожидания, перрон и, шатаясь, как пьяный, поплелся вдоль железнодорожных складов.

Череп распирала глухая боль, в душе рыдало отчаяние. Он потерял службу.

Речь шла не о каких-то ничтожных десятках монет, должности или звании – речь шла о локомотиве, без которого он уже не мог жить. О бесценном, единственном доступном средстве, с помощью которого он мог бороться

– 104 -

с пространством, мчаться в мрачные дали. С утратой службы у него пропадала почва под ногами, разверзалась черная бездонная пропасть бесцельности жизни.

Терзаемый удушающей болью в гортани, он прошел мимо складов, миновал мост, туннель и машинально вышел на рельсы.

Был уже далеко за станцией. Спотыкаясь на каждом шагу о деревянные шпалы пересекающихся рельсов, цепляясь за стрелки, Грот бродил между путями, блестевшими холодным металлом.

Внезапно он услышал позади себя тяжелый стон, почувствовал под ногами дрожь земли. Обернулся и увидел медленно скользящий по путям одиночный локомотив.

Окинул его взглядом знатока, отметил емкость тендера, с немалой радостью заметил, что в кабине нет кочегара.

Решение быстрой вспышкой в мгновение ока озарило смятенный разум, полностью созрев и оформившись в этот краткий миг.

Осторожным, хищным шагом, шагом притаившегося леопарда он подкрался сбоку к железному чудовищу и одним прыжком вскочил на платформу.

Движение было столь внезапным и неожиданным, что машинист оцепенел. Грот выиграл мгновение. Прежде чем изумленный коллега сориентировался в ситуации, созданной неожиданным гостем, нападающий заткнул ему рот платком, спутал руки накрест и, повалив на пол кабины, спихнул с платформы на землю.

Разобравшись со всем этим за пару минут, Грот занял место своего предшественника у котла.

Титаническая радость разрывала ему сердце; триумфальный возглас распирал грудь. Он снова был у руля!

Отвернул краны, прибавил пара, мельницей раскрутил колесо реверса. Локомотив, словно почувствовав руку мастера, задрожал на месте, зашелся мощным прощальным свистом и двинулся в широкий мир.

Грот шалел от упоения. Вынырнув из рельсового лабиринта, он выскочил на главный, мчащийся вперед, как стрела, путь, и ринулся на простор!

– 105 -

Начался ураганный бег, ничем не стесненный, не прерываемый полустанками, скукой остановок. Грот молнией сверкал на каких-то станциях, проносился как демон через какие-то города, вихрем пролетал мимо неведомых платформ. Без перерыва черпал лопатой уголь, бросал его в топку, подкармливал огонь, сгущал пары; как одержимый бегал от угольного ящика к котлу, от котла к ящику, проверял уровень воды в водомере, следил за давлением пара.

Не видел ничего, не слышал ничего – лишь упивался гонкой, жил только вихрем движения, тонул в гигантском размахе движущей силы. Потерял счет времени, дней, часов. Не ведал, как долго продолжалась адская езда – то ли день, то ли два, то ли неделю...

Машина шла вразнос. Обезумевшие от скорости колеса вращались на неуловимых, фантастически быстрых оборотах, раскаленные поршни то отступали, то снова рвались вперед порывистыми жестами, бешено стучали запыхавшиеся кривошипы. Стрелка манометра все еще двигалась вперед – докрасна раскаленный котел сиял, выдыхал жар, опалял кожу, обжигал ладони. Ничего! Еще! Давай! Быстрее! В галоп! В галоп!

Новая порция угля исчезла в глубине топки, брызнув снопом кровавых искр – новая фаланга пара ввела огненных воинов в плавящиеся от жара трубы...

Грот впился воспаленными от лихорадки глазами в рубиновое жерло, пил его жар, всасывал его кровь...

Внезапно что-то заклокотало, завыло сатанинским воем – раздался грохот, как из тысячи пушек, взревел гром, словно разом ударили сотни молний... Взметнулся вверх огненный, спутанный клубок, крутящийся вихрем столп смятых обломков, железных скорлуп, погнутых листов – брызнула под самое небо ракета осколков, разорванных рельсов, разразившись громом раскаленных колоколов...

Багровый финал Грота в клочья разорвал саван ночи.

БЛУДНЫЙ ПОЕЗД

Железнодорожная легенда

На Горском вокзале царило лихорадочное движение. Время было предпраздничное, впереди – несколько свободных от работы дней, долгожданная пора. Перрон кишел прибывающими и уезжающими людьми. Мелькали возбужденные личики женщин, развевались красочные ленты на шляпках, пестрели дорожные шали. Тут проплывал над толпой стройный узкий цилиндр изысканного господина, там чернела сутана священника; кое-где под аркадами посреди толчеи синели колеты военных, рядом серели блузы рабочих.

Буйная жизнь, заключенная в слишком тесных рамках вокзала, кипела и с шумом выплескивалась наружу, за его пределы. Хаотический гомон пассажиров, перекличка носильщиков, визг свистков, шум выпускаемых паров сливались в головокружительную симфонию, в которой оглушенное ею сознание терялось, умельчалось, волны могучей стихии несли его, укачивали и одурманивали...

Вокзальные службы работали изо всех сил. Изредка среди суеты выныривали красные фуражки железнодорожных служащих, отдававших команды, прогонявших с путей рассеянных, провожавших острым и внимательным взором поезда в момент отправления. Непрерывно суетились кондукторы, нервно бегая вдоль бесконечной череды вагонов; стрелочники – лоцманы станции – выполняли инструкции

– 108 -

так же четко и исправно, как громкоговорители произносили объявления об отправлении. Все шло в бодром темпе, расписанном по минутам и секундам, – глаза всех рефлекторно контролировали время, следя за двойным белым циферблатом вокзальных часов наверху.

Но, несмотря на это, мирный посторонний зритель после недолгого наблюдения отметил бы видимое противоречие с привычным, установленным порядком.

Что-то будто закралось в нормированный предписаниями и традициями ход событий; какая-то неопределенная, но все же серьезная помеха встала на пути священной регулярности движения.

Это замечалось в необычно нервных жестах людей, в беспокойных движениях глаз, в выжидательном выражении лиц. Что-то испортилось в образцовом доселе организме. Какое-то нездоровое, необычайное течение кружило по его стократно разветвленным артериям и просачивалось наружу в полусознательных вспышках.

Усердие железнодорожников характеризовалось заметным желанием преодолеть тайную неуверенность, которая украдкой внесла сбой в идеально отлаженный механизм. Каждый из них сбивался с ног, чтобы незамедлительно подавить кошмарную раздражительность, не потерять выверенную до автоматизма точность работы, чтобы любой ценой сохранить отлаженное до автоматизма, утомительное, но зато безопасное равновесие функций.

Все же это была их вотчина, их область, в которой они добросовестно трудились многие годы, казалось, изучив ее насквозь, par excellence*. Они были представителями той категории труда, той сферы жизнедеятельности, в которой для них, посвященных в ее таинства, ничто не могло оставаться непонятным, в которой они были единственными, кто был способен совладать со всей сложной системой действий, так что их не могла, не должна была застигнуть врасплох какая-либо загадка. Все ведь давно учтено, взвешено, отмерено – ибо все здесь, пусть и сложное, не превышало

____________

* Досконально (фр.).

– 109 -

возможности человеческого постижения, везде все точно соразмерено, нет места неожиданностям, а регулярность повторяющихся событий просчитана заранее!

Поэтому они испытывали некую солидарную ответственность в отношении плотной массы пассажиров, которым надлежало обеспечить покой и полную безопасность.

Тем временем их внутреннее смятение передавалось публике, от них исходили волны тревожности, разносящиеся неопределенными течениями, беспокоя пассажиров.

Если бы, по крайней мере, речь шла о так называемом «случае», который в самом деле невозможно предвидеть, но который впоследствии можно объяснить, исходя из того, какие события ему предшествовали, – ведь перед случаем и они, профессионалы, оказывались беспомощными, однако даже он не мог повергнуть в отчаяние. Но здесь дело было в чем-то совершенно ином.

Произошло что-то необычайное, словно химера, капризное, как безумство, перечеркнув одним махом исконный уклад событий.

Поэтому им было стыдно перед собой и перед другими, находящимися вне пределов их профессиональной сферы.

В настоящий момент речь шла прежде всего о том, чтобы не разгласить некое «дело», чтобы о нем не узнала широкая общественность. Предстояло приложить все усилия, чтобы «странная история» не попала в газеты, любой ценой избежать скандала.

До сих пор каким-то образом это оставалось строжайшей тайной, лишь каким-то чудом удерживавшейся в узком кругу посвященных. Поистине удивительная солидарность объединила этих людей в чрезвычайной ситуации: все молчали. Лишь выразительные взгляды, тайные жесты и многозначительная игра словами облегчали их понимание. Общественность до сих пор ни о чем не знала. Однако обеспокоенность служащих, нервозность железнодорожников без труда передавалась и ей, подготавливая благодатную почву, чтобы взрастить на ней зерна кошмара.

А «дело» было воистину странным и загадочным.

– 110 -

С некоторых пор на линиях государственной железной дороги появился какой-то поезд, не включенный ни в один из известных реестров, не указанный ни в одном расписании маршрутов, словом, чужак без патента и разрешения. Не удалось даже определить, к какой категории он относился и на каком заводе его изготовили, ибо те считаные мгновения, в которые его можно было увидеть, исключали какую-либо возможность сфокусировать на нем взгляд. В любом случае, если принять во внимание неправдоподобную скорость, с которой он пролетал мимо ошарашенных очевидцев, это должен был быть поезд весьма высокого класса: как минимум из разряда скорых.

Но самой беспокоящей вещью была его непредсказуемость. Пришелец появлялся то тут, то там, неожиданно выныривал из ниоткуда, откуда-то с дальнего участка железнодорожной линии, пролетал с сатанинским грохотом по рельсам и исчезал в дали; сегодня его видели возле станции М., назавтра он выныривал где-то в чистом поле за городом В., через несколько дней с оглушительным грохотом промчался мимо будки обходчика в окрестностях полустанка Г.

Сначала решили, что безумный поезд относится к действующему поездному составу, и лишь из-за нерадивости или ошибки чиновников службы движения до сих пор не удалось установить его принадлежность. Так начались расследования, бесконечные сигналы из разных мест, где его замечали, переговоры между станциями – но все безрезультатно: пришелец попросту издевался над усилиями железнодорожников, постоянно выныривая там, где его ждали меньше всего.

Особенно удручающим являлось то обстоятельство, что его невозможно было нигде подловить, догнать или задержать. Неоднократно устраиваемые попытки погони на одном из самых мощных паровозов, признанном в полном смысле этого слова последним словом современной техники, потерпели позорное фиаско: необычайный поезд играючи бил все рекорды скорости.

Тогда людей начал, начал охватывать суеверный ужас и глухая, придавленная страхом ярость. Ведь это было по¬

– 111 -

истине неслыханно! Много лет подряд поезда курсировали в соответствии с расписанием, введенным сверху, которое составлялось в дирекциях, утверждалось в министерствах, реализовывалось на линиях – издавна все можно было учесть, более-менее предвидеть события, а если и происходила какая-то ошибка или недосмотр, их можно было исправить или хотя бы логически объяснить – а тут вдруг на рельсы выскакивает незваный гость, нарушает порядок, опрокидывает распорядок, вносит в слаженный организм зародыш беспорядка и дезорганизации!

Истинное счастье, что до сих пор этот наглец не стал причиной катастрофы. Это было общей деталью, которая поражала с самого начала. Всегда тот отрезок пути, на котором он выныривал, оказывался в это время свободен; безумец до сих пор не вызвал ни одного столкновения. Однако это могло произойти в любой момент, тем более что он постепенно начал проявлять определенную склонность в этом направлении. Через некоторое время в его появлениях с ужасом отметили определенное стремление к вхождению в более тесный контакт с регулярно курсирующими собратьями. Если поначалу казалось, что он избегал их близкого соседства, появляясь всегда на значительном расстоянии впереди или позади них, то теперь он с каждым разом вырастал на рельсах, оказываясь все ближе к идущему впереди него поезду. Один раз проскочил мимо экспресса по дороге в О., неделю назад едва разминулся с пассажирским на перегоне между С. и Ф., а на днях лишь каким-то чудом сумел не пересечься со скорым из В.

Начальники станций вздрагивали при известиях о таких «счастливых случаях», за которые следовало благодарить лишь двойные линии рельсов и осмотрительность машинистов. Подобные «чудесные спасения» начали в последнее время происходить все чаще, при этом шансы на то, что очередная встреча снова пройдет без аварии, очевидно, уменьшались с каждым днем.

Пришелец из роли преследуемого перешел в активную фазу, его, словно магнитом, притягивало все, что было регулярным и устоявшимся, он начал впрямую угрожать

– 112 -

разрушением привычного хода событий. В любой момент история могла завершиться трагически.

Вот и начальник Горской станции в течение последнего месяца жил поистине невыносимой жизнью. В постоянном страхе перед нежеланным визитом он караулил почти без перерыва, ни днем ни ночью не покидая своего поста, который ему доверили менее года назад в доказательство признания «его энергии и необычайной активности». А пост его был важным, поскольку на станции в Горске пересекались две главные железнодорожные линии и сосредотачивалось движение со всей страны.

Сейчас же, особенно с учетом небывалого наплыва пассажиров, работа в подобной напряженной ситуации была крайне обременительной.

Медленно наступал вечер. Вспыхнули огни электрических ламп, задвигались мощные лучи прожекторов. В зеленых огнях стрелок рельсы лоснились мрачным металлическим блеском, извиваясь холодными лентами железных змей. Кое-где в полумраке замелькали тусклые фонарики кондукторов, блеснул сигнал обходчика. Вдали, где-то за вокзалом, там, где уже гасли изумрудные глаза фонарей, чертил свои ночные знаки станционный семафор.

Вот он покачнулся, отклонившись от горизонтали, наклонился под углом в сорок пять градусов и замер в диагональном положении: приближался пассажирский из Бжеска.

Уже было слышно задыхающееся сопение локомотива, размеренный грохот колес, уже были видны светло-желтые фары на передке. Он въехал на станцию...

Из приоткрытых окон высовываются золотистые детские кудри, любопытные женские лица, приветственно развеваются платки...

Толка ожидающих на перроне стремительно движется к вагонам, с обеих сторон протягиваются руки, стремясь встретиться...

Что это за шум там, справа? Пронзительный визг свистков разрывает воздух. Начальник станции кричит что-то охрипшим диким голосом:

– 113 -

– Прочь! Отойдите, убегайте! Пустить контрпар! Назад! Назад!.. Беда!

Плотная толпа резко напирает на легкую балюстраду и ломает ее... Перепуганные глаза инстинктивно поворачиваются направо, туда, где засуетились вокзальные служащие, и видят спазматические, бесцельные колебания фонариков, силящихся остановить какой-то поезд, который на всех парах движется с противоположной стороны по пути, на котором уже стоит пассажирский из Бжеска. Вихри свистков перекрывают отчаянные воззвания рупоров и адский рев людей. Напрасно. Нежданный поезд приближается с головокружительной скоростью; гигантские зеленые бельма паровоза разрезают тьму упырьим взглядом, мощные шатуны двигаются с фантастической, бешеной скоростью...

Из тысяч грудей вырываются ужасный крик наполненный тревогой и безграничной паникой:

– Это он! Сумасшедший поезд! Безумец! На землю! Спасите! На землю! Погибаем! Спасите! Погибаем!

Какая-то гигантская серая масса пролетает над скоплением тел, пепельная мглистая масса со сквозными вырезами окон – слышен вихрь сатанинского сквозняка, веющего из этих раскрытых дыр, слышно лопотание бешено развевающихся жалюзи, видны призрачные личины пассажиров...

И тут происходит что-то странное. Безумный поезд вместо того, чтобы вдребезги сокрушить настигнутого товарища, проходит сквозь него, как туман: через мгновение уже можно видеть, как проскальзывают друг сквозь друга передние части поездов, как беззвучно трутся одна о другую стены вагонов, проникают сквозь себя в парадоксальном осмосе шестерни и оси колес – еще секунда, и пришелец, с молниеносностью фурии пролетевший сквозь прочный организм поезда, исчезает и развеивается на другой стороне, где-то в поле. Все стихло...

На пути перед станцией мирно стоит неповрежденный пассажирский из Бжеска. Вокруг безграничная, бездонная тишина. Только с полей, там, вдалеке, доносится тихое стрекотание кузнечиков, только по проводам, там, вверху, плывет ворчливое бормотание телеграфа...

– 114 -

Люди на перроне, вокзальные служащие и чиновники протирают глаза, будто только что очнулись ото сна, и недоуменно переглядываются между собой.

Было то на самом деле или это какой-то злой призрак?