Текст книги "В объятиях демона (СИ)"

Автор книги: Стася Белова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Я воспитывал в вас людей! – кричит мужчина, окидывая взглядом всех семерых, что участвовали в произошедшем. – Людей! А вы ведете себя, как последние звери! Как вы можете?! Ну-ка сели все по местам!

Максим, недовольно и зло, но в то же время отчасти виновато взглянул на декана, хлопнул Виктора по плечу и направился к своей парте, устало вздохнув. Лера осторожно садится. Она может это сделать, девушку это уже радует. Подняться у нее тоже получается. На белой рубашке, в которой она была сегодня, были капли крови. Медленно капали с разбитого личика, заливая рубашку и смешиваясь со слезами, которые она быстро вытерла.

– Ты как, Лерочка? – тихо спрашивает мужчина, внимательно посмотрев на девушку.

– Нормально. – тихо шепчет она, нагибаясь и поднимая с пола заявление об отчислении, а после протягивая декану. Правда, на него уже кто-то наступил, и оно было не совсем в том виде, в котором бы его стоило протягивать руководителю факультета, но выбора не было. У нее нет сил идти еще за одним бланком и делать все по-новому.

Преподаватель смотрит на нее очень понимающе. Он не задает лишних вопросов, не сердится на нее, а просто смотрит с таким большим сочувствием в глазах, словно понимает все те чувства, которые творятся внутри девушки. А может, они просто написаны у нее сквозь эмоции на лице.

– Я сам отнесу заявление в деканат. Иди домой. – тихо говорит декан, погладив ее по плечу, и девушка разворачивается, прощается с ним и медленно выходит, потому что тело все еще отдавалось неприятной болью, ломило кости и, что самое неприятное, тянуло низ живота очень сильно. Нужно доехать до дома, вымыться и отдохнуть. Просто немножко прийти в себя – слишком много потрясений.

Она не плачет. Слезы ее, конечно, душат, но она изо всех сил держится, осторожно пытаясь поправить в коридоре волосы. Рубашку пытаться замыть бессмысленно – может, хотя бы так отстирается, но в этом она уже сомневалась. Да и честно сказать, сейчас Валерии было не до вещей, не до этой проклятой рубашки. Она осталась вообще одна. Одинешенька. У нее не осталось друзей, папа в далекой Америке, Алекс за решеткой. У нее просто никого больше нет, и разумом она сейчас это крайне отчетливо понимала – так явно, что ее бросало в дрожь. По телу и правда была такая сильная дрожь сейчас, что ей казалось, как будто бы ее ноги в мгновение становятся ватными, и девушка больше не может идти. Но она идет. Она должна идти. Кое-как она все-таки добирается до машины, забирается на водительское сидение и открывает зеркало, оглядев себя. Волосы всклокочены, лицо с одной стороны неприятно разбито, все тело просто ломит, а низ живота, казалось, сейчас просто разорвется. Еще чуть-чуть, и она просто заскулит от боли, как побитая палками дворовая собака.

«Я буду сильной»

Еще раз она обещает себе это в отражение, доставая папину аптечку, оттуда – вату и перекись, чтобы обработать раны. Она обещает себе это во второй раз. Вот только откуда взять столько сил?

Двенадцатая глава

«Околдованный снами

Прокричит на прощанье,

Что у ветра глаза

Твои»

Герман Янович все-таки смог добиться свидания. Это было сложно, потребовало не мало затрат и легкого вранья, но все-таки у него получилось сделать это. Он упрямо не понимал, почему девушка так вцепилась в паренька, почему он ей так нужен и зачем она борется. Он изучил все материалы дела, показания, доказательственную базу следствия и уже сейчас мог с уверенностью сказать о том, что дело гиблое. Они практически ничего не смогут сделать, он, конечно, попытается, но уже сейчас обещать что-то Валерии он не мог, да и очень кощунственно было бы обнадеживать ее с его стороны. Хотя, когда она поднимала на него свои несчастные глаза, ему хотелось сделать все, лишь бы девочка не переживала и не смотрела на него так, но сам адвокат тоже не мог продать душу дьяволу за это. Может быть, он бы это и сделал ради нее – свои детей у него никогда не было, все детство в отъездах Андрея он сам ей занимался, и был практически как отец. Несколько раз она даже называла его папой, а сейчас он понимал, что ничего хорошего с ней не происходит. Она всячески пытается не показать то, насколько сама же изломана изнутри, буквально на маленькие кусочки, и они уже никогда не срастутся. Хотя, Герман Янович пытался поверить в то, что когда-нибудь этого Лагранжа она сможет отпустить, хотя и сам в какой-то степени понимал, что Валерия далеко не из таких. Иногда его пугало то, с какой отдачей девушка говорила о своем возлюбленном, с такой, что если бы ей понадобилось закрыть его от пуль, она бы сделала это не раздумывая, и даже тень сомнения не промелькнуло бы на ее личике. Ронес действительно волновался насчет того, что сейчас она сложит на карту все свои силы, судьбу, а Лагранжа все равно посадят. Все пойдет прахом, а Лерка уже не сможет оправится после всего произошедшего. Лагранжу же он строго-настрого запретил рассказывать Лере хоть что-то, ведь блондин тоже понимал, что шансов у него немного. Их почти нет. И сейчас об этом говорить было нельзя – пусть до определенного момента она лучше будет в неведении. Для ее же блага.

Прошло уже несколько дней с момента ареста Алекса, и, на самом деле, дома мало что поменялось. Все было точно также плохо, было очень пусто, и очень тихо – лишь изредка малыш-пудель Алекса гавкал и ластился. Она возилась с ним на автомате – главное было не забывать гулять и кормить. Также Лера изо всех сил старалась поддерживать родителей парня, которые совсем расклеились от горя. Она готовила, убиралась, а голова была забита исключительно мыслями о нем. Поэтому, когда Герман позвонил ей и сообщил о том, что завтра она может приехать на свидание, счастью и правда не было предела. Казалось, еще чуть-чуть, и девушка так высоко подпрыгнет, до самого потолка. Хотя бы эти десять-пятнадцать минут, чтобы посмотреть на него, просто снова прикоснуться. Когда она сможет это сделать вновь – девушка уже, к сожалению, не знала. А завтра ей выпал такой шанс. Она вновь собрала какие-то вещи, продукты, книги, все, что могло его порадовать. Может быть, Лера сейчас и была последней идиоткой, но она ничего не могла с собой поделать. Любовь – это всегда борьба. С миром, с собой. Сейчас она вела эту борьбу по всем фронтам.

Это место вызывало у нее панику и какой-то необснованный страх. Кругом решетки, куча людей в форме и с дубинками, тщательный досмотр всех вещей. Она постоянно оглядывалась, словно вот-вот на нее здесь кто-то налететь может, напасть прямо со спины. Вот уж никогда девушка не думала, что сможет вообще оказаться в таком месте, да еще и с намерениями попасть на свидание. Сразу же болезненно защемило сердце – Алекс где-то здесь. Рядом. И здесь ведь жизнь действительно далеко не сахар. Волнение пересиливало мысли о том, что он это заслужил. Девушка молча, в звенящей тишине, шла за конвоиром, чувствуя, как внутри нее все сжимается, переворачивается и скручивается в тугой узел.

– Ждите.

Мужчина в форме уходит, а она остается сидеть в небольшой клетушке за столом. Девушка очень нервничала и волновалась, ей было страшно от того, что здесь и сейчас она вообще может увидеть. А если с ним что-то произошло уже здесь? А если его пытают? Валерия сидела и усиленно попыталась прогнать из своей головы эти назойливые мысли, которые, словно мухи, преследовали ее со всех сторон. За решеткой находится еще один человек в форме, который внимательно смотрит на нее, практически не отводя глаз, и Царева отводит взгляд первая, уставившись на свои руки.

Слышатся шаги, и девушка едва ли не подскакивает, поворачиваясь и внимательно смотря на блондина. Парень все в той же одежде, в какой его забрали из дома и в какой он проснулся в то утро – она помнит. Светлые волосы растрепанные, слегка грязные, на лице есть несколько ссадин, но он живой. Живой, вроде бы даже здоровый, и едва его заводят, Валерия сразу же изучает его взглядом, исследуя буквально всего. Он в порядке. Это уже радует. С первым пунктом все хорошо, с его физическим состоянием. А как с моральным – это еще только предстоит выяснить.

– Алекс… – тихо говорит она, пристально посмотрев на молодого человека, с запястий которого снимают наручники.

Алекс смотрит в пол. Он вообще не хотел идти, если честно. Парень не хочет смотреть ей в глаза, в очередной раз рассказывать обо всем, разговаривать тоже. Лагранж разбит, и это видно невооруженным глазом. Ему тяжело, тяжело просто от осознания того, что он все это натворил, а страдают другие люди. Та же самая Лерочка, которая готова на все ради него – даже вытаскивать его из тюрьмы сейчас, искать каких-то адвокатов, доказательств, носить ему вещи и еду. Разве он вообще этого достоин? Лагранж так не думает.

– Посмотри на меня. – тихо еще раз просит девушка, протянув к нему руку и взяв его ладони в свои маленькие ладошки, осторожно поглаживая их. – Алекс, пожалуйста. У нас не так много времени.

Лекс все-таки поднимает глаза, вглядываясь в ее лицо, и он хмурится. Ссадины, синяки… Что это такое? Он сам тянется к ее лицу рукой и мягко кончиками пальцев проводит по ее щеке, а девушка сама же подается ему навстречу, ощущая прикосновение парня, тепло его ладони, и шумно выдыхая.

– Что это такое?

– Не обращай внимания. – тихо отвечает кудрявая. – Ничего страшного нет. Просто синяки.

– Прости меня. – негромко говорит юноша, виновато посмотрев на кудрявую. – Просто постарайся дальше жить так, как будто бы меня никогда и не было в твоей жизни. Суд через две недели.

Она и сама не замечает, как слезы медленно начинают катится из ее глаз, она быстро моргает, а после вытирает свободной ладонью. Она не хотела, чтобы Лагранж видел ее слезы. Лера вполне осознанно понимала, что ему сейчас не легче. У нее есть свобода, родня – а он там один, взаперти. И ей абсолютно все равно, что за дело. Кудрявая в любом случае будет защищать его до потери пульса. И жить так, словно его никогда не было, она уже никогда не сможет.

– Я тебя люблю, ты слышишь? А любовь так просто не сотрешь из сердца, Лекс. Настоящую нельзя стереть так просто, понимаешь? – негромко продолжает она. – Ты просто знай о том, что я рядом. И что я всегда буду рядом с тобой, чтобы с тобой дальше ни случилось.

Он ее не достоин. Лагранж это сейчас осознает так отчетливо и ярко. Нет, блондин всегда это понимал, подобное осознание не приходит резко и просто так, по щелчку пальцев. Он давно это вынашивал, думал об этом, а сейчас лишь окончательно убедился в своих мыслях. Он не достоин.

– Мы постараемся сделать что угодно, чтобы все прошло гладко. Герман очень хороший адвокат, и я верю, что все получится, слышишь? – тихо шептала кудрявая, медленно поглаживая его по руке парня. Ее голос не звучал уверенно, он скорее дрожал, хотя было понятно, что это от волнения в большинстве своем.

– Ты как себя чувствуешь? – уводит Алекс тему, не желая, чтобы она разводила ее. Тем более, он знал о своих шансах и правда не представлял, какое чудо должно произойти, чтобы его выпустили из тюрьмы, оправдали или же дали маленький срок. Этого в любом случае не случится – он обложен со всех сторон и куда-то сейчас дергаться нет смысла. Но он ни в коем случае не должен говорить об этом Лере – пусть пока верит в лучшее. Хотя, блондину казалось, что она и сама в это не верит, а просто говорит для того, чтобы успокоить его. Но ему это не нужно – он ответит за все свои совершенные поступки.

– Я в порядке. Алекс, ты думай о себе сейчас, хорошо? Я хорошо, маленькая хорошо, родители хорошо, и пудель твой тоже хорошо, я с ним гуляю, каждый день, два раза, правда-правда. Ты заботься о себе, котик, пожалуйста. – тихо просит девушка, прикусив нижнюю губу. Честно – Лера вообще не понимает, как так необдуманные слова просто срываются с ее языка – про какого-то пуделя, к примеру, кудрявая ведь знает, что ему нужно думать о себе, а воспоминания ему могут доставить лишь дополнительную боль. Она умалчивает о том, что к его отцу постоянно приезжает скорая, что мать не находит себе места, что у нее недавно чуть не случился выкидыш. Она молчит. Не хочет его волновать. Ему сейчас нужно думать, как помочь себе, а не им. Им сможет помочь и сама Лера.

– Я тоже тебя люблю, Лера. – внезапно негромко говорит он. Девушка поднимает на него взгляд, едва заметно улыбаясь.

Она видит, как в его глазах, которые всегда были для нее похожи на осенний морской ветер, стоят слезы. Сердце защемило еще сильнее, когда по его щеке потекла слеза. Валерия самостоятельно дотягивается до его щеки и ладонью стирает соленую влагу, а потом поднимается и целует юношу.

– Мы будем бороться до конца. – обещает девочка, вздохнув и усаживаясь назад. – Береги себя.

Конвоир резким и громким голосом объявляет о том, что свидание закончено, их время истекло, а Лере почему-то в какой-то момент кажется, что их время истекло окончательно. Теперь наверняка девушка увидит его уже только на суде – больше свиданий им никто не даст, это и так они выбили с просто огромным трудом. Алекса уводят, снова надевают наручники, Валерия не в силах наблюдать за этим – она просто опускает глаза, лишь потом провожает уходящего в камеру Лагранжа взглядом. После выводят и ее саму. Снова эти катакомбы с кучей решеток и кабинетов, снова непонятные входы и выходы, и, наконец, она оказывается за оградой следственного изолятора. И облегченно переводит дыхание – в более страшном месте девочка еще действительно никогда не была, и это просто окончательно добивает ее. Она находит машину, которую бросила не так далеко на парковки, садится за руль, а после закрывает лицо ладошками и просто плачет. Громко, навзрыд, как будто бы выпуская в себя все эти негативные эмоции, которые просто не отпускали ее. Лера сейчас чувствовала себя загнанным в клетку зверем перед бойней. Это была настоящая истерика – она не знала, куда себя деть и как вообще теперь ей дальше жить.

Но в то же время Лера понимала, что сейчас она в ответе не только за себя. Ей нужно нервничать немного меньше, немного успокоиться и прийти в себя, хотя бы день просто отдохнуть, а не бегать, как горной савраске по всему городу. Она до сих пор не была у врача – у нее просто нет времени, до сих пор так и не появилась дома, до сих пор не поговорила с отцом, хотя пора было бы уже. Он ведь в любом случае все узнает.

Девушка просто не могла думать ни о чем другом. Алекс снился ей каждую ночь и, чаще всего, это были кошмары. Она просыпалась каждую ночь в холодном поту, с ощущением, что ей трудно дышать, что у нее сводит все тело, и Царева просто не может пошевелиться. Девушка должна быть сильной, вот только сейчас силы были на пределе. Ей казалось, что еще чуть-чуть, и она просто станет овощем, без чувств и эмоций. Каждый день ее буквально прошибал на все новые и новые эмоции, причем страшные, а сама она не знала куда себя деть. Надо было успокаиваться. Пока самым главным было то, что Алекс жив, что с ним слава Богу пока ничего не случилось. Сама Лерка бы этого не пережила. Он до сих пор был ее кислородом. Он до сих пор был ее мальчиком, с глазами, словно осенний морской ветер.

***

«– Прошу всех встать, суд идет!»

Суд состоялся через две недели. И это вошло в список самых ужасных дней Валерии Царевой, и вовсе возглавила его. Все было словно в тумане – она очень плохо соображала сегодня, наверное, потому что была под огромным количеством успокоительного, которого напилась еще с утра, потому что все валилось из рук. С утра она чуть не отрезала себе палец, пока готовила на скорую руку бутерброды, потом чуть не почистила зубы кремом для лица, перепутав тюбики, мысли были только о предстоящем сегодня процессе, который должны был окончательно расставить все по своим местам. Девушке оставалось надеяться только на то, что Герман что-то придумал, может, была проведена какая-то экспертиза или около того, чтобы признать его больным, не отдающим себе отчета в своих действиях, но… Как Валерия поняла уже на процессе, этого не последовало. Алекс был признан абсолютно вменяемым, поэтому не было бы никакого снисхождения. По каким-либо этическим и моральным нормам, его и не должно было быть – он загубил девять, как выяснилось на процессе, душ и это только те, которые они смогли доказать. Ей до сих пор казалось, что это просто дурной сон, но как-то уже несколько затянувшийся. Лера почти не выходила из дома все эти две недели – силы, кажется, совсем сдавали.

На процессе были все – и Яна, которую уже выпустили из больницы, и Максим, который в сторону Валерии предпочитал не смотреть, как и в целом на Алекса, и всех сидящих со стороны защиты. Родители Алекса были также здесь, Лерка сидела рядом с ними. Были и Давид с Ксюшей. Месхи вообще до последнего метался, не понимая, как он относится ко всей этой ситуации, дело ясно, что негативно. Но что ему делать, он не имел ни малейшего понятия. С одной стороны, Алекс – его друг, лучший друг с самого детства, а с другой – он столько всего натворил, столько убил человек, и Давид не имел никакого морального права выгораживать его, каким бы близким он ему не был. Но душу щемило неприятное чувство того, что он его предаст, для Мехси дружба всегда стояла очень высоко, наравне с семьей, и Лагранж всегда входил в эту самую семью. Эти дилеммы преследовали его и в зале суда – он не знал, что он скажет. Точно знал, что будут допрашивать, но что будет говорить – не имел ни малейшего понятия. Сидел рядом с Максимом, со стороны обвинения, и не был уверен вовсе, что сейчас выбрал правильную сторону. Ксюша сидела также, рядом с ним, но она никак на него не влияла, Давид с ней в последнее время вообще почти не разговаривал – много курил, хотел быть один и просто думал. Орлова понимала его, поэтому и не лезла.

А когда пришло время, слова полились как-то сами собой. Он просто посмотрел в полные надежды глаза Валерки, а потом и на самого Алекса на скамье подсудимых, который сидел очень понуро опустив голову, только периодически поглядывая на Цареву. Она же смотрела на блондина почти не отрывая взгляд. Так пристально и нежно, едва ли не ободряюще. Месхи тоже едва заметно улыбнулся ему. Может быть, сейчас он поступил не по справедливости, но зато по-дружески. Да и тем более, он не врал, не лавировал и не придумывал – Алекс был хорошим другом, товарищем, и охарактеризовать у адыгейца как-то само собой получилось только с хорошей стороны, ни слова плохого. Естественно, его характеристика учитывается, учитывается все, что может иметь какое-то значения для назначения силы наказания.

– Я могу садиться?

– Да, присаживайтесь.

И Давид решительно направляется к свободному месту возле Царевой. Он определился. Он будет за своих друзей и уже никак иначе. Он обнимает девушку, осторожно поглаживая ее успокаивающе по плечу.

– Все будет хорошо. – тихо шепчет Давид ей на ухо, хотя сам прекрасно понимает, что никакого хорошо здесь уже и быть не может. – Не волнуйся только.

– Спасибо тебе. – отвечает кудрявая.

Она по-прежнему старается не смотреть в сторону ребят, которые сейчас удивленным взглядом продолжили смотреть на Месхи, который в последний момент просто взял и словно переметнулся на другую сторону. А Лере просто сейчас была очень необходима его поддержка, настолько, что ей стало немного легче, хотя бы на какую-то мельчайшую долю внутри ей стало менее тяжело. Поддержка Давида была ей чертовски важна.

Допрашивали и остальных свидетелей, Лера сама давала показания, она даже не может толково вспомнить все то, что она говорила – все было настолько в тумане, что этот день скоро, наверное, просто исчезнет из ее жизни раз и навсегда. Царевой бы правда чертовски хотелось это забыть.

Самое мучительное – ждать приговор. Их всех едва ли не выгнали из зала суда, пока суд удалился в комнату, Герман подошел к Алексу, коротко переговариваясь с ним о чем-то, а остальным пришлось выйти. Лера ни на секунду не отходила от Антонины Петровны и Юрия Александровича, готовая поддержать и помочь в любой момент – сердечные капли для них стали уже неотъемлемым атрибутом в ее сумке и домашней аптечке.

Она уже устала уверять и себя, и их в том, что все будет хорошо.

– Надеюсь, его закатают по полной. – с усмешкой протянула Яна, смотря на нее едва ли не с вызовом, отстранившись от стены и гордо продефилировав до нее. – Такие, как он, не должны размножаться. Да и как ты тоже. Я надеюсь, ты сделаешь аборт.

По коридору пошел шумок. Эту новость действительно не афишировали – знали только Яна, Ксюша и родители Алекса, а вот теперь об этом, к тому же, будет знать и весь университет. Лера просто смотрит на нее – смотрит настолько внимательно, будто бы пытается заглянуть к ней в самую душу. Кудрявая даже не понимает, что у нее сейчас лопается – терпение или спокойствие, а может быть и все сразу, потому что уже в следующую секунду, она даже сама не понимает как, Лерочка уже наматывает на кулак длинные рыжие волосы девушки, едва ли не выдирая их, а лицо Гончаровой встречается со стеной. Не сильно, но достаточно для того, чтобы к ним сразу же подскочили разнимать. В коридоре началась суматоха – Давид крепко прижимал к себе Цареву, Максим – осторожно протирал струйку крови из носика Яны, который сейчас был слегка разбит. Все охали и ахали – как, зачем, и почему, но Лера все это время была, словно натянутая струна. А теперь она просто взяла и порвалась.

– Закрой свой рот. – отрезает Валерия, устав от постоянных унижений со стороны друзей. Но она и не думала перед ними оправдываться за то, что она делает – девушка уверена, что если бы они попали в такую ситуацию, из них бы тоже никто не отступился от возлюбленного, но почему-то строят сейчас из себя невесть что. – Я просто даже не хочу пожелать тебе испытать то же самое, что сейчас испытываю я, подруга. Смею напомнить, я тебе ничего плохого не сделала.

Она выворачивается из объятий Месхи и решительным шагом направляется к туалету – ей нужно умыться и привести себя в порядок. Давид обводит крайне осуждающим взглядом и Яна, и Макса – о, он уже наслышан об избиении девушки на следующий день после ареста. Он вообще не понимал, как можно поднимать руку на девушек, а тем более коллективно бить их ногами – Месхи сожалеет о том, что в тот день его не было в институте, уж он бы точно заступился и даже глазом не моргнул.

Лера горько усмехается, смотря на себя в грязное зеркало в туалете в зале суда. Зря она пила успокоительное – нервы все равно сдавали. Чем ближе к оглашению приговора было, тем больше ее трясло от всех переживаемых эмоций. Ей так страшно не было никогда в жизни. Никогда. Девушка, словно в тумане, возвращается в зал суда, когда их приглашают снова. Она крепко сжимает руку Антонины Петровны, когда начинают зачитывать приговор. Лера вслушивается с трудом – мысли путаются в голове, она плохо воспринимает, чувствует, как к горлу подступает тошнота от волнения, но самое главное она улавливает – двадцать лет. Двадцать. Лет. Это же практически вся жизнь… Сейчас это кажется такой долго и страшной цифрой. Она едва не теряет сознание прямо в зале суда, ей трудно представить какого сейчас родителям Алекса, они вроде бы держатся, они молодцом, а вот сама девушка чувствует, как что-то внутри ломается, и все ниточки надежды просто обрываются.

На Лагранжа просто страшно смотреть. Она не хочет поднимать на него взгляд – ей нельзя к нему подойти, нельзя обнять в последний раз, Лера может только посмотреть на него издалека, попытаться улыбнуться и хоть немного поддержать его. Давид тоже смотрит на лучшего друга неверяще, у него до сих пор присутствует какое-то чувство нереальности от всего происходящего, этого ведь не могло с ними случится.

Лагранж понимал, что он получил по заслугам. Откровенно, честно понимал. Поэтому даже не сопротивлялся, не удивился, когда приговор озвучили – уже не имело значение, сколько он отсидит – сам парень понимал, что вряд ли он выйдет оттуда живым в целом. Ему бы очень хотелось надеяться на то, что он ошибается. Он понимал, что он заслужил, но была ли в его глазах хоть тень раскаяния? Не ясно. Алекс вообще старался ни на кого не смотреть, только на свои руки – изредка на адвоката или на судью. Ни разу за все время слушания он не посмотрел на Яну, на родителей тех девочек, которых он убил. Парень и не собирался этого делать – а что он должен им сказать? Да, он действительно моральный урод с психическими расстройствами, но неужели его извинения им как-то помогут? Или раскаяние? Нет. Не помогут. На Лерку он тоже смотреть не хотел. Неужели девушка сама не понимает, какого монстра она защищает? Еще и Давид… Он в очередной раз убедился, что у него лучший на свете друг. Лекс ведь знал, какая тяга к справедливости у Месхи, а он все равно встал на его сторону. Дружба на свете все-таки явно есть.

– Позаботься о ней. – фактически одними губами говорит он Месхи, кивая на Валерию, которая неотрывно смотрела за тем, как на юношу надевают наручники.

– Я обещаю. – также отвечает ему Давид, интенсивно кивая. Он крепко сжимал девушку за руку. Он ведь не знал, что в ее голове – может, она захочет кинуться к нему в следующую секунду. А вот Месхи ее от этого неразумного решения хотел удержать.

Его уводят. Мир меркнет, по крайней мере, для нее. Зал суда практически опустел, все ушли практически сразу после оглашения приговора, а Лера стояла и смотрела на скамейку, где буквально еще несколько минут назад сидел Алекс. Она осталась одна у разломанного целиком и полностью мира, который, наверное, невозможно будет построить обратно. Он рухнул, а девушка задыхается и гибнет под его обломками окончательно.

Месхи все-таки тянет ее за собой, приобнимая. Они идут к выходу и оба молчат – Лере нечего сказать, она не хочет говорить, а Давид не собирается выдергивать ее сейчас из ее состояния. Если ей так комфортно, пусть помолчит, а если захочет высказаться, парень в любом случае будет рядом. Как он и обещал Алексу, Давид обязательно позаботиться о ней. Вот сейчас, например, он намеревается довезти ее домой, немного успокоить и уложить спать.

На крыльце здания стоят ребята, которые до сих пор не успели разойтись. Яна абсолютно спокойна, затягивается своей тонкой дорогой сигаретой, она вполне довольна результатом случившегося – она готовится к свадьбе и ей правда нет никакого смысла страдать. Макс стоит рядом и тоже курит, а потом оборачивается на вышедшую парочку из здания суда, Лерка смотрит на него затравленно и испуганно, она не хочет снова оскорблений и каких-то гадких речей в свой адрес. Наверное, она это заслужила, когда сделала выбор в сторону Лагранжа. Давид чувствует эту дрожь – и лишь крепче сжимает руку кудрявой.

– Что, и на меня с кулаками полезешь из-за показаний? – злится Месхи, не удерживаясь от тычка в сторону Новикова. – Только я не маленькая беременная девочка, которую можно избить всей компанией и не получить ответа.

– Никуда я не полезу. – пожимает плечами Максим, оставаясь крайне спокойным и вставая возле Яны, едва заметно усмехнувшись. – Мы удовлетворены решением суда, нам больше ничего не нужно, чтоб ты знал. Ксюша, кстати, приговора дожидаться не стала. Она уехала. Просила тебя предупредить, пока ты был очень занят. Говорю тебе теперь.

Давид лишь кивает ему, пожав плечами. Он даже не заметил, если честно, что Орловой не было на остатке процесса – куда-то она исчезла, да и ладно – голова сейчас была забита совсем другим и ему вообще было не до этого.

– Я отвезу тебя домой. – уверенно говорит парень, пристально посмотрев на девушку, которая в ответ ему лишь кивнула. – Нам еще нужно завести родителей Алекса по дороге. Хорошо?

Лера кивает ему еще раз. Они находят родителей Лагранжа не в самом лучшем состоянии. Они стоят не так далеко от крыльца здания суда, мужчина крепко обнимает плачущую женщину, пытаясь ее успокоить. Она действительно поседела за все это время, да и сам мужчина постарел практически лет на десять, они выглядели очень устало и помято. Лерочка подходит к ним, сейчас даже ободряюще улыбаться не хочется – есть желание только лечь и как можно скорее уснуть.

– Поехали домой. – тихо говорит она, устало вздохнув.

– Ты останешься у нас, Лерочка?

Они все двигаются к машине, а девушка медленно кивает им.

– Конечно, только мне нужно съездить домой за вещами. Давид, ты меня отвезешь? – тихо просит кудрявая, попытавшись улыбнуться ему.

– Естественно, я же не пущу тебя за руль в таком состоянии.

Дорога до дома Лагранжей занимает не так много времени – родители заходят в подъезд, а Лера поворачивается к Месхи и тянется к нему, крепко обнимая за шею и утыкаясь в плечо.

– Давид, спасибо тебе. Ты даже не представляешь, как это было нужно. – тихо говорит кудрявая, ощущая, как парень обнимает ее в ответ и осторожно поглаживает по непослушным волосам, крепче прижимая к себе, будто бы желая забрать у девочки сейчас часть боли, чтобы ее немного отпустило. Он видел, какими пустыми были ее глаза – будто бы она потеряла любой возможный смысл своей дальнейшей жизни, но сейчас Месхи был абсолютно уверен в том, что ей нужно продолжать жить дальше. Жить и бороться, и, может, ей нужно сейчас избавиться от старых пережитков, чтобы попытаться сделать этот шаг вперед?

– Лерочка, я может быть сейчас правда дикость скажу, и ты не сердись на меня, пожалуйста, но… Еще не поздно сделать аборт. – тихо произносит парень, выпуская ее из объятий, заглядывая ей в глаза.

– Никогда. – отрезает девушка очень уверенно и твердо. – Это все, что у меня от него осталось, понимаешь? Это его ребенок. И значит, я буду растить его одна, потому что у меня больше ничего нет. И не будет.

– Я тебя умоляю, не ставь на себе крест, Лер. Тебе всего двадцать. Кто знает, как круто может повернуться жизнь да даже в ближайший год. – тихо говорит Давид, постепенно начиная выруливать к ее дому, ощущая, что еще чуть-чуть, и они поругаются, поэтому молодой человек начинает сдавать обороты, чтобы еще сильнее не травмировать Валерию своими рассуждениями.

– Давид, послушай меня. Мы дружили с первого класса. Мы встречаемся уже практически пять лет. Ты правда думаешь, что мне так просто взять и вычеркнуть? Просто легко забыть о том, что Алекс вообще существует? – тихо спрашивает Царева, откинувшись на спинку сидения в машине и закрывая глаза. – Я так не смогу. Я же дышу им, понимаешь. Что с тобой случается, когда ты резко задерживаешь дыхание, Давид? Когда кислорода больше нет? Лекс занимал все свободное место в моей душе. А теперь его нет рядом и… И мне кажется, что у меня просто все опустело. У меня никого, кроме него не было, Давид. Я никогда не была никому нужна, кроме него, понимаешь?