Текст книги "Хроника времен Василия Сталина"

Автор книги: Станислав Грибанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Мне понравились и сам молодой летчик, и его рассуждения. И я предложил ему работать в нашем НИИ испытателем, привел доводы в пользу такого перехода. Василий выслушал меня внимательно, но все-таки отказался…

Так жизнь лётчика-истребителя Сталина вошла в боевую армейскую обойму и, как бы в разные годы она ни складывалась, оставалась неотделимой от судьбы армии – ее удач и ошибок, побед и поражений, славы и падений.

…23 июля 1940 года заместитель наркома обороны маршал С. М. Буденный проверял боевую выучку летного состава 16-го истребительного авиаполка. Самолеты в полку были старенькие – «ишачки». Освоили эту технику пилоты достаточно совершенно – комиссия убедилась в мастерстве воздушных бойцов. И то сказать, комэск И. Т. Кошевой в 1936 году представлял летчиков противовоздушной обороны столицы на совещании стахановцев. Действиями ударника да и остальных Семен

Михайлович остался доволен. Объявив всем летчикам благодарность, он уехал.

В ловкости стрельбы из пушек маршалом был отмечен и лейтенант Сталин.

Надо заметить, Семен Михайлович делал успехи на ниве воинского воспитания. Комиссар червонного казачества Илья Дубинский рассказывал, как своеобразно Буденный доказывал свои педагогические постулаты в гражданскую войну: не хватало слов – пускал в ход плетку!

Раз после неудачного боя обходил он фронт 4-й дивизии. Плетка рассекала воздух и, надо полагать, таким образом передавала командирам полков мысли Семена Михайловича. Когда очередь подошла к Даниле Сердичу – стоял под его знаменами такой командир, серб-великан, – тот вынул наган и уставил его на Буденного: «Виновен – судите, а тронете плеткой – застрелю!» Буденный обходил войска вместе с Ворошиловым – оба оторопели, выругались ругательно и отошли от горячего серба. Так что плюрализм мнений и в гражданскую войну допускался. Но это к слову.

А вот верной ли окажется оценка маршалом Буденным 16-го истребительного авиаполка и насколько стахановской будет их боевая выучка при встрече с противником – покажет время. Пока же «ишачки» трудились.

Трудилась и вся страна. С января 1939 года до начала войны военно-воздушные силы получили 17745 боевых самолетов. Начался новый этап развития авиации, а с ней и разработка теории оперативного искусства, тактики. Тогда выходят в свет книги «Воздушная армия», «Воздушная война», «Основы общей тактики военных воздушных сил», «Авиация в общевойсковом бою». Военные теоретики отводили авиации большую роль в будущей войне как одному из важных средств достижения целей наступательной стратегии.

Бог весть кто, но надоумили и Василия Сталина учиться – постигать основы командирского мышления. Осенью 1940 года он поступил в Военно-воздушную академию… В то время на лекциях командного факультета предлагали разработки о характере будущей войны, положения по оперативному применению военно-воздушных сил в наступлении, обороне. Все это трактовали с учетом боевых действий в Испании, в районе озера Хасан, реки Халхин-Гол, в операциях на Карельском перешейке. Да оно и понятно: среди слушателей академии было немало участников всех этих боевых дел, и опыт их что-то значил. На Хасане, например, воевал Георгий Зимин, высокий красивый капитан. За мужество, проявленное в боях, отмечен орденом Ленина. Федор Шинкаренко хорошо проявил себя в финской войне – его удостоили звания Героя Советского Союза. В одну из групп входили «испанцы» И. Душкин, В. Клевцов. Они тоже были награждены звездами героев и только что получили введенное в мае воинское звание генерал-майора авиации.

Учебные программы и планы Военно-воздушной академии предполагали стажировки на Черноморском флоте, в Гороховецких лагерях под Горьким – там слушателей знакомили с организацией и тактикой боевых действий сухопутных войск. Изучали в академии и готовившиеся уставы истребительной и бомбардировочной авиации, проект Полевого устава Красной Армии.

Нельзя сказать, что все эти науки слишком увлекали пилотов – здоровых молодых парней. Плановые занятия, консультации, дополнительные часы подготовки продолжались с утра до позднего вечера, и кое-кто из воздушных бойцов уже затосковал по вольным просторам аэродромных полей. Более живо, в горячих спорах с преподавателями академии, проходили занятия по тактике. Тут обстрелянные бойцы решительно высказывали собственные взгляды и соображения на способы ведения боевых действий, ссылаясь на свой боевой опыт. Василий, воздерживаясь от категорических суждений, больше прислушивался и добросовестно отрабатывал законные тройки. Иногда – для поощрения – преподаватели выставляли ему и четверки.

К концу первого семестра слушателям академии было предложено основательно изучить материалы совещания высшего командного состава армии. Совещание это состоялось в декабре. На нем с докладом о характере современной наступательной операции выступил начальник Генерального штаба генерал армии Г. К. Жуков. Всеобщий интерес авиационных командиров вызвал доклад начальника Главного управления ВВС Красной Армии генерал-лейтенанта авиации П. В. Рычагова «Военно-воздушные силы в наступательной операции и в борьбе за господство в воздухе», которое на взгляд 30-летнего главкома могло быть достигнуто как путем уничтожения вражеской авиации в воздушных боях, так и нанесением ударов по авиационным заводам, фронтовым базам, ремонтным органам, складам боеприпасов и авиагорючего. Павел Васильевич Рычагов высказал интересную точку зрения о нанесении массированных ударов по базовым аэродромам противника, обеспечении высадки крупных воздушных десантов во вражеский тыл.

Василий хорошо знал Рычагова. Это он, герой боев в небе Испании, выпустил его в самостоятельный полет на истребителе И-16. Радость полета, ни с чем не сравнимое ощущение свободы – один в бескрайнем небе! – не отпускали, властно напоминая о любимом деле, тревожили душу, и Василий прекратил занятия в академии.

– Потом доучусь! Не время наукой заниматься, да и скучно! – откровенно признался он однокурсникам, уже понюхавшим пороху, и отпросился в Липецк, на курсы усовершенствования авиационных командиров.

Вскоре Василий, уже не просто летун, а будущий командир – человек ответственный за дела и судьбу боевого коллектива, за жизнь каждого летчика, делится с отцом своими тревогами по поводу Липецких курсов:

«Здравствуй, дорогой отец!

Как твое здоровье? Как ты себя чувствуешь?

Я недавно (22, 23-го и половина 24-го) был в Москве, по вызову Рычагова, очень хотел тебя видеть, но мне сказали, что ты занят и не можешь.

Рычагов вызывал меня по поводу учебы. Летать мне тут опять не дают. Боятся, как бы чего не вышло. Он меня вызывал и очень сильно отругал за то, что я начал вместо того, чтобы заниматься теорией, ходить и доказывать начальству о том, что необходимо летать. И приказал об этом вызове и разговоре доложить тебе, но я тебя не видел.

Все же Рычагов приказал давать мне летать столько же, сколько летают и остальные. Это для меня самое главное, так как я уже 2 месяца не летал и если так пошло бы и дальше, то пришлось бы учиться сначала летать.

Вообще от курсов ожидали все слушатели большего. В Люберцах и многих других частях летают на новых машинах МиГ, Як, ЛаГГ, а у нас на курсах командиры эскадрилий летают на таком старье, что страшно глядеть. Летают в большинстве на И-15.

Непонятно, кем мы будем командовать. Ведь к июню месяцу большинство частей будет снабжено новыми машинами, а мы, будущие командиры эскадрилий, не имеем понятия об этих новых машинах, а летаем на старье. Проходим в классах И-16 и мотор М-63 и М-62. По-моему, лучше было бы нас учить мотору 105 и 35 и самолету Як и МиГ, потому что, когда мы придем в часть, нам не придется летать на И-15 и И-16. А тот командир, который не знает новой материальной части, не может командовать летчиками, летающими на ней.

Слушатели получают письма от товарищей из частей и, правду говоря, жалеют о том, что не находятся в части, летают на старых машинах без охоты, а лишь для того, чтобы выполнить задание. Да это вполне понятно. Люди тут собрались по 1000 и 2000 часов летавшие, почти все орденоносцы. У них очень большой практический опыт. И вполне понятно, что им надоело летать на старье, когда есть новые хорошие машины. Это мне все равно на чем летать, так как у меня этого практического опыта мало. А им, конечно, хочется нового.

К тому же были случаи, когда эти старые самолеты не гарантировали благополучного исхода полета. Например, отлетали фонари, отлетали щетки крепления крыльевых пулеметов. А такие случаи очень редко кончаются благополучно. В данном случае все обошлось хорошо только благодаря тому, что на этих самолетах были старые и очень опытные летчики.

Вот, отец, обо мне и курсах пока все.

Отец, если будет время, то напиши хоть пару слов, это для меня самая большая радость, потому что без тебя ужасно соскучился.

Твой Вася. 4.III.41 г.».

Совершенствовать свое командирское мастерство летчик Василий отправился не один. Вместе с ним в Липецк прибыла его юная жена, Галина Бурдонская.

Молодые люди познакомились случайно – из-за общей любви к хоккею. Василий знал хоккеиста Владимира Меньшикова, а хоккеист Меньшиков – Галину Бурдонскую, да не просто знал, а еще и в женихах числился. Летом 1940-го он-то и познакомил Василия со своей невестой где-то у стадиона «Динамо», как выяснилось потом – совершенно напрасно. Лихой атакующей хватки лётчика-истребителя Галя Бурдонская не выдержала и сдалась на милость победителя, как ее давний предок наполеоновский солдат Шарль Поль Бурдонэ. Раненный в заснеженных полях России, француз остался в наших краях, полюбил русскую девушку – так и пошел по Московитии род Бурдонских.

Отец Гали, Александр Сергеевич, в первую мировую отстаивал честь Российской империи, потом как-то оказался среди чекистов. Самого Дзержинского возил на легковом автомобиле. Ну а в 1940 году он уже инженер в правительственном гараже.

Сделав Гале предложение, отцу своему Василий Сталин решил ничего не говорить: суров был батюшка – поди угадай, как бы отнесся к его сердечному порыву. А 30 декабря жених после полетов встретился с невестой, по дороге с аэродрома они заехали в ЗАГС и зарегистрировали законный брак.

Только из Липецка Василий сообщил отцу о состоявшемся событии – как бы просил благословения. Иосиф Виссарионович и благословил сына правительственной депешей: «Что ты спрашиваешь у меня разрешения? Женился – черт с тобой! Жалею ее, что вышла замуж за такого дурака». Василий понял: отец согласен.

А Иосиф Сталин не только согласился. В кремлевской квартире он выделил молодым комнату, на свои деньги распорядился купить им спальный гарнитур, обитый темно-бежевым бархатом, повесить бархатные шторы на окна. И это была уже царская роскошь, в той же кремлевской квартире в спальне отца Василия стояла походная солдатская койка, жесткая, по-казарменному заправленная.

Однако Василию и Гале тот гарнитур из обычного мебельного магазина служил недолго. В мае 1941-го они вернулись в Москву, а в июне началась война. Так что обоим запомнились счастливые первые месяцы их жизни в общежитии для красных командиров, в небольшой комнатке, где охотно собирались летчики и было всегда по-молодому беззаботно и весело.

В свое время автору этих строк тоже довелось жить в этом общежитии, летать в тех краях. Неподалеку от нашего штаба еще стояли мощные самолетные ангары, сохранились аккуратно выложенные площадки из бетонных плит. Сработано все это было немцами – по Рапалльскому договору ^[1]. Здесь у них была летная школа. И, рассказывают, сам Генрих Геринг, будущий рейхсмаршал, главнокомандующий ВВС Германии, имел какое-то к ней отношение. Не случайно в годы второй мировой войны Липецк немцы вообще не бомбили – будто на то было указание Геринга. Может, и так: немцы народ сентиментальный. Во всяком случае, в шестидесятых годах в Липецке, неподалеку от нашей летной столовой, жила тетя Паша, которая лично знала здоровенного немца-лётчика. Горазд пожрать был этот немец и ежедневно брал у тети Паши по два литра коровьего молока. А у нас в штабе уцелело кресло Геринга, которое мы ловко приспособили вместо табуретки для дежурного по части…

Так вот, в декабре сорокового Василий Сталин прервал занятия в академии, а его сокурсники продолжали

обсуждать на семинарах проект Полевого устава для Красной Армии, военную доктрину, согласно которой наша авиация в первые же минуты войны наносит сокрушительный удар, а действия наземных войск в кратчайшие сроки переносятся на территорию врага. Об этом не уставали твердить специалисты всех мастей. Особенно преуспевали композиторы-песенники.

«Мы врага победим малой кровью, могучим ударом!..» – словами военной доктрины ревели молодцы из ансамблей песни и пляски, а им вторили хоровые коллективы стахановцев. И так целый день без устали черные тарелки репродукторов уговаривали любимый город спать спокойно, убаюкивали бронепоездом, который стоит на запасном пути, пропеллерами, в которых дышит «спокойствие наших границ». По заявкам начальника Главного политуправления РККА Льва Захаровича Мехлиса для войсковых частей и подразделений накручивали фантастические киноленты – «Если завтра война», «Первый удар», «Неустрашимые». Но всех переплюнул чрезвычайно популярный тогда писатель

Н. Шпанов. В 1939 году вышла его книга «Первый удар. Повесть о будущей войне».

События в ней развиваются в День Воздушного Флота. Во время традиционного парада на глазах у зрителей устанавливается мировой рекорд, и сразу после рекорда исполнитель его держит такую речь:

«Мы знаем: в тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная Армия перейдет границы вражеской страны… Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны. И первыми среди первых будут советские летчики!»

Тут, волей автора книги, над аэродромом разносится голос диктора:

«Всем, всем, всем! Сегодня, 18 августа, в семнадцать часов, крупные соединения германской авиации перелетели советскую границу. Противник был встречен частями наших воздушных сил. После упорного боя самолеты противника повернули обратно, преследуемые нашими летчиками…»

Мать честная, какую же надо было иметь фантазию, чтобы за один день расправиться с германской авиацией! Отважусь привести хронометраж той победоносной войны – по Н. Шпанову:

17.00 – самолеты врага пересекли границу СССР.

17.01 – уже воздушный бой.

Еще 29 минут – и последний германский самолет выдворен из наших пределов.

В 19.00 для удара по аэродромам противника вылетают штурмовики, через 20 минут – 720 скоростных дальних бомбардировщиков и разведчиков.

И вот финал: к исходу дня за тысячу километров от нашей границы горят склады «Фарбениндустри», вздымаются к небу ядовитые газы вместе с заводами взрывчатых веществ. Ну а уж авиации досталось – только на больную голову и представить можно! – 55 процентов «мессершмитов», 45 процентов «Арадо-Удэт», 96,5 процента бомбардировщиков «Хеншель» – как корова языком слизала. Сокрушили за пару часов. Бить так бить!

Но самое интересное Н. Шпанов закатил «под занавес». На авиационном заводе «Дорнье» – буйной фантазией автора – собрались немецкие рабочие и ожидают, когда над ними появятся бомбардировщики из страны Советов и сбросят наконец-то бомбы на завод, в котором они находятся. Однако автору и этого показалось мало. Ярый интернационалист, он убежден, что рабочие Германии – в знак классовой солидарности – в ожидании советских бомб на свою голову должны что-то петь. И они поют… «Интернационал»!

Сколько же людей с горечью и недоумением вспоминали в начале войны подобные бредни…

Не будем рассуждать – имел ли кто моральное право так вот вольно расправляться с доверчивостью нашего народа, – запудрить мозги, а потом сбросить на плечи-ближнего своего тяжкое бремя невыносимых страданий, смертных мук… Заглянем, не нарушая хроники былого, туда, где «обсуждались и принимались ответственные решения».

Итак, пока в Берлине вынашивали план войны против Советского Союза, в октябре 1940 года ЦК ВКП(б) и правительство рассмотрели представленные наркомом обороны С. К. Тимошенко и начальником Генштаба «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и Востоке в 1940–1941 годах». Эти соображения должны были составить основу плана действий на случай войны, но так только соображениями и остались. К разработке его Генштаб не приступил. В феврале 1941 года правительство утвердило лишь план мобилизации и план строительства Вооруженных Сил на текущий год.

А вот что думал по этому поводу маршал К. К. Рокоссовский. Заметим, во всех первых изданиях его воспоминаний материал этот не проходил. Лишь спустя годы майор К. Рокоссовский, внук полководца, представил Воениздату ранее запрещенные рукописи.

«Приходилось слышать и читать во многих трудах военного характера, издаваемых у нас в послевоенный период, острую критику русского генералитета, в том числе и русского Генерального штаба, обвинявшихся в тупоумии, бездарности, самодурстве и пр., – пишет маршал. – Но, вспоминая начало первой мировой войны и изучая план русского Генерального штаба, составленный до ее начала, я убедился в обратном.

Этот план был составлен именно с учетом всех реальных особенностей, могущих оказать то или иное влияние на сроки готовности, сосредоточения и развертывания главных сил. Им предусматривались сравнительные возможности России и Германии быстро отмобилизоваться и сосредоточить на границе свои главные силы. Из этого исходили при определении рубежа развертывания и его удаления от границы. В соответствии с этим определялись также силы и состав войск прикрытия развертывания. По тем временам рубежом развертывания являлся преимущественно рубеж крепостей. Вот такой план для меня был понятен.

Какой же план разработки представил правительству наш Генеральный штаб? Да и имелся ли он вообще?..

Мне остро захотелось узнать, где намечался рубеж развертывания. Предположим, что раньше он совпадал с рубежом наших УРов, отнесенных на соответствующее расстояние от старой границы. Это было реально. Но мог ли этот рубеж сохранить свое назначение и в 1941 году? Да, мог, поскольку соседом стала фашистская Германия. Она уже вела захватническую войну, имея полностью отмобилизованными свои вооруженные силы.

Кроме того, необходимость заставляла учитывать такой важный фактор, как оснащение вооруженных сил новой техникой и вообще новыми средствами, чего не было в прежних армиях. Ведь он обусловил и новый характер ведения войны. К примеру, значительно увеличилась подвижность, а стало быть, и маневренность войск на театре военных действий.

Не прибегая к мобилизации, мы обязаны были сохранять и усиливать, а не разрушать наши УРы по старой границе. Неуместной, думаю, явилась затея строительства новых УРов на самой границе на глазах у немцев. Кроме того, что допускалось грубейшее нарушение существующих по этому вопросу инструкций, сама по себе общая обстановка к весне 1941 года подсказывала, что мы не успеем построить эти укрепления. Только слепой мог этого не видеть. Священным долгом Генерального штаба было доказать такую очевидность правительству и отстоять свои предложения».

В самом деле, к каким соображениям отнести разрушение полосы укрепленных районов в системе обороны наших границ? По этому поводу генерал-полковник Хаджи Мамсуров, долгие годы работавший в Генеральном штабе, точно заметил: «Трудно себе представить большую глупость в государственной военной политике, когда система укрепленных районов, хорошо освоенная, вооруженная и подготовленная вдоль старой границы с прибалтийскими странами, Польшей и Румынией, стоившая советскому народу огромных средств, была разрушена в связи с выходом наших войск западнее прежней границы (после присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии) в среднем на 100–300 километров. Не построив новой линии оборонительных рубежей, разрушали надежную и прочную «старую» систему обороны. И что было совершенно непонятно – на разрушение также были затрачены большие средства, но ни одна взорванная железобетонная глыба не использовалась на новой линии предполагаемых укрепленных районов, а тем более вооружение, снятое с нее».

Крепко будет жалеть об этом своем детище освобожденный с поста наркома обороны Климент Ефремович Ворошилов. В конце июня 1941-го, сопровождая его в качестве порученца – разматывалось дело командующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова, – Хаджи Мамсуров будет свидетелем гнева и возмущений бывшего наркома: «В этой поездке он, воочию видя многие наши ошибки и просчеты, не переставал возмущаться, давая понять, что виноват в них кто-то другой, и в частности сменивший его на посту наркома маршал

С. К. Тимошенко…»

Наркому – наркомово. Надо полагать, Ворошилов знал, о чем судил и на что намекал.

А вот из жанра приказов и директив, если не столь грандиозных, как «Барбаросса», то уж не менее популярных среди пилотов РККА, стал приказ, рожденный кабинетом нового наркома в январе сорок первого. Возможно, мероприятие сие входило в план мобилизации и строительства Вооруженных Сил на текущий год, как целесообразное и необходимое, но аналогов ему в истории современных армий, прямо скажем, не было. Разве что в Древней Спарте или в отрядах гладиаторов могло приключиться нечто подобное?.. Во всяком случае, старым воздушным бойцам приказ тот до сих пор по ночам снится…

Суть его куда как проста: приказом наркома Тимошенко личный состав Военно-воздушных сил враз переводился на… казарменное положение. Во всех войс ках – жизнь как жизнь, с ее армейской спецификой. А в авиации тех, кто прослужил в РККА менее четырех лет, приравнивали к срочнослужащим и, по существу, переводили на солдатский режим.

– Большинство летчиков и техников, прослуживших уже по два-три года, были женаты, имели детей, – вспоминает Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Б. Н. Еремин. – Но пришлось и их отрывать от семей, переводить в казармы. Все тяжело переживали столь резкую смену привычного образа жизни.

Борис Николаевич в то время был помощником командира эскадрильи и рассказывает, как в связи с приказом Тимошенко на него свалилась куча каких-то бестолковых хозяйственных забот. Дело в том, что наркомовское решение велено было претворять в жизнь с некой душевностью. Красным командирам и политрукам предстояло навести в казармах не просто порядок, а уют, заимствованный из памятных еще домов призрения и богаделен.

И вот в казармы потащили дорогостоящую мебель, ковровые дорожки, плюшевые да бархатные шторы, фикусы в огромных ящиках. Но казарма оставалась казармой.

– У нас, – припомнил Герой Советского Союза штурман А. Царьгородский, – у стола дневального был приставлен специально для отлавливания нарушителей надзиратель. Помню, этот сержант, по фамилии Ковбаскин, отлавливал всех, кто только оказывался между выходом из казармы и дневальным. Пойманному тут же засчитывалась самоволка, и начинались соответствующие выводы и мероприятия по моральному воспитанию нарушителя.

А по вечерам у заборов, которыми огораживались казармы, собирались жены, дети этих самых нарушителей. Многие семьи вообще безоговорочно отправляли подальше от военных городков. Разъяснительная же работа при этом сводилась по существу к бездумной административной отговорке: «Вы – люди военные, а приказ есть приказ. Велено – выполняй!»

Выпускникам училищ присваивали не звание лейтенантов, а сержантов. Определяя в казарму как срочнослужащих, тут же всех стригли под «нулевку». И слонялись лысые короли неба по казармам с плюшевыми шторами, кляня потихоньку неразумный приказ наркома и его самого!..

После совещания высшего командного состава армии, созванного в декабре 1940 года, всех командующих ВВС военных округов и командиров дальнебомбардировочных авиакорпусов пригласили в Кремль.

– В зале, где мы собрались, – вспоминал маршал авиации Н. С. Скрипко, – были стенографистки, которым вменялось записывать все выступления. Они приготовились к работе, но вошел Сталин и, прежде чем начать с нами разговор, дал сигнал всем стенографисткам удалиться. Потом стал говорить. Свое выступление он начал с характеристики международной обстановки. Речь шла о Германии. Негромко, неторопливо Сталин говорил, что немцы вышли непосредственно к западным границам Советского Союза, что возникла угроза прямого военного нападения на нашу страну и поэтому он собрал нас – чтобы обменяться мнениями о состоянии Военно-воздушных сил, боеготовности авиации…

Николая Семеновича тогда только что назначили командиром 3-го дальнебомбардировочного авиационного корпуса. Он впервые присутствовал на столь высоком совещании, впервые видел и слышал Сталина, так что невольно запомнилось, как Сталин держался, как говорил.

– А держался он просто, естественно, мысль выражал ясно, кратко. Ставил какой-нибудь вопрос и логично, обоснованно разъяснял его.

Маршал припомнил, как и сам попросил слова и держал речь о трудностях летной работы в зимних условиях. Зима была снежная. Взлетно-посадочные полосы засыпало снегом, а технических средств для уборки его, для подготовки аэродромов к полетам недоставало. Приходилось использовать весь автотранспорт, личный состав полков, включая летный, а порой ограничиваться уплотнением снега простыми аэродромными катками да волокушами.

Когда Николай Семенович стал пересказывать реплики Сталина по поводу его выступления, я обратил внимание, как он вытянулся по-военному, сделал руки по швам, и в этом движении, которым маршал сопровождал мгновенье разговора с вождем, в легком, едва заметном сквозь улыбку трепете его взгляда неистребимым отголоском пробежало что-то давнее, грозное, от чего терялись и бледнели даже очень мужественные люди.

«Вот азиатчина! Весь мир летает зимой на колесах. В Норвегии снег выпадает на несколько метров – и то справляются и летают. Ведь лыжи на самолете снижают скорость полета, скороподъемность. Это надо понять!.. – так Сталин прервал выступление командира корпуса, но, заметив его смущение, улыбнулся, подправил мундштуком трубки усы и смягчил свой гнев: – Правда, вы не просите, как другие, возврата к лыжам. Это хорошо».

Николай Семенович запомнил все подробности той встречи, все, что говорил сам, что спрашивал Сталин.

– После его реплики я не знал, продолжать ли мне выступление дальше, и попросил разрешения сесть на место.

– Нет, продолжайте, товарищ Скрипко, – сказал он. – Мы вас слушаем…

И молодой командир авиакорпуса продолжил, говорил о частых срывах полетов из-за отсутствия топлива, задержках в его подвозе. 15 тысяч тонн горючего хранилось рядом, на складах, а взять его – в случае перебоев с подвозом – нельзя. Тревогу вызывали авиационные моторы: многие из них устарели, выработали установленный ресурс, и самолеты по этой причине простаивали. Летный состав не получал необходимой тренировки.

– Когда я начал о двигателях, о неполном использовании летных смен из-за простоя самолетов, Сталин что-то сказал Рычагову, сидевшему с ним рядом в президиуме. С совещания мы разъехались с полной ясностью – возможна скорая война. Сталин прямо и откровенно назвал нашего вероятного противника – гитлеровская Германия…

Здесь, пожалуй, уместно заметить, что в те суровые годы на различных открытых совещаниях, встречах да и в тайных кабинетах считалось нормой высказывать свои мысли, отстаивать что-то, возражать Сталину по проблемам войны. Интересно по этому поводу суждение маршала Г. К. Жукова:

«Сталин… Сложный, противоречивый, но очень умный. В войну вначале разбирался в стратегических вопросах слабо, но ум, логика мышления, общие знания, хватка сослужили ему хорошую службу, и во втором периоде войны, после Сталинграда, был как Верховный Главнокомандующий вполне на месте. Мне нравилось, что в работе Ставки не было бюрократической волокиты – вопросы решались тут же. Но предварительно он всесторонне изучал вопрос или план будущей операции. Внимательно исследовал данные, вызывал к себе людей, военных специалистов, и на заседание приходил во всеоружии. Не терпел верхоглядства, приблизительности. Между прочим, умел слушать возражения. Это неверно, что Сталину возражать было нельзя, – я возражал, доказывал, и не раз!»

Не только маршал Жуков пользовался правом высказываться и доказывать Сталину что-то свое. Мемуарная литература свидетельствует о том, что в Государственном Комитете Обороны «мнения высказывались определенно и резко» – слова Г. К. Жукова – и К. К. Рокоссовским, и А. М. Василевским, и Б. Н. Шапошниковым, и И. С. Коневым. Видные военачальники и наркомы Н. Г. Кузнецов, И. С. Исаков, С. М. Штеменко, многие другие свидетельствуют, что Сталин ценил людей самостоятельно мыслящих, умеющих отстаивать свои убеждения.

Однако продолжим о совещаниях.

– В январе или феврале, точно не помню, меня вызвали в Москву. Собралось руководство Военно-воздушных сил страны и работники авиапромышленности, – рассказывал мне как-то штурман прославленного чкаловского экипажа Герой Советского Союза генерал

А. В. Беляков. С Александром Васильевичем меня связывала многолетняя работа над книгой его воспоминаний. – Тогда прибыли все недавно назначенные командиры корпусов, дивизий, школ. Выступал перед нами Сталин. Помню, Иосиф Виссарионович перечислял новые боевые самолеты, запущенные в серийное производство, по каждому назвал скорость, потолок, вооружение, остальные тактико-технические данные. Особенно остановился на самолете-штурмовике Ил-2 конструкции Ильюшина. И вот, прощаясь, Сталин обратился ко всем: «Переучивайте летчиков, штурманов и техников на новые типы самолетов как можно быстрее! А тактические задачи решайте на Германию». Это выражение «на Германию» я услышал впервые…

Не случайно в марте сорок первого для проверки приграничных аэродромов в Западный Особый военный округ был направлен полковник Н. А. Сбытов. В то время Сбытов и сам уже командовал авиацией Московского военного округа.

– Помню, лечу на У-2 и вижу, что самолеты всюду не рассредоточены, не замаскированы – стоят как на ладони! – спустя годы возмущался Николай Александрович. – Приземлился на одном аэродроме – там новехонькие «пешки» рядком выстроились. Проверил – а они даже горючим не заправлены. Я хвост трубой и докладываю командующему войсками, тот – Щербакову, Щербаков – Маленкову. (После XVIII Всесоюзной конференции ВКП(б), которая состоялась в феврале сорок первого, Маленков был избран кандидатом в члены Политбюро и решал отдельные проблемы военно-оборонного производства.) Так вот тогда был рожден документ о положении авиации на границе. Подписали его Маленков, Щербаков, Тюленев и я, как член парткомиссии Главного политуправления РККА. А 4 мая состоялось заседание, на котором присутствовало все командование ВВС. И вот Сталин по той нашей бумаге издает приказ: «Немедленно привлечь к судебной ответственности…» Это было известно и наркому Тимошенко, и начальнику Генерального штаба Жукову. Короче, управление ВВС отправляет в пограничные округа комиссию. Та комиссия уже через пару дней вернулась и докладывает: «Все в порядке!» Ну, что ты скажешь!..