Текст книги "Искатель, 2002 №11"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Просмотри. Про смерть и про убийства: у сочинителя бестолковка на плечах была. Про траханье рисует прикольно. Запомни-ка несколько сексуальных позиций, у тебя с ними дефицит.

– Хочу домой, – вырвалось у Тамары.

– Падла ты сисястая! Я без нее блею по ночам, с кладбища ее волоку с риском… А ей домой охота.

Тахта его как подбросила. Вскочила и она. Саша двигался на нее медленной поступью чугунного робота. Тамара отступала к окну, к узкому. И когда уперлась в подоконник, подумала уже отрешенно – выбросит? По спине, по шее, по щекам забегали жгучие мурашки: от его взгляда, который, казалось, ощутимо струится вдоль длинного острого носа и оседает на ней – жгучими мурашками.

– Тамара, запомни в этот дом можно войти, но нельзя выйти.

И, пьяно рассмеявшись, вернулся к коньяку, допил и швырнул пустую бутылку на тахту. Видимо, он хотел еще что-то сказать, но насыщенное алкоголем сознание не включилось. Пошатнувшись, вспомнил:

– Схожу под душ… А ты приготовь мне сексапильную позицию…

Он ушел в ванную. Тамара, не думая, не колеблясь и не боясь, схватила мобильник. Набрала номер и чуть не заплакала, услышав голос подруги:

– Света, это я…

– Ой, Томка, жива?

– У меня одна секунда…

– Да где ты?

– Не знаю. В коттедже.

– В каком?

– Кругом поле, но городские дома видны. Коттедж кирпичный, обнесен сеткой, по-моему, без первого этажа, узкие окна… Светка, все!

Пятнадцатый отдел Управления уголовного розыска ГУВД занимался розыском заказных и серийных убийств: оттуда приехал представитель. Он сумрачно следил за ходом совещания. Сидевший рядом с ним Леденцов еще сумрачнее оглядел оперативников.

– Домой никто не идет, пока не задержим Шампура.

И выразился по существу дела, но непечатно. Он ждал вопросов. Не дождавшись, добавил:

– Пиво никто не пьет.

И опять выразился и опять по делу, но теперь матом. Если раньше оперсостав знал, что Шампура надо взять, то теперь это прочувствовал. Майор добавил:

– Наверняка у него новый паспорт и он наверняка изменит внешность.

– Есть мази, которые обезображивают лицо: рубцы, синяки и шишки. Потом смываются, – сказал кто-то из оперативников.

– Надо зацепиться за женщину, – предложил гость из пятнадцатого отдела. – Ее искать.

– Не на плече же унес, – согласился Оладько. – Или сообщник помогал, или машина была.

Лейтенант, пришедший в уголовный розыск вместе с Чадови-чем, количество вариантов исчезновения Самоходчиковой расширил:

– Или телепортация.

– Это что? – насупился Оладько.

– Мгновенное перемещение человека в пространстве, – объяснил лейтенант и, спохватившись, внес уточнение. – Возможно лишь теоретически.

Леденцова разъедало скрытое нетерпение. Из-за Шампура отложено множество срочных дел. Скандал в изоляторе временного содержания – милиционеры жестоко избили задержанную. Леденцов разобрался. Эта женщина, пьяница, заставляла двенадцатилетнюю дочь за водку спать с мужиками. Бомжихи в камере прознали и эту бабу отметелили. Поэтому майор сидел как на иголках: велено лично доложить начальнику ГУВД. Он спросил:

– Гостиницы, вокзалы, ночлежки?..

– Проверены.

– Удобно прятаться в домах отдыха и санаториях…

– Всю область прошерстили.

– А что агентура?

– Пока молчит.

– Может, объявить награду? – предложил кто-то.

– Ага, скинемся, – поддакнул Оладько.

Леденцов вспомнил, как милиция объявила крупное денежное вознаграждение за информацию об авторитете по кличке Нудист.

Так он, авторитет, ухитрился в какой-то газетке тиснуть объявление примерно такого содержания: кто захочет на него донести, пусть идет к нему, к Нудисту, – он заплатит вдвое больше.

– Одному спрятаться легче, чем вместе с женщиной, – сказал гость из пятнадцатого отдела.

– Да, хотя бы дело Аденоида, – согласился Леденцов.

– Мы не в курсе, – напомнил молодой оперативник.

– Взяли в заложницы жену предпринимателя, даму всю из себя. Четверо подозреваемых, четыре квартиры. Прокурор санкции на обыск не дает. Стали наблюдать, и один из четверых, Аденоид, прокололся в магазине. Думаете, как?

– Продуктов стал больше покупать…

– Или конфеты…

– Мороженое…

– Ребята, Аденоид, одинокий мужчина, купил дамские прокладки.

– Не все женщины пользуются прокладками, – отверг этот способ розыска сотрудник пятнадцатого отдела.

Майор вспомнил, что в коридоре его ждет Веткина. Она требует эксгумацию: могилу разрыть, мужа достать и ей предъявить. Это к Рябинину – его вопрос.

Заработал телефон прямой связи. Леденцов прямо-таки рявкнул в трубку:

– Ну!

– Товарищ майор, звонят из больницы, – бесстрастно сообщил дежурный по РУВД. – Важная информация.

– Соединяй.

Торопливо-слезливый голос заговорил непонятно:

– Из больницы… Уму непостижимо! Я ничего не понимаю…

– Я тоже. Успокойтесь. Как вас звать?

– Света. Насчет Самоходчиковой… Она звонила… Бедняжка…

– Откуда звонила?

– Из особняка… Нет, с фазенды…

– С какой?

– Вернее, из бункера…

– Как?

– Вспомнила: из коттеджа.

– Успокойтесь и подробнее. Где он?

– За городом, в поле, но дома видны. Новый, кирпичный, первого этажа нет… Что еще… Забор из сетки… Найдете?

Коттедж не иголка.

Почему я назвал книгу «Дамам не читать»? С таким же успехом можно озаглавить «Бандитам не читать». Чтобы те и другие заинтересовались. А чем теперь привлечешь читателей? Сексом и преступностью. Мне лишь бы напечататься.

Это история криминальной дружбы человека, имевшего отрицательный ум, с недалеким вором-рецидивистом. История ученика и учителя.

Самоходчикова ошиблась: стены оказались не кирпичными, а из бетонных плит. Не из бетонных ли блоков? Серый коттедж походил на мамонта без бивней. Первого этажа не было: скорее всего. он был, но не имел наружных окон. Впрочем, окна второго этажа выглядели щелями, прорубленными в скале. Без решеток, потому что наглухо задраивались изнутри стальными щитами.

– Интересно, какой это стиль и какая инстанция разрешила его построить? – спросил вслух Оладько. – Это же замок, рассчитанный на длительную осаду…

– Сейчас привезут информацию, на ком он числится, – сообщил оперативник.

– Теперь это не суть. Главное, что Шампур здесь.

Пять автомобилей проникли за ограду и взяли коттедж в полукруг. Кроме местного уголовного розыска приехали сотрудники ГУВД и прибыл отряд СОБР. Намеревался прибыть представитель администрации района. Оладько разглядывал дверь, вернее, ту массивную плиту, которая ее заменяла.

– Даже дверных ручек нет, – удивился оперативник.

– Запор типа «Бизон», – объяснил командир собровцев. – Вертикально-горизонтальная механика, засовы с трех сторон: петли спилишь, а дверь не откроешь.

– Что ж ее, из гранотомета?

– Будем думать…

– Там ли Шампур? – спросил оперативник.

Ему ответили три слившихся звука. Резкий щелчок где-то наверху, чуть ли не в небе, подковное цоканье рядом, под их ногами, и тончайший отлетный писк, словно оборвалась струна.

– Из окна стрелял. – Собровец взялся за карабин.

– Подожди, Шампур пугает, – сказал Оладько.

Перебить их со второго этажа было делом простым: от Шампура ждали чего угодно, но не этой глупости. Молодой оперативник улыбнулся:

– Вас не достать, товарищ капитан.

Он имел в виду случай, когда бандит расстрелял в него всю обойму и не попал – предугадывая нажатие курка и уклоняясь, Оладько вертелся как черт на сковородке.

– Пальнул из второго окна, – сообщил собровец.

– Шампур, открывай! – крикнул Оладько.

– Открывают хлебало, – отозвался голос глуховатый, но внятный и, похоже, пьяный.

– Шампур, давай поговорим…

– А кто у вас главный?

– Пока я, капитан Оладько. Но скоро приедет прокурор.

Оладько понимал, что его чин для рецидивиста не авторитетен. Но прокурор вряд ли поедет. Леденцов отправился с докладом в Управление, начальник РУВД на совещании, следователь Рябинин выехал на происшествие…

Голос со второго этажа, видимо, усиленный металлической ставней, пал им на уши:

– Пригласите прокурора, он избавит от запора. С прокурором говорить не буду, давай с тобой.

– Тогда выходи.

– Зачем?

– Добровольная сдача…

– Капитан, не упражняйся в хренотени, – перебил Шампур. – Мне и здесь неплохо.

– Так и будешь сидеть?

– А меня не клюет. В доме виски с коньяком и жратвы на год хватит. И патронов навалом, сотню ментов положу.

– Самоходчикова с тобой?

– Куда кот, туда и кошка.

– Взял ее в заложницы?

Шампур гоготнул, как выругался. Потом забренчало толстостенное стекло: Шампур наверняка пил свое виски. Алкоголь и заложница дело осложняли.

– Ну, капитан, начнем? – спросил командир собровцев.

– Как?

– Попробуем взорвать дверь.

Перед началом штурма рекомендуется предпринять отвлекающий маневр. В данном случае какой? Зубы ему заговаривать? Оладько не был специалистом по проблемам штурма. Полагалось вести переговоры, и ведут их профессионалы криминал исты-психологи. А такие опера, как он, могут только все дело испортить.

– Шампур, последний раз предлагаю сдаться. Иначе будем штурмовать. Погубишь и себя, и Самоходчикову.

– Капитан, сдурел? Какой штурм? У меня в бетон рельсы положены. Коттедж можно пробить только при помощи авиации.

– Шампур, ты знаком с современной техникой? Твоя дверь от взрыва вылетит как деревянная.

– А я к двери не подпушу, у меня и автомат, и гранаты.

– Перепил ты, Шампур. Тебя же снайпер достанет в секунду.

Шампур умолк: то ли что обдумывал, то ли принимал очередную дозу, то ли увидел подошедшего снайпера. Оладько выжидал. Звякнул металл на окне, и Шампур открылся. Снайпер подвернул верньер оптического прицела, высчитывая расстояние. Шампур заорал:

– Капитан, штурмовать не имеешь права!

– Это почему же?

– Здесь люди…

– Какие люди?

Шампур пропал. Вместо него появилась Самоходчикова. На фоне серого бетона, в черноте оконного проема ее лицо белело, будто снежное. Она подняла руку и сделала жест, отстраняющий от коттеджа все напасти.

– Капитан, здесь же семья.

– Чья семья?

– С Кавказа: муж, жена и ребенок…

Самоходчикова отпрянула, словно отпрыгнула. Видимо, ее дернул Шампур. Вместо нее возник смуглый мужчина, смотревший вниз молча. Но и он пропал: теперь появилась черноволосая женщина с ребенком на руках. Прижимая его к груди, она нервно и хрипло крикнула:

– Нэ надо стрэлять!

И окно задраилось металлом, как люк подводной лодки.

Сквозь стены звуки с улицы почти не проникали, приемник выключен, семья кавказцев заперта на первом этаже… Тишина, как в зимнем лесу. И холодно, потому что камень летнего тепла в дом не пропускал. Тамара сидела на диване, куталась в теплую кофту и смотрела на окно, словно под ним лежал снег. Мамина молитва, давно забытая, вспомнилась отчетливо и вся, как только что заученная:

– Царица моя преблагая, надеждо моя Богородице, приятели-це сирых и странных…

Вошел Саша. Качнувшись, он стал у окна, глянул наружу и повернулся к ней. В одной руке фужер, в другой бутылка. Красное ошпаренное лицо, переходящее в красную ошпаренную шею, сорочка, под которой красная ошпаренная грудь, расстегнута нараспашку.

– Что, подруга, взопрела от страха?

– Зриши мою беду, зриши мою скорбь, помози ми яко немощ-ну мя яко странна.

– Дау тебя от страха крыша поехала.

– Обиду мою веси, разреши ту яко вопиши: яко не имам иные помощи разве Тебе…

Он налил половину фужера и начал пить мелкими глотками, не морщась, с лицом бесстрастным, словно делал серьезную работу. Тамара не узнавала его: куда же делся тот, первый, со шрамами, которые можно было ласково поглаживать?

– Тебе, о Богомати, яко да сохранишь мя и покрыеши во веки веков. Аминь.

Спокойной любви не бывает. А любовь с трупами, кровью, выстрелами бывает? Спокойной любви не бывает, а любовь беспокойная требует силы. У нее они кончились, да и были ли? Слабая натура… Невропатолог в больнице про нее сказал, что она гипна-бельна. Значит, поддается гипнозу. Но ведь в любви всегда один гипнотизирует другого?

Где-то высоко дробно застучало, словно по небу рассыпали камешки. Саша бросился в угол и схватил автомат:

– Сволочи, на крышу забрались!

– Саша, не надо!

– А я что? Я обороняюсь.

– Они же убьют и тебя, и нас…

– Но ментов пять я положу.

– Зачем? Ну зачем? Неужели нет выхода?

– Выхода?..

Саша задумался. В груди Тамары екнула надежда: он же умный, деловой, предприимчивый. И разве зря вспомнилась Молитва ко Пресвятой Богородице, которую мама привезла из какого-то Смоленского храма? Вот Саша отложил в сторону автомат… Подошел к ней, сел рядом и прислонился своим нервным плечом к ее плечу.

– Томик, есть выход.

– Я же говорила…

– Ты можешь меня спасти.

– Я? Как?

– Женщин не расстреливают и пожизненное не дают.

– Мне-то за что пожизненное?

– До твоей бестолковки не дошло.

– Нет, понимаю: помогала тебе, тоже в чем-то виновата…

Он плеснул в фужер судорожно и так же выпил. Не пить бы ему больше, а разве об этом попросишь, когда его глаза мутнеют до бессмысленности? К чему сказал о расстреле? Но, когда он ее обнял, Тамаре показалось, что глаза его просветлели – лишь блеск остался.

– Томик, за что мне влепят в лоб пулю, за то тебе дадут пять лет общего режима.

– Не понимаю…

– О любви говорю, мать твою, о любви!

– Саша, успокойся.

Тамара провела ладонью по его пылающей щеке, отчего он спросил почти тихим голосом:

– Ты меня любишь?

– Сколько раз повторять…

– Тогда возьми на себя.

– Что взять?

– Хотя бы пару трупов.

Надежду, которая екала в груди, начал разъедать страх. Нет, не тот, который был до сих пор, не боязнь за его жизнь и за свою судьбу… Страх совершенной непоправимой ошибки. Да и страх ли? Каким словом можно выразить то, что еще тяжелее обиды? Он преступник – и с этим она смирилась, – потому что любил ее, но теперь…

– Саша, неужели меня не жалко?

– Отсидишь и выйдешь.

– Мне бы надо тебя ненавидеть, а я люблю…

– Давай по эпизодам. Укол старику ты ведь сделала?

– Нет, не я.

– Не блефуй, а вспомни. Ты же его уколола!

– Разве…

– Вспомнила? А укол Мазину в подвале помнишь?

– Нет.

– Взяла металл и на второй день отвезла в гостиницу своему подельнику Гюнтеру. Разве не так?

– Так.

– «Медвежонка» на даче стибрила и тоже передала Гюнтеру в аэропорту. Так?

– Так.

– Голубоглазый оперативник в лесу оступился и полетел в яму. Так?

– Так.

– Фальшкупюры им не доказать. Ну, а с трупом артиста Веткина я выкручусь. Допустим, необходимая оборона. Томик, двойника я год искал…

Тамара почти не слушала. Даже граната, которую она сквозь ткань ощущала в кармане его брюк, не трогала и не пугала. Тамара вглядывалась в его лицо. Длинный заточенный нос, узкий подбородок, остренькие скулы… Господи, да у него же морда клином!

– Запомни, тобой командовал и расплачивался Гюнтер. А ты лишь выполняла. Повтори.

– Я проста, как с моста.

– Тварь безмозглая!

Зазвонил мобильник.

После осмотра места происшествия – труп в парадном с двумя пулевыми ранами – у меня, естественно, взъярилась изжога. В буфет к Маше подняться я не успел. Позвонил начальник РУВД и голосом почти елейным, которого у полковника век не было и не должно быть, просил срочно выехать на одно мероприятие. Назвал он его скромненько: побеседовать с одним товарищем…

Коттедж-монстр стоял среди размеченных участков под новое строительство. Я помнил: когда-то здесь посадили деревья и разбили парк. Безвкусные дорогие коттеджи и разномастные домишки садоводств сметали леса и поля, метя все вокруг стихийными свалками. А ведь было…

Мою ностальгию пресек капитан Оладько. Он ввел в курс дела и дал мобильник.

– Шампур окон не открывает. Мы вычислили номер его телефона. Попробуйте, Сергей Георгиевич, а?

Попробовать можно. Я набрал номер, не надеясь на ответ, но он прозвучал, хрипло и пьяно:

– Какая сука бренчит?

– Юрий Казимирович?

– Ага, был Шампуром, а стал Юрием Казимировичем.

– Я в каждом вижу человека.

– Да кто ты?

– Следователь Рябинин.

– Мент?

– Нет, я из прокуратуры.

– Все одно – мусор.

– Юрий Казимирович, поговорить надо.

– Чтобы я дверь открыл?

– Побеседовать о жизни…

В разговоре два источника информации: речь и лицо. Лица я не видел, поэтому вести целенаправленный разговор было непросто.

– Следователь, туфтишь с первых слов… У меня впереди есть жизнь?

– Есть.

– Да ведь расстреляете, падлы!

– Теперь не расстреливают.

– А пожизненное лучше? Парился на шконках и на параше сидел – знаю.

– Но это все-таки жизнь…

– А я смерти не боюсь.

– Животные тоже смерти не боятся, потому что о ней ничего не знают.

– Следователь, я-то знаю…

– Знают те, кого ты убивал. А сам ты уколешь, пальнешь, ударишь – и убежишь. Тебя бы надо в морг сводить. На месте происшествия труп я видел, раздутый, как бегемот, – ткни и вытечет.

– Следователь, к чему ты эту хреновину ботаешь?

– К тому, что жизнь лучше смерти.

По выражению лица Оладько, по взгляду командира собровцев, по шепоту оперативников я видел: они тоже считают, что я хреновину ботаю. Может быть, у психологов есть четкие разработки, о чем говорить с рецидивистом, взявшим заложников. Я же по наитию. Хорошо уже то, что Шампур поддерживает разговор.

– Это, следователь, смотря какая жизнь.

– Юрий Казимирович, жизнь ты не ценишь, потому что не умеешь жить.

– Я-то не умею? Следак, ты существуешь на зарплату деревянных, а у меня долларов, как у олигарха. Самолет могу купить вместе со стюардессами. У тебя, небось, супруга толстая и старая. Я имел телок любой национальности. Каракалпачка была, индуска, из Парижу была мамзель с двумя влагалищами… У меня были девки, у которых что нижнее белье, что кожа – атлас. Ты, небось, ешь суп да котлеты… Я могу пить натуральный коньяк «Наполеон», а могу налить себе фужер «Шанели номер девятнадцать»; могу воблу жрать, а могу пойти в японский ресторан «Ероно-таки»; могу курить «Парламент», а могу «Винстон»… Подожди, следователь, сделаю глоток.

Я подождал. Собровцам ждать надоело, и командир предложил оригинальный план: с крыши пустить газ в каминную вытяжную трубу. Все уснут. А ребенок? Были и другие варианты: взорвать окно, дверь… А ребенок? И главное, мы не знали, начнет ли Шампур отстреливаться.

– Следователь, трави дальше свою хиромантию…

– Юрий Казимирович, смысл жизни заключается не в том, что ты перечислил.

– Какой смысл? Страна не карачках стоит перед Западом и денег просит. И каждый хочет срубить бабки, доллары.

– Люди разные есть.

– Следак, а ведь ты лох.

– Верю в лучшее.

– Следак, ты лох в натуре: такого братана, как я, хочешь уговорить.

– Да, Юрий Казимирович, мои слова рассчитаны на умного человека.

– Хочешь сказать, что я дурак?

– По-моему, умный человек не способен на жестокость.

– Все братаны – дураки?

– Злоба, жадность, пьянство, несправедливость и так далее– от непонимания смысла жизни. А почему не понимают? От глупости.

– Мыслишка, как между ног шишка.

– По-моему, зла в мире нет, а есть глупость.

– А ты первый дурак. Гонишь туфту человеку, которому гнить в камере до смерти.

– Юрий Казимирович, а тебе известно, что после двадцати лет отсидки пожизнинник имеет право обратиться с просьбой о помиловании и она будет рассмотрена?

– Мать твою наизнанку! Да через двадцать лет мне будет полтинник; какая жизнь?

– Мне пятьдесят. Прекрасный возраст, Юрий Казимирович. Давай мне сейчас тридцать, не возьму.

– Все менты – гниды! Говоришь со мной за жизнь, а твои сотоварищи налет готовят.

Сотоварищи готовились. Привезли две раздвижные металлические лестницы. У стены за углом стояли гигантские стальные крючья. Лежал смотанный трос с каким-то блоком. Подкатил небольшой трактор, видимо, дергать этот трос, уцепленный за оконную раму. По крыше ползли собровцы.

– Юрий Казимирович, приходится, если ты добровольно не хочешь…

– Следок, ничего у вас не выйдет.

– Почему же?

– Если примените силу, я перестреляю всех заложников.

– Сволочь ты поганая! – не вытерпел я.

Душевная беседа кончилась. Следователю, который ведет дело преступника и который видел его жертвы – видел трупы, – нравоучительные разговоры не под силу. Не вышло из меня переговорщика. В моем арсенале оставались одни угрозы. Но чем можно запугать убийцу, обреченного на пожизненный срок?

Я считал, что Шампур разговор прекратит. Неожиданно для меня, он расхохотался и трубку’не бросил:

– Что, следак, нервы не выдержали?

– Не выдержали. Своей жизнью можешь распоряжаться, но зачем губить еще четверых? Зачем губить ребенка?

– У меня выхода нет.

– У тебя совести мало.

– Следак, совести нет вообще. Выдумка коммуняков.

– Даже у тебя она есть.

– Туфту не гони…

– Я докажу. Ты ведь смерти не боишься?

– Никого не боюсь.

– Кроме совести. Пьешь, наверное, не первые сутки. А почему?

– Потому что выпить охота.

– Нет, Шампур, совесть ты заливаешь алкоголем.

Видимо, его дергали. Какая-то возня. Не то мебель двигали, не то двери запирали. Говор непонятный, далекий, скорее всего, в другой комнате. Зато бульканье жидкости отчетливое, словно лил он свое виски прямо на мобильник. Выпил, чмокнул и мне сообщил:

– Градусов сорок пять.

– Шампур, опять-таки про совесть… На твоей уже несколько жизней висят. Зачем же хочешь еще четыре души загубить?

– Да на хрена мне они…

– И я о том.

– Следователь, ты считаешь меня дерьмом первого сорта… А ведь я не алкаш и надрался по случаю. Наркоту не терплю. Уважаю тех, кто не дремлет, а по жизни колотится…

– Да, Юрий Казимирович, считаю тебя дерьмом. Не только за убийства. Вот ты в японских ресторанах жрешь… А твоя мать, старушка, капустой питается.

– Следак, дешево.

– Что дешево?

– Нету у меня матери, померла.

– Как померла, когда ее привозили из деревни Тверской области!

– Зачем привозили?

– Твой труп опознавать.

Он умолк. То ли новость о матери ошарашила, то ли мешали говорить. Топот, взвизги. Какие-то стуки по стеклу, с легким звоном. Шампур кого-то отматерил. И женский крик, видимо, Самоходчиковой: «Саша, кончай эту пытку».

– Следователь, поклянись, что про маманю не натуфтил!

– Я документ подписывал на оплату ее проезда.

– Как она, маманя?

– Старенькая, допрашивать ее не решился. Живет у чужих людей.

– Изба же была!

– Подгнила, осела, а денег нет. Мать-то живет на одну пенсию.

Шампур куда-то пропал, вернее, я слышал его дыхание, тяжелое, как после поднятия тяжести. Я не торопил, догадавшись, что гражданин Юрий Казимирович Бязин решает судьбоносный для себя вопрос. Впрочем, убийца и рецидивист мог решать вопрос не судьбоносный, а тактический: как сбежать?

– Следователь, свиданки в СИЗО дают?

– Зависит от следователя…

– Мне бы с маманей свидеться дали?

– Дело расследую я, поэтому разрешил бы.

– Побожись!

– Даю честное слово.

– Нет, поклянись в натуре.

– Как? «Сука буду» или «Век свободы не видать»? Мое честное слово крепче.

Шампур опять провалился в тишину. Мне не верилось, что отпетый бандит воспылал любовью к матери. Если только по пьяни. Впрочем, бывают в жизни минуты, когда все сходится в одной прожигающей точке, как в фокусе. У Шампура было чему сходиться. Алкогольное опьянение, убийства на совести, пожизненный срок, штурм коттеджа, заложники, разговор со следователем, весть о матери, крики Самоходчиковой… Я ждал.

– Следователь, кончаем базар.

– И что?

– Нет мне смысла пургу гнать. Завязываю. Только есть у меня одно условие.

Я приготовился к такому, которое невозможно выполнить. Условия бандитов, берущих заложников, известны: дать оружие, миллион долларов и самолет до Швеции.

– Говори, Шампур.

– Приведите мне бабу.

– Какую бабу?

– Проститутку.

– У тебя же Самоходчикова…

– Телка, «Камасутру» не знает. Приведете, я с ней оттянусь по полной программе, выпушу заложников и сдамся сам.

– Да какую проститутку-то? – не понимал я.

– Сейчас нарисую. Девчонку не надо, а опытную лет на тридцать пять. Длинную и тонкую современную глисту тоже ни к чему – средней упитанности. И чтобы рыжая.

Я молчал, не зная, что сказать. Без совета тут не решить, да и вообще это не мой вопрос. Но я понимал, что упускать ситуацию нельзя: уклончивый ответ Шампур мог истолковать по-своему и расправиться с заложниками. Оставалось только одно…

– Шампур, чтобы такую найти, нужно время.

– Сколько?

– Хотя бы час.

– Жду, но не больше.

Мобильник отключился. Капитан Оладько и командир собровцев смотрели на меня выжидательно. Я же вздохнул глубоко, как после тяжелой работы. Оладько не утерпел:

– Сергей Георгиевич, начинаем штурм?

– Нет, штурм не начинаем…

– А что?

– Начинаем искать проститутку.

– Какую проститутку?

– Рыжего цвета.

В детстве времени много – оно растягивается. В старости времени мало – оно убыстряется. А мевду ними время человека всегда поджимает.

Время милицию поджимало. Один час. На экстренном совещании у начальника РУВД были рассмотрены все реальные варианты. Единогласно сошлись только на одном – женщину в коттедж заслать.

Но кого?

Оперативницу Кашину, которая проработала в розыске пятнадцать лет и уркаганов знала, как свою дамскую сумочку. Но Кашина была в отпуске.

Инспектора детской комнаты Симочку, бой-девку, владеющую каратэ и бесстрашную, как пуля в полете. Но Симочка забеременела.

Были на примете две проститутки натуральные, которые согласились бы: им чем прикольнее, тем веселее. Но какой от них толк?

У Оладько наркоманка числилась, за дозу способная и на подвиг, и на преступление. Но это значило бы опуститься: не хватало киллера нанять.

Начальник РУВД даже звонил артистке, игравшей в телесериалах крутую оперативницу. Узнав в чем дело, она взвизгнула.

А время поджимало и таки поджало.

Ровно через час к коттеджу подкатил накрученный «Мерседес» с тонированными стеклами и органно посигналил, чтобы услышали в доме. Оладько взялся за мобильник:

– Шампур, привезли…

– Тогда слушай мою команду. Всем ментам отойти за ограду.

Оперативники выполнили. Наверняка Шампур из дому все видел до сантиметра.

– «Мерсу» отвалить туда же.

Автомобиль развернулся и встал за сетку. Последовала очередная команда:

– Бабе вылезти и топать к двери.

Баба вылезла. Плотно-основательная. Ступала так, что, казалось, каблуки гнутся. Мешковатый темный костюм и зеленые чулки. Грудь – как надутый неопадающий парус – из-за спины видна. На белом лице вроде бы ничего нет, кроме кровавого излома губ. И рыжие, коротко подстриженные волосы.

Женщина достигла двери. Похоже, что ее видом Шампур остался доволен. Дверь скрипнула своими замками-блоками, приоткрылась, проститутка вошла, скрип повторился, и коттедж задраился.

Мощная лампа дневного света заливала небольшой вестибюльчик. На груди у Шампура висел автомат, левая рука сжимала гранату.

– Прошмандовка, раздевайся догола!

– Здесь? – хрипло пискнула женщина.

– Обыщу, не заделали бы менты какую бяку.

Он стал вплотную, ухмыльнулся и дернул ее за волосы с такой силой, что рыжая прядь осталась в его пальцах:

– Натура, не парик.

– Ах ты, дерьмо на палочке! – рявкнул Леденцов.

Тут же, мгновенно, со скоростью электрического разряда, ребром ладони, которой он перешибал штакетники, рубанул по шее гражданина Бязина. Шампур не присел и не упал – отлетел на несколько метров и рухнул, накрыв телом автомат и гранату.

Майор прижался к стене, ожидая взрыва. Но Бог миловал.

Мой кабинетик меньше десяти метров, а кроме стола и сейфа уместилось пять человек. Вместе со мной. Оладько раскрыл пузатую сумку и достал пузатую бутылку литра на полтора с бледно-розовой жидкостью, объяснив коротко:

– Сок.

– Из каких плодов? – поинтересовался Леденцов.

– Из бодрящих.

Я достал пластмассовые стограммовые стаканчики и включил чайник, чтобы бодрящий сок запить бодрящим кофе. Оладько налил. Майор сказал краткое слово:

– Производственное совещание считаю открытым. Выпьем соку за тот венец, от которого делу конец.

– У вас-то конец, – не согласился я. – А мне еще работать и работать. Шампура я обманул, и теперь, боюсь, он откажется давать показания.

– Обманул не ты, – возразил Леденцов, – а мы, менты. Да и какой обман, если он сдаваться хотел? А проституток найдет.

– Я пообещал ему наручники в бриллиантах, – усмехнулся Оладько.

Мы выпили соку. К месту оказалась палка копченой колбасы, извлеченная капитаном из той же сумки. Потирая розовую после грима щеку, майор сказал:

– Впервые рыжий цвет, мешавший в оперработе, пригодился. Но мне, ребята, готовят взыскание.

– За что? – удивились мы дружно.

– Формулировка примерно такая: «За дискредитацию офицерского звания майором Леденцовым, который загримировался и выдал себя за проститутку».

Мы посмеялись. Здесь, в прокуратуре, подальше от крупного своего начальства, ребята отдыхали. Молодой оперативник сиял, поскольку сидел на равных с майором Леденцовым. И хотя Чадовичу наливали по половинке, его щеки порозовели.

– Выпьем соку за искоренение преступности, – предложил Леденцов.

– За это надо пить очень долго и много, – поддержал я.

– И все равно не искоренишь, – заметил Оладько.

– Силовые органы бессильны, – сказал Чадович, испытавший их бессилье на себе.

– Политики виноваты, – веско и правильно вставил молодой оперативник.

Теперь уже все порозовели, потому что сок розовый. Разговор перестал быть четким, и его, как помехи радиоэфир, стали засорять шуточки, смешки и приколы. Я счел необходимым глянуть на проблему глубже и как бы развить замечание молодого оперативника:

– Ребята, я пришел к выводу, что нашему народу законность не нужна. Молодежь милицию терпеть не может. Прокуратуру, по-моему, сживают. Сколько Генеральных прокуроров сняли или посадили? Теперь отобрали право на арест. А чем судья лучше прокурора? Оба независимы…

Меня прервал Оладько необычным способом: достал из своей сумки вторую бутылку розового сока и новую палку колбасы. Я сделал по второму стакану кофе. То и другое мы единодушно выпили за здоровье Чадовича – он тоже выпил. После этого молодой оперативник нам сообщил:

– В преступности виновато подсознание.

– А может, сознания маловато? – усомнился я.

– Много беспринципных людей, – решил Леденцов.

– Потому что принципов мало, – подсказал Оладько.

– Как это «мало»? – не понял Чадович.

– На всех не хватает, – объяснил я.

У нас пропала синхронность. Один пил сок, второй тянул кофе, третий ел колбасу, четвертый курил, пятый ничего не делал. Мы слегка осоловели и как-то огрузли, поэтому настал момент криминальных баек. Начал Леденцов:

– Секретарша просит в канцелярию, мне кто-то звонит. Дайте, говорю, мой кабинетный номер. А она с ухмылочкой: «По очень важному делу, насчет спермы». Ну, я побежал, схватил трубку, потому что какая сперма? А трубка сообщает: «Я звоню с Перми».

– Беседую вчера с директором кладбища, – поделился Оладько. – Жалуется: земли мало, покойников много… Говорю, я помру, и местечка не будет? Ну, для вас-то мы найдем. Дело, значит, только за мной.

– Кое-что о понимании законов, – не отстал от старших и молодой оперативник. – Соседский пацан хреново учится. Я и говорю ему: «Смотри, из школы выпрут». – «Не выпрут, не тридцать седьмой год».

Мы с Чадовичем дорассказать по байке не успели, потому что в дверь поскребли. Человек задел или уборщица скребнула шваброй – дверь выходит прямо в коридор. Но она приоткрылась и впустила – нет, полувпустила – девушку бледную и какую-то пришибленную. Впрочем, гнуть ее к земле могла огромная дорожная сумка, висевшая на плече. Волосы не прибраны, глаза равнодушные…