Текст книги "Искатель, 2002 №11"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Вы что пишете? – удивился он, следя за ручкой капитана. – Разве я говорил, что «голубой»?

– А какой же ты?

– Не совсем «голубой»…

– Давай выразимся так: голубой в клеточку.

– Эту бумагу я подписывать не буду.

– А если голубой в полосочку?

Парень налился красной злостью, и, что интересно, одна щека стала под цвет огненной половины волос, а вторая, примыкавшая к сиреневой половине прически, лишь слегка поголубела. Капитан усмехнулся: голубой он и есть голубой – меняет окраску, как хамелеон.

– У тебя, небось, отца нет?

– Нет. А что?

– Он бы твои цветные волосы выдрал к такой матери…

Парень – по паспорту, парень – скривил крашеные губы презрительным изломом:

– Гражданин оперуполномоченный, отстали вы от западной цивилизации…

– А гомосексуализм – это западная цивилизация?

– Не только…

– Ну да, еще наркота, проституция, кровавые фильмы и порнуха.

– А у нас нет?

– Есть, но мы не зовем это цивилизацией.

Гомик не боялся капитана, потому что в драке не участвовал, никого не трогал, не успели избить его, а был лишь свидетелем, видевшим конец потасовки. Капитан понимал нелогичность ситуации: милиция гомиков не любит, а защищает. Уже несколько нападавших задержаны.

– Сейчас много молодежи нетрадиционной сексуальной ориентации, – высказался парень научно.

– И почему же?

– Генетическая предрасположенность.

– Не генетическая, а мода: с запада да друг с друга пример берете.

– Если хотите знать, я бисексуал!

– Ага, и знаешь почему? Физически ты не очень-то развит, образования нет, специальности не имеешь, книг не читаешь, дела серьезного не нашел… Ты никто! Но выкрасил волосы под индюка, живешь с мужиками – уже выделяешься, уже личность. Бисексуал! Пидор поганый – вот ты кто…

Капитан словно выплюнул эти слова, но сильнее слов давил взглядом, сухим и крепким, как и его тело, – костяной взгляд. Гомик подался в сторону. Но взгляд вдруг обмяк и как бы стал тускнеть, как лампочка без накала; нет, не обмяк, а перешел в другое состояние – в тихое бешенство. Капитан подтвердил его, тихое бешенство: вскинул руку со сжатым кулаком и направил в парня. Тот попробовал уклониться… Из кулака, словно выщелкнутый злобной пружиной, выскочил указательный палец, похожий на алюминиевый стержень. Он ткнул в грудь с такой силой, что парень едва усидел на стуле.

– Применяете насилие, да?

– Что у тебя на куртке? – Палец уперся в то, о чем спрашивал капитан.

– Значок.

– С каким изображением?

– Медуза Горгона. А что?

– Где взял?

– Не помню.

– Придется посидеть в камере…

– Зачем?

– Пока не вспомнишь.

– Шизофрения, да и только… У бомжа выменял.

– На что?

– Я купил ему бутерброд с яйцом и килькой, а он мне значок.

– Где этот бомж?

– Подвалов в городе много. Впрочем, он любит сидеть в пабе.

– Где?

– В пивнушке на Московском проспекте.

– Едем.

Капитан буквально выволок ошарашенного парня на улицу, связался по мобильнику с Леденцовым, получил разрешение взять машину и помчался на Московский проспект, на самое его начало. Он понимал, что вся эта горячка может быть пустой, как гильза после выстрела. Не исключено, что Горгон медуз наштамповали тысячами; что бомж нашел значок где-нибудь на панели; что значок дал ему другой бомж, который умер, отравившись неустановленной жидкостью; что вообще не помнит, откуда значок, и никогда не вспомнит… Ниточка. Но в оперативной практике редко к преступнику ведет веревочка.

Пивная оказалась длинным залом, уставленным такими же длинными грубоватыми столами, ничем не покрытыми. Ни официанток, ни женщин, ни музыки. Плотное скопление ребят, как тюленей на побережье. В конце зала была стойка, куда клиенты бегали за пивом. Коньяк и водку здесь почти не пили.

– Вот сидит, – сказал бисексуал.

На отшибе, у входа, один, почти полулежал на столе человек. Капитан подошел и сел рядом…

Куртка замшевая, но из-за грязи утратила первоначальный цвет – не Чадовича куртка. Волосы опять-таки от грязи серые и на затылке сбитые в колтун, похоже, из-за спекшейся крови – не Чадовича белокурые локоны. Лицо осунувшееся, землистое и напряженное, как у заики, когда тот мучается непроизносимым словом – не Чадовича лицо. Глаза…

– Вы мне… купите… бутерброд?

– С чем?

– Самый дешевый. С яйцом и килькой… И голос не его, осипший, безжизненный, механический. А глаза…

– Вы кто? – спросил капитан.

– Мне не верят. Чудовище я… Из леса…

А глаза… Беспомощность добавила им голубизны почти до прозрачности: казалось, за ними, за глазами, сразу начинается небо.

– Так кто вы? – повторил Оладько.

– Ча… Чудовище я…

– Шизанулся парень, – подсказал бисексуал. – Всех убеждает, что он чудовище.

Капитан встал и обнял бомжа за плечи.

– Он хочет сказать, что его фамилия Чадович.

Как верная собака не отходит от хозяина, так и Тамара подсознательно старалась не удаляться от телефонного аппарата. На кухню лишь заскакивала и дергалась при дребезжании кастрюльки, принимая дребезжание за звонок.

Как Саша? Не добрались ли до него враги? Что он ест-пьет? Где ночует? И все-таки, не добрались ли до него враги?

Сколько написано, говорено и спето про любовь… Это теперь учат сексу, а раньше учили любви. Да так и не научили. Вот ее бы спросили… Любовь – это умение ждать. Да не просто ждать, а долго, томительно, без надежды, со слезами…

Как выстрел в тишине – звонил телефон. Тамара бросилась на него, словно аппарат мог ускакать…

– Привет, Томик!

– Господи, где ты?

– Болтаюсь по кабакам, как проститутка по гостинице.

– Как себя чувствуешь?

– Состояние при полном нестоянии.

– Саша, приезжай…

– Знаешь ведь, твоя квартира под «колпаком».

– Где же мы увидимся?

– Томик, пустим обратный ход жизни, а?

– Это как?

– Встретимся там, где впервые снюхались. На озере Длинном, на том же самом месте, а?

– Ой, как хорошо!

– Через полчаса жду, собирайся…

Что ей собираться, если озеро видно из окна?..

Мазин говорил, что ничего не повторяется и что нельзя дважды войти в одну реку. А в одно озеро? Мазин не знал про любовь: она способна не только повторять события, но и сжимать-расширять время…

Все сложилось так, как в день знакомства. Серовато-желтый песок под ними. Мутно-взмученная у берега вода, казавшаяся непроцеженным бульоном. Детский гам, рассекаемый пивными криками подростков. Мяч, летавший по пляжу сам по себе…

И рядом Саша: такой же, каким был всегда, потому что он единственный. Заточенный подбородок, целеустремленный нос, неустрашимый взгляд, казалось бы, далеких глаз… С той же дурацкой наколкой на плече – кинжал, обвитый змеей. С розовым шрамом на кисти, который Тамара любила поглаживать. Даже сумка та же с такими же фруктами, словно они их тогда не доели. Саша неожиданно рассмеялся:

– Видишь двух фраеров: якобы в шахматы играют?

– И что?

– Плавки у обоих синего цвета.

– Ну и что?

– В ментовке выдали. Сексоты, меня пасут.

– Твоя мнительность…

Саша с разбегу прыгнул в воду и ушел в нее. Тамарино благостное настроение начало таять, как мороженое на солнце. Она посматривала на шахматных игроков искоса, чтобы не заметили: неужели в милиции всем выдают синие плавки?

После прохладной воды Саша свободно растянулся. Тамара сочла момент подходящим для запасенных вопросов, осторожных, почти боязливых:

– Саша, ты… с плохими людьми не связан?

– Что за «плохие»?

– Бандиты, воры…

– А воры – это кто?

– Кто берет чужое, – удивилась она вопросу.

– Томик, в газете было… Один наш нефтяной фраер сообщил, что будет платить налоги со своего состояния. А сколько у него, думаешь?

– Неужели миллион рублей?

– Семь миллиардов долларов! Ну, что – он их заработал?

– Не знаю.

– Можно ли у него красть? Да нужно! Потому что мы отдыхаем на вонючем берегу дерьмового водоема, а они лежат на тропических островах.

Сказано было с ненавистью, спугнувшей все другие ее вопросы. Под воровством она понимала карманников и домушников. Человека, имеющего семь миллиардов долларов, Тамара представить не могла. Действительно, где взял: таких денег не заработать. И куда он будет их девать?

С того близкого берега периодами накатывался хоровой ликующий крик. Там функционировал аттракцион «Тарзане»: с пятидесятиметровой вышки прыгали люди, привязанные за ноги резинкой. Саша поднялся.

– Сплаваю на тот берег.

– На «Тарзане»? – испугалась Тамара, потому что прыжки с высоты шестнадцатиэтажного дома не каждый выдерживал.

– Да нет, сигану вон с той ржавой штуковины… Он вошел в воду и поплыл бесшумно, как рыба. И опять ее не позвал. Тамара закрыла глаза: ждать тяжело, а какое блаженство, когда дождешься…

Леденцов считал себя плохим начальником: хорошие руководят, а не сами бегают. Нападение на Чадовича окончательно лишило его управленческой струнки, вернув былой оперативный зуд. Майору хотелось вместе с ребятами бежать, следить, поймать, да хорошо бы этот Шампур оказал сопротивление…

Леденцов позвонил Рябинину.

– Господин следователь, ну?

– Санкция на арест ждет, господин майор. А Шампур-то где?

– Найдем.

– Боря, мы так и не выяснили его связей. Прошлое знаем, а настоящее?

– Преступное.

– Откуда он берет информацию? Через какие каналы вышел на Гюнтера? Допустим, о платине узнал из газет… А где узнал о раритетах Чубахина? Как узнал про куклу-медвежонка? Где получил информацию, что бизнесмен Дощатый хранит деньги на своей квартире?

– Возьмем его и все узнаем.

Леденцов торопился в больницу. Чадовича он еще не видел, поэтому ничего кроме злости майора не терзало. Злости на власть, на правоведов и на общественную реакцию. Во всех странах нападение на полицейского сурово карается. Поэтому их и не трогают: с момента образования ФБР в 1923 году погибло всего двадцать три агента. За убийство сотрудника полиции наказание однозначное – смертная казнь…

Майора ввели в палату и указали на кровать. Там лежал человек неопределенного возраста с забинтованной головой. Бледность щек сливалась с белизной бинта. Никаких белокурых локонов, никаких голубых глаз. Леденцов не удержался:

– Это кто?

– Ваш сотрудник.

Взгляд Чадовича ничего не выражал, убегая в какую-то лишь ему ведомую даль. Сквозь людей, сквозь стены… Взгляд ни на что не направленный – взгляд вообще. И тогда Леденцов понял, что лейтенант его не узнает.

Чадович закрыл глаза. Доктор тронул майора за руку:

– Оставим его, больной уснул.

В кабинете врача майор опускался на стул медленно и безопор-но, как подпиленное дерево. Оторопь, которая была на лице в палате, сменилась гримасой почти физической боли. Доктор, молодой парень, спросил:

– Спирту хотите?

– Чуть-чуть, граммов сто.

Он выпил, не разводя и не закусывая. Лицо покраснело и сделалось почти того же цвета, что и рыжеватая шевелюра. Отдышавшись, Леденцов спросил:

– Доктор, он невменяем?

– Почему же… Все понимает и соображает.

– Что же он вам рассказал?

– Мне и вашему товарищу… Получил удар по голове, потерял сознание, очнулся в яме, выбрался, плутал по лесу, пока не добрался до города, до какой-то пивной.

– А что было до удара, кто ударил?..

– Этого он не помнит.

– Разве так бывает?

Доктор усмехнулся. Майор и сам знал, что бывает и так, и этак. Голова, мозг, психика. В его практике немало случаев так называемой ретроградной амнезии. Все-таки на доктора он смотрел вопросительно.

– Майор, классический случай ретроспективного торможения. Если один участок мозга сильно возбужден – например, в месте удара, – то в других участках может наступить торможение. Тогда человек помнит нападение и не помнит, что было до этого.

Леденцов помялся. Черт с ним, с нападением; в конце концов, черт с ним, с Шампуром… Есть ценности, которые нечем мерить. Рябинин, большой гуманист, стоит за смертную казнь, потому что тот не достоин жизни, кто не ценит чужую.

Доктор о тяжких думах майора догадался:

– Вылечим вашего лейтенанта, не переживайте.

В кармане Леденцова лирической мелодией заливался мобильник. Сипловато-знакомый голос оповестил бодро:

– Товарищ майор, докладываю…

– Оладько, ты где?

– На телефонной прослушке.

– Ну?

– Самоходчикова отправилась на свидание с Шампуром.

– Ага, где встречаются?

– На пляже озера Длинное.

– Там и возьмем. Я выезжаю…

Расследование преступлений – дело сосредоточенное. Какое там… Свистопляска с утра: вызванные идут, потерпевшая плачет, РУВД какие-то справки просит, телефон звонит, зональный прокурор явился с очередной проверкой… И посреди этой свистопляски открывается дверь и входит дородная женщина во всем белом и с подносиком, на котором белой салфеткой прикрыты стакан и белый кофейник с теплым молоком, белым.

– Маша, да к чему же…

– Не приходите, а я знаю, что желудок болит.

Молоко я выпил, конечно, с тихим удовольствием. На минуту все треволнения остались за дверью. Но за ее любезность следовало расплатиться хотя бы краткой беседой, которую она ждала.

– Маша, как жизнь?

– В садоводство хоть не езди, Сергей Георгиевич…

– Что такое?

– Сексуальный маньяк ночью бродит. Подойдет к окну одинокой женщины, разденется до без всего и показывает.

– Заявите в милицию.

– Ходили. Участковый спрашивает про его действия. Трогает ли нас? Нет, не трогает, в дома не лезет. Танцует ночью голый под окнами. Участковый даже удивился: вам, говорит, что – жалко?

– Маша…

Телефонные звонки мешали. Я не брал трубку, но последний треск меня достал – звонивший сел на мой номер, как припаялся. Он, звонивший, голосом Леденцова, но торопливо-охрипшим до неузнаваемости, почти крикнул:

– Сергей, пляж на озере Длинном… Приезжай мигом!

– Что? – опешил я, потому что он приказал как своему оперативнику.

– Захвати свой следственный портфель…

Последние два слова убедили мгновенно. Я поблагодарил буфетчицу, не допил молоко…

…Полоска желтовато-серого песка походила на грязную узкую ткань, расстеленную вдоль воды. На пляже что-то происходило… Казалось, эту матерчатую полоску взяли за один край и могуче встряхнули, отчего загорелые тела ссыпались на другой край. Я направился туда, к этой толпе. Рядом со мной вырос Оладько, оттеснивший людей…

На берегу лежал человек в плавках.

– «Скорая» зафиксировала смерть, – сказал капитан.

Еще бы не зафиксировать… Лицо залито кровью, которая обильно натекла с головы. Видимо, не только рассечена кожа, но и пробита кость.

– Его здесь нашли? – спросил я.

– Выловили в воде, нырял вон с тех брошенных конструкций.

– Кто он?

– Шампур, – усмехнулся подошедший Леденцов.

И тогда я увидел девушку, которую не сразу узнал. Она стояла на коленях у тела, но ее мутноватый взгляд застыл не на кровавом лице, а на плече, где синела наколка – кинжал, обвитый змеей; рука нежно и монотонно поглаживала шрам, розовевший на правой кисти трупа.

– Самоходчикова, знали этого человека? – спросил я.

– Веткин Саша…

– А он кто?

– Частный детектив.

– Видели, как он погиб?

– Его убили.

– Кто?

– Милиция.

– Где уж нам, – пробормотал Леденцов.

Следовало немедленно провести обыск в квартире погибшего.

Я спросил:

– Боря, где его дом?

Майор усмехнулся и кивнул на девушку. Я у нее потребовал:

– Гражданка Самоходчикова, назовите его адрес.

– Не знаю.

– Где он жил?

– У меня.

– Врет, – бросил майор.

Не врет, а, скорее всего, пребывает в глубоком стрессе. Мне сегодня ее и не допросить.

Толпу оттеснили. Приехали судмедэксперт и криминалист, а следователь прокуратуры, то есть я, был на месте. Началась обычная работа: фиксирование места происшествия, характера повреждений, одежды… Последней не было, кроме плавок. Впрочем, Леденцов одежду и сумку погибшего принес. Оладько нашел мальчишку, который видел прыжок Шампура в воду.

– Причина смерти очевидна, Марк Григорьевич? – задал я судмедэксперту набивший ему оскомину вопрос.

– Видимо, проломлен череп, но все подробности после вскрытия.

– Значит, когда?

– Сегодня вскрою, завтра приготовлю заключение.

– Так скоро? – удивился я.

– Я завтра работаю перед отпуском последний день.

– Не забудьте откатать пальчики, – сказал я уже другому эксперту, криминалисту.

На песке лежал труп Шампура, человека, который много лет досаждал людям. Труп подлеца и убийцы. Его смерть избавила правоохранительные органы от розыска, ареста, допроса и суда… Избавила от противнейших процедур, словно какая-то сила решила нам помочь. Скорее всего, случайность. Их много в моей практике. А когда много, то они образуют закономерность. Что есть закономерность? Это плотность случайностей.

Озерная вода омыла часть лица Шампура, но никакой конкретной черты не проступило. Впрочем, я видел только левую щеку с рассеченной кожей.

– Видимо, что-то задел или проехался лицом по дну, – предположил Марк Григорьевич.

– В прозекторской надо сделать опознание, – вслух задумался я.

– А зачем? – возразил Леденцов. – В его сумке паспорт. Бязин Юрий Казимирович. Тут и прописка с адресом. Правда, паспорт какой-то древний. Этой улицы уже и нет…

Ойкнула понятая. Самоходчикова вроде бы попробовала встать с колен, но пошатнулась и медленно упала на труп Шампура. Марк Григорьевич взялся за ее пульс.

– Вызовите «Скорую», она потеряла сознание.

Недели две назад капитан Оладько разбирался с трупами. Восемь тел, невостребованных из морга. Администрация выход нашла: отвезли их на свалку, экскаватором вырыли траншею, покойников свалили туда и сравняли с землей. Поэтому все хлопоты с похоронами Шампура поручили капитану.

Оладько ежедневно, отложив все дела, навещал Чадовича, который приходил в себя медленно, какими-то порциями. Теперь, когда Шампур погиб, злости не было, а осталась плохо объяснимая обида – на кого?

В царской России выходил журнал «Вестник полиции», в котором сообщалось о гибели каждого полицейского. Чадович, правда, жив…

Но неизвестно, как скажется на здоровье удар по голове. И ни ордена, ни благодарности в приказе, ни денежной премии… В той же царской России городовой остановил тройку без кучера, которая неслась по Большой Морской Петербурга, сам попал под сани и лишился ноги. О подвиге доложили Александру II, городового наградили орденом Святой Анны, единовременным денежным пособием и дали инвалидную пенсию. Оладько набрал номер следователя:

– Сергей Георгиевич, Самоходчикова хочет принять участие в похоронах.

– Пусть.

– Говорит, что похоронит без нашей помощи за свой счет.

– Ну что ж…

– Она уже крест заказала.

– Как ее самочувствие, психическое?

– Ходит, будто груз волочит. Смотрит, и не поймешь, видит тебя или мимо.

– Да, не могу ее толком допросить.

Этот допрос капитан считал делом зряшным – преступник погиб. Уголовное дело прекращается. Но прокуратура любит формализм и бумажки. На кой ляд Рябинин обязал уголовный розыск поискать родственников Шампура? Чтобы похоронить? Самоходчикова похоронит. Раньше даже самоубийц не хоронили на кладбище, потому что грех. Только за оградой. А убийц? Правильно, на свалку и в траншею.

Оперативник – это тот, кого дергают. Точнее, кого выдергивают. Только сосредоточишься… Капитана выдернули на задержание Красавчика Макса.

Минздрав предупреждал. А следователь Рябинин говорит, что мода и глупость сильнее Минздрава, ФСБ и президента. Молодежь тянулась к блестким сигаретным пачкам, как к символу взрослости и красивой жизни. Девицы не отставали от ребят. Этим и пользовался Красавчик Макс…

Познакомившись с девицей в модном прикиде, он с артистическим хрустом вскрывал пачку импортных сигарет и угощал ее. Закуривала даже некурящая, чтобы не прослыть «нюшкой». Затянувшись раз-другой, девица теряла сознание. Красавчик Макс забирал украшения с деньжатами и «делал ноги». Капитану удалось главное: взять его с пачкой ядовитых сигарет, то есть с вещественным доказательством…

Он вернулся в РУВД. Дежурный позвал:

– Оладько, тебе старушку привезли.

– Какую старушку?

– Из Тверской области.

Именно привезли, потому что от дежурного до кабинета оперов она шла минут двадцать. Капитан с ней разговаривал и думал: сегодня похорон не будет, бабушку надо определить на ночь, отыскав гостиницу, отвезти, позаботиться о питании… Впрочем, ему приходилось перетаскивать на себе инвалидов, нянчить младенцев, готовить обеды на опергруппу', принимать случайные роды…

Капитан вновь позвонил следователю:

– Сергей Георгиевич, мать Шампура привезли.

– И что она?

– Ей под восемьдесят.

– О сыне-то говорит?

– Она его тридцать лет не видела, не опознает и живого бы не узнала.

– Сомнений в личности Шампура нет, но уж если она здесь, то надо допросить.

– Старушка прокуратуру не найдет, придется мне ее везти.

– Капитан, я сам в РУВД подъеду, а к тебе просьба: доставь-ка завтра утром Самоходчикову. Боюсь, что по повестке не явится.

– Хорошо, Сергей Георгиевич. Не забудьте написать разрешение на похороны Шампура.

Девочкой с ней бывало: ночью с открытыми глазами ходила по комнате и спросонья не могла найти дверь. Но то в детстве, ночью, спросонья… С работы она отпросилась на трое суток. И что делала? Ходила по квартире с открытыми глазами, видела дверь, но ей некуда идти. Как же некуда – на могилу? Но сегодня была: ведь только похоронили.

Люди умирают от болезней, от несчастных случаев, от старости… Тамара не понимала прочитанного в книгах – умерла от одиночества. Так сильно любила? Истинная смерть не от болезней, не от пули, не от голода с холодом, а именно от одиночества.

Она упала на диван и в который раз на дню заплакала долгими тихими слезами…

К вечеру Тамара поняла, что погибнет если не от одиночества, то от недостатка воздуха – весь день в закрытой жаркой квартире.

Она наскоро ополоснула лицо, набросила легкую куртку и вышла во двор. У парадного сидела старушка с первого этажа, с которой она лишь здоровалась. Но вышло так, что все соседи знали про ее горе и сочувствовали при каждой встрече.

– Голубушка, не гнети сердце тоской…

– Спасибо, бабушка.

– Ведь грех берешь на себя.

– Почему… грех?

Говорили, что ей восемьдесят с лишком. Прозрачные глаза, бесцветные волосенки и белесая кожа, за которой, казалось, и проступало ее истинное лицо.

– Голубушка, у тебя мать-то когда преставилась?

– В прошлом году.

– То-то и оно.

– Не понимаю…

– Голубушка, грешно из-за смерти хахаля страдать горше, чем из-за смерти матушки.

Тамара бы обиделась или расстроилась, если бы поняла старуху. Но до отупевших нервов сигналы внешнего мира доходили глухо, как из космоса. Ей казалось, что и кожа стала невосприимчивой ни к прикосновениям, ни к боли.

Она пошла в парк, в тот самый, где они с Сашей гуляли и сидели на скамейках. Но вечерний парк встретил ее настороженно. Может быть, из-за сумерек и ветра? Да и народу почти не гуляло. Тамара нашла скамейку, где они с Сашей пили пиво и мечтали о будущем. Села.

– Господи, кому я теперь нужна?

Ветер ответил зябким порывом. Дуплистый тополь проскрипел узловатыми замшелыми ветками-сучьями. Не проскрипел, а продолжал скрипеть ритмично и с каким-то металлическим писком.

Тамара вскочила. В голову пришли мамины слова: в скрипучих деревьях живут души безвременно умерших людей, а из дупла можно услышать их стоны. Мама всегда боялась скрипучих деревьев.

Тамара ринулась на светлую аллею. Она почти бежала от старых деревьев, от их скрипа и стонущих дупел…

Она верила, как и ее мама, в необъяснимое, таинственное, пугающее. Мистика не мистика, но что-то есть. Без этого «что-то» не все бы в жизни понималось. Например, любовь с первого взгляда… Двое встретились, глянули друг другу в глаза – и все. Но не все. Где-то в высших сферах, нам не доступных, информация считывалась с их взглядов, прокручивалась и выдавалось заключение – либо они должны соединиться, либо разойтись.

Как у них с Сашей, тогда, на пляже…

Ходьба беспокойство притупила. Люди живут и не боятся никакой мистики. Ужастики смотрят с наслаждением. Тамара вспомнила читаное: императрица Анна Иоанновна не могла заснуть без рассказанных страшных историй, для чего держала штат выдумщиков.

Тамара поднялась на свою лестничную площадку. Видимо, на бряцание ее ключей вышла соседка, которая в квартире практически не жила, разъезжая по курортам и заграницам. Ослепив халатом льдистой белизны и обдав волной жарких духов, она лениво сообщила:

– Тамарочка, звонил молодой человек, но вас не было дома. Он просил передать…

Соседка неторопливо закурила, словно наслаждалась передаваемой информацией. Тамара не выдержала:

– Что просил передать?

– Чтобы в пятницу вечером вы посетили кладбище.

– Какое кладбище? – ускользающим голосом спросила Тамара.

– Он сказал, что вы знаете.

– И что… на кладбище? – Тамара начала терять нить смысла.

– Он сказал, что вам надо посетить могилу.

– Какую… могилу?

– Сказал, что вы тоже знаете.

– Странно… Не понимаю… А он не назвался?

– Почему же? Сказал, что звонит Саша.

Даже в случае смерти преступника закон обязывал к полному расследованию его деяний. Тем более что оставались «белые пятна». Как и предполагал капитан Оладько, никакой информации от матери Шампура я не получил. Теперь передо мной была Самоходчикова.

– Тамара Ивановна, сегодня-то сможете давать показания?

– Да-да, – задакала она с такой скоростью, что я усомнился в ее возможностях.

– Дружили с Мазиным… О хищении им платины знаете?

– Я даже что такое платина не знаю.

– С Шампуром, то есть с Веткиным, ходили к больному старику, Чубахину?

– Может быть, и ходила.

Тут я заметил, что ее взгляд пролетает – если только взгляды летают – мимо меня. Может быть, лишь касается моего уха и растекается по стенке, если только взгляды растекаются. Отвечала она впопад: не понимая ни сути вопроса, ни смысла допроса.

– Тамара Ивановна, расскажите, как вы ходили в лес? – задал я вопрос, который в ее сознании наверняка отложился четко.

– На шашлыки.

– Подробнее. Куда ходили, когда, с кем?

– С Сашей…

Самоходчикова умудрилась откинуться на узком стуле. Безмятежно-счастливая улыбка заполонила ее лицо, как солнечным светом озарила. От Саши.

– Кто с вами был?

– Мы ели шашлыки.

– Может быть, кого-нибудь встретили?

– Лес, кто же там…

– Может быть, на вас напали?

– Саша любого одолеет.

У меня есть десятки психологических приемов допроса, рассчитанных на здравого человека, не желающего говорить правды. Сейчас же у меня было ощущение, что я сражаюсь с ватной куклой и все мои вопросы вязнут в мягкой плоти. Надо менять тактику – нет, не допроса, какой это допрос? – а тактику разговора. Она не хочет говорить о преступлениях, она хочет говорить о Саше… Я лишил голос всякой официальности:

– Тамара, где ты с Сашей познакомилась?

– На пляже.

– И где потом встречались?

– Я привела его домой.

– Так сразу?

– Я проста, как с моста.

– Понятно, но все-таки узнала ли, кто он?

– Саша был весь передо мной.

– Где он жил?

– Это не имело значения.

– Была ли у него семья?

– И это не важно.

– Прописка, квартира, имущество…

– Меня не интересовало.

– Образование, специальность…

– Ой, глупости.

– А то, что он бандит – знала? – не выдержал я.

Ее взгляд слегка оживился и задел меня. Самоходчикова молчала, что-то обдумывая. Я ждал: прямой вопрос требовал прямого ответа. Он последовал:

– Саша – Близнец.

– Родственник, что ли? – не сразу дошло до меня.

– По гороскопу. А я – Весы. Союз Весов с Близнецами всегда счастливый.

Я понял, почему она была тенью преступника: глупцы любят подчиняться, ибо не любят думать. И я переспросил, потому что не поверил:

– Неужели была с ним счастлива?

– Я любила его.

– Что за любовь? Страх, опасность, криминал…

– А спокойной любви не бывает.

Звонил телефон. Деловитый голос Леденцова поинтересовался:

– Старушка опознала Шампура?

– Ехать в морг отказалась.

– Значит, можно ее отправлять домой?

– Да.

– Сергей, хочу подослать тебе прикольного свидетеля.

– Давай, я освободился.

Можно ли допрашивать женщину, которая вчера похоронила любимого? Уголовно-процессуальный кодекс не запрещает. А кодекс моральный? Я отпустил Самоходчикову и стал ждать прикольного свидетеля.

У Тамары осталось одно желание: бежать на кладбище, но сперва надо позвонить подругам и знакомым. Зачем? Попросить совета. Какого? Признаться, что сходит с ума? Но ведь Сашин звонок она не придумала – соседка с ним говорила. Женщина образованная, в Париже бывает…

Тамара ходила по квартире: комната, коридор, кухня, комната – не ходила, а нервно шмыгала туда-сюда. Сознание искало успокоительную зацепку…

Откуда она взяла, что звонил именно ее Саша? Александров в городе, что бритоголовых ребят – на каждом шагу. У них в больнице четверо, не считая главврача. А разве не могли перепутать квартиры, что случается частенько? А если какой-нибудь Саша из школьных лет вспомнил ее телефон? Не было Саш в школьных годах… Все просто: парень набрал не тот номер. Элементарное совпадение. Есть же способ проверить…

Она схватила трубку и позвонила соседке:

– Извините, звонивший Саша назвал номер моего телефона?

– Не помню, милочка. Но он назвал номер вашей квартиры.

– А имя?

– Тамара.

– Вы… не ошиблись?

– Милочка, до этого звонка я вообще думала, что вас зовут Маней.

Пришла ночь. Ведь этот Саша, или кто он, знает ее номер и может позвонить в любую минуту. Неумело перекрестившись, Тамара легла на мамину кровать, под иконы.

Это спящему ночь коротка – дремлющему она идет за сутки. Тамара открывала глаза, смотрела на телефон, прислушивалась к заоконным звукам, пила воду, включала радио и выключала, бесцельно выходила на кухню, прикладывала ухо к двери, опять дремала. И так до утра, пока не забылась измученным сном…

Разбудил ее все-таки звонок, не телефонный – в дверь. Она замерла у замка, не в силах ни открыть, ни спросить.

– Тамарка, это я, – крикнула медсестра с хирургии Елизавета Чесночникова.

Тамара открыла дверь. Елизавета, пышущая щеками и бюстом, который, похоже, стремился эти щеки втянуть в себя, ужаснулась:

– Что с тобой?

– А заметно?

– Из тебя же кровь выкачали…

Она выложила фрукты и сладости от девчонок, поскольку Тамара числилась в больных. Сели пить кофе. Если пар разрывает котлы, то тяжкая информация может расщепить душу. Тамара не выдержала и все рассказала подруге. Чесночниковой было далеко за тридцать. Она попробовала разобраться с высоты своего опыта:

– Тамарка, ты сама виновата.

– В чем?

– Что он звонит… По покойнику нельзя плакать: ты же его заливаешь слезами.

– Я не знала…

– У Ритки Елькиной из перевязочной в прошлом году муж помер. Она рыдала в три ручья. Так муж ей приснился и просил не плакать.

У Тамары не то чтобы отлегло от сердца, но как бы смягчилось и затвердело в груди. Пышное спокойное тело Елизаветы, грудной материнский голос и всезнающие глаза придали Тамаре некоторую жизненную силу.

– А вообще, Тамар, что-то в жизни есть.

– Что?

– Сверхъестественная сила в некоторых людях. Знаешь уролога со смешной фамилией Таптуни? У него букет: желудок, цирроз печени, давление… Подсказали ему творожную диету. Брал он творог всегда в одном и том же магазине у одной и той же продавщицы. И представь: стал хорошеть и здороветь. Сечешь?